Достигнув восьмидесятилетнего возраста и размышляя над своей жизнью, я вижу ее как типичный пример, иллюстрирующий опыт евреев в Америке — по крайней мере того значительного большинства евреев, предки которых приехали в США из Восточной Европы в последние десятилетия XIX в. и первые десятилетия XX в.

Если до первого класса школы я не очень осознавал свою еврейскую идентичность, то начиная с этого времени я определенно стал ее осознавать. Я посещал Школу Ранкла в Бруклайне, штат Массачусетс, — в городе, известном существенной долей еврейского населения и своими знаменитостями, такими как Майк Уоллес, Барбара Уолтерс, Конан О’Брайен и Майкл Дукакис.

Возвращаясь из школы в первые недели обучения в первом классе, я неоднократно становился мишенью нападок моего одноклассника, ирландца-католика Ричарда О’Хёрна, который кидался в меня желудями и кричал: «Грязный христоубийца!» Вскоре я выяснил, что есть такие части Бруклайна, в частности Бруклайн-Виллидж, куда еврейскому мальчику заходить небезопасно.

Попутно замечу, что сейчас я поражаюсь тому, насколько мало в те время было родительского надзора за нашими занятиями по сравнению с сегодняшним днем. Путь от дома до школы составлял примерно пол мил и, и я в возрасте шести лет проделывал его в одиночку. Когда, будучи уже восьмилетним, я начал работать на небольшой фабрике моего отца в Уолтхэме, я сам доезжал на трамвае до Норт-стейшн, а затем на поезде до Уолтхэма. Когда мне было тринадцать, я полетел из Бостона в Нью-Йорк, а затем добрался на общественном транспорте до Уихокена, штат Нью-Джерси, чтобы забрать важную посылку для моего отца. И конечно, в те дни, уходя из дома и даже уезжая в отпуск, мы обычно оставляли наши двери незапертыми.

В 30—40-х годах XX в. многие гостиницы и курортные отели Новой Англии «были с «ограниченным доступом», т.е. присутствие евреев там не приветствовалось. (В жилом микрорайоне Вест-Чоп в городе, в котором я сейчас живу, — Тисбери на острове Мартас-Виньярд — такой «ограниченный доступ» еще действовал всего лишь каких-то 25 лет назад.) В конце концов моя семья нашла место в Конуэе, штат Нью-Гемпшир, где нашему присутствию были рады, — Президентал Инн. (Конуэй находится недалеко от Президентского хребта Белых гор, самая высокая гора которого — и самая высокая точка Новой Англии — это гора Вашингтон.)

В возрасте десяти лет я начал играть в теннис и через пять лет занял второе место в Новой Англии среди мальчиков в возрасте пятнадцати лет и младше — и восемнадцатое место в США. Это было в 1947 г. Я играл в нескольких турнирах в Лонгвудском крикетном клубе в Бруклайне, в число сооружений которого входили два крытых корта. В то время крытые корты были большой редкостью — теннис не пользовался и толикой той популярности, которая у него есть сегодня. (В противном случае, я уверен, в Новой Англии было бы много мальчиков, которые играли бы лучше меня.) А это означало, что я должен был прекращать играть в октябре и дожидаться апреля, чтобы начать играть снова. Поэтому я подал заявку на членство в Лонгвудском клубе в качестве юниора — и получил отказ из-за того, что был евреем, несмотря на то что мою кандидатуру поддержала гранд-дама тенниса в Новой Англии Хейзл Хочкис Уайтмен, именем которой названы матчи Кубка Уайтмен между женскими теннисными сборными Великобритании и США.

Мне удалось пару раз сыграть на крытых кортах «Кантри Клаб» в Бруклайне, известного как одно из тех полей для гольфа, где периодически проходят Открытый турнир США по гольфу и соревнования на Кубок Райдера. Я пробирался туда после 11 вечера вместе с подсобным рабочим «Кантри Клаб» Томми Тейлором, который особенно хорошо играл в гольф, но, кроме того, играл и в теннис. Мне и в голову не приходило пытаться стать членом клуба, настолько прочной была его репутация бастиона белых англосаксов-протестантов.

Теперь быстро перенесемся в день сегодняшний. И в Лонгвудском крикетном клубе, и в «Кантри Клаб» есть некоторое количество членов, являющихся евреями и даже афроамериканцами. Ограничение доступа к объектам, открытым для публики, давным-давно запрещено законом. И, разумеется, две из числа лучших теннисисток мира, сестры Уильямс, — чернокожие. Как и нынешний президент США.

Евреи значительно потеснили англосаксонско-протестантский истеблишмент — Сэмюэл Земюррэй стал предтечей этого процесса, когда в 1933 г. перехватил управление United Fruit Company из рук «бостонских браминов». В 30-е годы XX в. не было ни одного сенатора-еврея, хотя в период до Гражданской войны шестеро евреев занимали посты в Сенате. Сегодня таких сенаторов 12. В 30-е годы было всего 11 конгрессменов-евреев, сегодня в Палате представителей их 25.

Когда я поступал в колледж, вероятно, во многих лучших университетах все еще действовали квоты для евреев. В то время, как и в 50—60-х годах XX в., президентами всех университетов, входящих в Лигу Плюща, были англосаксы-протестанты, причем мужчины. С тех пор место англосаксов-протестантов в значительной степени заняли евреи.

В табл. 3.1. приводятся дополнительные подтверждения того, что евреи заменили англосаксов-протестантов в роли главных трансляторов англо-протестантской культуры, которая, как доказывает — и, на мой взгляд, совершенно справедливо — Сэмюэл Хантингтон, служит основным источником нашего успеха: «Английские представления о главенстве закона, ответственности правителей и правах отдельных личностей, а также “раскольнические” протестантские ценности — индивидуализм, рабочая этика, убежденность в том, что люди могут и должны создать рай на земле — или “град на холме”». Именно поэтому я чувствую себя комфортно с ярлыком англо-протестантского еврея. И, кроме того, общий набор ценностей и верований служил фундаментом моей дружбы с Сэмом Хантингтоном — и его англопротестантской армянской женой Нэнси.

Аналогичную мысль высказал профессор Гарвардской школы права Ноа Фельдман в своей публицистической статье «Триумфальный закат WASP», опубликованной в «Нью-Йорк Таймс» 27 июня 2010 г. Он, в частности, напоминает о том, что в 2005 г. в Верховном суде США было относительное большинство белых протестантов, а затем указывает, что с утверждением в должности Елены Кейган количество протестантов «будет сведено к нулю, а Верховный суд будет состоять из шести католиков и трех евреев».

Фельдман продолжает: «Тот факт, что никого больше не заботит религиозная принадлежность кандидата, — повод для радости. <...> Однако, испытывая удовлетворенность по поводу прогресса нашей страны, мы не должны забывать о его создателях — той самой протестантской элите, которая основала институты образования и государственного управления в нашей стране, включая Верховный суд, и долгое время господствовала в них. В отличие от почти всех доминирующих этнических, расовых и религиозных групп в мировой истории, белые протестанты уступили свою социально-экономическую власть добровольно, путем строгого следования ценностям меритократии и инклюзивности — тем ценностям, которые сегодня широко разделяются американцами различного происхождения. В закате протестантской элиты на самом деле состоит ее величайший триумф».