Вечером Сергею Михайловичу снова захотелось пройтись по Москве. На этот раз отправилась с ним вся семья, кроме Тани. Таня ушла в институт на студенческий вечер.

Бабушка надела на голову черную кружевную шаль, хранившуюся у нее в сундуке. Она доставала эту шаль только в дни самых больших праздников.

Миша еще утром попросил, чтобы его одели в матроску. Но оказалось, что из матроски он уже вырос, и мама, чтобы не огорчать его, отпорола от старой матроски синий широкий воротник и пришила его к Мишиной новой курточке.

Сергея Михайловича она уговорила надеть фетровую шляпу, которая обычно лежала, слегка посыпанная табаком, в круглой коробке на шкафу. Сергей Михайлович больше любил свою поношенную, видавшую виды кепку. Но тут он не стал спорить и надел шляпу.

И вот наконец семья выбралась из дому.

Москва сверкала. Даже небо было светлое от огней.

Снегиревы прошли на Арбат, потом по бульварам на улицу Горького и дальше вниз — по направлению к Красной площади.

На каждом шагу неожиданно, словно в сказке, появлялось какое-нибудь светящееся чудо: то огромные звезды, то шатер из огней, то целая башня. По фасадам новых домов лились-переливались разноцветные огни.

Катя и Миша шли впереди, а за ними папа вел под руку маму и бабушку. И вдруг Катя и Миша остановились от удивления и восторга.

— Смотрите, смотрите, вот здорово! — закричал Миша. — Бабушка! Это знаешь что? Центр-р-ральный телеграф!

— Вот и видно, что Центральный, — сказала бабушка. — И все-то ты знаешь… — Она никогда не уставала удивляться всему, что ей говорил Миша.

Здание Центрального телеграфа было словно увито струящимся зеленым плющом. Зеленый плющ неожиданно превратился в красный, красный — в золотой, золотой — опять в зеленый. А посередине медленно вращался земной шар, похожий на огромный школьный глобус. На глобусе горели золотом серп и молот, а высоко над всем этим струящимся цветным плющом возникали в вечернем небе то зеленые, то золотые буквы, сливающиеся в слова: «Великой Коммунистической партии — слава! Великому советскому народу — слава!»

А Красная площадь вся переливалась огнями, вся двигалась. Потоки людей, медленно прогуливающихся по площади, как будто обнимали со всех сторон Кремль и Мавзолей. И когда вспыхнул салют и по небу зашарили стрелы прожекторов, на Красной площади стало светло, как в солнечный день.

Катя шла, то и дело оглядываясь на отца. Ей было радостно, что он опять тут, рядом, а не где-то за тысячи километров, в пустыне. Он казался ей необыкновенно красивым в своей серой фетровой шляпе. Она даже удивлялась немножко, что на него никто не смотрит. Правда, мама-то иногда поглядывала на него, и Катя чувствовала, что и маме тоже он кажется сегодня очень, очень красивым.

А над всей Москвой, над всей страной лились потоки молочного, голубого, алого, золотого праздничного света. И, глядя то на шумные толпы людей, растекающиеся по улицам и площадям, то на огненные буквы, сияющие у них над головами, в небе, Катя думала о том, как удивительно и хорошо, что именно к ним, к этим веселым людям, обращены вспыхивающие меж облаков слова: «Великому советскому народу — слава!»

Вернулись Снегиревы домой другой дорогой, неширокими, обычно тихими и не очень ярко освещенными переулками. Сегодня и тут тоже ярко светились окна домов, на стенах горели надписи из разноцветных электрических лампочек, полыхали кумачовые флаги. Но все-таки здесь все не так сверкало, как на главных улицах.

Вот наконец и тот переулок, по которому Катя каждый день проходит по два раза — в школу и из школы. Вот и знакомое четырехэтажное многооконное здание. Сейчас в окнах школы не было света, и поэтому она казалась непривычно тихой и задумчивой. Только два больших флага, прикрепленные рядом на углу здания, трепетали и струились. Попадая под свет висящего посреди улицы, слегка качающегося фонаря, они становились из темных пламенно-красными, потом опять темнели и опять вспыхивали. А по стене так и ходили за ними большие, крылатые тени…

И вдруг Катя почувствовала к этому темному тихому дому особенную нежность.

— А это моя школа, — сказала она невольно, как будто родители и бабушка и без нее этого не знали.

Но, должно быть, мама поняла, что чувствовала в эту минуту Катя.

— Да, девочка, — сказала она негромко, но серьезно. — Это твоя школа…