Глава 25
НЕОЖИДАННАЯ ТАКТИКА
Бостар с трудом сдерживал себя с того самого момента, как часовой доложил, что враги пересекли реку. Он и Сафон взобрались по крутому берегу и легли рядом с Магоном, дрожавшим от еле сдерживаемого азарта. С натянутыми до предела нервами они смотрели, как следом за римской кавалерией и велитами пошли пехота союзников и легионеры. И только теперь все стало ясно.
— Римский командующий не стал даже щипать наживку, — восхищенно пробормотал Магон. — Он заглотил ее сразу. Это все его долбаное войско!
Они нервно улыбнулись друг другу.
— Скоро начнется бой! — с нетерпением крикнул Сафон.
— Пока еще не время выступать, — тут же осадил его Бостар.
— Правильно. Нам надо выбрать идеальный момент, чтобы ударить римлянам в тыл, — предостерег братьев Магон. — Выступим слишком рано — и это будет стоить нам победы.
Зная, что Магон прав, братья неохотно подчинились. Последующее ожидание было самым долгим в жизни Бостара. Постоянно дергающийся рот командующего кавалерией и ожесточение, с которым Сафон грыз ногти, дало ему понять, что они тоже сгорают от нетерпения. Прошло не больше трех-четырех часов, но для них это стало вечностью. Естественно, новость о том, что римляне перешли через реку, как пожар распространилась среди двух тысяч воинов. Скоро уже стало очень трудно заставлять их соблюдать тишину. Оно и понятно, подумал Бостар. Невозможно долго наслаждаться спокойствием и безопасностью, не подвергая себя смертельной опасности, когда твои товарищи бьются не на жизнь, а на смерть.
Даже когда до них донесся шум боя, Магон не начал действовать. Бостар изо всех сил старался сохранить спокойствие. Сначала выйдут застрельщики. Потом отойдут. И точно, вскоре крики утихли. На смену им пришел ни с чем не сравнимый звук тысяч ног, одновременно ударяющих в землю.
— Римская пехота пошла в атаку, — тихо сказал Магон. — Мелькарт, храни наших воинов.
Живот Бостара завязался узлом. Ужасно увидеть перед собой столько врагов.
Сафон нервно поежился.
— Да защитят боги отца и Ганнона, — прошептал он.
Моментально забыв об их вражде, Бостар тут же повторил молитву брата.
Спустя мгновение их ушей достиг грохот, сравнимый лишь с небесным громом. Но над головой не было грозовых облаков и в небе не сверкали молнии. Это было нечто куда более губительное. И более ужасное. Бостар с дрожью вслушался. С момента начала боевых действий он повидал многое. Огромная каменная глыба, едва не убившая Ганнибала. Разграбление и резня в Сагунте. Лавины, уносящие в пропасть десятки людей в Альпах. Но еще никогда он не слышал грохота десятков тысяч воинов, одновременно столкнувшихся между собой. Звук этот предвещал смерть, в самом неприглядном ее виде. И там, посреди этой смерти, — отец и Ганнон. Бостару как-то удавалось сдержаться, несмотря на то, что сквозь этот безумный грохот начали доноситься вопли раненых и умирающих. Но это продолжалось недолго. Он поглядел на Магона, и тот едва заметно ободряюще кивнул ему.
— Еще не пора, командир? — спросил Бостар.
Глаза Магона загорелись от нетерпения.
— Скоро. Приготовь воинов к выступлению. Передай это и командиру нумидийцев. Выходим по моей команде.
— Есть, командир!
Бостар и Сафон улыбнулись друг другу, чего они не делали уже целую вечность, и спешно пошли к своим воинам.
После этого все слилось воедино, в непрерывный поток, из которого Бостар мог вспомнить лишь отдельные образы. Дрожь предвкушения, охватившая воинов, когда они услышали приказ. Очертания головы Магона, глядящего поверх голов. Его взмах рукой. Подъем наверх, зрелище колоссального поля битвы, развернувшегося слева от них. Кто побеждает? Жив ли еще Ганнон? Магон, трясущий его за руку и требующий сосредоточиться. Приказ воинам перекинуть щиты со спины и взять копья наизготовку. Фаланги, строящиеся в свободный порядок. Тысяча нумидийцев, разделяющиеся на две группы, по обе стороны от пехоты. Магон, поднимающий меч и показывающий острием на врага. Его крик: «За Ганнибала и Карфаген!»
Бег. Бостар никогда не забудет, как они бежали. Не быстро. До поля боя было больше полумили. Если они изнурят себя, то потеряют преимущество, имеющееся у них сейчас. Они двигались неторопливо, оставляя за собой облака пара. Холодный воздух наполнил низкий грохот копыт и сандалий по твердой земле. Никто не произнес ни слова. Да и не возникло ни у кого такого желания. Взгляды воинов были прикованы к тому, что происходило перед ними. В общей неразберихе ясно было одно: вражеской кавалерии не видно, значит, иберийские и галльские всадники их отбросили. На флангах римского войска пехота союзников ожесточенно сражалась с боевыми слонами, застрельщиками и нумидийскими всадниками. Само по себе это было большим достижением, и Бостару хотелось кричать от радости. Но он не проронил ни слова. Исход битвы все еще не был ясен. Когда они приблизились, он увидел, какой жестокий бой идет в центре. Легионеры уже вышли вперед флангов — значит, они теснили галлов, которые стояли в середине боевого порядка Ганнибала.
И тогда Бостар подумал, что они подошли как раз вовремя.
Магон понял это одновременно с ним.
— В атаку! — заорал он. — В атаку!
С нечленораздельным рыком Бостар, Сафон и их воины выполнили приказ, стремглав бросившись вперед. Споткнувшись, любой рисковал сломать ногу. Но никто об этом не думал. Они хотели лишь пролить вражескую кровь. Триарии в третьем ряду римского строя, атакованные ими, даже не обернулись. И неудивительно — ведь ветераны завороженно глядели на жестокое сражение, идущее впереди них, готовые влиться в него в любой момент. Им и в голову не могло прийти, что две тысячи воинов Карфагена вот-вот с разбегу ударят им в спину. Бостар навсегда запомнил лица тех, кто заметил их первыми, случайно обернувшись назад. Полнейшее изумление и ужас при виде вражеского отряда меньше чем в тридцати шагах от них. Хриплые крики, когда увидевшие возвестили остальным триариям о грозящей им смертельной опасности. Удовлетворение, когда они врезались в ряды римлян, обрушивая оружие на спины тех, кто и не думал, что сейчас погибнет.
Впервые в жизни Бостара полностью захватила горячка боя. В красном тумане, застилавшем глаза, было легко сбиться со счету, сколько полегло от твоей руки. Все равно что бить острогой рыбу в каменистой заводи у берегов Карфагена. Ударить вперед. Как можно глубже вонзить лезвие. Выдернуть. Выбрать следующего. Когда уже затупившееся копье застряло в тазовой кости очередного триария, Бостар бросил древко и выхватил меч. Он едва замечал, что его руки по локоть в крови. Плевать. Я уже иду, младший. Останься жив, отец.
Но вскоре ветеранам удалось развернуться навстречу нападавшим. Битва стала еще жестче, но у Магона и его воинов все еще было преимущество. Они видели, что фланг противника дрогнул. Бостар ликовал. Натиск пехоты и конников Карфагена на конницу союзников тоже оказался успешным. Они не могли развернуться и встретить нападающих как подобает, и их безжалостно крошили на куски.
Бросая оружие, уцелевшие устремились к Требии. Обернувшись, Бостар увидел это и издал торжествующий звериный вой. Заметил тысячи карфагенских конников, которые только этого и ждали. Союзникам далеко не уйти. Внезапно на Бостара кинулся ветеран с зазубренным у кончика мечом, напомнив ему, что его задача еще не выполнена. Хотя триарии несли тяжелые потери, остальные легионеры продолжали двигаться вперед, подминая под себя ряды галлов. Их нельзя было сдержать, как ударяющий в стену таран. Спокойствие оставило Бостара, когда он увидел, что фаланги ливийцев тоже теснят. Передние ряды быстро теряли строй под безжалостным напором легионеров. Махнув мечом, чтобы привлечь внимание Сафона, Бостар показал туда. Лицо брата перекосилось от ярости. С удвоенной энергией они накинулись на триариев.
— Ганнон! Отец! — закричал Бостар. — Мы идем!
«Слишком поздно», — ответило ему его сердце.
Когда Аврелия вошла в спальню, мать не проснулась, но Элира, сидевшая у ее постели, обернулась.
— Как она? — прошептала Аврелия.
— Лучше, — ответила иллирийка. — Лихорадка отступает.
Плечи Аврелии опустились, она облегченно вздохнула.
— Хвала богам. И хвала тебе.
— Тише, — ободряюще прошептала Элира. — Она не настолько тяжело болела. Обычная зимняя простуда, вот и все, только сильная. К Сатурналиям поправится.
Аврелия с благодарностью кивнула.
— Даже не знаю, что бы без тебя делала! Ты не только заботилась о маме последние несколько дней, но и Суниатону оказала неоценимую помощь.
С виноватым видом Аврелия оглянулась. К счастью, в атриуме никого не было.
— Я хотела сказать, что благодаря твоим усилиям Лисандр пошел на поправку.
Элира небрежно махнула рукой.
— Он молод и силен. Ему были нужны только тепло и немного еды.
— Ну, все равно я тебе благодарна, — настояла на своем Аврелия. — Как и он.
Элира склонила голову, пытаясь скрыть смущение.
Многое изменилось с того дня, когда она вернулась на виллу с полуживым Суниатоном. Прошло всего две недели, подумала Аврелия, глядя на спящую мать. К счастью, Атия не стала подвергать сомнению рассказ дочери о том, как она нашла его в лесу. По удачному стечению обстоятельств прошедший ночью сильный снегопад скрыл ее следы, оставленные около пастушьей хижины. Ничего удивительного, что все согласились с тем, что Суниатон — беглый раб. Как и было уговорено, он прикинулся немым. А еще искусно играл роль дурачка. Агесандр, без сомнения, преисполнился подозрения, но в его глазах не было и намека на то, что он узнал Суни.
Аврелия не оставила сицилийцу никаких шансов что-то сделать против лучшего друга Ганнона. Любой хозяин, кому бы ни принадлежал раб, захочет, чтобы ему вернули собственность, сказала она матери. А пока что пусть побудет у них.
— Я его назвала Лисандром, поскольку он, похоже, грек.
Атия улыбнулась в знак согласия.
— Очень хорошо. Если он, конечно, выживет, — попыталась пошутить она.
Ну, ему это удалось, не скрывая торжества от ее маленькой победы, подумала Аврелия. Нога у Суни уже зажила достаточно, чтобы он мог хромать по кухне и выполнять поручения Юлия. На время он был в безопасности.
Что больше всего огорчало девушку, так это почти полное отсутствие возможности с ним поговорить. Лишь урывками по вечерам, когда остальные кухонные рабы уже ложились спать. Аврелия пользовалась этими мгновениями, чтобы расспросить Суни о Ганноне. Она мало знала о его детстве, семье, увлечениях, том, как протекала его жизнь в Карфагене. И желанию Аврелии как можно больше узнать о Ганноне было очень простое объяснение. Это отвлекало ее от мыслей о замужестве. Даже если Флакк и погиб вместе с отцом, мать скоро найдет ей другого жениха. Если Флакк выжил, то в течение предстоящего года они поженятся. Так или иначе, но ей суждено жить в браке по расчету.
— Аврелия.
Голос матери рывком вернул Аврелию к реальности.
— Ты проснулась! Как себя чувствуешь?
— Слаба, как младенец, — тихо ответила Атия. — Но лучше, чем вчера.
— Хвала всем богам.
На глазах девушки выступили непрошеные слезы. Наконец-то все налаживается.
Выздоровление матери изрядно улучшило настроение Аврелии. Впервые за несколько дней она вышла прогуляться. Из-за холодной погоды выпавший в прошедшие дни снег не растаял. Аврелии не хотелось уходить далеко — ни от матери, ни от Суни. Достаточно будет немного прогуляться по дороге, идущей в сторону Капуи. Она с удовольствием слушала, как хрустит снег под сандалиями. Хотя щеки ее очень быстро онемели от холода, это освежило девушку после долгого времени, проведенного под крышей дома. Чувствуя себя куда счастливее, чем в последнее время, Аврелия позволила себе представить, что отец не погиб, и мечтала о том, сколько испытает радости, увидев его входящим в двери дома.
В этом хорошем настроении она вернулась в дом. Проходя через внутренний двор, заметила Суниатона. Спиной к ней, он нес на кухню корзину с овощами. Настроение ее стало еще лучше. Если он способен делать такое, значит, нога у него заживает. Она спешно пошла за ним. Дойдя до двери, заметила, как Суниатон поднимает корзину и ставит на кухонный стол. Другие рабы были достаточно далеко и заняты делом.
— Суни! — прошептала она.
Он не среагировал.
— Тсс! Суни! — повторила Аврелия, входя в кухню.
Он опять не ответил. И только тут Аврелия заметила, что его спина одеревенела. Ей сжало живот от страха.
— Солнечно, как солнечно на улице, — громко сказала она.
— Готов поклясться, что ты сказала «С-у-н-и», — вкрадчиво прошептал Агесандр, выходя из полумрака за дверями кухни.
Аврелия побледнела.
— Нет. Я сказала, что солнечно. Разве не видишь? Погода переменилась.
Она махнула рукой, показывая на голубое небо над внутренним двориком.
С тем же успехом она могла говорить со статуей.
— Суни — Суниатон — имя гугги, — холодно продолжил настаивать на своем Агесандр.
— И какое это имеет отношение ко всему остальному? — в отчаянии возразила Аврелия и кивнула в сторону Юлия и остальных рабов, но те старательно делали вид, что ничего не замечают. Ее охватила безысходность. Не только она боялась вилика. А мать болеет и не может встать на ее защиту.
— Значит, этот жалкий калека — карфагенянин?
— Нет. Я же сказала тебе, он грек. Его зовут Лисандр.
В руке Агесандра, будто молния, блеснуло лезвие кинжала, и он тут же поднес его к горлу Суниатона.
— Ты гугга?
Ответа не последовало, и вилик переместил кинжал к паху Суни.
— Хочешь, чтобы я яйца тебе отрезал?
Окаменев, Суниатон затряс головой.
— Тогда говори! — заорал Агесандр, проведя лезвием по шее юноши. — Ты из Карфагена?
— Да, — опустив глаза, прошептал Суниатон.
— Ты даже можешь говорить! — зарычал сицилиец и обернулся к Аврелии. — Значит, ты мне лгала.
— И что, если так?! — вскричала Аврелия, разозлившись не на шутку. — Я знаю, что ты думаешь о карфагенянах.
Глаза Агесандра сузились.
— Было странно, когда появился этот полумертвый гаденыш. С только что зажившей раной от меча. Я предположил, что он беглый гладиатор.
Словно коршун, он дернулся в сторону Суниатона, и тот инстинктивно отшатнулся.
— Я знал!
«Думай», — мысленно приказала себе Аврелия. И быстро выпрямилась во весь рост.
— Ты уверен? — надменно бросила она. — Тот раб давным-давно сбежал.
— Может, тебя он и одурачил, но меня ему на мякине не провести, — прошипел Агесандр, надавливая кинжалом. — Ты же не дурачок?
— Нет, — обреченно ответил Суниатон.
— Где твой друг? — требовательно спросил сицилиец.
«Умоляю, не говори ничего, — мысленно призвала Аврелия. — Он еще не принял решения».
К ее ужасу, Суниатон в последний раз в жизни проявил отвагу.
— Ганнон? Давно сбежал. Если ему повезло, то он уже в войске Ганнибала.
— Жаль, — пробормотал Агесандр. — Тогда с тебя никакого проку.
И быстрым движением он воткнул кинжал карфагенянину между ребер, прямо в сердце.
Глаза Суниатона выпучились от боли, он задрожал, выдыхая. Руки и ноги окаменели, а потом медленно обмякли. С необъяснимой нежностью Агесандр подхватил его и аккуратно опустил на пол. Кровь потоком хлынула из раны, пропитав тунику на груди юноши и окрасив плиточный пол в алый цвет. Он уже не шевелился.
— Нет! Ты чудовище! — завизжала Аврелия.
Агесандр выпрямился и внимательно поглядел на лезвие.
В ужасе Аврелия сделала шаг назад, в кухню.
— Нет! — вскричала она. — Юлий! На помощь!
Дородный раб наконец-то подбежал к ней.
— Что же ты наделал, Агесандр, — в ужасе прошептал он.
Сицилиец не шелохнулся.
— Оказал услугу хозяину и хозяйке.
Аврелия ушам своим не верила.
— Ч-что?
— Как ты думаешь, хорошо ли ему было бы, если бы он узнал, что опасный беглец — гладиатор — ухитрился затесаться в домовые рабы, подвергая тем самым опасности его жену и единственную дочь? — напыщенно заявил Агесандр и пнул тело Суниатона. — Такого негодяя и убить-то мало.
Аврелия почувствовала, что теряет сознание. Суниатон мертв, и вина в этом лежит только на ней. Но девушка уже ничего не могла изменить. Она стала невольным убийцей. Девушка понимала, что Атия воспримет действия Агесандра как вполне правильные. Она подавила едва вырвавшийся стон.
— Почему бы тебе не поухаживать за госпожой? — спросил Агесандр; за видимой вежливостью его слов чувствовалось железо.
Аврелия собралась с духом.
— Он должен быть погребен подобающим образом, — наконец приказала она.
— Очень хорошо, — ответил сицилиец, и его губы дернулись в презрительной улыбке.
Аврелия, держась за стену, покинула кухню. Ей надо было побыть одной. Поплакать. Покричать. Она все равно что умерла. Как Суниатон. Как ее отец. Единственное, что ее теперь ждет, — свадьба с Флакком.
Внезапно перед мысленным взором Аврелии появилась немыслимая картина: она на палубе корабля, идущего от берегов Италии. В Карфаген.
Я могу сбежать, подумала она. Найти Ганнона. Он…
«Оставить все, что ты знаешь с рождения, чтобы сбежать с врагом! — завопило сердце Аврелии. — Это безумие».
То были лишь очертания едва зародившейся мысли, но даже это заставило ее воспрять духом.
Это даст ей силы вынести все остальное.
Квинт и не заметил, как рядом появился Фабриций. Только понял, что у него из рук выхватили поводья и повернули коня назад. Управляя своим конем лишь коленями, Фабриций двинулся на восток. Конь Квинта с радостью последовал за ним. Хотя его и долго тренировали для воинской службы, горячка боя все равно была самым неестественным местом для животного. Радость Квинта оттого, что он видит отца живым, вскоре перевесило желание идти в атаку.
— Что ты делаешь?
— Спасаю тебе жизнь, — бросил в ответ отец. — Ты не рад?
Квинт обернулся. Ни одного живого римского кавалериста, только огромная масса вражеских конников и целый табун животных без всадников. Хорошо хоть, галлы, которые за ним гнались, бросили это занятие. Как и их соплеменники, они спешились, чтобы собрать трофеи. Квинт почувствовал огромное облегчение. Несмотря на желание биться дальше, он был рад, что остался жив. В отличие от бедных Калатина, Цинция и других его товарищей, оставшихся навечно на поле боя… Его охватил жгучий стыд. Он выхватил у отца поводья и сосредоточился на том, чтобы скакать быстрее. По обе стороны от них десятки римских кавалеристов тоже спасались бегством.
Они направлялись к Требии.
Сбоку от них, в центре строя, шла жестокая битва пехотинцев. Ее исход пока что был не ясен. По краям Квинт смог разглядеть силуэты вражеских боевых слонов, врезавшихся в строй пехоты союзников. Вместе с огромными зверями в атаку шли конники — судя по всему, нумидийцы. Фланги римлян сомнут, это лишь вопрос времени. И тогда воины Ганнибала смогут обойти центр римской армии и атаковать ее с тыла. Даже до того, как в бой снова вступит основная часть карфагенской кавалерии. Квинт моргнул, сдерживая слезы гнева и обиды. Как такое могло случиться? Всего пару часов назад они преследовали врага, беспорядочно отступающего за Требию…
Хриплые крики заставили Квинта оглянуться назад. К его ужасу, галлы возобновили преследование. Собрав свои омерзительные трофеи, они снова жаждали крови. В животе начало жечь. В нынешнем их состоянии римские кавалеристы не смогут развернуться и дать отпор. Как и он сам, со стыдом понял Квинт. И он решил рассмотреть, что же происходит на другом фланге, там, где находилась кавалерия союзников. Неужели их тоже рассеяли и обратили в бегство?
Фабриций уже заметил преследователей.
— Вот туда, — кивнул он, к удивлению Квинта, показывая на север; заметив непонимающий взгляд сына, уточнил: — Туда двинется основная масса наших всадников и пехоты, и у брода начнется настоящая бойня.
Квинт вспомнил узкий проход перед выходом к броду и вздрогнул.
— Куда же мы едем? — спросил он.
— В Плацентию, — зловеще ответил отец. — Нет смысла возвращаться в лагерь. Теперь Ганнибал без труда возьмет его штурмом. Нам нужна защита каменных стен.
Квинт удрученно кивнул, соглашаясь.
Предприняв все возможное, чтобы собрать вокруг себя побольше других кавалеристов, они свернули с основной дороги в сторону Плацентии, где смогут укрыться.
Как смешно, подумал Ганнон, что жизнь ему спасла именно хваленая римская дисциплина. А не то, что он и его воины победили. Куда там! Позиция рядом с галлами означала, что многие ливийцы разделили их судьбу. Когда галлы наконец-то были смяты рядами тяжеловооруженных легионеров, фалангам пришлось разворачиваться. Пока это происходило, все копейщики, оказавшиеся в пределах досягаемости римлян, были безжалостно убиты. Лишь по счастливой случайности это не коснулось отрядов Ганнона и Малха. Побитые и окровавленные, они продолжали сражаться, несмотря на то, что их оттеснила в сторону громада римского строя.
Ганнон каким-то образом ухитрялся использовать небольшие перерывы в схватке, чтобы управлять своей фалангой. Приказал воинам из задних рядов передать щиты вперед. То же самое сделали и с копьями. Фаланга приобрела свой первоначальный вид — по крайней мере, в первых рядах. Малх сделал то же самое. Восстановив сплошную стену щитов по фронту, фаланги превратились в куда более трудное препятствие для легионеров, которые давно израсходовали пилумы и бились лишь гладиями. А мечи были куда короче ливийских копий. Однако римляне поняли это очень быстро. Увидев, что гастаты и принципы справа от них без труда прорубаются сквозь неорганизованные остатки воинских соединений галлов, они отошли и присоединились к товарищам.
Изнемогающие воины Ганнона наблюдали за этим маневром со смесью изумления и скрытого облегчения.
И вдруг римлян не стало. Как ни странно, они не развернулись и не атаковали строй карфагенского войска с тыла. Ганнон не мог поверить глазам. Оставались еще небольшие очаги сопротивления, где сражались легионеры, оттесненные карфагенянами от основных сил, но основная масса римской пехоты начала отступление, прямо через центр карфагенского строя, настойчиво пробиваясь к исходной позиции. И, насколько понимал Ганнон, это им вполне удавалось.
Его воины были сейчас не в состоянии догнать и разгромить отступающих римлян, как и фаланга отца. Музыканты не подавали никаких сигналов, следовательно, командующий считал так же. Выстроив всех пехотинцев в один ряд, он не имел резерва, чтобы организовать полноценное преследование отступающих легионеров.
Шумно дыша, Ганнон оглядел поле боя. Пехоты союзников нигде не видно. Видимо, боевые слоны, в сочетании с нумидийскими конниками и застрельщиками, их выдавили. Справа, там, куда была развернута его фаланга до того, как римляне ее оттеснили, на поле боя почти никого не осталось. Внезапно Ганнона охватила смесь страха и восторга. Они победили, но какой ценой? Поглядев на свинцовое небо, он истово взмолился. «Благодарю вас, великий Мелькарт, всевидящая Танит, могучий Баал Сафон, что помогли нам одержать эту победу! Вашей милостью я и отец остались живы. Я лишь скромно надеюсь, что вы сочли нужным помиловать и моих братьев».
Он глубоко вдохнул. Если нет, то пусть не будет ни одной раны на их спинах.
Вскоре они встретились с отцом. Забрызганный с ног до головы кровью, со сталью во взгляде, Малх не произнес ни слова. Просто крепко обнял Ганнона. Ничего больше и не требовалось. Когда они разжали объятия, юноша был тронут до глубины души, увидев в глазах отца слезы, такие же, как и у него. За последние несколько недель Малх проявил больше чувств, чем за все остальное время, прошедшее со смерти матери.
— Это был тяжелый бой. Ты хорошо управлял фалангой, — тихо похвалил сына Малх. — Ганнибал узнает об этом.
Ганнону казалось, что он вот-вот лопнет от счастья и гордости. Признательность отца значила для него в десять раз больше, чем внимание командующего.
Но Малх быстро вернулся к обычному деловому настрою.
— Но еще осталось немало работы. Разверни воинов в свободный строй. Веди вперед. Пусть убивают всех римлян, каких найдут живыми.
— Да, отец.
— И сделай то же самое с нашими, тяжелоранеными, — добавил он.
Ганнон моргнул. Лицо Малха на мгновение сделалось мягче.
— В противном случае их смерть будет долгой и мучительной. От холода, от волчьих зубов… Быстрая смерть от руки товарища лучше, так ведь?
Ганнон со вздохом кивнул.
— А ты что?
— Легкораненые выживут, если мы сможем унести их с поля боя. Но, мне кажется, через час уже стемнеет. Надо действовать быстро. — Он подтолкнул Ганнона. — Давай. И поищи заодно Сафона и Бостара.
Что имел в виду отец — живых или мертвых? Ганнон нервно размышлял об этом, уходя к своим воинам.
Те же с радостью откликнулись на возможность убить побольше римлян. Но ничего удивительного не было в том, что они с куда меньшим рвением выполняли второе распоряжение, касающееся их тяжелораненых товарищей. Однако когда Ганнон объяснил, какая судьба их ждет, если не будет выполнен приказ, почти никто не возражал. Кто мог пожелать товарищам долгой и мучительной смерти, которая неминуемо постигла бы их с наступлением ночи?
Выстроившись в длинную шеренгу, они пошли через поле боя. После сражения земля превратилась в красную грязь, облеплявшую сандалии карфагенян. Лишь крохотные островки снега остались нетронутыми, ослепительно белые среди красно-коричневого месива. Ганнона ошеломил масштаб прошедшей битвы. Он должен был проверить лишь малую часть поля, где велось сражение, но и тут были тысячи мертвых, покалеченных и умирающих воинов.
Жалкие, скрюченные болью и смертью люди лежали или поодиночке, либо были свалены в кучи, друг на друге, галлы вперемежку с гастатами, ливийцы — с принципами, позабыв вражду в холодных объятиях смерти. Некоторые все еще сжимали в руках оружие, другие же бросили его, перед смертью прижав руки к ранам. Раны от копий в телах римлян. Бесчисленные пилумы, торчащие в телах карфагенян. Столько отрубленных рук и ног, что Ганнона скоро скрутило от приступа рвоты. Вытерев рот, он заставил себя идти дальше. Снова и снова ему казалось, что он видит лица Сафона и Бостара среди искаженных ужасом лиц мертвецов; снова и снова он понимал, что ошибся. Со всей неизбежностью надежда Ганнона найти братьев живыми становилась все меньше, а затем совсем покинула его.
Особенно тяжело было смотреть на искалеченных воинов, потерявших руки и ноги. Те, кому повезло больше, уже умерли, но остальные орали, вспоминая своих матерей, а кровь из страшных ран струилась на промерзшую землю. Убить их было милосердно. Каждый раз, как Ганнон видел это, он с трудом сдерживался, но на смену одному кошмарному зрелищу приходило другое, еще ужаснее. Он не мог смириться со страданиями, которые испытывали карфагеняне. Ему приходилось каждый раз собираться с силами, проверяя раненых, чтобы принять решение, жить им или умереть.
Обычно приходилось выбирать второе.
Скрипя зубами, Ганнон убивал людей, которые корчились на полпути в небытие, придерживая руками выпавшие внутренности и ощущая запах собственного дерьма. Тех, кто лежал, продолжая стонать и харкать кровью, — это означало, что они получили ранения в легкие, и их тоже приходилось добивать. Больше повезло тем, кто кричал и дергался, сжимая разрубленную до кости руку или прижимая рану на пробитой копьем ноге. Их реакция на Ганнона и его воинов была одинаковой, несмотря на то, были ли это ливийцы, галлы или римляне. Они протягивали окровавленные руки, умоляя о помощи. Ганнон бормотал слова утешения воинам Карфагена, римляне удостаивались лишь молчаливого взмаха мечом. Это было намного хуже, чем яростный рукопашный бой, и вскоре Ганнон смертельно устал. Он хотел лишь найти тела братьев и вернуться в лагерь.
Услышав знакомые голоса, звавшие его, Ганнон даже не обернулся. Когда крики стали более настойчивыми, его будто громом поразило. Они были здесь, не далее полусотни шагов, среди воинов Магона. Это чудо, мелькнуло у Ганнона, он все еще не мог поверить, что все четверо выжили в этой гигантской бойне.
— Ганнон? Ты ли это? — требовательно спросил Сафон, не скрывая изумления и радости.
Юноша сморгнул слезы.
— Я и есть.
— А отец? — сдавленно спросил Бостар.
— Он в целости! — крикнул Ганнон, не зная, смеяться или плакать. И сделал и то, и другое. Как и Бостар. Мгновение спустя слезы блеснули даже в глазах Сафона, и все трое крепко обнялись. От них пахло кровью, потом и еще тем, о чем не хотелось задумываться, но их это нисколько не заботило.
На мгновение все их разногласия были забыты.
Единственным, что имело значение, было то, что все они живы.
Ухмыляясь, словно умалишенные, братья наконец смогли разомкнуть объятия. Все еще не веря своим глазам, они ощупывали друг друга, касаясь плеч и рук. Но потом их взгляды неизбежно вернулись на поле битвы. Вместо шума боя их уши заполнили крики. Голоса бесчисленного множества раненых и изувеченных, тех, кто отчаянно хотел, чтобы их подобрали до наступления темноты, ведь тогда их участь будет решена.
— Мы победили, — удивленно пробормотал Ганнон. — Пусть легионеры и избежали поражения, но остальные рассеялись и сбежали.
— Или умерли там, где и были, — рыкнул Сафон. К нему начала возвращаться привычная жесткость. — После того, что они сделали с нами, эти шлюхины дети заслуживают большего!
Бостар вздрогнул, когда Сафон махнул рукой в сторону мертвых тел, но согласно кивнул.
— Не думайте, что мы уже выиграли войну, — предостерег он. — Это только начало.
Ганнон вспомнил Квинта, с его непоколебимой решимостью.
— Понимаю, — с печалью согласился юноша.
— Рим должен заплатить кровью за все те унижения и беды, что причинил Карфагену! — гневно выкрикнул Бостар, подымая вверх крепко сжатый кулак.
— Кровью! — зарычал Сафон и вытянул руку, беря за руку брата.
Они с нетерпением поглядели на Ганнона.
Перед мысленным взглядом юноши внезапно появился образ улыбающейся Аврелии, и он смутился. Но прошло не больше мгновения, и он грубо отпихнул эту мысль подальше. О чем он думает? Аврелия — враг. Как и ее брат и отец. Ганнон не мог заставить себя искренне пожелать им зла, но друзьями они тоже быть не могут. Как такое возможно теперь, после того, что произошло здесь сегодня? Ганнон решил больше никогда не вспоминать о них. Только так он сможет с этим справиться.
— Кровью! — рыкнул он, подымая руку и берясь за руки братьев.
Они обменялись яростными хищными улыбками, словно волки.
Такие вот мы, с гордостью подумал Ганнон. Волки Карфагена, явившиеся, чтобы загнать и растерзать жирных овец Рима, пасущихся в их полях. Пусть селяне Италии дрожат, лежа в постелях, ибо мы не оставим нетронутым ни единого уголка их земли.
Главным в обрывочных воспоминаниях Квинта о дороге к Плацентии был ужасающий холод. Ветер все так же дул с севера мощными порывами, грозящими сбросить неосторожного всадника с коня. Хотя этого и не случилось, холод пронизывал Квинта насквозь, несмотря на тунику и теплый плащ. Сначала ему было тепло от азарта погони, потом — от страха, заставлявшего бешено биться сердце. А теперь пропотевшая одежда, казалось, оледенела. То же чувствовали и все остальные, поэтому, стиснув зубы, чтобы меньше стучали от холода, они продвигались дальше. После всего случившегося никто не хотел нарушать гробового молчания.
Потерявшиеся каждый в своем мирке отчаяния, двадцать кавалеристов, которых собрал Фабриций, не раздумывая направили своих коней туда, куда было приказано. Ссутулившись, запахнувшись в плащи, дрожа от холода, они являли собой жалкое зрелище. Как будто все и так знают, что войско Ганнибала одержало победу. На самом деле нет, подумал Квинт. Когда они сбежали, битва была в самом разгаре. Однако сложно было представить себе, что легионы Лонга смогут добиться победы с оголенными флангами.
Квинт чувствовал себя трусом, но его страх потихоньку ослаб, и он почувствовал себя в силах снова вступить в спор с отцом. Раз за разом пришпоривая пятками лошадь, он пытался поравняться с ним во главе их маленькой колонны.
Фабриций не был в настроении разговаривать.
— Заткнись, — рыкнул он, когда Квинт предложил повернуть назад. — Что ты знаешь о тактике?
Через некоторое время юноша совершил новую попытку. На этот раз Фабриций вступил в разговор.
— Когда кавалерия рассеяна и отступила, не бывает, чтобы она собралась с силами и вернулась в бой. Ты сам там был! Видел, как они все бежали, как я изо всех сил старался вывести как можно больше людей из боя. Неужели ты думаешь, что на ночь глядя, в такую погоду, они развернутся и снова пойдут навстречу галлам и иберийцам?
Он гневно взглянул на сына, и тот покачал головой.
— А тогда чего ты от нас хочешь? Совершить самоубийство, ринувшись на врага в одиночку? Какой в этом смысл, будь он проклят? И не говори мне ничего про «умереть с честью». Нет никакой чести умереть дураком!
Потрясенный отцовским гневом, Квинт опустил голову. Теперь, помимо труса, он чувствовал себя и полным идиотом.
Они долго ехали молча.
Наконец, Фортуна протянула руку измученным кавалеристам, когда они оказались у места, где Требию можно было перейти вброд. Когда они достигли восточного берега, уже почти стемнело. Чувствуя себя униженным, как еще никогда в жизни, Квинт обернулся и поглядел на быстро текущую воду, постепенно исчезающую в темноте. Снова пошел снег, и мириады белых мух закрыли от него реку. Все выглядело так тихо и мирно, как будто сражения никогда и не было.
— Квинт, — мягко позвал Фабриций сына. — Поехали. До Плацентии еще далеко.
Юноша повернулся спиной к Требии и понял, что то же самое совершил и по отношению к Ганнону и к их дружбе. Ощущая внутри пустоту, он сжал коленями бока коня и поскакал вслед за отцом.
Они были у Плацентии примерно через час. Еще никогда Квинт не был так рад увидеть стены города и услышать окрик часового. Перепуганные лица на стенах скоро отвлекли его от единственного желания оказаться в тепле. Слухи о битве дошли сюда раньше их прибытия. Несмотря на опасения часовых, звание Фабриция обеспечило беспрепятственный въезд в город, и им быстро открыли ворота. Пара вопросов командиру стражи, и выяснилось, что вперед них в город прибыли еще несколько кавалеристов. Судя по их невнятным рассказам, вся римская армия была уничтожена. Нигде не было видно ни Лонга, ни пехотинцев, и это лишь усилило страх воинов, охранявших город. Фабриция возмутили необоснованные слухи, и чтобы предотвратить их распространение, он тут же потребовал встречи со старшими командирами находящихся в городе войск.
Вскоре отец с сыном оказались замотанными в одеяла, их руки сжимали плошки с горячим бульоном, а обществом служил, ни больше ни меньше, Пракс, командир гарнизона. Остальных разместили где-то в казармах. Крепкий мужчина с румяным лицом, Пракс едва мог втиснуться в грязный льняной доспех, видавший и лучшие дни. Он нервно расхаживал по комнате, пока Фабриций и Квинт грелись у кованой железной жаровни.
— Следует ли нам ожидать Ганнибала завтра утром? — требовательно спросил Пракс.
Фабриций вздохнул.
— Очень сомневаюсь. Его воинам потребуется отдых, ничуть не меньше, чем нам. И не следует пока что списывать в расход Лонга. Последнее, что я видел, так это то, что легионеры держались молодцом.
Пракс вздрогнул, и его кадык заходил вверх-вниз.
— Где же они тогда?
— Не знаю, — вежливо ответил Фабриций. — Но Лонг достойный командующий. Он просто так не сдастся.
Пракс снова принялся расхаживать, и всадник не стал его останавливать.
— Беспокоиться об этом пока нет смысла. Этот дурак не сможет остановить распространяющиеся слухи. Наверное, он сам был причиной доброй их половины, — тихо сказал Фабриций Квинту, закрывая глаза. — Разбуди, если будут какие-то новости.
Квинт изо всех сил старался не уснуть, но очень скоро начал впадать в приятную дремоту. Если Праксу захочется самому посидеть у жаровни, подумал он, ему придется нас разбудить, чтоб его. И окончательно уснул.
Вскоре их разбудил стук в дверь. Часовой кричал, что у ворот города стоит консул. Каким-то чудом с ним было целых десять тысяч легионеров. Квинт заулыбался, и отец подмигнул ему:
— Говорил же я тебе.
Скорбное настроение оставило Пракса, и он начал суетиться, как ребенок. А еще к нему с новой силой вернулось самодовольство.
— Лонгу потребуется моя комната, — высокомерно заявил он. — Лучше вам уйти, да побыстрее. Один из командиров найдет вам место.
Правда, он забыл назвать его по имени.
Фабриций криво усмехнулся, увидев, как к Праксу внезапно вернулась отвага, как и дурные манеры, но он встал со стула без возражений. Квинт сделал то же самое. Пракс едва соизволил с ними попрощаться. К счастью, тот же командир, кто привел их сюда от городских ворот, еще был здесь, и, выслушав их рассказ, согласился предоставить им место у себя.
Они еще не успели далеко отойти от дома Пракса, когда тяжелый топот тысяч воинов, марширующих в ногу по узким улицам города, покатился им навстречу. Темные дома осветили огни факелов. Кровь снова забурлила в жилах Квинта. Он взглянул на отца, который тоже был явно заинтересован.
— Лонг? — одними губами спросил Квинт.
Отец кивнул.
— Стой, — сказал он сопровождавшему их командиру. Тот с готовностью остановился, тоже горя желанием узнать, кто впереди. Через пару мгновений они увидели большой отряд легионеров-триариев, идущий навстречу. Люди по краям держали в руках факелы, хорошо освещая дорогу.
— Дорогу консулу! — крикнул находящийся впереди них командир.
Квинт вздохнул с облегчением. Семпроний Лонг жив. Рим еще может гордиться.
Триарии не сбавили шаг, проходя мимо них. Один из двух самых главных людей в Риме не станет ждать, пока пара перепачканных кавалеристов смогут его разглядеть. Особенно в такую ночь.
Квинт не сдержался.
— Что случилось? — крикнул он.
Он так и не получил ответа, и его слова унес ветер.
Они с отцом мрачно переглянулись и продолжили свой путь. Вскоре наткнулись на отряд принципов. Отчаянно желая знать, чем закончилась битва, Квинт встретился взглядом с коренастым легионером, на чьем щите были изображены два скалящихся волка.
— Вы победили? — спросил он.
Принцип скривился.
— Смотря что считать победой, — тихо сказал он. — Ганнибал нескоро забудет, как бились у Требии легионеры.
Квинт и Фабриций переглянулись, изумленно и радостно.
— Вы смогли развернуться и ударить карфагенянам в тыл? — возбужденно спросил Фабриций. — Пехоте союзников удалось сдержать слонов и застрельщиков?
— Не совсем, командир. Нет… — опустив взгляд, ответил легионер.
Они непонимающе взглянули на него.
— Тогда что же? — требовательно спросил Фабриций.
Принцип прокашлялся.
— Когда мы уже прорвали вражеский строй, Лонг приказал отступить с поля боя.
Легионер помрачнел.
— Фланги смяли, командир. Думаю, он не был уверен, что мы сможем переломить ход битвы.
— А пехота союзников? — прошептал Квинт.
Ответное молчание легионера было красноречивее тысячи слов.
— Всевышний Юпитер, — прошептал Фабриций. — Они погибли?
— Возможно, некоторым удалось добежать до лагеря, командир, — признался принцип. — Время покажет.
У Квинта закружилась голова. Потери могли исчисляться не одним десятком тысяч.
Его отец был более сдержан в проявлении своих эмоций.
— В таком случае, думаю, это мы нескоро забудем Ганнибала, а не наоборот, — едко заметил он. — Ты так не думаешь?
— Да, командир, — тихо согласился принцип и с тоской поглядел на товарищей, которые уже уходили за угол дома.
— Иди, — мотнув головой, разрешил Фабриций.
Квинт не мог отвести ошеломленного взгляда от спешно уходящего легионера.
— Может, Пракс и был прав, — тихо сказал он. — Ганнибал может оказаться у ворот уже утром.
— Хватит этой болтовни, — отрезал отец и хищно оскалился. — Рим не сдается, проиграв одну битву. Когда вражеские захватчики в его землях!
Квинт слегка воспрял духом.
— А что же Ганнибал? — тут же задал он следующий вопрос.
— Он оставит нас с этим… пока, — уверенно заявил Фабриций. — Сейчас, в течение зимы, ему необходимо собрать союзников из числа галлов.
Квинта успокоила отцовская уверенность.
— А мы?
— Мы используем это время, чтобы перегруппировать силы, а также набрать новые легионы и кавалерию. Вот чего у Рима нет, так это недостатка ни в союзниках, ни в людях. К весне мы найдем замену всем погибшим. — «А я получу повышение, и заимодавцы от меня отстанут», — подумал он и хищно улыбнулся. — Вот увидишь!
Наконец Квинт пришел в себя и с готовностью кивнул. Они скоро снова сразятся с карфагенянами. На равных или даже в лучших условиях. Будет шанс снова обрести честь, ту, которую, как он считал, сегодня они оставили на поле боя.
Рим воспрянет и вырвет победу у Ганнибала.
