После смерти деда Маша осталась совсем одна. Вроде и близки они не были, разве что в далеком Машином детстве, но вот поди ж ты – ощущение полной изолированности, как будто выключенности из мира было очень острым. Ни близких подруг, ни серьезных романов у нее никогда не было, и вот – сперва мама пропала, потом не стало дедушки, осталась Маша одна-одинешенька.

Она даже не знала, что с мамой что-то случилось. Мать так радовалась, переселившись в Уфу, так расцвела и помолодела, что любо-дорого поглядеть. Вот только встречаться мать и дочь стали гораздо реже. Ну перезванивались, конечно, но тоже нечасто, не каждый день, даже не каждую неделю.

Маша возвращалась с работы, когда увидела в почтовом ящике письмо. Не в компьютерном – в обычном. Железный, порядком ободранный, он висел на стене подъезда, принимая в себя килограммы рекламных газет, листовок, буклетов и раз в месяц – коммунальные квиточки. Писем, кроме вечных «писем счастья» от пенсионного фонда, там не бывало. Какие письма, о чем вы? Двадцать первый век, вся переписка давным-давно электронная.

Но письмо – было. Не электронное – обычное, бумажное. Не совсем, впрочем, обычное. Длинный узкий конверт в пестрых веселых марках и штемпель с иностранными буквами – не то Берлин, не то Барселона, не то вовсе Рио-де-Жанейро. Адрес был написан маминым почерком, почти забытым уже за годы всеобщего распространения электронной корреспонденции. Но – да, маминым.

Читать на лестнице Маша не стала. Вот сейчас она зайдет в квартиру, сделает себе чаю, соберется с духом… Все-таки бумажное письмо – это было очень странно.

Девушка уже доставала ключи, когда два неизвестно откуда взявшихся мордоворота оттеснили ее от квартирной двери. Из-за их спин выдвинулся третий – безобидного офисного вида.

Все трое тыкали ей в лицо непонятными удостоверениями и говорили наперебой что-то совершенно ужасное: скрылась с места преступления, двадцать миллионов евро, требуем содействия следствию и всякое такое. Грозили даже арестовать – «при отсутствии взаимопонимания».

Потом как-то вдруг исчезли. Пустая лестничная площадка, все как всегда. Как будто это было не взаправду, как будто примерещилось. Может, действительно примерещилось? Мама – воровка? Это был такой бред, в какой даже на секунду, на мгновение было нельзя поверить.

Захлопнув за собой дверь и закрыв дрожащими руками все замки, Маша бессильно опустилась прямо на пол. И только тут вспомнила про зажатое в кулаке письмо.

Очень странное: «не увидимся», «может, когда-нибудь», «прости».

Маша позвонила на мамин номер, послушала механический голос, сообщавший, что «аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне действия сети». Порыскав на башкирских новостных интернет-ресурсах, довольно быстро нашла нужную информацию. Да, Юлия Андреевна Чернова, финансовый аналитик крупной нефтяной корпорации, исчезла, ее ищут. Ее или ее тело (это было даже читать страшно). Ее спутник мертв, никто ничего не знает. Мнения добровольных «расследователей» разделились между двумя версиями: ДТП (несчастная женщина, должно быть, нашла в себе силы подняться и, возможно, лежит раненая где-то в лесу, почему ее до сих пор не нашли?! – возмущались диванные эксперты) или дорожный гоп-стоп (в этом варианте возмущались тем же самым – почему до сих пор не отыскали вторую жертву нападения, которая, вероятно, сумела сбежать). Впрочем, у автограбежа сторонников было немного – машина-то не пропала. Одна убежденная феминистка вовсю пропагандировала вариант с «превышением самообороны»: дескать, водитель на глухой трассе начал приставать к пассажирке (это должно быть именно так, потому что все мужики только и мечтают кого-нибудь изнасиловать), та стала отбиваться и нечаянно его убила, а скрывается, потому что боится преследований со стороны правоохранительных (насквозь мужских, доказывала феминистка) органов.

Все это не имело, не могло иметь отношения к маме!

И кстати, ни про какие деньги ни в новостях, ни в «журналистских расследованиях» не было ни слова. Как юрист (хоть и по хозяйственной части) Маша хорошо понимала, что ребята с удостоверениями и дикими требованиями никакого отношения к правоохранительным органам не имеют, скорее всего, они из какой-то корпоративной службы безопасности либо из крышующей соответствующий бизнес ОПГ (что, в общем, почти одно и то же. Но от этого было еще страшнее.

По крайней мере сначала.

Странные ребята приходили еще раза два – чего-то требовали, чем-то грозили, в общем, надували щеки, – но Маше было уже все равно. Дед, сперва все порывавшийся куда-то бежать, кому-то что-то доказывать, нажимать на какие-то мифические «рычаги», довел себя сперва до гипертонического криза, потом до обширного инсульта и как-то очень скоропостижно умер.

После этого Маше вдруг стало наплевать. Наплевать буквально на все. Отец, не вылезая из дачного поселка, тихо спивался… в общем, ну его, отрезанный ломоть, посторонний человек. Она решила, что найти маму, если вдруг та все-таки жива, сама не сможет, во всяких там частных детективов она не верила, поэтому остается только ждать. А если мамы больше нет, нужно как-то жить дальше. И Маша постаралась задвинуть эту историю в дальний угол сознания. Только паспорт поменяла, вернув себе мамину девичью фамилию – Чернова, так же как мама после развода. Как будто никакого отца у нее никогда не было, была только мать. А может быть, и есть. Где-нибудь. Где-нибудь когда-нибудь они, быть может, даже встретятся. А пока нужно просто жить.

Вскоре позвонил незнакомый мужчина, сказал, что он бывший следователь, работал в Уфе по делу об исчезновении Юлии Черновой и хотел бы поговорить. Маша сперва встревожилась, но Иван Ипполитович ничего не требовал, ничем не грозил – просто, по его словам, то так и не закрытое дело, его, по сути, последнее дело, до сих пор не давало ему покоя, вот и ломал голову, прикидывая, что и как могло там случиться, потому и Машу разыскал. Она, хоть и испугалась немного поначалу, обрадовалась этому знакомству, быстро переросшему в приятельство, почти дружбу. Смешно сказать, даже думала иногда: вот бы у меня был такой дедушка. Не скучный в своем стремлении всех учить, «как надо», бывший депутат Андрей Петрович Чернов, а вот этот – отличный рассказчик, вдумчивый, несколько ехидный, но очень внимательный слушатель. Маша, правда, о жизни матери в Уфе знала немного, поэтому ничем особенно помочь отставному следователю не смогла. Ну, про визиты странных ребят рассказала, конечно.

Разумеется, он понял рассказ бедной напуганной девушки. Деньги! Ну конечно же! Это все объясняло. И, главное, подтверждало его собственные предположения.

Иван Ипполитович Баскаков, старый (в самом деле старый, до заслуженного отдыха было уже рукой подать) следователь-важняк уфимского главка проводил для районных коллег что-то вроде курсов повышения квалификации (учил молодняк уму-разуму), когда на глухой дороге нашли мужика с разбитой головой и рядом – съехавшую в кювет машину. Грабежи на башкирских трассах, как и везде, случались, конечно, но, избавившись от водителя, автомобиль угоняли, а тут машина была на месте и даже вполне на ходу, угнать ее было более чем просто. Грабителям что-то помешало? Или все-таки мужик, не справившись с управлением, сам съехал в кювет и вывалился, неудачно приложившись головой? Ну то есть – несчастный случай?

Вскоре, однако, выяснилось, что мужик – охранник известного башкирского нефтяного концерна и в машине был не один, а с Юлией Андреевной Черновой, финансовым аналитиком того же концерна. Они возвращались из дальнего филиала, где Юлия Андреевна вроде бы проверяла систему финансовой отчетности. И пропала.

В общем, дело выглядело странно, и Баскакова попросили помочь районным коллегам.

Ничего они, разумеется, не нашли. Хотя Иван Ипполитович лично опросил изрядное количество Юлиных коллег и приятелей. Приятелей у нее, впрочем, не было, все контакты – сплошь рабочие. Правда, «ближайшая» (насколько это вообще было применимо к приятельски-рабочим отношениям) подружка, хорошенькая быстроглазая Ася, рассказала, что в последнее время Юля изменилась.

– Ну… с полгода, может, или с год, – всхлипывая и шмыгая носом, говорила она. – Нет-нет, ничего ее не беспокоило, наоборот! Она даже как будто помолодела, похорошела ужасно! Я думала, у нее кто-то появился. Мы прошлым летом по Инзеру сплавлялись, там тако-о-ой инструктор к нам прибился, с ума сойти! Нет, не наш, просто прибился. Но тако-о-ой! Только у Юли ничего с ним не было, ну по крайней мере тогда. Конечно, я заметила бы, что вы! Если только потом… не знаю… Она ничего же не говорила! Она вообще про личную жизнь не рассказывала, я только сейчас узнала, что у нее, оказывается, дочка взрослая в Питере осталась. Командировки в филиалы? Ну да, ездила она что-то проверять. Не часто, но бывало. Но я не очень в курсе, не мое направление. А она – нет, конечно, не рассказывала. Мы про всякое разное болтали, хочется, знаете, от работы иногда и отвлечься.

Ну и где, спрашивается, искать этого гипотетического «кого-то»? Даже если этот «кто-то» – тот «тако-о-ой» инструктор. Ну Баскаков выяснил – Алекс Смелый именовался тот инструктор. Действительно: красавец – смерть девкам! Даже шрам через всю щеку его не портил. Вот вроде примета, да? И имя есть к тому же, и фамилия. А толку? Тоже пропал. Эти сплавщики – народ вольный, сегодня здесь, завтра в Теберде какой-нибудь. Тупик.

Подумав над Юлиными «командировками», Баскаков, естественно, предположил, что ее могли использовать как курьера: черный нал – штука неистребимая. Но ни из кого ведь на эту тему – они же себе не враги, так подставляться, – и словечка не вытянешь, хоть неделю допрашивай.

Перелопатив гору «происшествий», он обнаружил, что в это же время в городскую больницу поступил – внимание – «с огнестрельным ранением правого бедра»! – некий Константин Седов. Опаньки! Бывший зек, две ходки, одна по малолетке, за драку с «особо тяжкими», вторая «за хранение». Баскаков проторчал в палате у Седова черт знает сколько времени – и что? Пшик! Костя угрюмо матерился на возомнивших себя охотниками придурков, которым «только бы пострелять, а вокруг поглядеть недосуг, чтоб им глаза на лоб повытаскивало» – и больше ничего. Гражданская жена Кости – милая, очень домашняя – и вовсе ничего не знала: уходил в лес, вернулся, истекая кровью. В общем, и здесь тоже был тупик.

Везде был тупик.

А он-то рассчитывал, что раскрутит это хитрое дельце – и уйдет на заслуженный отдых героем. Увы. Героического финала не получилось. На заслуженный отдых Баскакова проводили тихо, сунули в зубы почетную грамоту от министерства да наградные часы (очень скромные) – и гуляй, пенсионер. Иди куда желаешь, все просторы России перед тобой, начиная от Уфы, далее везде.

В Уфе Ивану Ипполитовичу оставаться не хотелось. Тянуло в родной Ленинград, как-то мгновенно успевший превратиться в Санкт-Петербург. Впрочем, Питером-то его всегда называли, еще когда молодой Ваня Баскаков там юрфак заканчивал и получал распределение в Башкирию. Небогатая хрущевка в Автово после смерти матери (отца убил засевший возле сердца немецкий осколок, еще когда Ваня Баскаков ходил в школу) пропала, такие тогда были законы: ты в Уфе служишь? – вот и отлично, а квартира не твоя, а государственная.

Возвращаться, впрочем, было куда. Времена поменялись, а с ними и законы. Отцовская сестра, старая блокадница, тихо отойдя в мир иной, завещала племяннику комнату на Васильевском. Иван Ипполитович приезжал раз в год, в отпуск, оплачивал воду-свет-газ, перебрасывался парой-тройкой слов с соседями. Кроме него, в квартире жили еще трое, все милые, интеллигентные.

Такая коммуналка, может, лучше иной изолированной жилплощади, думал отставной следователь, сидя в «Катькином садике». Под ногами толкались толстые голуби, мимо раскатывали сверкающие иномарки, по тротуарам фланировали девицы в нарядах «из последней миланской коллекции». А в голове крутилось то незавершенное дело. Отыскать в Питере дочку пропавшей в Башкирии женщины для старого следователя было детсадовской задачкой. Ну поменяла она фамилию, подумаешь!

После Машиного рассказа пазл в голове отставного сыщика сложился мгновенно. Мать ее, пропавшую Юлию Чернову, конечно, втемную использовали. Вот только практических результатов из этого никаких не получалось. Юлия Андреевна небось пьет сейчас со своим любовничком экзотические коктейли под тропическими пальмами, черта с два их теперь достанешь, это Баскаков очень даже хорошо понимал. Он все так же сидел в «Катькином садике» – если погода позволяла, все так же толкались вокруг толстые голуби, все такие же модные красавицы и красавцы важно вынимали себя из сверкающих автомобилей. Одни часы на запястье какого-нибудь из этих «красавцев» стоили больше, чем вся баскаковская пенсия – даже если он проживет еще сорок лет. А какой-нибудь Алекс Смелый – раз – и хапнет двадцать миллионов евро.

Годы беспорочной службы, говорите?