– Пожилая женщина? Не может ходить? – переспросила сидящая за толстой прозрачной перегородкой темнокожая медсестра, пристально глядя на Алекса Батлера. – Вы что, не знаете, как ее зовут?

– Забыл, – ответил Батлер. – Меня… нас попросили проведать ее, поговорить. Ее возят в кресле… Так нам сказали. Ну, забыл я имя, дырявая голова…

Медсестра продолжала сверлить его взглядом, и ее черные зрачки были похожи на два револьверных дула. Потом оба дула переместились на стоящего сбоку, в двух шагах от Батлера, Доусона, и вновь взяли Алекса на прицел.

– Кажется, я знаю, о ком вы. Только сомневаюсь, что вам удастся поговорить с миссис Стоун.

– А… что с ней?

Медсестра поднесла руку к виску и слегка пошевелила короткими пальцами.

– Проблемы с головой. Очень серьезные… и безнадежные. – В ее выпуклых, похожих на теннисные мячи глазах засветилось любопытство. – А кто вам о ней сказал? Она тут уже лет сто или двести, и никто никогда ее не проведывал. Вроде бы и имя-то у нее ненастоящее, никто не знает, как ее зовут, а сама не говорит.

– Одна знакомая сюда приходила, – не стал уклоняться от ответа Алекс. – Точно не знаю, в чем там дело, но просила навестить, если буду, – он мельком взглянул на Доусона, – если будем в Чаттануге. Ну, вот… – Он поднял пакет повыше, чтобы медсестра увидела со своего вращающегося кресла. – Надеюсь, фрукты ей не противопоказаны?

– Сейчас вас проводят. – Медсестра щелкнула клавишей селектора. – Миссис Стоун в палате. Ее вывозят на прогулку, только позже.

– А что у нее с ногами?

Медсестра подняла голову от селектора.

– Доходилась. Кто-то из бывших медсестер рассказывал: ушла в город, незаметно, и ее машина сбила. Давно. Ну, не сто лет назад, а лет тридцать пять – сорок точно. Присядьте вон там, сейчас я провожатую вам найду.

Батлер садиться не стал, а отошел к стене вестибюля, где рядком выстроились декоративные невысокие пальмы в больших зеленых, под цвет настенной плитки, вазонах. Доусон, немного помедлив, тоже перебрался в этот зеленый уголок. И, посмотрев на Алекса, сочувствующе спросил:

– Что, новая трансгрессия?

Батлер непонимающе поднял брови.

– Рецидив похмельного синдрома? – более ясно сформулировал Доусон. – Вы белы, как флердоранж. Или как холодильник. Голова болит?

– Да вроде нет, – сказал Батлер, прислушиваясь к себе. – Пусть пока и не высший сорт, но вполне приличное состояние. Просто… Просто как-то не по себе… Волнение какое-то непонятное… – Он встрепенулся: – Слушайте, Пол, а вы не могли бы узнать, кто она? Ну, пошарить у нее в голове… Почему Фло вдруг вспомнила тогда, ни с того ни с сего?

– Пошарить-то можно, – помедлив, ответил Доусон. – Но если у нее там… – он, поднеся ладонь к голове, повторил жест медсестры, – то вряд ли что-то получится.

– Ничего не понимаю, – растерянно сказал Батлер, слепым взглядом уткнувшись в волосатый ствол пальмы. – Сердце колотится, как тогда, при старте…

– Вчерашнее продолжает играть, – пояснил Доусон. – Вы ведь в этом плане человек нетренированный.

…Проворная белозубая смуглая девчушка в слишком тесном для ее бедер и груди халатике открыла перед ними белую дверь палаты и заглянула туда.

– Миссис Стоун, к вам гости. – Она повернулась к Батлеру и Доусону. – Проходите. – И, посторонившись, добавила: – Только вам ее не расшевелить.

Батлер первым вошел в палату, где витал неистребимый запах лекарств. Доусон последовал за ним. Смуглянка-медсестра неплотно прикрыла дверь и то ли осталась в коридоре подслушивать, то ли тихонько удалилась.

Прямо напротив двери, возле зашторенного окна, стоял на тумбочке большой телевизор. Его экран был повернут в сторону застеленной по-армейски кровати – клетчатое сине-зеленое покрывало лежало ровно, без единой складки, и подушка располагалась в изголовье строго по продольной оси кровати. Наволочка на подушке отсутствовала. Справа от телевизора, почти закрывая вторую тумбочку, возвышалось кресло на колесах. Подставка для ног была опущена наподобие ножа бульдозера и почти касалась бледного линолеума. Кресло упиралось в другую кровать. Там, на двух подушках, полулежала женщина. Руки ее были вытянуты поверх легкого одеяла цвета кофе с молоком, почти неотличимого от больничной пижамы, пальцы чуть подрагивали, словно женщина представляла, что работает на компьютере. Короткие, но довольно густые еще волосы были седыми, а лицо походило на сухой осенний лист, которому никогда уже не суждено налиться живительными соками. Женщина смотрела в сторону двери, где стояли Батлер с Доусоном, и глаза ее напоминали пятна луж, отражающих серое-серое небо. Безжизненное небо.

И все-таки оцепеневший Алекс почти сразу узнал ее, разглядел знакомые черты – не обычным зрением, а каким-то иным, глубинным, что, наверное, до поры таится в каждом человеке. Он разглядел знакомые черты, и это опять было как удар током, а за ним тут же последовал еще один удар: он понял, почему не давало ему покоя лицо Пола Доусона.

И едва он это понял, как Доусон издал странный звук у него за спиной – словно, задохнувшись, со стоном втянул в себя воздух. Почти одновременно с этим женщина приподняла голову над подушками и всем телом подалась к краю кровати.

– Алекс… Наконец-то… – Ее ломкий голос казался последним шорохом опавших листьев. Она перевела гаснущий взгляд на Доусона. – О-о…

Это было все, что ей удалось произнести. Она вновь откинулась на подушки и закрыла глаза, и губы ее слегка задрожали.

Все перемешалось в смятенной голове Батлера, а потом одна-единственная мысль заслонила собой все остальные:

«Это конец…»

Последнее дуновение стихло, и лицо той, что застыла на больничной кровати, превратилось в маску. В недолговечную маску.

– Боже, она умерла… – услышал он срывающийся голос Доусона. – Мама…

Из общей сумятицы Алексу удалось выделить другую мысль и зацепиться за нее. И мысль эта казалась невероятной, фантастической, ошеломляющей, она нестерпимым огнем пылала в сознании: все эти годы Флоренс Рок провела в одном городе со своей матерью, со своей дочкой… и с самой собой… Она существовала в двух ипостасях…

А теперь ушла. Навсегда. В какую-то другую, небесную Чаттанугу.

Замолчал оркестр Гленна Миллера – и песня оборвалась.

Батлер не помнил, как вышел из палаты, и куда подевался Доусон. Дверь в палату была распахнута, и мимо него ходили какие-то люди в светло-зеленом, и доносились из палаты чьи-то голоса.

Спустя то ли минуту, то ли час он обнаружил, что стоит в коридоре, всей спиной прижавшись к стене, которая не давала ему упасть. Неподалеку от него Доусон с потерянным видом слушал невысокого лысого старца в явно дорогом сером костюме. Старец опирался на черную, полированную, коллекционного вида трость. Поймав взгляд Алекса, Доусон собрался что-то сказать, но в этот момент из палаты с тихим шелестом выехала каталка. То, что лежало на ней, было прикрыто одеялом цвета кофе с молоком. Хмурый санитар скользнул по лицу Батлера равнодушными глазами и повез свою поклажу по коридору, мимо посторонившегося Доусона – и тот вдруг побледнел еще больше.

Алекс, с трудом отклеившись от стены, сделал несколько неуверенных шагов следом и остановился, потому что сгорбленная спина санитара скрылась за углом и стих шелест колес. Старик перекрестился и повернулся к нему, сильно налегая на трость левой рукой, а Доусон опустил голову и прикрыл лицо ладонью, словно собираясь изменить свою внешность.

– Вот и все, – сказал старик, глядя на Батлера бесцветными глазами, и в голосе его не чувствовалось никаких эмоций.

«Вот и все, – эхом отозвалось в пустоте, которой был сейчас Алекс. – Вот и все…»

Старик был широк в плечах, сплюснутый нос позволял предполагать в нем бывшего боксера, а глубокие борозды морщин на желтоватом крутом лбу вызвали у специалиста по Марсу Батлера невольную ассоциацию с дюнным полем на дне марсианского кратера Проктор.

– Ван Маарен, – чуть склонив голову, представился старик. – Деннис ван Маарен.

Батлеру сейчас было не до знакомств, и он не собирался называть в ответ свое имя. Поэтому он ограничился аналогичным кивком и направился к Доусону, продолжающему закрывать лицо рукой. Но старик, сделав шаг в сторону, загородил ему дорогу.

– Я Деннис ван Маарен, – еще раз сказал он с таким видом, словно Батлер должен был тут же попросить у него автограф. – Мне восемьдесят три года, я давно в отставке и мог бы сейчас доживать свои дни в Майами или в Палм-Бич – средства позволяют. Но я выбрал Чаттанугу. Я живу здесь, в этой клинике, у меня отдельная палата, сдвоенная палата, и я плачу за нее. Нет-нет, – быстро добавил он, заметив, что Алекс сделал движение в сторону, – я вполне здоров, насколько можно быть здоровым в восемьдесят три. Я не лечусь здесь, а именно живу. Как бы продолжаю оставаться на службе. И знаете почему? Потому что вот уже четыре десятка лет надеюсь выяснить, кто она такая и откуда взялась. – Ван Маарен показал тростью вглубь коридора, куда проследовала каталка. – Я тогда занимался этим делом, но безрезультатно. До сих пор – безрезультатно.

До Батлера наконец дошло, что говорит этот струльдбруг. Доусон опустил руку и подошел ближе. Глаза у него были какие-то шальные и влажно блестели.

– Я пытался найти смысл в том, что она говорит, – продолжал старик, – но она говорила все меньше и меньше. И все-таки я надеялся, что когда-нибудь появится хоть какая-то ниточка. Возможно, кто-то будет ее искать и наконец найдет. У меня были основания думать именно так. Мы давали объявления по телевидению, с ее фотографией, а потом я продолжал делать это за собственные деньги. Все, абсолютно все здесь знают – я, разумеется, имею в виду медперсонал, а не больных, – что если вдруг к ней придет посетитель или посетители, надо немедленно поставить меня в известность. И вот я дождался! – Ван Маарен придвинулся к Батлеру вплотную, так, что тот ощутил сладковатый запах крема, исходящий от изъеденных временем хорошо выбритых щек старика. – Кто она такая?

– Как она сюда попала? – ответил Батлер вопросом на вопрос.

– Ее нашли в шестьдесят девятом, в Англии. В Стоунхендже. Без сознания. И с поврежденной психикой. Потом перевезли сюда, в Чаттанугу. Она иногда упоминала Чаттанугу… Оформили под фамилией Стоун, Элис Стоун. Надеялись хоть что-то выяснить…

Доусон во все глаза смотрел на старика.

Деннис ван Маарен в свое время много провозился с неизвестной, найденной в Стоунхендже. Агентство национальной безопасности оплатило перелет Элис Стоун через океан и взяло на себя все расходы, связанные с ее содержанием в клинике Святого Марка.

Психическое состояние женщины не улучшалось, сеансы регрессивного гипноза по-прежнему ничего не давали. Тем не менее, ван Маарен не спешил списывать это дело в архив, и попытки получить от незнакомки хоть какую-то информацию продолжались. К тому же появились в истории с Элис Стоун и новые, более чем странные обстоятельства…

В конце 1969 года был закрыт финансировавшийся ВВС США проект «Синяя книга», в рамках которого анализировались случаи наблюдений НЛО, – но Агентство национальной безопасности это направление работы сворачивать отнюдь не собиралось.

В апреле 1970 года подтвердились слова Элис Стоун, которые записал журналист Марк Синчин, насчет «несчастливого» «Аполлона». Экипаж «Аполлона-13» из-за взрыва кислородного бака на борту корабля был вынужден отказаться от посадки на Луну. Облетев ее, Ловелл, Суиджерт и Хейс вернулись на Землю.

А накануне этой аварии пациентка двухместной палаты клиники Святого Марка родила ребенка. То, что она беременна, выяснилось еще осенью. Вопрос об аборте не ставился, к наблюдениям психиатров добавились и наблюдения акушера-гинеколога – и апрельской ночью в родильном доме Чаттануги на свет появился крепкий горластый мальчик. Утомленную роженицу отвезли в палату, а малыша поместили в бокс для новорожденных. Произошло это во втором часу ночи.

Примерно в два с четвертью обнаружилось, что ребенок исчез.

Проведенное по горячим следам дознание не дало ровным счетом никаких результатов. С совершенно одинаковой степенью вероятности можно было предположить, что младенец либо провалился сквозь землю, либо улетел на Луну, либо просто растворился в воздухе. Примчавшийся в Чаттанугу ван Маарен буквально из кожи вон лез, работая за десяток детективов сразу, но так ничего и не добился.

Элис Стоун вела себя как обычно, словно и не помнила того, что была беременной и рожала. Ее вновь перевезли в клинику Святого Марка, в общество пожилой соседки по палате, страдавшей параноидной манией, – и она продолжала свою странную жизнь, невидимой, но непреодолимой стеной отделенную от всего окружающего. Нет, она реагировала на внешние воздействия, она слушала радио и смотрела телевизор, она узнавала врачей и пациентов, – однако оставалась «вещью в себе» и, судя по всему, не отождествляла себя с какой-то определенной личностью. Собственное прошлое было закрыто для нее. И для ван Маарена тоже. Он довольно часто наведывался в Чаттанугу, пытался вызвать больную на беседу и ломал голову над ее высказываниями. Высказывания не были бредом или бессмыслицей, – но за них никак не удавалось ухватиться, найти тот кончик, потянув за который, можно распутать весь клубок…

Ван Маарен был уверен в том, что необъяснимое исчезновение младенца как-то связано с таким же необъяснимым появлением незнакомки в Стоунхендже…

Батлер перевел взгляд за спину старика и наткнулся на болезненно скривившееся лицо Доусона. Тот походил на человека, только что получившего чем-то тяжелым по голове.

– Кто она такая? – вновь спросил ван Маарен. – Поверьте, это не простое любопытство.

Батлер молчал, подбирая формулировку, и только сейчас обнаружил, что до сих пор держит в руке пакет. Вместительный пакет с фруктами для той, которая ни в каких фруктах и вообще больше ни в чем не нуждалась. Разве что в милости Господней, там, в запредельных пространствах.

– Я не могу ничего вам сказать, – произнес он. Отошел в сторону, нагнулся и поставил пакет на пол, прислонив к стене. – Извините.

– Вы не можете просто так уйти! – с мольбой воскликнул ван Маарен и стукнул тростью с такой неожиданной силой, словно собирался пробить дыру в линолеуме. – Это… Это нечестно!

– У меня есть определенные обязательства, – сказал Батлер. – Вы ведь знаете, что это такое?

– Разумеется, – сразу умерил свой пыл старик. – Куда мне обратиться за информацией?

Батлер поколебался, но все-таки ответил:

– В аэрокосмическое агентство.

– Я так и думал, – сказал ван Маарен и сокрушенно покачал головой. – У каждого ведомства свои тайны – вот что нам мешает. Мешало, мешает и будет мешать. Я давно об этом говорил, но все обещания – как вода в песок. Скажите мне только одно… даже нет, просто промолчите… то есть не отрицайте… Это связано с… перемещением во времени?

Последние слова он произнес почти шепотом. Блеклые глаза ван Маарена глядели на Батлера с надеждой и ожиданием.

«Все вопросы – к НАСА», – хотел ответить Батлер… но промолчал.

– Понятно, – так же тихо произнес Мафусаил с дорогой тростью, владевший во время оно такой информацией, за которую, не задумываясь, продал бы душу любой журналист. – И это перемещение привело к полному и необратимому расстройству психики…

– Извините, – твердо сказал Батлер. – Нам нужно идти.

– Да-да, конечно, – пробормотал ван Маарен и, опустив плечи и тяжело опираясь на трость, побрел прочь по коридору.

– Пойдемте, Пол.

Доусон покорно кивнул, но остался стоять на месте. Судя по его виду, он еще не пришел в себя.

– Пойдемте, – повторил Алекс и услышал за спиной женский голос:

– Вам придется задержаться.

Он обернулся и увидел чернокожую дежурную из вестибюля. Дежурная стояла поодаль, а за ее спиной возвышались двое санитаров очень и очень внушительной комплекции.

– Нельзя вот так взять и уйти, – почти дословно повторила ван Маарена медсестра, приближаясь чуть вперевалку. – После того, как… – Она кивнула на широко открытую дверь палаты. – Я, конечно, ничего такого не думаю… но вы зашли – и вот… Могут возникнуть вопросы…

Санитары шли следом за ней.

– О господи! – Батлер сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил мобильник.

– Я бы сейчас выпил, – потерянно сказал Доусон. – Я бы очень крепко выпил…

Дежурная и санитары остановились и смотрели на них с любопытством и настороженностью. Слов ван Маарена о перемещении во времени они слышать не могли, потому что находились довольно далеко, а бывший сотрудник спецслужб задавал вопрос тихо.

Удаляющийся стук его трости продолжал доноситься из-за поворота коридора.

– Мистер Лoy, – сказал Алекс в трубку. – Это Батлер. Я сейчас с компаньоном в Чаттануге. Тут нас подозревают чуть ли не в убийстве, так вы уж как-нибудь повлияйте.

– Что-что? – недоверчиво переспросил Стивен Лоу.

– Мы в клинике Святого Марка. Тут сейчас умерла одна женщина… – Батлер взглянул на ловившую каждое его слово троицу медицинских работников, повернулся к ним спиной и тихо добавил: – С Берега.

– С берега… – медленно повторил Лоу. – С какого берега?

– Красного Гора.

Батлеру показалось, что в трубке обрушилась лавина. Лавина тишины. А потом раздался неуверенный голос Лоу:

– Алекс… Не может… Алекс! Ни о чем ни слова! Сейчас… Святого Марка?

– Чаттануга, клиника Святого Марка.

– Сейчас, Алекс… Ничего никому не говорите! Никому! Но это же… Стоп! Сейчас я свяжусь с… Ждите, к вам приедут. Алекс… Вы уверены?

– Я видел собственными глазами, – ответил Батлер.

Если то, что увидели твои глаза, не вписывается в твои устоявшиеся представления, то надо менять не глаза, а представления. Именно такого принципа уже очень давно придерживался Алекс Батлер. Похоже, Лоу считал точно так же.