Глава 5

Шарлотта знала, что Грейси что-то рассказывала Томасу о той информации, которую принес Телман. Однако это был один из тех дней, когда с утра все идет наперекосяк, и миссис Питт не присутствовала на кухне во время их разговора. Правда, ей приходилось время от времени туда заглядывать. Предыдущий день был мягким и теплым, а сегодня ветер стал резким, и на небе начали собираться дождевые тучи. Одежду, которую она приготовила для Джемаймы, пришлось менять на более теплую. Сама же дочка выглядела очень серьезной и не жаловалась, как обычно, на свой передник. Это значило, что у девочки какие-то серьезные проблемы, которые занимают все ее мысли.

Понадобилось приложить много терпения и умения, прежде чем стало понятно, в чем заключается проблема. Объяснение, данное наконец Шарлотте самым серьезным голосом, напомнило ей, как важны вопросы социальных отношений даже в возрасте девяти лет. Все дело было в том, что девочки в классе Джемаймы сбились в группу из двадцати человек, и среди них была одна властная ученица-лидер, раздававшая своим однокашницам разные поощрения, на которые надо было отвечать тем же. А отказ от этого вел к физическим наказаниям или к исключению из круга избранных.

Миссис Питт подошла к решению этого вопроса со всей необходимой серьезностью. Сама она в школу не ходила – вместе с двумя своими сестрами училась дома с гувернанткой. Однако принципы существования в маленьком обществе школы ничем не отличались от взрослых, а иногда принципы иерархии играли там еще более важную роль. Поэтому и боль от исключения из «ближнего круга» была такой же глубокой.

Дэниел, который был на два года младше Джемаймы, понимал, что происходит что-то серьезное, а он оставлен за бортом. Поэтому мальчик носился по дому с шумом и грохотом, громко комментируя происходящее и всячески пытаясь привлечь внимание матери.

Закончив свою беседу с дочкой, Шарлотта решила, что сама отведет Дэниела в школу, вместо того чтобы поручить это Грейси. В результате, к тому моменту, как она вернулась, разобралась с бельем, которое надо было отдавать в стирку, и определила, сколько еще можно будет носить носки и у каких рубашек надо переставить воротники и манжеты (работа, которую миссис Питт ненавидела), наступило уже позднее утро. И только тогда она наконец смогла усесться с чашкой чая на кухне и выслушать рассказ горничной о том, что сказал ей Телман о противоречивом и странном характере Альберта Коула.

– Умница, – искренне похвалила хозяйка Грейси.

– Я дала ему покушать. Холодную баранину и жаркое. Ничего? – ответила мисс Фиппс, покраснев от удовольствия.

– Конечно, ничего, – заверила служанку Шарлотта. – Его надо кормить как можно лучше, если это помогает развязать ему язык. Я сама готова покупать для него еду.

Про себя же миссис Питт подумала, что еда могла стать второстепенным поощрением инспектора. Главным же была Грейси. Шарлотта прекрасно помнила легкий румянец на лице полицейского и то, как его глаза смягчались, несмотря на все отчаянные попытки скрыть это, когда он смотрел на девушку. Кроме того, она хорошо помнила его горе и отчаяние, когда Грейси переживала свою несчастную любовь в Эшворд-холле.

Однако Шарлотта ничего не сказала. Это расстроило бы Грейси и заставило ее подумать, что ее самые интимные чувства и мысли стали предметом обсуждения посторонних людей.

– А вот это совсем не нужно, – отмела ее предложение горничная. – А то слишком много будет о себе воображать. Достаточно будет просто подкармливать его время от времени – и усе.

– Ну конечно. Решай сама.

То, что Телман рассказал о Коуле, теперь занимало все мысли миссис Питт. Она верила, что Балантайн был невиновен как в трусости на поле боя в Абиссинии, так и в убийстве Коула на ступенях своего дома; но чем больше Шарлотта узнавала, тем меньше видела возможностей доказать это. Она пока еще ничего не рассказала о письмах, полученных генералом, своему мужу, однако понимала, что дальше скрывать эту информацию опасно. Питт должен был знать обо всем, особенно принимая во внимание похожее происшествие с Корнуоллисом.

Ей надо было обсудить все происходящее с кем-то, кто не только пользовался ее абсолютным доверием и на скромность кого она могла полностью положиться, но и знал людей, подобных Корнуоллису и Балантайну, и, что было особенно важно, знал общество, в котором они вращались. Идеальным кандидатом на такую роль была тетушка Веспасия. Ей было за семьдесят, ее положение в обществе было непоколебимо, а в свое время она считалась самой красивой женщиной в Лондоне, если не во всей Англии. Тетушка великолепно разбиралась в людях, и у нее был самый острый язычок из всех, которые знала Шарлотта. Однако ее остроты и замечания никогда не ранили людей, о которых она говорила. У пожилой леди хватало мужества жить по-своему и бороться за те вещи, в которые она верила, не обращая внимания на мнение и вкусы других людей. Миссис Питт была просто влюблена в эту женщину.

– Сегодня я поеду с визитом к леди Веспасии Камминг-Гулд, – объявила она Грейси, вставая из-за стола. – Думаю, нам пригодится ее мнение.

– Но она ведь не может знать людей навроде Альберта Коула, мэм! – с удивлением заметила мисс Фиппс. – Тот же ведь был простым солдатом, а ишшо, как гаварит мистер Телман, – вором! Скорей всего, он повздорил со своим подельником, а потом все и приключилось… Мистер Питт говорил, шо там была какая-то драка.

Шарлотте тоже нравилось подобное объяснение произошедшего. В нем была своя логика, хотя она никак не могла объяснить присутствие в кармане убитого табакерки.

– Может, они и больше стянули, – продолжила Грейси, как будто почувствовав, о чем думает хозяйка; служанка стояла возле раковины с кухонным полотенцем в руках. – И тот, другой, заграбастал остальное. А табакерку пропустил, потому как слишком спешил. Могёт статься, тогда как раз фонарщик к ним подходил, вот он и слинял.

– Да, это возможно, – согласилась Шарлотта. Она не могла сказать ни горничной, ни кому бы то ни было еще, что Балантайн сам передал табакерку шантажисту. Значит ли это, что автором письма был Коул? Или он был мальчиком на побегушках у этого таинственного шантажиста? А может быть, Коул украл табакерку у того же шантажиста… а все остальное – не более чем невероятное стечение обстоятельств? – Я все-таки считаю, что мне необходимо встретиться с тетушкой Веспасией, – заявила наконец миссис Питт. – Думаю, что есть дома я не буду.

Грейси понимающе посмотрела на нее, но ничего не сказала, а просто кивнула в знак того, что поняла хозяйку.

Шарлотта поднялась в спальню и в течение некоторого времени выбирала себе подходящее платье. В прошлом, когда ей необходимо было выглядеть гораздо более модной и роскошной, чем позволял ей ее собственный гардероб, Веспасия дарила ей свои платья, накидки или шляпки, которые сама она больше не носила. Горничная леди Камминг-Гульд перешивала их на более полную фигуру миссис Питт и слегка меняла фасон, с тем чтобы сделать его более современным, практичным и менее официальным, чем тот, который обычно был у платьев Веспасии. Тетушка обожала наряды и предпочитала диктовать моду, а не следовать ей.

Единственной проблемой было то, что старой леди было уже к восьмидесяти и она была немного худощава; кроме того, ее волосы были седыми, а вкусы – экстравагантными, полностью соответствовавшими ее позиции в жизни. Шарлотте же было чуть за тридцать, ее густые волосы были медного оттенка, а кожа – теплого медового цвета. Поэтому в фасоны платьев и приходилось вносить некоторые изменения.

Теперь миссис Питт выбрала бледно-голубое платье из муслина. У него были великолепные рукава и небольшой турнюр, сделанный из зеленой верхней юбки, который несколько нарушал утонченность всего платья, не выглядевшего на Шарлотте так изысканно, как на тетушке Веспасии. Стоило признать, что этот турнюр делал наряд немного безвкусным. К этому платью Шарлотта выбрала синюю шляпку.

Она осталась довольна собой и результатом своего выбора и в четверть двенадцатого вышла из дома. В таком наряде можно было ехать только на двуколке, если только у вас не было своего собственного экипажа.

Шарлотта добралась до дома тетушки после двенадцати и была встречена горничной, которая ее очень хорошо знала.

Веспасия находилась в своей любимой комнате, выходившей окнами прямо в сад. Одета она была в изысканное кружевное кремовое платье, украшенное нитками жемчуга. Пожилая дама купалась в солнечном свете, а ее очаровательная черно-белая собака лежала у ее ног. Когда гостья вошла, собака поднялась и с энтузиазмом замахала хвостом. Леди Камминг-Гульд осталась сидеть, но на ее лице появилось выражение неподдельной радости.

– Как мило, что вы приехали, моя дорогая! Я так надеялась, что вы обо мне наконец вспомните… Нынешний сезон совершенно невозможен. Кажется, нет ни одного человека, который обладал бы способностью удивлять. Все говорят и делают именно то, чего я от них жду, – Веспасия элегантно пожала плечами. – Даже платья они надевают именно те, которые я и ожидаю на них увидеть. Все очень шикарно, но совсем неинтересно. Меня это пугает. Боюсь, что я старею. Мне кажется, что я знаю все на свете… и как я ненавижу себя за это! – Она подняла брови. – Какой смысл в жизни, если ты совсем перестал удивляться? Если мысли твои разлетаются, как листья в бурю, а когда ты пытаешься их собрать, то картина все время получается одна и та же? Человек, который не способен любить или удивляться, – мертв!

Она критически, но с любовью осмотрела Шарлотту.

– А вот вы, милочка, надели что-то такое, чего я никак не ожидала, – кивнула она одобрительно. – Где, ради всего святого, вы отыскали это платье?

– Это одно из ваших, тетушка Веспасия. – Миссис Питт наклонилась и легко поцеловала старую модницу в щеку.

Брови пожилой леди поднялись еще выше.

– Боже мой! Умоляю, никому об этом не говорите! Позор на мою седую голову…

Шарлотта не знала, смеяться ей или плакать, – ей одновременно хотелось сделать и то, и другое.

– Неужели все так ужасно? – спросила она.

Хозяйка дома жестом приказала ей отойти и несколько минут молча изучала ее наряд.

– Светло-синий мне не очень идет, – попыталась объяснить гостья, хотя было видно, что неудовольствие пожилой леди вызвало наличие в ее одежде зеленого.

– Синий пошел бы вам больше, если б вы добавили сюда кремового, – заметила Веспасия. – А вот зеленый для вас слишком тяжел. Вы выглядите так, как будто свалились в море и вынырнули, вся покрытая тиной.

– Ах, вот как! Что-то вроде утонувшей Леди из Шалот? – улыбнулась Шарлотта.

– Да, но совсем не такая мирная и безобидная, – сухо ответила старая дама. – Давайте не будем больше подбирать сравнения. Пойдемте и поищем для вас что-нибудь более подходящее.

Она встала, слегка опираясь на свою трость с серебряным набалдашником, и направилась вверх по лестнице в гардеробную. Миссис Питт беспрекословно последовала за нею.

– Наверное, вы озабочены этим несчастным происшествием на Бедфорд-сквер, милочка? – спросила Веспасия как бы между прочим, перебирая шарфы, шали и другие аксессуары. – Насколько я помню, вам очень нравился Брэндон Балантайн.

Шарлотта почувствовала, как кровь прилила к ее щекам – она бы сказала совсем по-другому, – и взглянула на элегантную спину леди Камминг-Гульд, которая в этот момент рассматривала кусок кремового шелка, пытаясь понять, подойдет ли он ее молодой подруге. Если она начнет спорить с Веспасией о выборе правильных слов, то это только привлечет к ней лишнее внимание. Миссис Питт глубоко вздохнула.

– Да, я этим расстроена, и да, я навестила его. Пожалуйста, только не говорите Томасу – он ничего не знает. Это… это был чисто импульсивный жест. Я сделала это по наитию, не раздумывая. Просто хотела, чтобы он знал… знал, что у него еще есть друзья, – пробормотала Шарлотта и замолчала.

Веспасия повернулась, держа в руках шелковый кремовый шарф. Он был мягким, как пух, и слегка поблескивал.

– Это немного облегчит всю конструкцию, – решительно сказала старая модница. – Вот этот конец пусть лежит у вас на шее, как жабо, а этот – как турнюр и спускается вниз спереди. От этого общее впечатление будет теплее. Конечно, вы, милочка, пошли к нему, потому что он вам нравится и вы хотели убедиться, что ничего не изменилось в связи с этими новыми обстоятельствами. – Ее лицо стало серьезнее и добрее. – Ну, и как вы его нашли? – Пожилая женщина очень внимательно посмотрела на Шарлотту и расстроилась сама, увидев, насколько расстроена ее гостья. – Вижу, что не очень…

– Его шантажируют, – ответила миссис Питт, удивившись, с каким трудом ей удалось произнести это слово – она как будто делала это в первый раз в жизни. – Шантажируют тем, чего он никогда не совершал, но не может этого доказать.

Тетушка Веспасия молчала несколько минут, но по лицу ее было видно: молчит она потому, что тщательно обдумывает услышанное, а не потому, что оно ей безразлично.

Неожиданно Шарлотте показалось, что леди Камминг-Гульд знает или догадывается о чем-то, о чем сама она еще не знает. Женщина поежилась.

– Им нужны деньги, – произнесла леди, причем это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

– Им ничего не нужно, – ответила ее собеседница. – Просто… просто шантажист хочет показать свою власть…

– Понятно, – тетушка обернула шелк вокруг платья Шарлотты и со знанием дела закрепила его. Она укладывала материю, расправляя ее в одном месте и присобирая в складки в другом, но пальцы ее двигались автоматически. – Ну, вот как-то так, – сказала пожилая дама, закончив. – По-моему, так значительно лучше, милочка.

Миссис Питт посмотрела на себя в зеркало. Платье на ней и вправду теперь смотрелось гораздо лучше, но сейчас это было не важно.

– Конечно, спасибо вам большое, – женщина отвернулась от зеркала. – Тетушка Веспасия…

Однако пожилая леди уже шла по направлению к лестнице. Ей пришлось взяться за перила, чего она бы никогда не сделала еще год назад. Шарлотта остро чувствовала ее хрупкость и то, как тетушка дорога ей. Она хотела сказать об этом, но это могло выглядеть как фамильярность – ведь они не были родственницами. Да и не время сейчас было для таких откровений.

Спустившись в холл, леди Камминг-Гульд опять направилась в маленькую гостиную, которая сейчас была уже полностью залита солнечным светом.

– У меня есть знакомый, – задумчиво произнесла она, – судья Данрайт Уайт.

Шарлотта догнала ее, и они вместе вошли в бледную, залитую светом комнату. Ранние белые розы стояли в зеленой вазе в центре стола, а тени от листьев деревьев на улице образовали на ковре движущиеся узоры.

– Телониус рассказал мне о некоторых очень… странных приговорах, которые вынес за последнее время Данрайт, что на него совсем не похоже. Его решения можно назвать по меньшей мере… эксцентричными, – стала рассказывать леди.

Телониус Квейд тоже был судьей, а кроме того, ее давним поклонником. Двадцать лет назад он был без памяти влюблен в нее и женился бы на ней, если б она приняла его предложение. К сожалению, разница в возрасте у них была слишком велика, но Квейд никогда не прекращал любить Веспасию, а теперь их соединяла еще и крепкая дружба.

Тетушка уселась на свое любимое место рядом с окном и отставила палку. Черно-белая собака с удовольствием завиляла хвостом, а старая леди твердо посмотрела на Шарлотту.

– Вы считаете, что он болен или… – начала та и только потом поняла, насколько медленно соображает. – Вы думаете, что его тоже шантажируют?

– Я думаю, что он находится под очень сильным давлением, – уточнила леди Веспасия. – Я знаю его уже много лет, и он всегда был высокоморальным человеком, скрупулезно честным. Ответственность перед законом для него важнее всего на свете, за исключением его ответственности перед Маргерит, его супругой. У них нет детей, но это несчастье, на мой взгляд, только сблизило их, в отличие от многих других пар, которые я знаю.

Шарлотта сидела напротив нее, расправляя только что украшенное платье. Она стеснялась задать следующий вопрос, который не давал ей покоя, но в конце концов ее беспокойство за Балантайна придало ей смелости, которой обычно она не обладала.

– Эти решения приняты в чьих-то интересах или конкретно в чью-то пользу? – спросила миссис Питт.

В глазах пожилой леди промелькнуло понимание и печаль.

– Пока нет. Если верить Телониусу, это просто хаотические и плохо продуманные решения, которые сильно отличаются от обычно хорошо продуманных выводов, учитывающих все факты, которые отличают Данрайта. – Она нахмурила брови. – Создается впечатление, что его мысли витают где-то далеко. Я очень о нем беспокоюсь. Сначала я думала, что это болезнь, что, в общем-то, вполне вероятно. Я видела его дня два-три назад, и выглядел он отвратительно, так, словно почти не спит. Однако было что-то еще, какое-то ощущение рассеянности и отстраненности… И теперь, когда вы, милочка, рассказали мне о Брэндоне Балантайне, мне в голову пришла мысль о шантаже. – Тетушка слегка подвигала руками. – Ведь есть масса вещей, которые невозможно будет опровергнуть, как только поползут слухи. Возьмите хотя бы этот глупый случай в Транби-Крофт, и вы поймете, как легко разрушить реноме человека просто не вовремя сказанным словом, мимолетным обвинением, неважно, имеющим под собой почву или нет…

– Репутация Гордон-Камминга будет уничтожена? – спросила Шарлотта. – А он и вправду виноват? – Она знала, что Веспасия хоть в малой степени, но знакома с главными действующими лицами скандала и, вполне возможно, многое знает об их личной жизни.

– Не имею ни малейшего понятия, виновен он или нет, хотя вполне возможно, что и невиновен, – сказала старая леди, покачав головой. – Все дело в том, что этот скандал не должен был возникнуть с самого начала. Просто его участники вели себя из рук вон плохо. Когда они решили, что он передергивает, им надо было сразу прекратить игру, а не требовать от него подписать бумагу с обязательством никогда больше не играть в карты. Ведь такая подпись равнялась признанию вины. Потом, обвиняя в этом присутствовавших, кто-то заговорил об этом на людях, и с того момента скандал был уже неизбежен. – Она опять с осуждением покачала головой.

– Но ведь должно же быть что-то, что мы можем сделать в связи с этим шантажом! – запротестовала миссис Питт. – Это невероятно несправедливо. Ведь такое может случиться с кем угодно!

Ее собеседница была очень напряжена, на лице ее появилось нехарактерное для нее выражение сильного волнения.

– Меня больше всего волнует, что может потребовать этот шантажист. Вы сказали, что Балантайну он не предъявил еще никаких требований? – уточнила она.

– Нет… только потребовал табакерку… а ее нашли в кармане убитого, того, который был на ступенях дома генерала. – Шарлотта сцепила пальцы. – Томас, естественно, знает об убийстве, потому что убийство расследует его участок. Но ведь это далеко не все…

– Значит, есть что-то еще, – тихо сказала леди Веспасия. Это тоже было скорее утверждение, чем вопрос.

– Да. Помощник комиссара Корнуоллис тоже получил письмо от шантажиста. И в нем тоже была угроза чем-то, что произошло в далеком прошлом и из-за чего он не может доказать свою невиновность.

– В чем конкретно его обвиняют?

– В присвоении героического поступка другого человека.

– А генерала Балантайна?

– В том, что он запаниковал перед лицом противника, а потом заставил кого-то прикрыть свою трусость.

– Понятно. – Леди Камминг-Гульд выглядела очень озабоченной. Она слишком хорошо знала, как подобные слухи, не важно, как тихо они произносятся и как отчаянно отрицаются, могут сделать жизнь человека непереносимой.

Обвинения гораздо менее серьезные, чем те, о которых рассказала Шарлотта, в лучшем случае, заставляли людей полностью отказаться от жизни в обществе и укрыться в каком-нибудь отдаленном месте в диких районах Шотландии или даже покинуть Англию и сделаться вынужденными изгнанниками. И это было еще не самое страшное – некоторые даже совершали самоубийство.

– Мы просто обязаны бороться! – потребовала Шарлотта, слегка подавшись вперед. – Мы не можем допустить всего этого.

– Вы правы, милочка, – согласилась Веспасия. – Хотя не знаю, есть ли у нас шанс победить. Ведь все преимущества на стороне шантажистов. – Она снова поднялась на ноги, опираясь на трость, и ее собака тоже встала. – Они используют методы, которые мы не можем и никогда не будем использовать, – продолжила пожилая леди. – Они нападают из темноты. Это абсолютные трусы. Сейчас мы поедим, а потом нанесем визит Уайтам. – Она дернула за шнур звонка, и когда появилась горничная, приказала ей проинформировать дворецкого о ее планах, чтобы тот, в свою очередь, предупредил повара и конюха.

Данрайт и Маргерит Уайт жили на Аппер-Брук-стрит, между Парк-лейн и Гросвенор-стрит. Веспасия и Шарлотта вышли из кареты, когда день был уже в зените. Старая дама прекрасно знала, что появляться в доме без приглашения было прилично только в «приемные» дни раз или два в месяц. В эти дни в доме мог появиться любой, кто хоть немного знал хозяев. «Утренние» визиты происходили обычно в послеобеденное время, причем между тремя и четырьмя пополудни совершались самые официальные и церемонные встречи, с четырех до пяти – менее официальные, а с пяти до шести время было зарезервировано для самых близких людей.

Однако высокое происхождение и почтенный возраст имели свои преимущества. Когда леди Веспасия решала нарушить правила этикета, она это делала, и никто не возражал и не жаловался, кроме тех, кто тоже хотел бы поступить так же, но не имел на это мужества. Эти люди очень тихо ворчали, а если их ворчание кто-то слышал, то они яростно все отрицали.

К счастью, нынче был «неприемный» день Уайтов. Хозяйка дома, Маргерит, была одна, и удивленная горничная взяла у леди Камминг-Гульд ее карточку и передала ей. Через несколько минут служанка вернулась и сообщила, что миссис Уайт их примет.

Шарлотта была слишком занята мыслями о причинах, приведших их в дом Уайтов, чтобы разглядывать обстановку или сам дом. В памяти у нее остались большие картины в тяжелых золотых рамах, резная мебель и шторы с кистями. В гостиной Маргерит стояла возле шезлонга, заваленного подушками, – как будто только что встала с него. Это была стройная бледная женщина с гривой темных волос. Глаза у нее были опустошенными, с тяжелыми веками и тонкими бровями. Ее можно было бы назвать красивой, но у миссис Питт сложилось впечатление, что эта дама очень слаба физически и малейшее усилие сразу же утомляет ее. На ней было надето платье из темного муслина, которое было абсолютно домашним и не предназначалось для приема гостей.

Еще более удивительным было то, что ее муж находился рядом с нею. Он был ненамного выше Маргерит и обладал широкими плечами и небольшим животиком. Однако, несмотря на его хорошую фигуру и добродушное выражение лица, мужчина тоже выглядел больным. Он был бледен, а под глазами у него залегли глубокие тени.

– Веспасия! Как очаровательно, что вы к нам выбрались! – Данрайт постарался быть гостеприимным, и в его голосе ясно слышались добродушные нотки. В то же время он так и не смог скрыть, что удивлен этим визитом в столь неурочный час и, естественно, не знает, что за женщина приехала вместе с его старой знакомой.

Леди Камминг-Гульд тепло поздоровалась с ним и представила Шарлотту. Были произнесены все положенные слова о здоровье и погоде, а затем был предложен чай, хотя никто не ожидал, что его согласятся пить в это время суток.

– Благодарю вас, – сказала Веспасия с улыбкой, усаживаясь и неуловимым движением руки расправляя свое платье. Всем своим видом она показывала, что приехала надолго.

Маргерит была явно удивлена, но ничего не могла с этим поделать. Она не хотела быть грубой, так как с первого момента их встречи было очевидно, что пожилая гостья ей нравится: пожалуй, миссис Уайт даже относилась к ней с некоторым трепетом.

Нервничавшая Шарлотта расположилась рядом со старой леди. Что она могла сказать в этой абсурдной, но столь неизбежной ситуации? Надо было придумать какую-нибудь безобидную лесть, и миссис Питт посмотрела в окно.

– Какой у вас очаровательный сад, миссис Уайт, – сказала она.

Маргерит с облегчением вздохнула. Разговор на эту тему доставлял ей видимое удовольствие. С ее лица исчезло напряженное выражение, а глаза просветлели.

– Он вам нравится? – с готовностью поддержала она разговор. – Хотелось бы, чтобы он был побольше, и я делаю все возможное, чтобы создать иллюзию простора.

– Вам это прекрасно удается, – искренне сказала Шарлотта. – Мне бы хотелось, чтобы у меня было такое умение… Или, может быть, я должна сказать: талант? Мне кажется, что такому не научишься.

– Не хотите ли взглянуть поближе? – предложила миссис Уайт.

Это было именно то, чего ожидала и очень хотела Веспасия. Если б не ее спутница, ей самой пришлось бы выдумывать причину, чтобы остаться наедине с Данрайтом. Но Шарлотта смогла выполнить эту нелегкую задачу в течение первых же нескольких минут их визита.

Миссис Питт повернулась к тетушке – правила хорошего тона требовали, чтобы она испросила разрешения.

Леди Камминг-Гульд небрежно улыбнулась, как будто это не имело никакого значения:

– Разумеется, моя дорогая. Мне нельзя выходить на солнце, а вы сможете получить удовольствие от самых лучших видов. Уверена, что миссис Уайт покажет вам все в подробностях, чтобы вы смогли насладиться изысканностью деталей.

– Ну конечно, – согласилась Маргерит. – У большинства садоводов есть только один недостаток: все мы слишком любим хвалиться нашими достижениями, но очень редко делимся нашими секретами. – Она повернулась к мужу: – Ты извинишь нас, не правда ли? Мне так редко удается встретить здесь кого-то, кто искренне интересуется моим садом, а не проявляет снисходительность к его хозяйке… Я уже так устала от вежливых никчемностей!

– Естественно, дорогая, – мягко ответил Данрайт, и его отношение к Шарлотте мгновенно изменилось. Это было видно по выражению его лица и по тому, как расслабились его плечи и как он направился к большим стеклянным дверям, чтобы открыть их. Было ясно, что одним этим своим поступком новая знакомая навсегда завоевала его дружбу.

Когда они ушли – две грациозные фигуры, идущие по зеленой лужайке, обрамленной деревьями, вазонами с бледными цветами, отражающими солнечные лучи, и белыми петуниями, драматически выглядящими из тени на фоне темных кипарисов, – хозяин дома закрыл двери и вернулся к Веспасии.

– Вы выглядите усталым, Данрайт, – мягко сказала пожилая женщина.

Судья остался стоять, наполовину отвернувшись от нее.

– Рано проснулся сегодня ночью, – ответил он. – Ничего страшного. Со всеми такое случается время от времени.

Леди Камминг-Гульд не могла терять драгоценное время, пока Маргерит была занята в саду. При жене Данрайт абсолютно точно ничего ей не расскажет. Судья всегда делал все, что было в его силах, чтобы оградить ее даже от малейших волнений. Однако если Веспасия будет давить на него, он сочтет это назойливостью и обидится. И она не только не сможет ему помочь, но и разрушит дружбу, которую так ценит.

– Да, такое бывает, – согласилась старая дама, примирительно пожав плечами. А затем ей в голову пришла идея. Вот только времени на то, чтобы оценить ее достоинства и недостатки, не было. Сад был маленький, и Шарлотта сможет задержать там Маргерит лишь на непродолжительное время.

– Я тоже вчера плохо спала, – сказала пожилая гостья.

Ее собеседник хотел казаться учтивым, но не мог полностью сосредоточиться на разговоре с ней, несмотря на все старания. Она это видела. Телониус не ошибся, Данрайт Уайт был чем-то очень сильно обеспокоен.

– Мне очень жаль, – сказал судья с отсутствующей улыбкой. Ему не пришло в голову поинтересоваться, что было причиной бессонницы старой леди, и она поняла, что ей придется быть гораздо более прямолинейной, чем она рассчитывала вначале.

– А все из-за этого волнения, – продолжила разговор Веспасия.

На это трудно было найти вежливый и ни к чему не обязывающий ответ.

– Волнения? – Уайт наконец действительно заинтересовался разговором. – Вы что, чего-то боитесь, Веспасия?

– Боюсь, но не за себя, – ответила она, встретившись с ним взглядом. – За своих друзей, что, в сущности, одно и то же. Ведь те, о ком мы заботимся, приносят нам и счастье, и боль.

– Конечно! – произнес судья с неожиданным чувством. – В этом смысл всей нашей жизни. Без умения любить мы будем живы лишь наполовину… даже меньше. И жизнь наша не будет ничего стоить… в ней не будет никакой радости.

– И боли, – добавила старая дама.

Глаза Данрайта затуманились, и на его лице вдруг появилась отчаянная нежность. Все его чувства обострились. Веспасия всегда знала, что он любит Маргерит, но в этот момент ей удалось понять, насколько глубоки его чувства и насколько они легко ранимы. Она всегда задавала себе вопрос, была ли Маргерит Уайт так уж хрупка, как об этом говорил ее муж. Однако только он мог знать это наверняка.

– Да, конечно, – сказал хозяин дома почти шепотом. – Да не разделит человек тех, кого соединил Господь.

Леди Камминг-Гульд ждала, однако судья не стал продолжать. То ли он был слишком погружен в свои собственные мысли, то ли боялся, что вопросы о ней самой гостья может расценить как назойливость.

Пожилая леди глубоко вдохнула и почти бесшумно выдохнула воздух.

– Приличный человек не позволит своему другу страдать, и уж тем более погибнуть, не попытавшись ему помочь. – Она внимательно наблюдала за судьей, произнося эти слова.

Голова судьи дернулась, как от удара, а тело напряглось. Тихая комната, залитая солнечным светом, вдруг наполнилась страхом. И тем не менее Данрайт продолжал молчать.

Но его собеседница не могла отступить – теперь это было просто невозможно.

– Данрайт, мне нужен ваш совет. Собственно, именно из-за этого я и приехала к вам в столь неурочное время. Я хорошо знаю, что визит до трех часов пополудни – это дурной тон, – продолжила старая дама.

На лице Уайта появилась улыбка, которая сразу же исчезла.

– Уж вам-то совсем ни к чему извиняться! Что я могу для вас сделать?

Ну, наконец-то!

– Один человек, которого я хорошо знаю и очень уважаю, – начала Веспасия, – и имя которого не хочу называть по причинам, которые станут понятны позже, попал в лапы шантажиста…

С этими словами она остановилась. Выражение лица судьи ничуть не изменилось; казалось, оно превратилось в кусок льда. Но кровь прилила к его щекам, а затем отлила от них, и кожа стала пепельного цвета. Если леди Камминг-Гульд когда-нибудь и сомневалась в том, что он тоже стал жертвой шантажа, то теперь все ее сомнения отпали.

– Шантажируют его из-за поступка, которого он не совершал, – она слегка улыбнулась, – но доказать этого не может. Все случилось очень давно, и теперь все зависит от показаний людей, чья память стала гораздо слабее или чьих показаний недостаточно. – Старая дама чуть заметно пожала плечами. – В любом случае, я думаю, что вы, как и я, очень хорошо понимаете, что подобный шепот за спиной может нанести непоправимый урон репутации человека, и совсем не важно, будет ли все сказанное правдой или нет. Многие люди сразу же забывают о гуманности, когда им представляется возможность уколоть ближнего своего каким-нибудь слухом. Не надо далеко ходить, чтобы понять, что это правда.

Судья собрался что-то сказать, но потом остановился и судорожно сглотнул.

– Прошу вас, Данрайт, присядьте, пожалуйста, – мягко попросила его леди Веспасия. – Вы выглядите совсем больным. Глоток коньяка вам, несомненно, поможет, но я думаю, что слово друга поможет еще лучше. Я вижу, что вы чем-то чрезвычайно озабочены. Чтобы увидеть это, не надо даже быть вашим другом. Вот я поделилась с вами своими опасениями, и теперь мне стало гораздо легче, даже если вы не сможете дать мне никакого практического совета. Признаюсь сразу, что я не представляю, что можно посоветовать в такой ситуации. Что можно предпринять против шантажа?

Уайт старался избежать взгляда собеседницы: он уставился на розы в узоре обюссонского ковра у него под ногами.

– Не знаю, – ответил он хриплым голосом. – Если вы станете платить, то увязнете во всем этом еще глубже. Вы просто создадите прецедент и покажете шантажисту, что боитесь его и готовы выполнять все его требования.

– Здесь тоже все не так просто, – леди пристально смотрела на судью. – Дело в том, что шантажист не выдвигает никаких требований.

– Никаких… требований? – Голос Данрайта стал неестественно высоким, а лицо побледнело как мел.

– Пока никаких. – Леди Камминг-Гульд постаралась, чтобы ее голос звучал как обычно. – Это самое неприятное во всей истории, и, естественно, мой друг боится, что эти требования могут последовать в любую минуту. И главный вопрос – что это будет?

– Деньги? – В голосе судьи прозвучала надежда, как будто требование денег было наименьшим из зол.

– Вполне вероятно, – ответила Веспасия. – Если же нет, то тогда все может оказаться еще хуже, чем просто шантаж. Мой друг – человек влиятельный. Самое худшее, если его попросят сделать что-то нечистоплотное… использовать свою власть в преступных целях…

Уайт прикрыл глаза, и на какой-то момент его гостье показалось, что он сейчас потеряет сознание.

– Зачем вы все это мне рассказываете, Веспасия? – спросил он шепотом. – Что конкретно вы хотите узнать?

– Только то, что я вам рассказала, – ответила женщина. – А еще я боюсь, что мой друг может быть не единственной жертвой. Данрайт… Я боюсь, что этот заговор может быть гораздо шире, чем попытка шантажа одного или даже двух человек. Мы ведь с вами понимаем, что человек не может сохранить безупречную репутацию, которую он заслужил по праву – если он, пусть даже под давлением обстоятельств, совершит какой-нибудь бесчестный поступок, может быть, даже более бесчестный, чем тот, в котором его обвиняют.

Неожиданно судья взглянул ей прямо в глаза. Его взгляд был полон гнева и отчаяния.

– Я не знаю, что вам известно, даже если вы действительно приехали ко мне по поводу вашего друга, и я не знаю, что вы о нем придумали, а что в вашем рассказе правда. – Теперь его голос был напряженным, почти грубым. – Но я могу вам признаться, что меня тоже шантажируют. Шантажируют поступком, которого я никогда не совершал. Однако я не буду рисковать и ждать, когда это обвинение выплывет наружу… когда о нем кто-то расскажет вслух! Я дам шантажисту все, чего бы он ни потребовал, и заставлю его замолчать. – Данрайта била крупная дрожь; он по-прежнему выглядел так плохо, что казалось, вот-вот упадет в обморок.

– Мой друг так же реален, как и вы, – для Веспасии было важно, чтобы судья не заподозрил ее во лжи, по какой бы причине она, по его мнению, ни произносилась. – Я не знала, что вы тоже жертва, но ваше состояние не давало мне покоя. Мне действительно очень жаль. Это самое низкое из преступлений, которое можно придумать! – Пожилая леди говорила все более эмоционально. – Мы просто обязаны бороться с этим негодяем. И делать это мы должны все вместе. Мой друг был обвинен в трусости на поле боя… грех, который является для него анафемой, пятном на его репутации, с которым он не сможет жить.

– Я очень сожалею. Но позволить тому, в чем меня обвиняют, стать достоянием общества, я не могу. Маргерит этого не переживет. Для нее это будет непереносимо. – Данрайту приходилось выдавливать из себя эти слова. Однако его собеседница видела, что он свято в них верит. Это было написано на его лице, в его глазах и в том, как он сидел, ссутулив плечи. – И я не позволю… чего бы он от меня ни потребовал. И не надо со мною спорить, Веспасия. Я весь мир переверну, чтобы не дать ее травмировать. Иначе она будет совершенно раздавлена.

Времени на тактические маневры не оставалось: Шарлотта и Маргерит могли вернуться в любую минуту. Миссис Питт и так удалось задержать хозяйку дома в саду на невероятно долгое время.

– В чем вас обвиняют? – напрямую спросила леди Камминг-Гульд.

– В том, что я являюсь отцом сына одного из моих ближайших друзей. Сам этот друг совсем недавно умер; он даже не может сказать, что подобное никогда не приходило ему в голову. – Теперь даже губы судьи побелели, и ему опять приходилось выдавливать из себя слова; дышал он тоже с трудом. – Да и действительно, он никогда об этом не думал. Это был его сын, и он был в этом абсолютно уверен. Но даже шепоток об этом разрушит репутацию его жены – и мою тоже, тем более что с нею мы тоже были друзьями… Это может поставить под сомнение законность наследования его сыном титула и значительного состояния.

Голос Данрайта задрожал, а лицо сморщилось.

– Если кто-то просто подумает, что я мог вести себя таким образом, то это убьет Маргерит, – продолжил он, чуть не плача. – Она такая… уязвимая. Вы это знаете. Она никогда не была сильной, а за последнее время столько перенесла… Я просто этого не допущу!

– Но ведь вы же не сделали ничего плохого, – заметила Веспасия. – Вам нечего стыдиться – ни Маргерит, ни вам самому.

Рот мужчины искривился. Солнечные лучи, падавшие на него через окна, только подчеркивали его состояние.

– И что, вы думаете, что люди в это поверят?.. Все как один? Нет, будут косые взгляды, шепот за спиной… – Он саркастически рассмеялся. – Сразу же найдется какой-нибудь доброжелатель, который расскажет Маргерит, что говорят в обществе. И сделает это из самых лучших побуждений – чтобы предупредить… А может быть, и по злобе.

– Итак, вы собираетесь удовлетворить требования шантажиста, – подвела итог пожилая леди. – Первый раз, второй… может быть, даже третий? К тому времени вы действительно совершите что-то, чего надо будет стыдиться, и вот тогда он возьмет вас за горло. – Она слегка подалась вперед. – До чего же вы готовы дойти? Ведь вы судья, Данрайт. Закон должен быть для вас превыше всего на свете!

– Превыше всего на свете для меня Маргерит, – голос Уайта звучал жестко, а пальцы его рук были крепко переплетены между собой. – Я люблю ее почти всю свою жизнь и сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее.

На это Веспасия ничего не сказала. Ей не надо было повторять то, что она уже говорила: что, если он запятнает свою честь и подорвет веру жены в себя, это тоже ее раздавит. Это и так было написано в глазах леди Камминг-Гульд. Однако ее друг не хотел разом покончить с источником угроз, а предпочитал решать проблемы одну за другой, делая то, что от него требовали, и надеясь, что либо завтра это прекратится, либо кто-то другой покончит с шантажистом.

Большие стеклянные двери открылись, и в дом вернулись Шарлотта и Маргерит, принеся с собой ароматы летнего сада и шуршание юбок. Щеки миссис Уайт порозовели, и она выглядела абсолютно счастливой.

Данрайт сделал над собой усилие, чтобы скрыть боль и страх, написанные на его лице. Его выражение полностью изменилось. Судья выпрямился и улыбнулся вошедшим, тепло приветствуя не только жену, но и ее спутницу.

– Ваш сад совершенно очарователен, – сказала миссис Питт с искренним восхищением. – Не могла даже представить себе, каких великолепных результатов можно достичь, если приложить чуточку таланта и умения! Честное слово, я по-хорошему вам завидую.

– Я очень рад, что вам понравилось, – ответил хозяин дома. – Маргерит у меня умница, правда?

Его супруга светилась от счастья.

Подали чай, так как было уже почти четыре часа. Веспасия и Шарлотта провели в гостях еще полчаса за ничего не значащей беседой, а затем откланялись.

По пути на Кеппель-стрит леди Камминг-Гульд рассказала своей спутнице о том, что ей удалось узнать.

– Боюсь, что ситуация гораздо хуже, чем мы предполагали вначале, – серьезно сказала она. – Простите, что вмешиваюсь, милочка, но мне кажется, вы больше не можете скрывать от вашего мужа, что Брэндон Балантайн тоже в этом замешан. Томас должен обо всем узнать. Понимаю, что вам будет не просто рассказать ему о том, как вы это узнали, но у вас нет другого выхода.

– Вы что, действительно полагаете, что это заговор, тетушка Веспасия? – Шарлотта, не отрываясь, смотрела на старую леди.

– Да… я так думаю. Корнуоллис, Балантайн… А теперь еще и Данрайт Уайт.

– Наверное, вы правы… Если бы только этот негодяй просто потребовал деньги!

– Даже если будет так, его все равно необходимо остановить, в любом случае, – подчеркнула пожилая дама. – Деньги – это только начало.

– Думаю, что согласна с вами, – кивнула миссис Питт.

Как и предсказывала Веспасия, это был не простой разговор, но Шарлотта начала его сразу же, как только Томас вернулся домой. Почему-то в тот вечер он пришел сравнительно рано и в носках прошел на кухню, где его жена убирала чистую посуду.

Решив все рассказать мужу, миссис Питт немедленно приступила к делу, так как знала, что не успокоится, пока не выговорится. Она несколько раз репетировала этот разговор – но, сказать по правде, была не очень довольна результатом.

– Томас, мне надо сказать тебе кое-что о происшествии на Бедфорд-сквер. Не знаю, важно это или нет… надеюсь, что нет, но я считаю, что ты должен это знать, – выпалила женщина одним духом.

Такое начало было на нее не похоже, и суперинтендант сразу обратил на это внимание. Он отвернулся от раковины, в которой мыл руки, и с удивлением посмотрел на жену.

Шарлотта стояла посреди кухни, держа в руках с десяток тарелок. Ей пришлось глубоко вздохнуть, а затем она заговорила, не ожидая его разрешения и не позволяя ему себя остановить:

– Сегодня я была у тетушки Веспасии. Одного из ее друзей, судью Данрайта Уайта, шантажируют так же, как и мистера Корнуоллиса.

– Откуда ты знаешь? Он что, рассказал об этом Веспасии? – Томас напрягся, в голосе его звучало недоверие.

– Ну, все это было не так просто, – ответила миссис Питт, поставив тарелки на стол и протягивая ему чистое полотенце. – Но они старые друзья. Я отвлекала его жену в саду – она совершенно потрясающий садовник, я тебе обязательно расскажу… Позже! – быстро прервала она себя. – Веспасия переговорила с мистером Уайтом с глазу на глаз, и тот рассказал ей о своей ситуации. Он совершенно вне себя от страха и беспокойства. Его обвиняют в том, что он – отец старшего сына и наследника одного из своих ближайших друзей. Этот друг уже умер и не может отрицать это, а шантажист утверждает, что друг собирался судиться с мистером Уайтом…

Питт сморгнул. Выражение его лица ясно показывало его отношение к происходящему. Суперинтендант повесил полотенце на спинку ближайшего стула.

– А мистер Уайт говорит, что такие обвинения убьют его жену. Она очень ранимая, и у них нет собственных детей. Он ее обожает и готов заплатить любую цену, только б она об этом не узнала, – продолжала Шарлотта.

Томас пожал плечами и засунул руки глубоко в карманы.

– Корнуоллис, Уайт… а сегодня я узнал, что есть еще банкир из Сити по имени Таннифер. Его обвиняют в мошенничестве с деньгами клиентов, – рассказал он кратко.

– Еще один! – Миссис Питт была потрясена. Все говорило о том, что Веспасия была права, когда говорила, что проблема гораздо серьезнее, чем простой шантаж ради корыстных целей.

– А тебе не приходило в голову, что генерала Балантайна тоже могут шантажировать? Знаю, что тебе этого не хотелось бы, но я не могу отказаться от этого подозрения просто потому, что оно мне не нравится, – произнес Томас и серьезно посмотрел на жену.

Ну, вот и настал момент истины!

– Ты прав. – Шарлотта внимательно следила за мужем, стараясь понять, насколько он разозлится.

Томас стоял абсолютно неподвижно. Все эмоции мелькали у него в глазах: гнев и восхищение, понимание и сострадание, и что-то, что она на секунду приняла за сожаление о предательстве. И женщина продолжила говорить – очень быстро, желая, чтобы этот момент поскорее прошел:

– Я навестила его, чтобы передать мое сожаление в связи с этой новой трагедией… ну, с тем, что эти чертовы газеты раскопали еще раз дело Кристины, как будто того, что ему это пришлось пережить, недостаточно. – Теперь на лице суперинтенданта было выражение сожаления и воспоминания о той непереносимой боли – не его, а Балантайна, а также понимания того, что сделала Шарлотта. – Я заметила, что его мучает еще что-то, – продолжила миссис Питт, улыбаясь мужу. – И я предложила ему свою дружбу, просто для того, чтобы поддержать его в трудную минуту. А он в смятении рассказал мне о том, что его шантажируют. Шантажируют сведениями, относящимися к Абиссинской кампании, что была двадцать пять лет назад; тем, чего в действительности никогда не было. Но он не может доказать этого. Большинство свидетелей или умерли, или уехали за границу, или не совсем нормальны.

Шарлотта перевела дыхание и стала рассказывать дальше:

– Никто не требовал с него ни денег, ни чего-то другого, но ему прислали второе письмо, и это очень настораживает. Такое обвинение может уничтожить и леди Огасту, которая меня мало волнует, и их сына, Брэнди. Генерал пытается найти хоть кого-то, кто может ему помочь, но пока безрезультатно. Что же нам делать, Томас? Это так ужасно!

Несколько минут Питт хранил молчание.

– Томас… – робко позвала его супруга.

– Что?

– Мне очень жаль, что я не рассказала тебе о Балантайне раньше. Я просто хотела сама попытаться доказать его невиновность.

– Ты не хотела говорить еще и потому, что это заставило бы меня подозревать его в убийстве Альберта Коула, так как у того была табакерка генерала, – спокойно произнес полицейский. – Он сам дал ее Коулу?

– Нет… он передал ее шантажисту. Ему приказали это сделать, как подтверждение его согласия на сотрудничество, и он отдал ее мальчику на велосипеде.

Некоторое время миссис Питт ждала, что скажет муж. Насколько все это рассердило его? Давно надо было все ему рассказать!

Томас внимательно рассматривал жену, и она почувствовала, как кровь прилила к ее лицу. Если б все началось сначала, она поступила бы точно так же. Шарлотта была абсолютно уверена, что Балантайн невиновен. Он нуждался в защите, а Огаста ничего не стала бы делать ради мужа.

Томас неожиданно подмигнул ей и улыбнулся. Свою супругу он знал лучше, чем она сама знала себя: покоя от нее ждать не приходилось.

– Извинения принимаются, хотя и не полностью, – мягко сказал суперинтендант. – Я бы посоветовал тебе почитать на досуге «Дон Кихота».

Теперь уже миссис Питт сморгнула и опустила глаза:

– Будем ужинать?

– Конечно! – Ее муж уселся за стол и стал наблюдать, как она расставила тарелки, разложила приборы, сняла с плиты приготовленную еду и разложила ее по тарелкам.

Веспасия ничего не знала о Зигмунде Таннифере, но и то, что она знала о ситуации вообще, показалось ей настолько серьезным, что заставило воспользоваться телефоном – инструментом, которым она не переставала восхищаться. Пожилая леди позвонила своему другу Телониусу Квейду и спросила, может ли тот принять ее сегодня вечером.

Телониус предложил приехать сам. Леди Камминг-Гульд достаточно устала за день и с благодарностью согласилась, хотя если подобное предложение ей сделал бы кто-то другой, она бы с негодованием его отвергла. Пожилая дама категорически отказывалась поддаваться своему возрасту больше, чем это было необходимо, и уж тем более показывать это другим. Но с Телониусом все было иначе. Веспасия стала понимать, что его любовь к ней прошла период восхищения ее красотой, которую женщина сохраняла лет до шестидесяти и следы которой все еще были заметны. Теперь он любил ее самое и то, что связывало их спустя долгие годы жизни в эти совсем непростые времена. Их отношения начались – по крайней мере, для нее, – когда император Наполеон угрожал самому существованию Британии. Леди Камминг-Гульд помнила Ватерлоо. Королева Виктория была тогда еще просто маленьким ребенком… Теперь королева тоже постарела, носила траур и владела четвертью мира. Моря бороздили пароходы, а набережная Темзы освещалась электрическими лампочками.

Телониус появился около восьми. Он поцеловал ее в щеку, и Веспасия почувствовала запах вымытой кожи, чистого белья и теплоту его тела.

Затем Квейд выпрямился и с легкой улыбкой спросил:

– Что случилось? Выглядишь ты очень обеспокоенной!

Они находились в гостиной. За окнами все еще было светло. Темнота не наступит еще пару часов, но воздух был уже прохладным, несмотря на золотистый оттенок, в который окрашивали все вокруг лучи заходящего солнца.

Телониус сел – он знал, как раздражала его возлюбленную необходимость смотреть на кого-то снизу вверх.

– Бо́льшую часть дня я провела у Данрайта Уайта, – стала рассказывать хозяйка дома. – Боюсь, что ты был прав, когда говорил, что боишься за него. Он признался мне, что его так беспокоит. Все гораздо хуже, чем ты предполагал.

Гость наклонился вперед. На его тонком, мягком лице появилось волнение.

– Ты что, боишься, что у меня не все хорошо с головой? – спросила Веспасия.

– Ну, как самый крайний вариант, – кивнул судья. – Что же он тебе сказал, что это так тебя взволновало?

– Он сказал, что его шантажируют…

– Данрайта Уайта?! – Телониус был потрясен. – Не могу в это поверить! Никогда в жизни я не знал более предсказуемого и правильного человека. Или человека большей честности и порядочности. Да что, Бог ты мой, он мог совершить такого, чем его можно шантажировать, не говоря уже о том, за что он готов заплатить, чтобы сохранить секрет?! – На лице Квейда появились волнение и озабоченность, но было видно, что он все еще до конца не верит во все сказанное.

Веспасия хорошо его понимала. Уязвимым Данрайта делала только его любовь к Маргерит, и именно это было самым страшным. Шантажист должен был быть близок к нему настолько, чтобы узнать этот секрет, иначе не стал бы тратить свое время.

Телониус следил за собеседницей, ожидая объяснений.

– Он ни в чем не виноват, – подчеркнула старая леди, – кроме желания защитить Маргерит от всех возможных обвинений, справедливых или нет.

Затем она рассказала о письме шантажиста и о реакции на него Данрайта.

Некоторое время ее друг сидел молча. Черно-белая собака спала на освещенном лучами солнца ковре, тихонько похрапывая и время от времени дергая лапами.

– Понятно, – сказал наконец судья. – Ты права, все гораздо хуже, чем я мог предположить.

– Он не откажется подчиниться требованиям, каковы бы они ни были, – сказала Веспасия печально. – Я попыталась поговорить с ним с точки зрения здравого смысла. Сказала, что сейчас ему нечего стыдиться и что Маргерит все поймет. А вот если он сделает что-то под давлением шантажиста, что-то против своей воли – тогда у него появится повод для стыда, и Маргерит это узнает.

– А что, сам он этого не понимает?

– Мне кажется, что он слишком испуган, чтобы думать хотя бы на один ход вперед, – вздохнула пожилая леди. – Иногда страх может… парализовать волю человека или его способность реально оценивать происходящее.

– А она что, действительно такая хрупкая и утонченная? – Видно было, что Квейд испытывает неловкость за столь грубый вопрос, но деваться ему было некуда – это тоже нужно было уточнить.

Веспасия глубоко задумалась, прежде чем ответить. Она вспоминала все, что узнала о Маргерит Уайт за все эти годы, рассортировывая свои воспоминания и анализируя, как они воспринимались тогда и как выглядят сейчас, в ретроспективе.

– Наверное, нет, – наконец медленно произнесла леди Камминг-Гульд. – Да, у нее проблемы со здоровьем, и это было всегда. Насколько серьезно она больна – трудно сказать. Сейчас ей немного за сорок или чуть больше, поэтому опасности, о которых говорили в годы ее молодости, были явно преувеличены. Тогда ей сказали, что у нее не может быть детей, что даже попытка родить может нанести непоправимый вред ее организму.

Телониус внимательно слушал, пристально наблюдая за собеседницей.

Она хотела быть честной в своей оценке, но нахлынули воспоминания, а вместе с ними и сомнения. Пожилая леди была рада, что рассказывает все это своему старому другу, которого она любила и который никогда бы не подумал о ней плохо. В то же время она доверяла ему настолько, что не боялась предстать перед ним некрасивой и не скрывала от него свои слабости, страхи и ранимость.

– И?.. – напомнил он ей, видя, что пауза затягивается.

– Она привыкла думать о себе как о человеке, которого постоянно нужно от чего-то охранять и защищать, – продолжила Веспасия. – Которого нельзя волновать или расстраивать. Данрайт, конечно, испортил ее, избаловал… но с самыми лучшими намерениями. Иногда, может быть, осторожность в нем пересиливала мудрость. Она могла бы быть гораздо сильнее – по крайней мере, в духовном плане, – если б почаще сталкивалась с простой реальностью окружающей жизни. Ведь большинство из нас убежали бы от человека, высшей целью которого в жизни является наша постоянная защита и который считает это своей большой привилегией.

– А сможет ли она пережить создавшуюся ситуацию? – Глаза судьи были широко открыты, и взгляд его не отрывался от лица хозяйки дома.

– Не знаю, – был ее ответ. – Я постоянно спрашиваю себя об этом, пытаясь представить себе, как может развиваться ситуация в будущем. Я подумываю даже о каком-то искусственном кризисе, который вывел бы этого негодяя на чистую воду. Боюсь даже представить, что может произойти, если он потребует от Данрайта сделать что-то связанное с его профессией…

Телониус положил свою ладонь на руку Веспасии – очень осторожно, скорее прикасаясь к ней, чем сжимая. Она с удивлением заметила, как похудела его рука и как на ней стали заметны вены. Лицо пожилого судьи изменилось гораздо меньше: изгиб носа оставался прежним, твердый взгляд и чувственный рот – тоже. Было так естественно хотеть защитить того, кого любишь, к кому испытываешь чувство преданности, без которого не можешь быть счастливым, смеяться и сопереживать! В конце концов, так естественно защитить того, кто любит тебя…

– Думаю, что ответ состоит в том, мой дорогой, что не важно, переживет или нет эту ситуацию Маргерит, но Данрайт никогда не решится поставить такой эксперимент. – Больше Веспасия не колебалась. – Мы должны исходить из осознания того, что если будут выдвинуты какие-либо требования, он их выполнит.

Судья откинулся на спинку кресла.

– Тогда я должен буду очень внимательно следить за тем, какие приговоры он выносит, хотя мне совсем не хочется этого делать. Я не спрашиваю, в чем конкретно этот негодяй обвиняет беднягу, но думаю, что мне необходимо понимать суть обвинения, хотя бы в общих чертах. Я должен знать, не является ли то, в чем его обвиняют, уголовным преступлением.

– Ну, нет, обвинение лежит в области морали, – ответила Веспасия с кривой усмешкой. – Если б это считалось уголовным преступлением, то наши тюрьмы были бы полны, а обе палаты Парламента – пусты.

– Ах, вот как! – улыбнулся Квейд. – Понятно… Трудно поверить в то, что Данрайт мог совершить что-то из этой области, но мне понятно, как непросто будет для Маргерит пережить все это, даже если ее лучшая часть будет знать, что все это неправда. Очень часто смех бывает самым жестоким судьей.

Леди Камминг-Гульд вздохнула: она должна была рассказать ему все остальное.

– Но это еще не все… это еще даже не самая ужасная часть происходящего, – сказала она тихо.

Что-то в ее голосе – может быть, оттенок страха – немедленно привлекло внимание ее гостя. Бояться чего-то было совсем не в характере Веспасии: на зло она привыкла отвечать еще большим злом.

– Что же еще? – спросил мужчина.

– Данрайт Уайт – не единственная жертва. Джона Корнуоллиса и Брэндона Балантайна тоже шантажируют. Тот же самый человек… или люди.

– Брэндона Балантайна? – Глаза Телониуса расширились от удивления. – Джона Корнуоллиса? В это совершенно невозможно поверить! И ты сказала «люди»… Ты что же, думаешь, что шантажист действует не один?

Веспасия снова вздохнула, неожиданно почувствовав, как устала от всей этой грязи.

– Вполне возможно, – кивнула она. – От них ничего не требуют. Пока. Данрайт – человек небогатый, но у него очень большая власть, и он пользуется значительным влиянием. Он судья. Коррумпировать судью – задача не из легких. Но это бьет по самой основе нашей цивилизации, по отношениям между человеком и правосудием, и может привести к потере доверия к судебной системе, к ее способности защитить простого гражданина. В конце концов, это может привести к хаосу и возврату к закону джунглей.

По лицу Телониуса пожилая леди видела, что он с нею согласен. Тот не стал ее прерывать.

– То же самое и с Джоном Корнуоллисом, – продолжила она развивать свою мысль. – Он не богат, но он помощник комиссара полиции, а значит, тоже обладает очень большой властью. Если полиция коррумпирована, то на какую защиту против насилия и воровства может рассчитывать общество? Порядок исчезает, и люди берут исполнение закона в свои руки, так как никому больше не верят. Вот только при чем здесь Балантайн, я пока не могу понять, – закончила она, видя на лице Телониуса такое же непонимание.

– А он что, сам сказал тебе, что его шантажируют? – быстро спросил судья.

– Нет. Мне об этом сказала Шарлотта. Она страшно обеспокоена – генерал ей очень нравится. Правда, это уже другая история…

По глазам собеседника Веспасии стало ясно, что он так ничего и не понял.

– Нет, – сказала она с мимолетной улыбкой. – Я ничего такого не имею в виду. – Так она ответила на еще не высказанный им вопрос. – Хотя мне кажется, что Шарлотта не понимает, что нравится генералу даже больше, чем они оба предполагают. – Пожилая дама легко взмахнула рукой, как бы отгоняя эти свои мысли. – Я очень боюсь, Телониус. Чего хочет этот шантажист? Ведь если он будет использовать свою власть с достаточным умением, вред, который он сможет нанести, не поддается исчислению. Кого еще это может затронуть?

– Не знаю, моя дорогая. Но мне кажется, мы должны иметь в виду, что могут быть еще люди, которые подвергаются шантажу, хотя нам не удастся вычислить их или найти. – Квейд был очень бледен. – Веспасия, все это действительно очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем репутация любого человека, попавшего в эти сети, хотя одно это уже достаточно большая проблема. А не может быть так, что Брэндона пытаются заставить открыто выступить против шантажиста?

– Может быть, и так. – Леди Камминг-Гульд вспомнила все, что знала о Балантайне: каким он был, будучи еще молодым человеком, и об ужасном несчастье, которое на него неожиданно обрушилось. – Его обвиняют в трусости на поле боя…

Телониус сморгнул. Он не был военным человеком, но знал достаточно о войне и чести, чтобы понять, что подобное обвинение значило для боевого генерала.

– Ему столько уже пришлось пережить… – тихо сказала Веспасия. – Но, может быть, пережив все это, он сможет перенести публичный остракизм легче, чем все остальные. Я молюсь только, чтобы этого не понадобилось.

– А Корнуоллис? В чем обвиняют его? – спросил судья.

– Присвоение себе подвига другого человека, – ответила Веспасия. – Во всех случаях преступник выбирает самую болевую точку для каждого конкретного человека. Мы имеем дело с кем-то, кто хорошо знает своих жертв и наносит удары с изумительной точностью и умением.

– Именно так, – печально согласился Телониус. – Нам тоже понадобится все наше умение, если мы хотим победить его. Умение и удача!

– Да, очень много удачи, – согласилась леди. – Но, может быть, не стоит начинать битву на голодный желудок? Ты же не откажешься от позднего ужина? Мне кажется, что у повара есть аспарагус, серый хлеб и масло. А может быть, и немного шампанского…

– Зная тебя, дорогая, я абсолютно в этом уверен, – с радостью согласился Квейд.

Корнуоллис широкими шагами прохаживался вдоль тротуара у здания Королевской академии искусств. Он страдал, как никогда раньше. Как моряк, он был хорошо знаком с одиночеством, холодом, истощением и отвратительной пищей – твердыми, как камни, морскими сухарями, пересоленным беконом и гнилой водой. У него была морская болезнь, лихорадка, ранения… Вне всякого сомнения, он знал, что такое страх, стыд и жалость, которые невозможно выразить словами.

Но лишь встретив Айседору Андерхилл, жену епископа Андерхилла, Джон познал еще одну грань страдания. Он понял, что можно думать о женщине с удовольствием и болью, которые неразрывно связаны между собою, понял, что значит желать быть вместе с нею и испытывать ужас от того, что можешь обидеть ее или разочаровать.

Для него теперь не было ничего слаще мысли о том, что Айседора тоже думает о нем. Что именно она думает – об этом Корнуоллис даже не пытался выяснить. Достаточно было знать: она верит в то, что он человек чести, мужественный и обладающий внутренним стержнем, который не могли разрушить внешние обстоятельства.

В последний раз, когда они видели друг друга, миссис Андерхилл мельком заметила, что собирается посетить выставку картин Тиссо в Королевской академии. Если Корнуоллис там не появится, она решит, что он не хочет ее видеть. Их отношения были слишком деликатными, чтобы Джон мог давать какие-то объяснения, да она и не ждала их. А если он все-таки пойдет и они встретятся и разговорятся, заметит ли она этот его страх, вызванный письмом? Айседора была такой внимательной: иногда она видела в Джоне то, на что другие совсем не обращали внимания. Если она, разговаривая с ним, не разглядит той агонии, в которой он находится, то чего стоит тогда их взаимная симпатия?

А если она все заметит, то как он сможет объяснить ей причину?

Однако, рассуждая таким образом, помощник комиссара полиции уже поднимался по ступеням здания и входил в помещение. Выставка располагалась во внутренних залах, так что ему пришлось пройти мимо строгой, утонченной красоты Мадонны Фра Анжелико, которая в другое время заставила бы его замереть от восторга. Но сегодня Джон едва заметил ее, а в залы Тернера решил и вовсе не заглядывать – страсть, которой наполнены картины этого художника, полностью захлестнет его.

Сам того не заметив, Корнуоллис дошел до выставочных залов и тут же увидел Айседору. Он всегда сразу же замечал эту даму в толпе – невозможно было пропустить ее красивые темные волосы. На ней была простая шляпа с широкими полями. Айседора была одна и рассматривала картины с таким видом, как будто они доставляли ей большое удовольствие. Хотя Джон знал, что эти полотна были не в ее вкусе – слишком искусственные. Супруга епископа предпочитала пейзажи – комбинацию мечты и реальности.

Помощник комиссара двинулся к своей знакомой через весь зал, словно его притягивала сила, которой он не мог сопротивляться.

– Добрый день, миссис Андерхилл, – тихо поздоровался он.

– Добрый день, мистер Корнуоллис. Как поживаете? – улыбнулась ему дама.

– Очень хорошо, благодарю вас, миссис Андерхилл, а вы? – Джон очень хотел сказать, как хорошо она выглядит, но это прозвучало бы слишком фамильярно. Айседора была невероятно грациозна, и ее красота заключалась не просто в совершенстве линий и цветов – это было нечто большее, нечто в выражении ее глаз и в изгибе ее губ. Корнуоллис очень хотел сказать ей об этом.

– Хорошая выставка, – произнес он вместо этих слов.

– Действительно, – ответила дама без всякого энтузиазма, и на ее губах появилась легкая улыбка. – Однако мне больше нравятся акварели в соседнем зале.

– Мне тоже, – немедленно согласился Джон. – Предлагаю перейти туда.

– С удовольствием, – согласилась красавица, взяв его под руку.

Так, вместе, они прошли мимо небольшой группы мужчин, восхищавшихся портретом женщины в дезабилье.

В соседнем зале Айседора и Джон оказались почти в полном одиночестве. Не сговариваясь, они остановились перед небольшим морским пейзажем.

– Художнику прекрасно удалось передать солнечный свет на волнах, вы не находите? – спросил Корнуоллис, восхищаясь картиной.

– Согласна с вами, – подтвердила миссис Андерхилл, бросив на него быстрый взгляд. – Прекрасный зеленый цвет. Он выглядит таким холодным и прозрачным! Очень трудно нарисовать воду, которая будет казаться текучей…

На ее лице вдруг появилось выражение озабоченности, как будто она заметила следы бессонных ночей, а также страха и недоверия, которые теперь сопровождали все мысли ее собеседника, когда он бодрствовал, а вчера даже появились в его снах.

Что бы она подумала, если б знала? Поверила бы в то, что он невиновен? Поняла бы причину его страха? А может быть, Айседора сама испугалась бы того, что другие могут не поверить в его невиновность, и захотела бы держаться подальше от всего этого стыда? Испугалась бы необходимости сказать Корнуоллису, что она ему не верит, объяснить почему и из-за этого почувствовать себя неловко?

– Мистер Корнуоллис? – осторожно позвала она его, и в ее голосе послышалось беспокойство.

– Да, – ответил тот, может быть, слишком поспешно, и почувствовал, что краснеет. – Простите, задумался. Не перейти ли нам вон к той картине? Мне всегда нравились пасторали.

Как же ходульно и холодно это прозвучало! Как будто они пытались поддержать ничего не значащий разговор… Нравились. Какое равнодушное слово для того, чтобы описать красоту этих непреходящих шедевров! Джон посмотрел на черно-белых коров, мирно пасущихся в солнечном свете, и на холмистый пейзаж, проглядывающий сквозь летние деревья. Это была та земля, которую он так страстно любил. Почему же он не может сказать об этом стоящей рядом с ним женщине?

Что значит любовь без доверия, терпения, прощения и доброты?

Остается только влечение, радость от нахождения в компании другого человека, от пережитых вместе удовольствий и даже от смеха над одними и теми же вещами и от взаимопонимания. Все то, что бывает между добрыми друзьями. Чтобы почувствовать больше, чем это, надо быть готовым не только брать, но и отдавать, не только платить, но и получать.

– Кажется, вы чем-то обеспокоены, мистер Корнуоллис, – мягко сказала женщина. – У вас сейчас расследуется какое-то сложное дело?

– Да, но я намерен забыть о нем на ближайшие полчаса, – Джон принял решение. Он заставил себя улыбнуться и взять ее под руку, чего раньше никогда не делал. – Я намерен любоваться красотой, которую ничто не может ни затмить, ни уничтожить, и мне это будет вдвойне приятно, так как я поделюсь этой красотой с вами. А остальной мир может подождать. Я не задержусь надолго.

Миссис Андерхил улыбнулась ему, как будто поняла гораздо больше, чем было сказано:

– Это очень мудрое решение. Я последую вашему примеру.

И она пошла рядом с ним, прижав к себе его руку.