Понятие «троллинг» становится все более расплывчатым, и в мейнстримных СМИ троллингом называют такой широкий диапазон моделей поведения, что термин почти утратил смысл. В этой главе мы рассмотрим юридические последствия такого размывания и попробуем выработать принципы, с помощью которых можно распознать троллинговое поведение в онлайне, отвечает оно субкультурным критериям или нет. Затем я хочу предложить практическое решение так называемой проблемы троллей исходя из того, что, по сути, проблема троллей – это вообще не проблема троллей. Это проблема культуры, что усложняет любое решение, которое принимает симптом за болезнь.

Вслед за описанными в главе 8 переменами субкультура претерпела третий серьезный сдвиг – и все еще находится в процессе перемен. Многие тролли, с которыми я работала, были сильно огорчены происходящим и выражали глубокую антипатию к новому поколению троллей, которых винили в этом тектоническом сдвиге. Как написал мне мой давний помощник в исследовании Паули Сокэш: «Сегодня троллинг умирает, потому что настоящих троллей, таких как раньше, не осталось, теперь троллинг просто такой универсальный термин для придури в Интернете и ни хрена не имеет общего с анонимностью, или коварством, или искусством, или чем угодно. Я думаю, в конце концов это станет такой отмазкой для настоящих ублюдков: “да мы просто троллили”. И тогда троллинг станет синонимом преступления».

Судя по унынию тех троллей на /b/, которых беспокоит будущее Анонимуса, Паули не одинок в своих опасениях. Однако даже если он прав и субкультурный троллинг действительно «умирает», частота, с которой агрессивное поведение в онлайне описывают как троллинг, только возрастает. Если верить бесчисленным сообщениям в СМИ, троллинг вездесущ и включает все, от преследования знаменитостей в «Твиттере» до преследования соседей в реале, от политического активизма и феминизма до эксплуатации детей и высказывания политических взглядов, с которыми автор не согласен.

Подавляющее число таких сообщений изображают троллинг как враждебное, озлобленное поведение и опасность, всегда присутствующую в Интернете. Остальные авторы либо объявляют что-то троллингом, не объясняя термина, либо, что еще более странно, доказывают, что такое враждебное поведение, как буллинг, не является троллингом, потому что «настоящий троллинг не жесток» (так писала в 2012 г. австралийская журналистка Клэр Портер). Чем больше таких историй публикуется, тем более громоздким становится термин «троллинг», и чем более громоздким он становится, тем труднее понять, что именно имеет в виду человек, когда говорит о троллинге.

Как я объясняю в статье, написанной для The Daily Dot, я не считаю, что троллить можно одним-единственным способом и не разделяю озабоченность многих троллей тем, в чем они видят бастардизацию «их» главного слова. Учитывая историю термина, который больше 10 лет использовался для описания всех типов антагонизма и обмана в онлайне, это последнее по времени обобщение фактически близко к оригинальному значению слова «троллинг». Как бы то ни было, я отдаю себе отчет в юридических и политических последствиях объединения всех актов агрессии в онлайне в одну категорию.

Это не мелочь, поскольку вопрос определений далек от чистой семантики: то, как люди называют вещи, часто определяет, что люди готовы (или считают нужным) сделать с этими вещами. Опубликуйте достаточное количество историй, осуждающих расплывчато сформулированную категорию поведения, под которую можно подвести любого засранца в Интернете, и вы увидите, как начнет появляться такое же расплывчатое, двусмысленное законодательство – такое как, например, законопроект о троллинге, предложенный законодательным собранием штата Аризона (который в конечном итоге не был принят, поскольку в нем в качестве квалифицирующего признака постоянно указывалось «надоедание»). В настоящее время принятие аналогичных законов рассматривается в Соединенном Королевстве и Австралии. Такие попытки репрессий не удивляют; ничто не оправдывает вмешательство власти скорее и эффективнее, чем использование абстрактных существительных со смутно угрожающим значением, особенно когда отсутствуют основные критерии, на которых строятся умозаключения.

Вот почему так необходим определяющий критерий, даже если он будет применяться главным образом для того, чтобы отделить субкультурный троллинг от, используя жаргон военных, операций деморализующего воздействия. Наспех разработанные меры, призванные препятствовать троллингу, особенно когда модный термин склоняют на все лады, никому не помогают, и менее всего – мишеням враждебного поведения в онлайне. Вопрос в том, какие решения будут лучшими? Как далеко мы готовы зайти, чтобы защитить пользователей Интернета от троллинга и других форм онлайн-насилия?

Джонатан Зиттрейн рассматривает похожие вопросы в своей провидческой книге «Будущее Интернета и как его предотвратить». Как объясняет Зиттрейн, изоляция – привязка «железа» к проприетарному ПО, по сути процесс создания огороженных стенами садов для цифрового контента, может показаться привлекательной идеей, но на деле это приведет к обратному результату. Огороженные сады могут быть менее уязвимы для взлома, но они также препятствуют инновациям, втискивают пользователей в рамки одобряемого корпорациями поведения и практически призывают ввести тотальную слежку. Конечно, на таких пастбищах безопаснее, но трава на них никак не зеленее.

Аналогичный аргумент можно привести относительно троллинга. Ведь тот же самый Интернет, который предоставляет пространство и свободу шутить про пенисы и оставлять провокационные сообщения на страницах мертвых детей, также предоставляет людям пространство и свободу организовываться, свободно общаться, обходить деспотичную цензуру и обличать коррупцию властей, не боясь за свою жизнь. Троллинг может быть неприятным побочным эффектом такой открытости, но, запирая то, что открыто, и называя то, что безымянно, мы рискуем создать больше проблем, чем разрешить, особенно для тех пользователей, которые рассчитывают на онлайновую анонимность по соображениям политической или личной безопасности. Другими словами, попытайтесь выкурить троллей, вы выкурите активистов.

С другой стороны, и Зиттрейн об этом предупреждает, если Интернет слишком открыт, если в нем нет контроля и в результате рядовой пользователь регулярно чувствует угрозу, пользователи с гораздо большей охотой согласятся на жесткие профилактические и (или) карательные меры. Если говорить о троллинге, такие меры могут потребовать доказательств идентичности для регистрации на сайте, (усиления) контроля за сетевой активностью и даже запрета на анонимность в онлайне.

Какими бы благими ни были намерения, такого рода масштабные репрессивные меры не принесут желаемого результата. В первую очередь наиболее опытные пользователи, скорее всего, сумеют обойти или саботировать драконовские меры, разработанные, чтобы упредить анонимный троллинг или хакинг. Собственно говоря, такие меры могут стимулировать новичков троллей и хакеров лучше изучать существующие системы, чтобы успешнее их взламывать. В безвыходное положение можно поставить рядовых пользователей Интернета, но не тех людей, чье поведение порождает самые большие проблемы, и кто, так уж вышло, входит в число самых крутых айтишников Сети.

Что важнее, нет гарантий, что свободный от анонимности Интернет будет добрее и великодушнее. История не раз доказывала, что люди способны творить жестокие вещи, не скрывая своих имен. Об этом говорил профессор психологии из Университета Квинсленда Алекс Хаслам в интервью журналу Motherboard. Ссылаясь на проведенное в 2012 г. вместе с профессором Стивеном Райхером исследование природы конформизма в условиях репрессивных систем, а также на исследование, проведенное в 1998 г. социальными психологами Томом Постмесом и Расселом Спирсом, проверявшими предполагаемую корреляцию между анонимностью и девиантным поведением (Постмес и Спирс нашли мало доказательств этого предположения либо вовсе не нашли), Хаслам утверждает, что анонимность играет значительно меньшую роль, чем групповая динамика. «Если в группе считается нормой деструктивное поведение, анонимность может усилить такое поведение, – объясняет Хаслам. – Но если в группе считается нормой конструктивное поведение, анонимность может усилить такое поведение».

Таким образом, проблема не в анонимности. Важны нормы, в соответствии с которыми функционируют конкретные группы. Поэтому запрет на анонимные высказывания мало отразится на группах, уже объединенных на основе насилия и нарушения норм, но может гораздо сильнее отразиться на нормальных группах – высокая цена, особенно если брать в расчет огромные политические и социальные блага свободного и открытого Интернета.

Опять же из этого не следует, что невозможно бороться с более экстремальными формами агрессии в онлайне. Весь фокус в том, настаивает Зиттрейн, чтобы найти способ упредить потребность в масштабных институциональных ограничениях. Первое и самое важное – прежде чем пытаться принять меры, необходимо приложить все усилия, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Политикам и журналистам, например, следует научиться распознавать весь спектр троллингового поведения, который может варьироваться от безвредного до разрушительного. Это особенно важно при подготовке проектов и публикации специфических «антитроллинговых» законов. В конце концов, что толку в «антитроллинговом» законодательстве, если нет общего понимания, что такое троллинг и кто такие тролли?

Разобравшись с терминами, важно – особенно для тех, кто должен принимать меры, будь то работники правоохранительных органов или администраторы сайта, – оценить воздействие того или иного троллингового поведения перед тем, как определять соответствующий порядок действий. На мой взгляд, лучшим критерием при выборе адекватного ответа является то, насколько легко найти данные и как часто они встречаются в Сети. Проще говоря, связывается ли троллинг с именем жертвы? Индексируется ли он поиском в «Гугле»? Угрожает ли личной или профессиональной репутации человека? Утвердительный ответ на эти вопросы должен подсказать один вариант ответных действий, отрицательный – другой.

Вне всякого сомнения, даже самое кратковременное враждебное поведение может нанести вред мишени и будет давать о себе знать еще долго после того, как компьютер выключат. Это особенно верно, когда мишень является членом маргинализованной или иначе уязвимой группы и ранее сталкивалась с оскорблениями или предрассудками. Прошлый травматический опыт может запустить сильные негативные эмоции при столкновении с неприятным комментарием в онлайне. Методы, которые лучше всего работают для кратковременных, единичных взаимодействий, не обязательно будут работать для непрерывно возобновляющегося (т. е. доступного для поиска в «Гугле») харассмента. Правовед Даниэль Ситрон называет второй тип троллинга киберхарассментом или киберсталкингом – приставка «кибер-» должна подчеркнуть уникальные способы, которыми цифровые технологии усиливают и усугубляют психологическое насилие. В случаях, когда оскорбления архивируются, индексируются поисковиками и потому неизбежны для жертвы, Ситрон выступает за адресные меры правового характера, часть которых уже применяется, а другие требуют серьезной реформы права. Эти меры необходимы, пишет Ситрон, для того чтобы «обеспечить необходимые предпосылки для свободного выражения своего мнения жертвами», результат, который часто недооценивается или вовсе упускается из виду в дискуссиях о свободе слова в онлайне.

Я полностью согласна с подходом Ситрон, особенно в тех случаях, когда троллинг лишает человека возможности вести нормальную жизнь в офлайне. Тем не менее, когда репутация человека не находится под угрозой, а информация исчезает или по крайней мере не «прилипает» к мишени, вмешательства на уровне сайта или сообщества зачастую могут оказаться лучшим способом исправить положение. Такие вмешательства могут включать внесение изменений в правила пользования сайтом, действенные протоколы модерации комментариев и, разумеется, щедрое использование банхаммера. Вместо того чтобы минимизировать определенные формы онлайновой агрессии или возвращаться к патерналистским заявлениям про кнопку «ВЫКЛ» (подразумевающие, что если кого-то оскорбляет чья-то враждебность в онлайне, то жертва сама виновата – не отключила компьютер), следует установить базовое категориальное различие между разовой и постоянной агрессией. Это позволит законодателям и администраторам сайтов продуманно и эффективно реагировать на все формы агрессивного поведения в онлайне. Вот что в конечном счете должно быть целью – максимизировать действенность и минимизировать запреты.

Конечно, тролли-индивиды лишь одна из переменных в уравнении троллинга. Как я не раз подчеркивала в своем исследовании, поведение троллей непосредственно отражает культуру, в которой тролли возникли. Шутки троллей, люди, которых тролли выбирают своими мишенями, средства, которыми тролли добиваются своих целей, – все это связано с культурными условиями, из которых вырастает троллинг. Осуждать симптомы, игнорируя их идеологические корни – вряд ли таким образом возможно что-то изменить. Это все равно что бинтовать сломанную руку в надежде, что кость срастется сама.

Поэтому, если законодатели и властители дум из СМИ серьезно настроены на борьбу с неприкрыто расистскими, мизогинными и гомофобными вариантами троллинга, им следует начать с активного противодействия неприкрыто расистским, мизогинным и гомофобным дискурсам в мейнстримных СМИ и в политических кругах – дискурсам, которые порождают новые возможности для троллинга. Ведь на каждого Тодда Эйкина, конгрессмена от штата Миссури, который утверждал, что женское тело может «заблокировать» беременность, являющуюся результатом «легитимного изнасилования», будет приходиться тысяча троллей, отпускающих шутки про изнасилование. На каждый сюжет с пропагандой расизма, который Fox News преподносит как «объективные» новости, найдется тысяча троллей, изрыгающих расистские оскорбления. На каждого фанатика-гомофоба, который лицемерно молится за «излечение геев», отыщется тысяча троллей, унижающих геев и трансгендеров. И, более того, после каждой истеричной сенсационной публикации, которая осуждает троллинг и при этом тиражирует тактики троллинга, появится тысяча троллей, которые будут просто счастливы предоставить прессе инфоповод. Словом, пока у руля мейнстримных организаций стоят люди, которые ведут себя как тролли, армия троллей будет всегда готова довести до максимума мейнстримные гадости.

Повсеместность троллингоподобного дискурса – не единственный фактор, продлевающий жизнь троллинга. Еще одна причина того, что тролли до сих пор троллят, состоит в том, что СМИ продолжают заботиться, чтобы время и силы, затраченные на троллинг, окупались. Эти издания не только обеспечивают троллям именно то, чего тролли хотят, – общенациональную трибуну, они обосновывают стремление троллить. Стимул троллить жестче особенно заметен и особенно деструктивен после национальных трагедий. Возьмем, к примеру, полномасштабную истерику в СМИ, последовавшую после массового убийства в городе Аврора, штат Колорадо, в особенности панику, поднятую вокруг «холми», сторонников Джеймса Холмса. 20 июля 2012 г. он устроил стрельбу в кинотеатре города Аврора и убил 12 человек. Хотя «холми» были маленькой группой троллей с «Тамблера», состоявшей не то из шести, не то из десяти человек, пресса назвала их «легионом» и преподносила так, будто в группу входят десятки тысяч человек. Подхлестнутые таким вниманием, «холми» начали вести счет всех публикаций, посвященных «феномену “холми”», и благодаря вмешательству прессы действительно стали феноменом.

В этом конкретном случае (и далеко не единичном) у троллей были все основания продолжать троллинг, поскольку, как раз за разом подтверждала пресса, такое поведение работало, и не только на троллей. Оно работало и на мейнстримные издания, поскольку истории про троллей превращались в просмотры страниц, а просмотры страниц превращались в доход от рекламы, а доход от рекламы – живительная кровь любого успешного СМИ.

Сказанное не отрицает дееспособность троллей. Они сами решили заниматься троллингом, сами решили выполнять взятые на себя обязательства. И все же до тех пор, пока мы не станем громко говорить о тех «уважаемых членах общества», которые ведут себя как тролли, пока сенсационные, эксплуатирующие методы прессы не перестанут вознаграждаться просмотрами страниц и доходом от рекламы – короче, до тех пор пока мейнстрим не будет готов встать перед кривым зеркалом троллей и всмотреться в собственное искаженное отражение, до тех пор у самых злокачественных форм троллинга всегда будут трибуна и аудитория. А пока ничего не изменится, в троллинге будет участвовать гораздо больше людей, чем самих троллей – людей, которые выбирают, когда разыграть гнев, а когда уклончиво пожать плечами. Или, что хуже всего, устроиться поудобнее и цинично хихикнуть.

В дискуссиях о форме и функциях троллингового поведения, сложности дефиниций и роли прессы в распространении троллинга затерялся тот факт, что троллинг является, или по крайней мере может являться, в высшей степени эффективной риторической стратегией. Во-первых, в отличие от традиционных форм аргументации, строго следующих правилам формальной логики (либо просто использующих педантичный тон), троллинг умеет удержать внимание своей аудитории – вызвав эмоциональную вовлеченность либо сделав такое раздражающее утверждение, что волей-неволей человек включится в диалог.

Рассмотрим усилия по спасению публичной библиотеки города Трой, штат Мичиган. После многочисленных урезаний бюджета библиотеку ждало закрытие. Спасти ее могло только небольшое увеличение местных налогов, против чего поклялись бороться местные участники «Чайной партии» – противники повышения налогов. Поначалу «Чайная партия» успешно подавила сторонников сохранения библиотеки, но к кампании подключилось рекламное агентство Arc Worldwide, входящее в Leo Burnett Group. Выдавая себя за группу общественности SAFE («Защитим американские семьи»), агентство запустило в СМИ кампанию протеста против повышения налогов и объявило, что группа SAFE собирается устроить вечеринку с костром из книг. Жители Троя возмутились, и общественные настроения быстро сместились от борьбы с налогами к защите грамотности. Библиотека была спасена.

Вечеринка с костром из книг была, разумеется, заманухой, выдумкой троллей, и весьма успешной. Все прежние попытки обсудить будущее библиотеки и важность книг в целом не встретили у публики интереса, как и обсуждение необходимости повышения налога на 0,07 процента. Разговоры о цифрах и абстрактных ситуациях оставляли людей равнодушными. И только когда библиотеке стало угрожать в буквальном смысле «испытание огнем», горожане эмоционально отнеслись к этой истории, а эмоции побудили их действовать.

Во-вторых, хотя некоторые формы троллинга мало чем отличаются от детских дразнилок, более сложные формы вытягивают из жертвы ее невысказанные предположения, позволяя троллю установить, с какого плана аргументацией он имеет дело и как наилучшим способом на нее ответить. Такая тактика, используемая чисто ради лулзов, никаких результатов, кроме развлечения тролля, не приносит. Но используемые продуманно аргументы, пропитанные тролльской риторикой, обладают потенциалом для инициирования дискурса, который иначе не был бы возможен – либо потому, что такой разговор не мог бы начаться, либо потому, что участники не чувствовали бы себя обязанными отвечать. В случае с предложенной SAFE вечеринкой со сжиганием книг горожан фактически спровоцировали ответить на вопрос «Что в книгах такого важного?» и тем самым поддержать повышение налога.

Последнее и, возможно, самое главное: риторика троллей является крайне эффективной стратегией противодействия троллингу. Такая стратегия – активно троллить тролля – прямо противоречит общеизвестному императиву «не кормите троллей», основанному на предположении, что тролль только тогда может троллить, когда его жертва позволяет себя троллить. Учитывая, что удовольствие от троллинга заключается в игре – игре, в которой только тролль может победить и правила которой только тролль может менять, это разумный совет. Если мишень не реагирует, троллю делать нечего. Но и такая ситуация вписывается в игру тролля – он по-прежнему определяет правила и условия, по-прежнему контролирует продолжительность игры и результат.

Динамика игры существенно меняется, если мишень отвечает второй игрой, которая разрушает границу между мишенью и троллем. В этой новой игре тролль может проиграть и, оскорбленный возможностью проигрыша, он падает жертвой своих жестких правил. Какая ирония – эмоция, а именно разочарование или расстройство, оказываются той миной, на которой тролль может подорваться. В большинстве случаев конфуз из-за проигрыша или даже просто возможность проиграть заставляют тролля искать добычу послабее.

Я часто использовала эту стратегию, сталкиваясь со случайными анонимными троллями, особенно в моем квазиакадемическом блоге. Вот яркий пример, имевший место в 2012 г. после стрельбы в кинотеатре города Аврора. Как только об этом сообщили в новостях, тролли на форчановской /b/ и реддитовском субреддите r/4chan попытались привязать стрельбу к 9gag, который к тому моменту заменил Ebaumsworld в качестве любимого козла отпущения для троллей. После того как СМИ начали повторять тролльский фейк, я решила опубликовать небольшую статью, в которой опровергала информацию, что Джеймс Холмс был завсегдатаем 9gag и что писал о стрельбе на сайте. Эдриен Чен, который сначала подтвердил связь Холмса с 9gag, закончил ссылкой на мою статью в блоге Gawker, наслав волну троллей в мой блог. Все следующую неделю я получала именно те сообщения, которых следовало ожидать (рис. 12).

Я игнорировала большинство этих троллей, но решила ответить тем нескольким, кто прямо высказывался о корректности моей статьи (и тем, чей шаблон «крутой интернет-воин» активно напрашивался на стеб). Один тролль связался со мной, ни много ни мало, «движимый заботой о множестве интернет-сообществ». Он писал:

Вместо того чтобы проигнорировать или стереть комментарий Стивена (я, конечно, сомневаюсь, что Стивен – его настоящее имя), я решила потроллить его в ответ, и не просто, чтобы отправить ему месседж, а чтобы заявить всем другим троллям – в особенности тем, кто слал сексуально-агрессивные комментарии в ответ на мой пост, – что я в курсе их игры, но, спасибо, у меня есть своя колода. Подытожив все, что я знала об этом сообществе, и все, что смогла извлечь из заявления Стивена, я написала саркастический снисходительный ответ, в котором поблагодарила Стивена за потраченное время и похвалила его за эмоциональную вовлеченность. Затем я вежливо попросила его привести конкретные примеры того, как я исказила факты, и сама указала на два возможных момента для критики. Я закончила заверением, что с нетерпением ожидаю ответа и благодарна за потраченное время и проявленный интерес.

Надо ли говорить, что Стивен так и не ответил? Да и что бы он мог ответить? Заострив внимание на энергии, которую он затратил, тролля меня (или пытаясь затроллить), я фактически назвала его плохим, неопытным троллем. Попытайся он защитить свою тролльскую честь, он бы подтвердил, что я права, и я бы победила. Он предпочел не давать мне этого удовлетворения и проиграл собственную игру. Я очень смеялась и не стыжусь этого.

Хотя риторика троллинга может быть весьма эффективной, особенно если вы имеете дело с нежелательным вниманием со стороны тролля, акт троллинга тяжело нагружен идеологическим багажом. Независимо от того, какой цели призван служить этот акт, он основывается и всегда будет основываться на каком-то антагонизме. Райан Милнер пишет о важном различии между антагонизмом, который содействует здоровому диалогу – какой стал возможным в результате провокации со сжиганием книг, – и антагонизмом, который заставляет молчать, маргинализует и унижает. В более откровенных случаях вроде вечеринки со сжиганием книг такое различие может быть весьма полезным и послужит этической лакмусовой бумажкой. Однако отличить «хороший» троллинг от «плохого» гораздо труднее, когда акт троллинга содействует здоровому диалогу у одних и заставляет молчать, маргинализует и унижает других – загвоздка, которую Милнер с готовностью признает. Всегда есть риск, что, когда человек провоцирует, даже если делает это «во благо» (спасение книг, противостояние троллингу), он может кого-то маргинализовать, политические и этические последствия этого зависят от того, кто провоцирует и кого.

Столь же существенно, хотя, возможно, более проблематично то, что троллинг всегда является и будет являться принципиально асимметричным. Тролль, какими бы ни были его мотивы, втягивает выбранную мишень в игру, о которой жертва может даже не знать и на которую, соответственно, не может дать согласия. Принципиальную асимметрию троллинга осложняет тот факт, что подавляющее большинство троллей – белые мужчины, обладающие определенными экономическими привилегиями, а большинство их мишеней относятся к так называемым «недопредставленным» группам либо маргинализованы в том или ином отношении.

Но что происходит, когда риторика троллинга используется в явным образом феминистских целях? Существует ли – может ли существовать – такая вещь, как тролль-феминист? В статье, опубликованной в Fembot Collective, онлайновой группе исследователей феминизма, Аманда Филлипс рассматривает потенциальные уроки, которые можно извлечь из троллинга и других видов харассмента в онлайне, и настаивает на том, что в феминистском дискурсе однозначно есть место для троллинга. Куда бы мы ни отправились, утверждает она, – в онлайн или на академическую конференцию – там будут тролли. «Давайте называть вещи своими именами, – пишет Аманда, специалист по цифровым медиа и гендерным исследованиям, – и учиться более эффективным стратегиям провоцирования и перевода стрелок – чтобы лучше троллить и лучше громить тех, кто троллит нас». Учитывая, насколько широко троллинг проник в современную культуру, предложение Филлипс кажется оправданным. Если феминистки не найдут способ обуздать энергию троллей, она будет использована против них.

Я бы хотела немного дополнить Филлипс. Феминистский троллинг может не только обеспечивать эффективную оборону, использоваться превентивно или для того, чтобы перетроллить критика, но и применяться для сбора стратегических разведданных. Поощряя предполагаемого расиста или шовиниста к продолжению разговора, вставляя замечания только для того, чтобы мишень открыто высказала то, что не намеревалась раскрывать, феминистские тролли получают возможность вытянуть на свет божий подлинные убеждения мишени – информацию, которая затем может быть использована для того, чтобы опровергнуть либо дискредитировать оскорбительный аргумент или личность тролля. Вдобавок таким образом можно сбить с толку и взбесить шовиниста – особенно когда он старался сгладить реакционность своих политических взглядов. Это бонус, по крайней мере для феминистки.

В 2012 г. Государственный департамент Соединенных Штатов попытался применить этот метод именно с этими целями. Но троллить начали не шовинистов, а интернет-экстремистов – с помощью программы, получившей название «Вирусный мир» (Viral Peace). Согласно руководителю программы Шахеду Аманулле, в тот момент старшему консультанту Государственного департамента по вопросам технологии, «Вирусный мир» стремился использовать «логику, юмор, сатиру, [и] религиозную аргументацию не просто для того, чтобы противодействовать [экстремистам], но чтобы ослабить и деморализовать их». Другими словами, затроллить гипермаскулинных кандидатов в террористы, заставить их молчать и тем самым нейтрализовать потенциальные угрозы, прежде чем они получат шанс метастазировать в насилие в офлайне. Аманулла объяснял журналисту Wired Спенсеру Экерману: «[Онлайновый экстремизм] импонирует мачо, импонирует мятежной человеческой натуре, импонирует людям, которые чувствуют себя угнетенными». Поэтому очень трудно генерировать сопоставимую по силе антиджихадистскую активность. «Но это легче сделать, – пишет Экерман, – если среднестатистическому начинающему воину джихада придется проверить на прочность свой характер в “испытании огнем” – высмеиванием в онлайне».

В 2014 г. «Вирусный мир» перестал быть правительственной программой. Тем не менее проект существует, и в апреле 2014 г. Беркмановский центр изучения Интернета и общества при Гарвардском университете объявил, что будет развивать «Вирусный мир», чтобы бороться с молодежным языком ненависти и экстремизмом в онлайне. Государственный департамент также продолжает троллить – его сотрудники завели официальный аккаунт в «Твиттере», который называется «Подумай еще раз и поверни назад» (Think Again Turn Away). Программой руководит межведомственный Центр стратегических контртеррористических коммуникаций (CSCC). Как и его предшественник «Вирусный мир», ресурс «Подумай еще раз и поверни назад» разработан для того, чтобы жестко полемизировать с потенциальными террористами. При этом, в отличие от «Вирусного мира», проект прямо заявляет, что он госдеповский, и даже включил аббревиатуру Государственного департамента DOS в имя пользователя (@ThinkAgain_DOS).

Конечно, оценивать «Вирусный мир» и «Подумай еще раз и поверни назад» пока рано. Пока оба проекта продвигаются наощупь по неизведанной территории, и их успешность очень трудно отследить и тем более измерить. Бывший советник Госдепартамента по вопросам контртеррористической деятельности и один из основателей CSCC Уилл Маккант признает: невозможно узнать, сколько актов насилия удалось предотвратить, затроллив потенциальных террористов. Однако тот факт, что правительство США (и Беркмановский центр) хочет обучать профессиональных интернет-троллей, платить им зарплату и руководить их работой, много говорит о риторической силе координированных провокаций.

В Китае роли распределены иначе. Китайское правительство не занимается профессиональной подготовкой троллей, а является их мишенью. Но разница не только в этом. В отличие от западных троллей, которые упиваются зрелищем, их китайские братья скрываются от правительственных радаров. Поэтому сетевые смутьяны в Китае не могут прямо заявлять о своих тролльских намерениях, и должны импровизировать, скрывая сообщения в изображениях (власти эффективно отслеживают ключевые слова, но мониторить загружаемые изображения значительно труднее), кодируя их в невинных на первых взгляд текстах или используя то, что называется человеческой поисковой машиной – онлайновую организационно не оформленную группу пользователей, напоминающую Анонимус, цель которой – обличать социальную и политическую несправедливость, провоцировать полемику и хулиганить.

Пример, который привела Ан Сяо Мина, художник и исследователь социальных сетей, выступая на круглом столе «Глобальные лулзы» на третьей ROFLCon, иллюстрирует возможности китайских «граждан Сети». В 2011 г. в провинции Вэньчжоу произошло столкновение скоростных поездов. Сначала власти пытались скрыть факт катастрофы. Пользователи Sina Weibo (Weibo – китайская платформа микроблогинга, по функциям и архитектуре сходная с «Твиттером») не поверили официальной версии и стали постить бесчисленные макросы и провокационные комиксы с такой скоростью, что правительственная цензура не успевала с ними справиться. В результате этой атаки мемов правительство было вынуждено изменить позицию. Так пользователи Weibo фактически затроллили правительство, заставив публично признать факт катастрофы и назвать ее причины. Хотя действия китайских «граждан Сети» не вполне аналогичны западному троллингу, их основной мотив – нарушить равновесие системы ради выбранной цели – совпадает. Это доказывает, что риторика троллей может быть столь же культурно гибкой, сколь и политически действенной.

В интересах дискуссии предположим, что некоторые формы троллинга могут быть оправданы и что антагонизм, порождаемый ими, оказывает в целом положительное воздействие на общество (я склонна согласиться с этим предположением). Компрометируется ли справедливость конкретного акта троллинга, если он в точности повторяет культурную логику, которую стремится уничтожить? В своей статье, анализирующей возможность женщин высказываться публично (или отсутствие таковой), филолог-классик Мэри Берд опосредованно вписывает этот вопрос в контекст феминистского троллинга. Берд начинает свой анализ с обращения к истокам западной литературы, в частности к «Одиссее» Гомера. Она описывает инцидент, когда Телемах, сын Одиссея и Пенелопы, ругает мать за то, что она свободно разговаривает в своем собственном доме. С точки зрения Телемаха, речь – сфера деятельности мужчин, и за ним, Телемахом как мужчиной, а не за его матерью, должно оставаться последнее (и фактически единственное) слово.

Берд сравнивает эту ситуацию с ситуацией в современной поп-культуре, когда голоса женщин в онлайне заглушаются так же часто и по той же причине, которую приводил Телемах. Если мы хотим понять, почему женщины непропорционально часто подвергаются в онлайне оскорблениям и насмешкам, пишет она, мы должны рассмотреть вопрос в перспективе, отойдя от поверхностного, упрощенного объяснения, что все дело в сексизме. Да, агрессивные слова, адресованные женщине, являются сексизмом, но это симптом чего-то намного более глубокого и намного более древнего, чем современное отношение современных мужчин к современным женщинам.

Признавая, что западная цивилизация на протяжении многих веков формировалась и оформлялась под влиянием огромного множества культурных сил, Берд подчеркивает непреходящее значение античной эпохи, показывая, как образы античности прямо соотносятся с ландшафтом цифровых медиа – подход, сходный с тем, что использую я в этой книге.

Однако сходство между работой Берд и моим исследованием этим не ограничивается. Берд также пишет о состязательном методе и анализирует распространенное среди женщин на руководящих постах стремление сознательно использовать элементы мужской риторики для того, чтобы их более серьезно воспринимали подчиненные, коллеги и начальники. Хотя такой прием мог бы эффективно транслировать авторитет и власть, он не меняет сути – речь, во всяком случае «серьезная речь», естественно и безусловно гендеризована как мужская. Само по себе стремление действовать как мужчина для того, чтобы быть услышанной, чревато воспроизведением тех структур, которые сохраняют гендерное неравенство. Лучше было бы, пишет Берд, критически и саморефлексивно подумать о наших риторических практиках. «Нам нужно, – пишет она, – вернуться к каким-то первым принципам природы речевой власти, подумать, что ее составляет и как мы научились слышать власть там, где мы ее слышим. Вместо того чтобы толкать женщин на курсы, где их учат говорить красивым, глубоким, сильным и абсолютно неестественным голосом, нам следует больше думать о разломах и трещинах, которые лежат в основе доминирующего мужского дискурса».

Применительно к риторике троллинга, основанной на высоко гендеризованных понятиях победы и доминирования и используемой, чтобы заглушить, наказать и исправить «мягкую» или иным образом феминизированную речь, выводы Берд чрезвычайно поучительны. Риторика троллей может быть использована против троллей. Она может быть эффективна, может позволить позлорадствовать и просто развлечься. Но что толку, если решение несет в себе неизгладимый отпечаток проблемы? Когда те, кто решил бороться с угнетением, втягиваются в принципиально асимметричное поведение, активно стремятся доминировать и публично унизить оппонента и, что самое скверное, делают невозможным достижение согласия?

Одри Лорд предостерегала против использования в борьбе с патриархальностью патриархальной риторики, патриархальных организационных структур и патриархального предпочтения солидарности различию во мнениях. Я тоже не чувствую себя вправе призывать использовать в борьбе за идеи феминизма риторику, столь сильно пропитанную мужским доминированием. С другой стороны, если цель – разрушить патриархальные структуры и феминистский троллинг помогает достичь этой цели, не оправдывает ли такая цель средства, пусть и сомнительные? Я жду появления исследований, которые рассмотрят эти вопросы, включая вопрос о теоретическом обосновании отношений между троллингом и глобальным активизмом. Пока же я отношусь к политическому потенциалу троллинга двойственно – с интересом и с подозрением. Я считаю, это логичный итог для проекта, так плотно завязанного на амбивалентное отношение и амбивалентное поведение.

Как я объяснила во введении, эта книга не столько о троллях, сколько о культуре, в которой тролли благоденствуют. Поэтому уместно будет в заключении не говорить собственно о троллях, а коснуться ложного чувства безопасности, проистекающего из противопоставления предположительно хороших «нас» и нехороших «их». В таком случае мы – обычные пользователи Интернета – адекватные, вежливые и справедливые, тогда как они – бессердечные тролли – агрессивные, жестокие и ненавидящие всех.

В своем исследовании феномена трикстера Льюис Хайд оспаривает такие бинарные способы мышления и утверждает, что граница между нами и ими, между хорошими и плохими парнями редко бывает столь однозначной. «Конечно, мы можем надеяться, что наши поступки не содержат моральной двусмысленности, – пишет он. – Но, если мы только притворяемся, что это так, мы придем не к лучшему пониманию, что есть добро и что есть зло, а к неосознаваемой жестокости, маскирующейся под напыщенную добродетель». Кроме того, допущение, что мы (кто бы ни входил в это обобщающее «мы») не можем ошибаться, зачастую не дает увидеть, что поведение, считающееся нормальным, поощряет или даже повторяет поведение, которое осуждают как девиантное.

Именно об этом я и пишу. Тролли могут быть бессердечными и злыми, они могут считать, что им все дозволено, они могут быть серьезной причиной того, почему у нас не может быть ничего хорошего в онлайне. Но неудобный факт состоит в том, что тролли повторяют поведение и установки, которые в других условиях активно одобряются («Так был завоеван Дикий Запад») и просто принимаются как данность («Мальчишки всегда остаются мальчишками»). Тролли, безусловно, усиливают и утрируют уродливую сторону мейнстримного поведения, но они не свалились к нам с Луны. Они рождены и выкормлены миром мейнстрима – его нравами, его корпоративными институтами, его политическими структурами и лидерами, как бы мейнстрим от этого утверждения ни корежило.

Если это исследование должно было добиться чего-то, то прежде всего привлечь внимание к тому, что мы и они в чем-то совпадаем, побудить читателя задуматься, и не только о том, что такое троллинг, и не только о том, как он осуществляется, но почему. Ответ на вопрос «почему» сам по себе, может, и не является решением проблемы, но по крайней мере является началом. И это уже что-то.