Книга: Пушки и колокола
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8

Глава 7

Довольный результатами сегодняшнего дня, Булыцкий направился домой. Умаялся, да и с женкой потетешкаться захотелось. Забыть про все, да просто, обнявшись, поваляться рядышком, хоть и не принято здесь так. С другой стороны, почему и нет, если хочется-то?! В конце-то концов преподаватель хоть и в возрасте, да все равно – мужик, как оказалось, о-го-го какой! К собственному-то удивлению! Вон, по прикидкам его, пара месяцев, и разродиться должна уже Аленка на радость седому муженьку.
Как на крыльях летел он домой, уже предвкушая, как обнимет Аленку; и так увлекся, что едва и не снес на фиг мыкавшегося на пороге его дома послушника какого-то с бороденкой жиденькой, взглядом рыскающим, да чертами лица по-волчьи острыми.
– Куда под ноги лезешь, черт?! – нутром чуя, что ничего хорошего встреча эта не сулит, оскалился пенсионер.
– Отец Фрол отправил, – подбоченясь, борзо отвечал парень. – Велел, чтобы ты к нему сию минуту явился.
– Велел? А кто он таков, чтобы повелевать? – набычился в ответ Булыцкий, впрочем, визитер не обратил на то никакого внимания и, как ни в чем не бывало, продолжал:
– Он – диакон. Его к тебе приставили волею самого владыки. Митрополита Киприана доверенное лицо, – важно задрав нос, отвечал незваный гость.
– А на тебя посмотреть, так и ты сам себя митрополитом мыслишь, а? – не преминул съязвить трудовик.
– Может, и мыслю, – бросил в ответ тот. – А меня к тебе доверенный Киприана прислал. Да наказ велел передать, чтобы ты к отцу Фролу явился сей же час!
– Ох, и недобр ты, – глубоко вдыхая, чтобы не сорваться и не наорать на туповатого юнца, один в один на служек БКМ-овских похожего, прорычал преподаватель. – К дому чужому явился, имени назвать не соизволил, да тут же и горлом работать давай. Мож, душегуб какой, а? Вырядился в рясу, а сам и ждешь, как я к тебе спиной повернусь?
– Я отца Фрола наказ выполняю, потому как мне доверено сие, – так же невозмутимо отвечал служитель. – И тебе должно сей же час предстать пред взором отца.
– А не много чести-то? Киприана доверенное лицо, говоришь? Так владыка, когда надобно было, сам за труд не считал ко мне зайти.
– А Фрол тебе велел, – юнец затянул привычную уже пластинку, да так, что-таки выбесился Булыцкий и, схватив того за шиворот, с рыком скрутил так, что, казалось, кости затрещали.
– Прочь поди! – мощным пинком отправляя взвизгнувшего послушника долой от крыльца, выдохнул учитель. – И отцу Фролу своему передай, что Никола наказов чужих не выполняет! Тем паче дьяковских! Невелика сошка, хоть и самим владыкой ко мне приставленный! Княжью только да Киприана с Дионисием волю выполнять брошусь! А захочет ежели отец Фрол погутарить, милости прошу! Нет, так и с меня пусть не спрашивает! Не я к нему приставлен – он ко мне! – гаркнул пришелец в сторону беспомощно барахтавшегося в собственной рясе парня.
– Отец Фрол наказал! – только и успел пискнуть тот, прежде чем Николай Сергеевич яростно захлопнул дверь.
От благодушного настроения не осталось и следа. Эта короткая стычка с откровенно наглым и туповатым служкой разом лишила сил, превратив еще недавно скачущего бодрячком преподавателя в уставшего и вымотанного пожилого человека.
– Чего, муженек, невесел? – едва мужчина вошел в дом, приветствовала его супруга.
– Отца Фрола наказ! – донеслось со двора. – Велено, чтобы Никола-чужеродец к дьякону явился!
– Тьфу ты, черт! – в сердцах выругался преподаватель.
– Было бы из-за чего печалиться, – улыбнулась женщина. – По каждому дадону кручиниться, оно и век недолог! А тебе – так и тем паче негоже, и без того головушка буйна.
– Твоя правда, – устало выдохнул пришелец, без сил валясь на кровать.
– Полежи, отдохни. Дворовым прикажу, прогонят они его.
– Доверенного Киприана ослушание – грех!!! – Поняв, что одной глоткой тут не управишься, хам принялся ломиться в двери.
– Лежи. Не замай, – поспешила успокоить Алена дернувшегося было мужа. – Роздых возьми; что с дурака взять? Поорет да остепенится. Не Тохтамыш, отбиваться не надобно. Ты сердце любовью наполни и грех на душу не бери.
– Ослушание – грех. Грех, не пятно! С души не смоешь! – продолжал орать юнец, настойчиво барабаня в закрытую дверь. – По-хорошему открывай, говорят тебе!
– Лежи, – пропела женщина, вновь останавливая взъерепенившегося супруга.
– Ох, свалился мне дурак на седины!
– Так не откроешь, до анафемы недалече! Фролом велено! – не замолкая, надрывался между тем служитель.
– Лежи! – Алена буквально навалилась на плечи супруга, не давая тому подняться с кровати. – Сама управлюсь, – встав, она покинула комнатку и, чем-то погремев у печи, вышла в сени.
– Открывай! – видимо, заслышав звук распахиваемой двери, добавил в голос борзоты попик. – Отец Фрол ждет!
Скрипнули петли двери в сенях, за тем последовал короткий, но очень эмоциональный диалог, изобилующий ненавистным именем: отец Фрол, отец Фрол, да отец Фрол. Лежа пластом на кровати, Булыцкий почувствовал, как по темени растекается уже знакомая боль, медленно, но необратимо заполняющая черепную коробку бьющими в такт ударам пульса спазмами. Веки налились тяжестью. Глаза – жаром. Из черепушки боль принялась разливаться по всему телу, будто бы свинцом наполняя все тело какой-то вязкой усталостью, сквозь ватное одеяло которой в мозг буквально впивалось одно и то же повторяющееся имя: отец Фрол.
– Ох, я тебя, проклятого! – тяжко подымаясь на ноги, набычившись и покачиваясь, пожилой человек направился к месту перепалки. Что было дальше, он помнил с трудом. Пронзительный женский всхлип, треск рвущейся материи рясы, приятная податливость скулы визитера, да нервный сопрано-вскрик: «отец Фрол!», именем которого, словно щитом, укрывался борзый тип.
Потом перед взором разъяренного мужчины возникло аляпистое пятно знакомой физиономии, которое тот попытался устранить мощным ударом кулака. Замах! Все завертелось перед глазами, и через секунду тело тяжко приземлилось на смягчившую падение траву, а в нос ударила сладковатая смесь запахов еще не пожженной солнцем зелени вперемешку с гнильцой прибрежной земли.
Это все как-то разом угомонило буяна, сорвав пелену помешательства, и теперь мужчина, встряхивая головой, принялся ошеломленно оглядываться по сторонам, пытаясь понять: где он оказался и чего учудил в этот раз.
– Никола, ты чего буянишь?! Ну осерчал, так и что теперь, в морды бить? Так и до смертоубийства недалече, – навалившись на распластанного на земле мужчину, сопел Тит.
– Прости, – медленно поднялся с земли и, бросив тяжелый взгляд на растирающего по скуле кровь попика, отвечал Никола. – Наказ тебе на будущее, – не сводя глаз с хлюпающего носом парня, продолжал пожилой человек. – Ступай к дьякону да передай, что Никола ждет его, ежели тот погутарить о чем хочет.
– Фрол к себе наказал, – сжавшись в комочек, испуганно пискнул тот.
– Тьфу на тебя! – в сердцах выругался пожилой человек, поражаясь тупости и откровенной наглости визитера.
– Иной раз и хороша наука твоя, – вернул его к действительности бубнеж мужика.
– Чего говоришь? – встрепенулся трудовик.
– Того, что пер, как зимой тогда. Кабы не сегодня, так и быть мне битым, – усмехнулся дружинник. – А так, даже и перелякаться не успел. Оно, тело, как само по себе, – сопя, продолжал между тем бородач. – За руку – хвать, бок подставь, да – через себя! – показывая, что и как происходило, захлебывался в рассказе визитер. – Ловко, – чуть помолчав, продолжил он. – Только все одно: в сече – попусту. А вот против конника ежели что удумать… Может, и впрямь чего выйдет. А давай возьмусь я за дело это.
– Спасибо, – ухмыльнулся в ответ тот, мгновенно вспомнив, что звал мужика в баню, а тот и явился, остановив разбушевавшегося хозяина, не дав тому натворить худых дел. Баня уже натоплена была, вот только не уверен был Булыцкий, что после приступа стоило ему париться. И если окружающие приняли его за вспышку гнева, то Николай Сергеевич, памятуя о предыдущих аналогичных ситуациях, отлично понимал: здесь – иное. Что? Он и сам не знал, но искренне надеялся: это пройдет.
– Так, Никола, в баньку-то как?
– Пошли!
– А кулаками махаться не полезешь? – шмыгнув носом, поинтересовался Тит.
– Так чего тебе бояться?! Научен, как быть. Управишься, ежели чего.
– Отец Фрол велел…
– Раз велел, то нехай стол накрывает да гостя ждет важного, – зыркнув на парня, да так, что тот, забыв про разбитую скулу, поспешил на карачках отползти подальше от грозного мужика.
– Так Фрол, – уже без гонору попытался парировать тот.
– Или неведомо диакону твоему, кто таков Никола-чужеродец? Так расскажи, – подавшись вперед, да так, что юнец, как краб, не поднимаясь на ноги, бочком засеменил прочь, – что Никола – к князьям вхож! А еще передай, что сам Киприан в гости наведаться за труд не считал. Так тот – владыка, а дьякон твой – тьфу – человечишко по сравнению с ним. В гости ждет! Пусть стол накрывает. Нет – так сам идет нехай. А я пока в баньке попарюсь.
– Фрол, – пискнул тот, предприняв последнюю попытку реабилитироваться. Впрочем, та была настолько убогой, что пенсионер даже не счел необходимым отреагировать.
– Пошли, Тит, – махнул он, приглашая товарища попариться. – А ты не бойся, – улыбнулся он испуганной супруге. – А паче на стол накрой да квасу подай. Нам с гостем после бани передохнуть да погутарить.
Не сказать, что эта парилка была легкой. Тело до сих пор потряхивало, как в лихорадке, а боль нет-нет и просыпалась вновь и вновь. Впрочем, горячий пар вперемешку со всевозможными настоями из запасников Аленки выбил остатки хвори вместе с вязким потом, а Тит оказался ох каким славным знатоком, обработав вдоль и поперек тело Булыцкого веничками. Вздрагивая в такт ударам и каждой клеточкой ощущая, как набравшие влаги листья тяжко распластываются по коже, Николай Сергеевич мало-помалу, но приходил в себя. А окончательно здоровым почувствовал себя, прямо из парилки окунувшись в холодные воды Неглинки.
Уже напарившись и вдоволь вениками настегавшись, мужчины неторопливо поднялись в дом и замерли прямо в дверях. За столом, поджидая их, уже сидел сам Фрол, за спиной которого жался вновь осмелевший попик с раздувшейся скулой.
– Руки рашпуштил! Слушать не штал! Имени твоего не убоялша!
– А ты не поминай всуе, – бросив острый взгляд на сорванца, отвечал Булыцкий.
– Снова куролешить, отче, нашинает!
– В гости как пришел, так и честь знай, – чувствуя, как раздражение пробуждается вновь, отвечал трудовик. – А то пришел, раскомандовался. Много вас тут, горластых.
– Флол, – прошепелявил тот.
– Негоже на божьих людей руку поднимать, – жестом остановив парня, негромко начал визитер. – Битва наша и без того тяжела. Ты, чужеродец, хоть к князьям вхож, да Бога-то и не выше, чтобы судить.
– Кого это я судил?
– А вон хоть и Евграфия. Почто обидел парня?!
– Нелюбезен больно да высокомерен.
– А ты не суди, – нахмурился в ответ священнослужитель.
– Мож, Никола, пойду я?! – негромко шепнул Тит.
– Стол накрыт для нас с тобой; зря, что ли, Аленка старалась? А гость незваный, – мстительно поглядел он на визитеров, – Тохтамыша хуже. Присаживайся, – указывая на лавку, пригласил трудовик товарища, – отведать, чем Бог послал. А гости наши незваные, коли имеют, что сказать, так и пусть речь держат, – с этими словами тот спокойно уселся на лавку и, наполнив кружки прохладным квасом, жестом пригласил за стол Тита.
– Грех, – переводя растерянный взгляд с хозяина на гостя, наконец уверенно отвечал тот. – Прости, Никола, и ты, отче, прости, – поклонился тот сначала одному, а затем и другому. – Вам бы в одной упряжке идти, да не лаяться почем зря, – еще чуть поколебавшись, добавил дружинник.
– Бог простит, – в один голос отвечали мужчины, отпуская Тита.
– Ну сказывай, чего хотел, – когда товарищ удалился, Николай Сергеевич перевел взгляд на визитера, за спиной которого, уже распрямившись и вновь подбоченясь, стоял послушник с разбитой скулой.
– Кличешь в гости, а после и Тохтамышем называешь, – прошипел визитер. – Чего смуту наводишь? – не растрачиваясь на приветственные дифирамбы, с ходу атаковал служитель.
– Ошлушание… – завелся было пацан, но тут же умолк, остановленный покровителем.
– Чего среди смердов глаголишь, а?
– А чего глаголю-то? – Булыцкий удивленно пожал плечами. – Ты не загадками давай, а напрямую.
– Все в руках божьих, – гневно глазами сверкнув, отвечал Фрол.
– Ну так и что? – не понял его собеседник. – Я, что ли, в промысел божий суюсь? То твое, Фрол, поле. Мне туда лезть – только борозду попортить.
– Так и не лезь!
– Так и не лезу!
– Чего смуту наводишь?!
– Да какую смуту? Ты по-людски поясни, а то пришел, да все загадками голову морочишь.
– Коли угодно Богу, то и живот сохранится. А нет ежели, то и, знать, срок подошел душу отдать.
– И что? – Булыцкий уже начал понимать, к чему клонит визитер, но продолжал делать вид, что слова служителя ему не ясны.
– Того, что нечего лазарету твоему в Москве делать! Негоже Богу указывать, что и как быть должно!
– В чем же указка моя? Суждено Богу душу отдать, так и отдаст, что с лазаретом, а что и без него. А спастись ежели по судьбе прописано, то так тому и быть.
– Умен шибко, я посмотрю, – оскалился в ответ священнослужитель.
– Ты, Фрол, ежели что по делу, говори. А языками почесать желаешь, так знай: лазареты те и Сергием Радонежским благословлены, и самим владыкой. А раз так, то не сошке навроде тебя решать за промысел божий, – глядя, как напрягся служитель, с наслаждением отпустил оплеуху хозяин дома.
– А не тебе судить!
– Так и не тебе, – усмехнулся в ответ Булыцкий. – Коли все, так и ступай с миром, – насладившись триумфом, продолжил он. – А если есть чего говорить, так не тяни. А паче, молитву сотворив, за стол садись да диковин отведай, – преподаватель указал на чугунок с тушеной картошечкой, сготовленной специально по его наказу. – Как кумовья и погутарим, а не как вороги.
– Грех! – подскочив на ноги, прошипел служитель.
– Не суди.
– Ох, Никола! – прошипел в ответ диакон. Впрочем, продолжать не стал. Лишь вышел из комнаты, напоследок грохнув дверью. За ним, разом убавив и в спеси своей, и борзоте, бочком ушмыгнул послушник.
– Ишь, осерчали, – проворчал пенсионер.
– Не к добру, – покачала головой Алена.
– Чего говоришь?
– Не к добру, – негромко отвечала женщина. – Фрол, поговаривают, душою не чист. Его, молва идет, Феофан за дела лихие поперву анафеме предал, а потом простил, да к себе приблизил, да обучать начал.
– Так и что, – Булыцкий лишь пожал плечами. – Мало, что ли, таких? Вон и разбойники святыми становились.
– То – сами. А то – Феофан приголубил.
– Умна, я погляжу, – кивнул пенсионер. – Чего еще ведаешь?
– Муж – воин, – вместо ответа негромко заговорила та. – И забота его о том, чтобы дом – полная чаша, да ни один ворог даже близко не посмел. Так и нужны ему – руки крепки да голова холодна. А женка – очага хранительница. Ее забота, чтобы в доме мир да склад. А раз так, то и сердце надобно ей нечерствое. Мое сердце говорит, что хоть и сдюжил ты в этот раз да перемог Фрола, да не последняя то ваша с ним сшибка. И хоть ты у Киприана в почете нынче, слава та – что тень. Покуда владыка-солнце благоволит, так и видна, и хороша. А как уйдет за тучки солнце, так и тень угаснет. Нет любви в сердце Фрола, а страх да злоба черная. Так что ты его сторонись да почем зря не дразни. Себе потом дороже выйдет.
– Думаешь?
– Сердцем чую, да его-то и не обманешь. Что на душе лежит, как на духу и поведала. А голова у нас – ты. Тебе дальше и думать.
– Благодарю тебя, Аленка. Науку дала.
– Муж да жена – одна сатана. Отдохнул бы, – снова улыбнулась она. – День навылет на ногах, да еще и горячка твоя.
– Что?
– Не злоба то была. И самому же ведомо, что не она. Так ведь?
– Так, – поколебавшись, кивнул мужчина.
– То, как покрывало, сквозь которое не углядеть… Глаза под ним спрятал, и не видать ничего. Откинул – так и вновь зрячий.
– Ты о чем?
– О том, что душу твою, видать, уже Бог с Дьяволом самим делить начинают; то один, то другой к себе зовет. Как Бог на небеса, так и свет ты несешь. Как Дьявол, так и слепнешь да дела лихие творишь. Оно, видать, сума твоя уж полна; мож, пора и обернуться да поглядеть, чего там, за спиною лишнего.
– Что же вы про суму заладили: ты, Милован… – внезапно оборвался он, вспомнив про необычный свой сон. Впервые, наверное, за полгода. И ведь правда: после визита Ягайло с братьями своими ни тебе приступов не повторялось, ни снов подобных, а тут, да на месте на ровном. Поприметил уже учитель, что такие вещи никогда просто так не происходят. Уж если стряслось, то жди беду, хоть бы и слово то сначала обычное. А слово, оно за собой и дело подтягивает.
– Так и ведомо: путь к Богу – не близок да через тернии. Грешки да грехи, что в дороге случаются, – в суму, сума – на замок, да назад тянет.
– Мудрено.
– Мудрено.
– И как понимать слова твои? В головушке-то не укладывается.
– Тут не мне тебя поучать, ибо мужья головами понимать все стремятся, тогда как женки – сердцами. Та семья хороша, в которой и сердце и голова – воедино. Там и мир, и совет, и любовь вместе с ними.
Булыцкий ничего не ответил, да лишь головой покачал, да, поднявшись на ноги, в опочивальню пошел. Усталость сегодняшнего дня как-то разом навалилась, подавляя и душу. Так, словно бы и в самом деле за спиной вдруг рюкзак полный камней оказался. Тот, в который мужчина старательно, год за годом собирал встречающиеся на пути булыжники, откладывая их, как зверек на зиму орешками запасается. Улегшись и свернувшись калачиком, он разом провалился в тяжелое забытье без сновидений.

 

Наступившее утро стерло из памяти волнения дня предыдущего, забрав с собой худые мысли и обиды. Поднявшись на ноги и истово помолившись, Булыцкий принялся носиться, изо всех сил ратуя за внедрение новаторских идей. Тем более что те находили применение…
Немного времени, и коробейники, оценив машину для бега, как один начали осваивать новинку, благо Булыцкий распорядился первые два десятка раздать почти за бесценок. Он бы и за остальные символически взял бы, да вот только столкнулся с той самой пресловутой халявой: народец, задарма получивший необычное транспортное средство, в общем по-хамски отнесся к дарам, совершенно не заботясь о его сохранности. Столкнувшись же с необходимостью дальнейшей отработки, начали они бережней обращаться с конструкциями.
Тит за дело принялся, выдумывая, как бы ловчее пешим против конных. Вот только получалось, как говорят: «и смех, и грех»: в первый же день под копыта угодил, да только Богу одному ведомо, как не покалечиться ухитрился. Впрочем, этот инцидент совершенно не отбил у Тита охотку к занятиям, и, оклемавшись, через пару дней он снова за дело принялся. Единственно, что теперь уже не на лошадь пер, а из пацанов выбрав несколько человек и попарно усадив их на плечи друг другу, продолжил свои эксперименты.
Стараниями Леля в специально отведенном рукаве наконец появилась первая мельница с водяным приводом. Тут, правда, сказался недостаток опыта. Поработав всего день, треснул шкив, заклинив механизм передачи усилия с колеса на жернова. Балка, служившая валом, лопнула, попутно повредив еще пару механизмов.
– Шибко длинный, – и так и сяк изучив поломку, сделал вывод Лель. – Иначе надобно. Его бы покороче…
– Так то – все переделывать придется, – уныло отозвался трудовик, втайне гордившийся своей конструкцией.
– Вон жердина какая, – не замечая реплики товарища, в своем традиционном стиле продолжал Лель. – А ты – березу сюда. Нет бы спросить поперву. Тут дуб нужен.
– Так тебе же чертежи поперву показывал! – опешил трудовик.
– Жердину – дубовую, да обхватить обручами, – Лель замолчал, тщательно изучая место излома. И хоть нет-нет, да выбешивала Булыцкого неторопливая манера общения товарища его, а ведь и он залюбовался, следя за движениями старика. Тот, внимательно изучая породу, то ладонь прикладывал, то ухо. То костяшками пальцев несколько ударов отбивая в места определенные, ладонью другой руки водил по балке, словно бы что-то там выискивая и выслушивая. – Тут, – управившись, уверенно ткнул он пальцем в одну точку, – тут и тут. Тогда сдюжит.
– А на меня не серчай, – продолжал он. – Картинки-то показывал; таить тут нечего, да только не растолковывал, что да зачем. Знал бы я, на что все это, так и сразу бы растолковал. Вон как с кузовками твоими да машинами для бега.
– Прости, – сообразив, что старик-то и прав, стушевался Булыцкий.
– Будет тебе река жернова ворочать, – усмехнулся старик. – Не кручинься.
– А чего только мне-то? – воспрянув, снова подбоченился пожилой человек. – Наша с тобой – первая. Пока отработаем, да притрем, да привыкнем, а там – и еще повырастут мельницы. Дело-то не хитрое, а полезное ух как!
– А жердину дубовую надобно бы.
– Ох, заладил: дубовая, дубовая. Будет тебе она!
– Обтесывать – беда, – не слушая, скорее сам с собой рассуждал мастеровой. – Умаешься топорами тюкать.
Теперь уже пенсионер призадумался. Крепко так. В самом деле, зациклившись на производстве бумаги, он и как-то из виду упустил совсем, что, имея в распоряжении механический привод, можно внедрять новые методы производства. Та же самая пилорама! Механизм практически есть. После успеха с косой-литовкой не виделось пришельцу проблем в изготовлении полотна пилы большого размера. Только балку бы прочнее!
Да, повозиться придется, но игра стоила свеч. Ведь в конце концов еще в Древнем Риме использовались такие! А с тех пор времени утекло уже сколько! А раз так, то, отправив за кузнечных дел мастеровыми, начал, советуясь с помощником своим башковитым, эскизы первые набрасывать пилорамы будущей.
Вот только уже сейчас понятно было: еще одно колесо ладить придется. Очень пришелец сомневался, что усилия, передаваемого неторопливым течением реки, хватит на то, чтобы раскрутить сразу оба механизма: и жернова мельницы, и вал пилорамы, хотя попробовать стоило.
– Да и квадрат он круга зело крепче будет, – все так же монотонно бубнил плотник. – Круг – он хитрец: как не переверни, а все не свалишь. Крутиться да вертеться будет, а все одно, не обманешь. Да, прочности в нем нет, сметка только и одна. А в квадрате хитрости нет. Мощь да крепость. С места не сдвинуть да не переломить. Квадрат надобен, – словно бы читая мысли товарища, разговорившись, не мог остановиться старик.
– Ты, Лель, вот чего, – встрепенулся пенсионер. – Теперь ведомо тебе, на что оно все. Ты за труд не сочти да сделай, чтобы чин чином все… – и пока мастер по привычке своей переваривать начал информацию, предпочел быстренько смыться, понимая, что этот разговор может затянуться до самого вечера.

 

Впрочем, причиной бегства был не только специфический стиль общения плотницкого. В посаде уже поджидал его смекалистый парнишка по имени Ерш, от безысходности на эксперименты готовый. А тут еще в сукне потребность, а к ней – обида на ткачей местных. И хоть несколько централизованных заказов оживили интерес со стороны и купцов, и мелких производителей, в очередной раз показалась слабость одиночек-поставщиков: и текстура, и цвета материи получились настолько разными, что даже и кузовки оттенками пестрели всякими! А что там говорить о форме для потешников?! А времени на это все надобно – так и просто беда. Вон, пока под кузовок убранство полотна готовили: меряли, резали, сшивали, пока с потягами лаялись, не желавшими нововведение принимать, ибо за нее, как выяснилось, им и расплачиваться надобно было, оно и времени утекло – прорва. Так что уже и не чаял Булыцкий, что хоть и к Рождеству хотя бы и половину мальцов одеть успеют.
А тут еще, как на грех, бабы-пряхи, как одна, особачились на пенсионера за то, что с прялками новыми выработка увеличиваться начала, а с ней и цены вниз поползли. А обозлившись, нет-нет, да при встрече кто с коромыслом, кто с поленом, а кто и с тряпкой мокрой гонялись за новатором, вереща и причитая на все лады.
– Ах ты аспид проклятый! Душегуб!
– Сказано же, – тикая от очередной разъяренной бабы, орал в ответ Николай Сергеевич, – прялки с колесами берите!
– Он еще указывать будет! Мужью прялку на чертовщину его сменить! Бога побойся!
– Вот и сиди с пряжей своею никому не нужной! А я еще сподоблюсь да соседкам твоим раздам!
– Тьфу на тебя, проклятый! – запнувшись и со всего маху влетев в заросли крапивы, всхлипывая и размазывая по лицу слезы, выругалась преследовательница.
– Ух, упертые, – переводя дух, проворчал Булыцкий. Впрочем, эта погоня, в отличие от многих предыдущих, дала пищу для размышлений. Ведь если в лоб не получается задачу решить, то почему бы не попробовать иначе? Пусть мужья и дарят бабам своим станки ножные, но не прялки. А раз так, то имело смысл разузнать, кто в последнее время к кому сватался, да попробовать диковины свои предложить. Только в этот раз – уже не безвозмездно, ибо понял вещь простую пришелец: дармовое и не ценится совсем.
И пусть по такому раскладу новинка сначала через тех, кто побогаче да познатнее пойдет. В том тоже, чуть подумав, пенсионер свои выгоды углядел: у таких она точно не залежится, а с умом использоваться начнет. Оборотистые точно выгоду увидят от большего количества пряжи, что хоть для себя, а хоть и для продажи. А раз так, то и ткачам – повод задуматься; пряжи-то цена еще вниз пойдет, так и за сукно уже драть столько не получится. Покупатели не поймут. А раз так, то хочешь не хочешь, но про увеличение производительности задумаешься. А там – и потребность в дополнительном сырье, и, значит, стимул к развитию животноводства, а может, и к дополнительной экспансии в новые земли… Хотя и не факт, конечно, что знатные на продажу изготавливать возьмутся материал.
Вот так, мало-помалу, шаг за шагом пожилой человек двигался вперед, делами да словами своими ратуя за ускорение перехода от натурального обмена к товарно-денежным отношениям. Производительность увеличивая да за унификации ратуя, технологии новые внедряя да торговлю розничную постепенно, плавно, да развивая. Ведь и понятно было, что пока нет потребности стабильной, нет смысла и артели организовывать. Здесь перед трудовиком остро встала проблема сродни той, на которую в свое время наткнулся Эдисон, мало ведь лампочку изобрести. Надо так сделать, чтобы она востребованной стала! А как? Да тех же юнцов одеть, да кузовки, полюбившиеся горожанам, обить. А еще – скатерти в обиход ввести и, может, еще чего… Форму в университеты – ученикам, например. А если стекло научиться, то и на занавески, дай Бог, использоваться начнет. Так, мало-помалу, и, даст Бог, в страны заморские сукно работы тонкой пойдет из Руси Московской. И ох, как учитель верить хотел в то, что еще при его жизни случится то! Оттого и спешка такая.
И зашевелилась неуклюжая, ориентированная на натуральный обмен система! Затянули свои напевы пряхи, на веретена наматывая нити тонкие, сновальщицы статно начали их натягивать, чтобы потом, зарядив их в примитивные ткацкие станки, размеренно приступить к наработке тканей, которые и выменивались бойкими коробейниками на вещички, в хозяйстве необходимые.
Такая неспешность хоть и понятна была Булыцкому, а все равно раздражала. И хоть по задумке пожилого человека, появление в селах менял-коробейников должно было ускорить процессы, хоть чуть, но, обострив конкуренцию среди кустарей, не очень-то это и помогло. Народец-то и сам мог себя обеспечить практически всем необходимым. Вот и получалось, что венцом системы, насильно внедряемой Булыцким, должно было стать появление простейшей разменной монеты в больших количествах да обострение конкуренции за счет появления новых, более эффективных производителей. Ну и крупных централизованных заказов, за которые и ратовал сейчас пришелец.
Вот тем и приглянулся Ерш Николаю Сергеевичу, что юн был да горяч. А еще – что опытом не обременен богатым, а потому и не зациклен на неторопливых дедовских методах работы. А еще – смекалист! И в нужде! А раз так, то, по прикидкам трудовика, идее модернизации средства выживания огромного семейства не противящийся. И хоть ткачеством, по обыкновению, женщины в доме занимались, «добро» на эксперименты дать мог только старший в семье; то есть Ерш. В общем-то так и вышло. Паренек действительно не по годам смекалист оказался. Понимал, чертенок, что, во-первых, одним ткацким станком семейство такое не прокормить, как ты не пыжься, и, во-вторых, и это – самое главное, – что не один он такой сукно продает. Так и коробейникам бойким – что у него, что у соседа материал выменивать, разницы ж никакой. Кто больше даст, да сговорчивей в цене будет – тот и в почете. А мальцу ох как в почете хотелось быть, да еще и денег за то зарабатывать! Потому и отозвался сразу же на пенсионера предложение. Не думая и не рассуждая почем зря. И принялся пожилой человек за дело, вкратце объяснив, чего добиться хочет.
Понятно, что о механическом станке речи, в принципе, не шло пока. Ну хотя бы потому, что технология производства стали пружинной неведома пока. По задумке трудовика, речь шла лишь об оптимизации процесса: модернизация ремизного аппарата, заменой жгутов для крепления на мобильную раму со сменным бедром, легко регулирующим количество зубьев, и, как следствие, качество и плотность изготавливаемого полотна: от грубой рогожи до неплохого сукна. Изменили и систему подачи нитей, пристроив позади этажерку с целым набором бобин, на которые были намотаны нити. Для производства сукна, конечно, такая схема не годилась, и валяние все равно было нужно, но для более простых изделий – вполне себе. На том пока остановились; осваивайте, что есть.
И закрутилось, завертелось! Ерш, осадив было закудахтавших женщин, заставил их изучать непривычную для себя систему, благо тут еще и трудовик на хитрость пошел: задаток за заказ большой дал, да еще и в сроки жесткие. Помаялись. Пошумели. Освоили, в конце концов. Оценили. Дали ткань!
А Булыцкий между тем про пилораму хлопотал далее. Лель, поворчав по поводу мудрености конструкции, тем не менее предложил свои выкладки: как сделать так, чтобы и то и другое разом… Тут, правда, Булыцкий забраковал, слишком система получилась сложной да громоздкой. Всяко упрощать надо было.
– Два колеса ставить надобно. Рядом, – подумав, прогудел старик. – Оно, иначе, шибко мудрено. Не сладишь, – поглядев на каракули товарища, учитель кивнул, соглашаясь с его аргументами.
– Твоя правда. Не годится так никуда. По-твоему будем: две мельни.
– Недалече по течению в посаде местечко есть с водой быстрой. Там бы колесо второе ставить, – на своей волне продолжал вещать мужик.
– Чего раньше не говорил, а?! Где оно?
– Только место то, говаривают, гиблое. Народу затянуло – прорву. Худое место. Русалки да водяные, сказывают, там. Боязно.
– Покажешь? – Булыцкий повторил свой вопрос.
– Поперву бы службу там отслужить. Иначе – навряд ли кто.
– Покажи. Решим с попом! – уже потребовал преподаватель.
– Отчего не показать-то? – наконец очнулся старик. – Завтра утром и пойдем.
– Вот и славно.
– Только без попа там вряд ли кто вызовется, – монотонно продолжал тот.
– Будет, будет тебе поп! Будет!
– Ну так и с Богом, – не стал распространяться на эту тему Лель.

 

Оставив мастерового, Николай Сергеевич крепко так озадачился: вроде и суеверия, да все равно не перешибить их ни плетью, ни обухом, ни мечом. А раз так, то и к служителю – дорога прямая. Вот только после конфликта с Фролом да послушником его навряд ли договориться можно. Ведь запали слова Алены в душу пенсионера: злой новый дьякон. Нехороший. А парнишка, что при нем – так тот борз да вдобавок – глуп. А еще, скорее всего, злопамятен. И хоть не видел преподаватель проблем, чтобы к другому кому обратиться за помощью, а все одно – с этими мириться как-то надо было. Ну, во-первых, среди духовенства Фрол человеком не последним был, раз его для общения с Николой сам Киприан избрал. А раз так, то, волею владыки прикрываясь, кто его знает, какие он там слухи про обидчика своего распространял, властью такою пользуясь. А во-вторых, Аленке уже рожать пора подходила, а тут хочешь не хочешь, а крестить младенца надо. А крестным отцом, опять же, по воле Киприана, не кто иной, но Фрол назначен был. И хоть здесь выбора не было у служителя никакого, и обязан он теперь был за отроков воспитание духовное взяться, не хотелось пришельцу, чтобы так: камень за пазухой держа. А потому замиряться надо было с Фролом. Как? Да Бог его знает!
Размышляя на эту тему, Булыцкий носился от артели к артели, следя, корректируя, подсказывая. И мало-помалу все двигалось. Станок ткацкий у Ерша в доме заработал; глухое неприятие новинки со стороны женщин было переломлено с первыми успехами и уже вовсю нарабатывалось сукно весьма недурного – по привычным, конечно, меркам – качества, с заморским, правда, пока в сравнение не идущего.
Очередные стрельбы показали эффективность картечных зарядов. Деревянные ворота, в которые палили из пушек, ох как черепками изрешетило, наглядно показывая и разлет поражающих элементов, и их скорость, а значит, и убойную силу орудия. И хоть били шагов с двадцати, а все одно – не шутки по меркам этого времени. Тут, если стенка на стенку, ох какое подспорье против наступающих орудия такие! Вот только ропоту много от воевод. Мол, не по Божьи это, когда пусть бы даже и ворога да чугунные чушки по живому секут. Грех! А тут еще и Милован, памятуя о последнем разговоре, мешки эти порохом начинил вперемешку с чугунными частичками да пару «гранат» подорвал, демонстрируя их действие. Как поняли воеводы, что им друзья предлагают, так и креститься яро начали. В итоге решили, что пока ограничатся ядрами каменными. А те черепки, что уже нарублены, сховать подальше, а при случае так и вообще на что другое пустить. За это Милован впрягся, на себя заботы взяв.
Лель переделал вал на свое разумение, и теперь механизм, скрипя и охая, медленно заворочал жернова. Едва система заработала, как Булыцкий принялся экспериментировать, забрасывая в нее тряпье, обрывки рогожек и прочий хлам, пытаясь перемолоть его в кашицеобразную фракцию для дальнейшей переработки. День, другой, третий, неделю…
К занятиям Тита помаленьку любопытствующие присоединяться начали. Люд ратный в основном. Кто-то просто поглядеть стягивался, кто-то посоветовать, а кто – и присоединиться. Так, мало-помалу, что-то там прорисовываться начало, да так, что и у Булыцкого надежда забрезжила: а вдруг и получится что из затеи этой.
Коробейники окончательно освоились с машинами для бега, которые, помимо всего прочего, позволяли брать в дорогу еще больше товара, обвешав торбами раму. Теперь уже шныряли они повсюду, выменивая по отдельному заданию пенсионера пряжу, да старые отработавшие свое одежки, да тряпки для производства бумаги на всякие полезные безделицы, ну и, само собой, на провиант.
За суетами и пора рожать пришла Алене. Уже вскоре ожидая пополнения, Николай Сергеевич, взяв дары, скрепя сердце направился к дому Фрола.
– Здрав будь, отец, – постучав и не получив ответа, ведомый какой-то силой, толкнул оказавшуюся незапертой дверь. – Эй! – войдя в сенцы, окликнул он. В ответ – тишина и, как показалось пожилому человеку, слабый стон. – Отче?! – войдя внутрь, он, неловко кланяясь, приветствовал сидевшего в красном углу хозяина. Тот, закрыв глаза и откинувшись спиной к стене, лишь молча кивнул в ответ, не желая, видимо, общаться. – Тут вот какое дело, – помявшись на месте, продолжил пришелец, – ты, отче, прости меня. Разгорячился я тогда да наговорил всего. Сам же знаешь, вспыльчив бываю, – развел руками гость.
– Поперву… Поперву думают, а потом и говорят, – с трудом приоткрыв глаза, тяжело просипел в ответ тот. – Поди.
– Худо тебе, что ли, отче? – заподозрив неладное, Булыцкий поспешил к священнослужителю.
– Поди, сказал, – хватая воздух, словно выброшенная на берег рыба, прохрипел мужчина. Только сейчас, подойдя поближе, увидал пришелец, что лицо Фрола, словно пленкой, покрыто потом, придававшим тому сходство с какой-то парафиновой куклой, а рука отчаянно оттягивает и без того нетугой ворот рясы.
– Ах, ты, Господи, – всплеснув руками, Булыцкий поспешил на помощь, враз признав в симптомах тот самый пресловутый приступ, что в памятной битве с Тохтамышем едва не стоил жизни Великому князю Московскому Дмитрию Ивановичу Донскому. Вот только тогда у преподавателя при себе аптечка со всеми необходимыми лекарствами оказалась, а сейчас – ничего. – Ложись! – схватив за плечи служителя, тот решительно расстелил того на лавке. Одним мощным движением разорвав ворот – и откуда такая силища в руках, – он тут же выпрямил ноги горемычного, подбросив под пятки полено так, чтобы они оказались выше головы. Затем, пошарив взглядом и отыскав плошку, черпанул холодной воды и, снова приподняв корпус мужчины, сунул под нос емкость. – Пей! – буквально силой заставил он сделать Фрола пару глотков. – Еще! Еще пей. – Тяжело отдуваясь, тот сделал несколько судорожных глотков. – Теперь – ложись! – Он аккуратно положил больного на скамейку. Живо сообразив, что его шея слишком задирается, осложняя дыхание, схватил валявшуюся в углу рогожку и, свернув ее, аккуратно приподнял голову несчастного так, чтобы облегчить доступ свежего воздуха. Проделав все эти операции, гость, схватив всю ту же плошку, принялся, как опахалом, обмахивать им лежащего, молитвы читая да Бога прося о том, чтобы не умер мужчина. Ну или хоть не у него на руках. Ведь уйти, оставив несчастного умирать, он не мог. Сколько так просидел, неизвестно; чувство времени, да и вообще реальности исчезло, и сознание погрузилось в какое-то граничное между сном и бодрствованием состояние, из которого его вырвал хриплый шепот служителя.
– Ладный ты мужик, Никола.
– Чего? – вздрогнув, пришел в себя преподаватель. – Никак отпустило?
– Отпустило, – просипел в ответ тот. – А то уже думал: все. Каяться собрался.
– Тебе-то в чем каяться? Ты у нас – человек от Бога. Какие за тобой грешки водиться могут?
– Не время, стало быть, – продолжал бубнить тот.
– Сам же говорил: воля на все Божья, – задумчиво присев на краешек скамьи, проронил Николай Сергеевич. – Видать, оно надо Богу, чтобы я здесь оказался да живот твой сохранил. Видать, на земле ты Творцу нужен.
– Обет дал: ежели сохраню живот, то завет Феофана выполню, хоть бы и живот за то отдать придется.
– Что за завет-то?
– А ежели почувствую, что все: то и каяться… Успел ежели, – Булыцкий не стал ничего отвечать, лишь давая дьякону выговориться. А тот отрывисто, словно собираясь с мыслями, продолжал: – Страшно… Страшно к Богу… Без исповеди… Тут ни рукой, ни ногой… И ты как знамение… Отпускать начало… А то уже все… Грех обета неисполнения на душу взять… Тяжело…
– Отдохнул бы, – миролюбиво отвечал Николай Сергеевич. – Помолчи. Сил сбережешь.
– Ступай, Никола… Сам, с помощью Божьей.
– Не серчай. Ты прости, ежели что не так.
– Бог простит. Ему, видать, угодно, чтобы оно так все.
– Благодарю, – поклонился трудовик. – Отрок родиться должен вот-вот. Отцом крестным тебе быть наказано. Ты, ежели не желаешь, неволить не буду, хоть бы и воля владыки.
– Буду, – шумно сглотнув, отвечал пострадавший.
– Да место для мельницы освятить надо… На реке… Гиблое, говорят.
– Не ко мне то… Священник нужен. Замолвлю слово.
– Благодарю, – еще раз поклонился преподаватель.
– Ступай. Одному побыть надобно.
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8