– Ну, за музыкантов! – тоном Михалыча из популярных когда-то кинофильмов провозгласил дед Тарасов, поднимая стакан с водкой.

Стакан у него был настоящий, граненый, чуть отливающий синевой. Рюмок и стопок дед не признавал и в гости ходил со своей, сталинских, наверное, еще времен посудиной.

Вячеслав Андреевич, кивнув Сереже, синхронно с дедом осушил малообъемную, не чета тарасовской, хрустальную стопочку и тут же налег на соленые грузди и квашеную капусту. Тетя Лена за компанию отпила чуть-чуть компота из большой расписной чашки, а Сережа удовольствовался прихваченной из города пепси-колой.

Тост деда Тарасова прозвучал в его честь. Сергей Мосейкин, семнадцатилетний студент музыкального училища, являлся в данный момент единственным представителем творческих профессий в деревушке Катьково, вековавшей не первый уже свой век в густых лесах Тверского края к северо-западу от столь же древнего города Торжка.

Сюда он приехал впервые. В Твери жила вместе с мужем его тетя, которая и встретила Сергея с распростертыми объятиями – своих детей у нее не было. А чтобы не изнывать от июльской жары в городе, они отправились в глубинку, в леса, где не перевелись пока ягоды и грибы. Этой весной умерла в деревне Катьково дальняя родственница Вячеслава Андреевича, мужа тети Лены, и оказалось, что, кроме него, претендентов на опустевшее деревенское жилье нет. Сам Вячеслав Андреевич преподавал отечественную историю в Тверском университете, бросать работу и переселяться в глухие леса не собирался, но и нежданно-негаданно доставшийся в наследство дом решил не продавать – ведь готовая же дача! Правда, далековато: электричкой от Твери до Торжка, потом еще два часа проходящим поездом до полустанка, да оттуда километров семь-восемь полем-лесом, полем-лесом… Но ведь не каждый же день совершать такие одиссеи – в отпуске можно и на неделю туда забраться, и на две.

До приезда Сережи Вячеслав Андреевич с женой побывали в Катьково несколько раз, в выходные. И вот теперь, загрузившись продуктами, выбрались всерьез и надолго. Сережа за свою жизнь и леса-то настоящего не видел, потому что вырос в степном городке, продуваемом пыльными ветрами. А тут, в тверских краях, леса были хоть куда! В таких лесах вполне еще могли обитать, хоронясь от железной поступи новых разнузданных хозяев планеты, соловьи-разбойники и кикиморы, анчутки и водяные, лешие, русалки и прочие представители уходящего безвозвратно прошлого…

Деревня Катьково оказалась длинным рядом двух с лишним десятков бревенчатых домов, с большими промежутками протянувшихся вдоль проселочной дороги. Дорога выходила из леса, и в лес же уходила, и напротив домов – окна многих из них были заколочены досками, – за покатой пустошью, поросшей высокой травой, тоже стоял лес. Огороды позади домов сползали к ручью. На другом его берегу буйствовало разнотравье и кусочками небес синели васильки, а дальше вновь стеной возвышались разлапистые ели вперемежку с березами и осинами. Тихое это было место, словно изъятое из времени или же перенесенное в третье тысячелетие от Рождества Христова из прадавних часов, – но символом новой эпохи круглилась над серой тесовой крышей одного из подновленных домов белая тарелка спутниковой антенны…

Постоянных жителей в деревне было не так уж и много. В основном, приезжал сюда на лето отдыхать, собирать грибочки да ягодки народ из Торжка, Твери и даже из далекого Санкт-Петербурга. Вот и сейчас, в июльскую предзакатную пору, стояли у палисадников запыленные иномарки, гоняли мяч на лужайке младшеклассники, сидели на крылечках люди, судя по одежде, явно нездешние, и доносился от ручья молодой смех, сопровождаемый трелями мобильных телефонов.

Несмотря на распахнутые настежь окна, в доме было душновато, – но не понесешь же на крыльцо стол с тарелками и прочей посудой. Это ведь не пикник, а ужин. Да еще и после электрички, проходящего поезда и долгой ходьбы с полными сумками по полям и лесам.

Вообще-то, ужинать намеревались втроем, на скорую руку, а потом завалиться спать, чтобы с утра пораньше отправиться за грибами, – но тут в гости заявился дед Тарасов. Несмотря на почтенный возраст, дед был зорок, как куперовский Соколиный Глаз, и сразу углядел вновь прибывших, с которыми можно пообщаться на правах коренного обитателя здешних мест, автохтона, так сказать. Тем более он вроде как сосед. Почерневшее от времени строение деда Тарасова стояло через два дома от нового владения Вячеслава Андреевича, но те два были не в счет, потому что давно пустовали.

Дед в этикете толк знал и в гости напросился не с пустыми руками – кроме граненого стакана-ветерана, принес кастрюльку квашеной капусты, покрытой дольками соленых огурчиков, и банку соленых же черных груздей. Вячеслав Андреевич выставил пол-литру – в Торжке был куплен десяток бутылок «Столичной». Не для пьянки, нет, а для уплаты за всякие хозяйственные услуги. Деньги в деревнях особого веса не имели, и основным средством расчета, с советских еще времен, а может, и вообще с царских, была бутылка.

Ужинали не спеша. Вячеславу Андреевичу приходилось иметь дело с дедом Тарасовым, и он знал, что если уж тот пришел – так всерьез и надолго. Дед ел мало, зато вовсю дымил «Примой», то и дело покашливая и потирая впалую грудь. Был он сухощав и редковолос, но вовсе не казался развалюхой, а смахивал на этакого удалого старичка-боровичка из советских фильмов-сказок. И одет он был не в какую-нибудь рухлядь, а во вполне приличную, хотя и выцветшую камуфляжную военную форму. Грузный, похожий на борца-тяжеловеса Вячеслав Андреевич оставался в «городских» рубашке и брюках, тоненькая тетя Лена переоделась в домашний халат, а Сережа был в футболке и джинсах – универсальной одежде не первого уже поколения молодежи любой, наверное, страны.

– Ты, Сярега, картоху-та с грибам наворачивай, а не просто так, – посоветовал дед Тарасов, откинувшись на старом венском стуле и попыхивая «Примой». – Грибы-та нашенские, сам собирал, сам готовил.

Сережа нанизал на вилку солидный скользкий кусок груздя, осторожно попробовал. Да-а, это было вкусно!

– А мы пойдем за грибами завтра, – сообщил Вячеслав Андреевич и вытер платком испарину с покатого, с глубокими залысинами лба. – Лена у нас тоже в этом деле дока.

– Ну, дока не дока, а десятка два вагонов за свои годы насобирала, – улыбнулась тетя Лена, аккуратно очищая от скорлупы сваренное вкрутую еще в Твери яйцо. – И с груздями дело имела. Хорошие у вас грузди, Василь Василич.

– Ну так! – дед Тарасов победно выпустил струю дыма в потолок, распахнул ворот камуфляжа. Водочка, она свое брала, распаривала душу и тело. – Места здеся богатые, хошь косой коси. За грибам – эт хорошо. Хошь туда можно, – он махнул рукой с сигаретой в окно за спиной Вячеслава Андреевича, – хошь туда, – рука мотнулась в сторону приоткрытой в сени двери. – Тока к Лихой горке не забирайтеся, я всех городских предупреждаю. Наши-та и так не ходють, калачом не заманишь.

– Почему? – спросил Сережа, оторвавшись от груздей, а Вячеслав Андреевич перестал хрустеть свежим огурцом.

Дед потер седую щетину на подбородке и многозначительно поднял палец.

– Нехорошее место. Не выдумал, от стариков слышал, а те – от других стариков. Древняя история. Плясни, Андреич, еще чуток, и я расскажу.

– Только пейте уже без меня, – предупредил Вячеслав Андреевич. – Душно… Я лучше пепси-колы племянниковой. Или, вон, компота.

– Канпота так канпота, – легко согласился катьковский старожил. – Ну, таперя, как грится, за всеопчее наше здоровьице!

Выпив и занюхав водку рукавом камуфляжа, дед приступил к рассказу. Тетя Лена возилась в сторонке с какими-то пакетами, что-то там пересыпала и перекладывала. Вячеслав Андреевич, устроившись вполоборота к столу, рассеянно смотрел в окно на наливающуюся темнотой кромку недалекого леса. А Сережа слушал с интересом.

Было это дело, говорил дед Тарасов слегка заплетающимся языком, во времена тверского князя Михаила Ярославича. («Ну, который теплоход таперя, по Волге ходит, «Михаил Ярославич», мученик святой», – пояснил дед.) Разбитый московскими войсками, он с остатками дружины укрылся здесь, в дальнем лесном уголке своих владений, намереваясь пробираться в Литву за помощью. Чтобы потом напасть на Москву и в пух и прах разнести спесивых москвичей. Дружина стояла в одной из местных деревень, из тех, что сгинули теперь с лица матушки-земли, готовилась к дальнейшему походу в литовские пределы. Опасаясь преследования московитов-московитян, князь пустил по окрестностям дозоры. И вот один такой дозор забрел на Лихую горку. Только тогда ее еще не называли «Лихой» – был это безымянный холм у слияния двух ручьев. «Точнее, это сейчас ручьи, – поправился дед Тарасов, – а тогда были целые речки, навроде Осуги, Поведи, а то и Тверцы». Там, на том холме, когда-то располагалось древнее, времен волхвов, языческое святилище («Капище», – вставил Вячеслав Андреевич, все внимательнее вслушиваясь в размытую речь нового Бояна), а потом, при новой вере христианской, идолов скинули, святилище развалили. Одним словом, все как при революции или перестройке, будь они неладны, вместе с лысым Ильичом и лысым меченым Мишкой.

– Правильно, – сказала тетя Лена от своих пакетов. – Наш силикатный чуть ли не три года простаивал, люди ни черта не получали.

– Так вот, – покивав согласно, продолжал дед Тарасов, – взошли они на горку, чтобы осмотреться – трое их было али четверо… И пропали.

– Что значит пропали? – недоверчиво осведомился Вячеслав Андреевич. – Исчезли? Сквозь землю провалились?

– Да так вот и пропали. Провалились ли, исчезли… – Дед пожал узкими плечами. – Не знаю. То есть не все пропали, один остался, который на горку не ходил. Прибежал к князю, так и так, грит, бяда. Ну, снарядили туда отряд, все там облазили, нашли пустошь подземную…

– Ага, – кивнул Вячеслав Андреевич. – Нашли-таки.

– Так пустошь же, – стараясь твердо выговаривать слова, со значением сказал дед. – Пус-тошь. Пустое, значить, место. Навроде подземной пирамиды. Так никого и не отыскали. Оттого и горка – Лихая. Лихо, то есть – бяда. Уничтожили идолов – вот они и отомстили.

Дед покрутил в руке пустой стакан, дунул в него, выразительно взглянул на Вячеслава Андреевича. Тот, сделав вид, что не понял намека, отхлебнул компота. Поставил чашку и заговорил, адресуясь не к деду, а к давно уже переставшему жевать Сереже:

– Есть у нас на факультете такой курс для студентов – «История Верхневолжья». И читаю я его чуть ли не со времен этого самого князя Михаила Ярославича. А был он, кстати, не только князем тверским, но и великим князем владимирским. И, между прочим, племянником Александра Невского. Напутано тут немало у ваших стариков, Василий Васильевич, – перевел он взгляд на деда. – Не Москва била Михаила Ярославича, а сам он наголову разбил москвичей с татарами в битве при Бортенево. И владения тут были вовсе не тверские. Что такое Торжок? Новый Торг, новгородское поселение. Это уже потом он Торжком стал. Новгородские это были земли, а не тверские, Василий Васильевич. Хотя Тверь и давала ему прикурить, и не раз. Тот же Михаил Ярославич, победив новгородцев, вообще приказал срыть новоторжские укрепления, а позднее другой князь тверской, он же великий князь владимирский, Михаил Александрович, поджег посад, и город полностью выгорел. И не бежал Михаил Ярославич ни в какую Литву, а убили его в Золотой Орде из-за происков московского князя Юрия Даниловича. Тот хотел с помощью хана Узбека сместить Михаила Ярославича с общерусского княжения и самому получить ярлык на Владимир. А потом сын Михаила Ярославича Дмитрий Грозные Очи встретился в ханской ставке с Юрием Московским и отомстил ему за гибель отца: убил Дмитрий Тверской Юрия, и казнили его по приказу хана за этот самосуд. Вот так-то вот, Василий Васильевич.

Дед Тарасов кивал, сосал потухший окурок и с тоской смотрел на свое порожнее граненое изделие. Сережа, не выдержав, пододвинул ему бутылку с пепси-колой, но дед так отчаянно замотал головой, словно ему предлагали отраву.

– И было это все в четырнадцатом веке, – увлекаясь, продолжал Вячеслав Андреевич. Он, вероятно, вообразил, что сейчас читает свой курс, и перед ним его студенты. – А в Литву бежал последний великий князь тверской Михаил Борисович, а не Михаил Ярославич, уже в пятнадцатом веке. Решил, что лучше бежать, чем отказываться от княжения. Князь московский Иван Третий отбирал чужие княжения, одно за другим, дотянул свои руки и до Твери. В тысяча четыреста восемьдесят пятом. Вот тогда-то Тверь была взята, а Михаил Борисович окончил жизнь в изгнании, в Литве, и независимому великому княжеству Тверскому конец пришел… А вот Тверское-то княжество и помянуть не грех.

Вячеслав Андреевич, не обращая внимания на укоризненный взгляд жены, потянулся к бутылке «Столичной». Налил встрепенувшемуся деду Тарасову, плеснул чуть-чуть в свою игрушечную, по сравнению с дедовым стаканом, стопочку.

– Помянуть – эт дело хорошее, – заявил оживший дед Тарасов, часто мигая выцветшими, глубоко посаженными глазами. – Всех воинов земли русской… Да, маненько перепутаница вышла: не Ярославич, а Борисыч… – Дед распрямился и пристукнул кулаком по столу. – Но все-таки Михаил же!

– Вы закусывайте, Василь Василич, – подала голос тетя Лена.

Но дед только отмахнулся и, осушив свою рабочую емкость, вновь полез в карман за сигаретами.

– Михаил-то Михаил, да не тот, – сказал Вячеслав Андреевич. – В общем, напутали старики много. Этакий «испорченный телефон» получился. А вот насчет капища, насчет идолов – очень может быть.

– Отомстили идолы, отомстили, – убежденно повторил дед Тарасов.

– Отомстили или нет – не знаю, – развел руками историк. – Владимир Великий в свое время поставил в Киеве «великолепную шестерку»: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь, а через несколько лет всех их скинул. И ничего – правил себе еще чуть ли не три десятка лет…

– А так бы пять десятков правил, – заметил дед Тарасов.

– Возможно, – кивнул Вячеслав Андреевич. – Так вот, насчет капища на холме… Там, конечно, хорошо было бы покопаться. Может, еще один Стоунхендж обнаружится, как у Старой Рязани.

Сережа недоуменно посмотрел на него.

– Дядь Слав, так ведь Стоунхендж в Англии.

– Не только. – Вячеслав Андреевич раскраснелся, лоб его лоснился от пота. – В наших краях свои Стоунхенджи. Земля наша, племяш, буквально напичкана историей, тут чуть ли не в любом месте копни – и обязательно на что-нибудь древнее наткнешься. По истории ходим! Возьмем тот же тверской кремль – да там еще копать и копать…

– Слава, может, отдыхать уже будем, а? – недружелюбным голосом предложила тетя Лена. – Вон, Сережа дремлет уже…

– Ничего подобного, – возразил Сергей. – Вовсе я не дремлю, теть Лен.

По молодости своей и неопытности он не понял, что эти слова – лишь тактический ход, направленный против деда Тарасова. Тот опять уже дул в опустевший стакан и, судя по всему, не собирался уходить до тех пор, пока в бутылке остается хоть капля «огненной воды».

Вячеслав Андреевич тоже не желал слезать со своего любимого конька.

– Да успеем еще наспаться, Лен! – Он наполнил молниеносно подставленный стакан деда Тарасова (откуда у того и прыть взялась?!), не обидел и свой «наперсток». Чокнулся с дедом, одним глотком разобрался со своей порцией – уже без тостов. И, тряся левой рукой рубашку на груди, чтобы хоть немного охладиться, продолжил чуть ли не скороговоркой: – Памятник на памятнике, понимаете? На десятки метров вглубь, где только ни воткни лопату. И на Лихой вашей горке, повторяю, интересно было бы покопаться. Может, там не то что Стоунхендж – вторая Троя стоит-дожидается. Но средства! Где средства-то взять, милые вы мои? У нас студентов для раскопок не хватает, у нас Тверь практически нетронутая… Э-эх! – Историк, скособочившись, посмотрел в окно, словно силясь разглядеть там желанные средства на раскопки. Потом повернулся к столу и заговорил уже потише и не так быстро: – Вот вы сказали, там пустошь подземная, пирамида…

– Пирамида, – эхом отозвался несгибаемый дед Тарасов. – Как в Египте. Это не я сказал, я тока пересказываю…

– Ну да, «преданья старины глубокой». И ведь вполне возможно, что так оно и есть! О разных подземных пирамидах сейчас сообщают немало. Лихая горка может стоять в этом ряду. И если копнуть – отыщутся и дружинники пропавшие… то, что от них осталось… и много чего еще… Но средства! Но люди!.. – Вячеслав Андреевич горестно взмахнул руками.

– Копнуть… Как ты там копнешь? – возразил дед Тарасов и вытер рукавом заслезившиеся от сигаретного дыма глаза. – Чижолое там место, проклятое. И я это чувствую, и другие наши тоже… Там долго не проторчишь – сердце начинает разрываться, и будто душит кто. Одно слово – проклятое. Идолами проклятое… Когда-то, я еще пацаненком был, Ванька Демин сутки там по пьяни провалялся. Так еле откачали потом Ваньку-та.

Дед теперь уже сам, без приглашения, схватил бутылку, булькнул себе в стакан на два пальца и торопливо выпил, словно боясь, что отнимут. Тетя Лена, разбиравшая сумки, этого не заметила. А Вячеслав Андреевич хоть и заметил, но только усмехнулся: пусть пьет человек, если хочется, ему же завтра на работу не идти. Лишь бы не заснул за столом да со стула не свалился.

– Геопатогенная зона? – предположил Сережа. Он иногда смотрел по телевизору всякие познавательные передачи.

Вячеслав Андреевич задумчиво покосился на него:

– Вряд ли. Наверное, просто перебрал Ванька Демин самогонки. Или и вовсе отравился. И капища, и храмы сооружали в узлах энергетических решеток, в наиболее благоприятных местах. Кто же будет возводить храм в геопатогенной зоне?… Хотя… – Он потер подбородок. – За сотни лет что-то могло сдвинуться, разбалансироваться…

– Да идолы же, сосед, идолы! – покачнувшись на стуле, громогласно заявил дед Тарасов. – Я хоть и верую в Господа нашего Иисуса Христа, но и в нечистую силу тоже. Не тока сатана есть на свете, Андреич, – не к ночи помянут будет, – но и другая всякая-разная нечисть. Ты вот стариков послушай, они тебе такого наговорят!

– Да уж, – согласился историк, сжимая в руке промокший от пота платок. – Наговорить могут, это точно.

– Много всяких чудес, мно-ого… – протянул дед Тарасов и наконец-то отставил свой стакан, чуть не опрокинув при этом солонку. – Вот, со мной… Навроде – мелочь, пустяковина, а как ты ее объяснишь?

Тетя Лена вернулась к столу и явно собиралась сказать что-то нелестное, но муж едва заметно покачал головой: не мешай, мол, старику, пусть болтает.

– Когда я свою-то схоронил… – Дед Тарасов шмыгнул носом. – Ну, поминки, напился, знамо дело… А ночью проснулся, будто кто со всей силы в поддых зафигачил. Лермонтов, грит, с-страница сто двенадцать, две верхние строчки…

– Кто говорит-то? – поинтересовался Вячеслав Андреевич.

– А не зна-аю, кто, – пьяно развел руками дед Тарасов. – Я ентого Лермонтова и не ч-читал никогда. А книжка еще дочкина, старая… Схватил, открываю… Щас, щас, вспомню… – Он поднял руку, сглотнул и зажмурился, пытаясь, вероятно, выудить из памяти образ этой сто двенадцатой страницы. – О! «Грехи твои… и самые злодейства… простит тебе Всевышний»… – Глаза деда уже вновь были открыты и тускло блестели. – Эт, значить, она меня с того с-света прощала… Через Лермонтова… И тут обратно меня словно ударило! Я за карандаш, записал на газете… то, что в голову шибануло, – и вырубился. А утром беру газету-та, читаю свои каракули… – Дед, подобно профессиональному актеру, сделал паузу, обвел всех мутноватым, как застоявшаяся вода, взглядом. Воздел палец к потолку и, по контрасту со своим предыдущим расслабленным невнятным говором, почти отчеканил, старательно отделяя слова друг от друга: – Мы – пребываем – в состоянье – Тьмы! – Последнее слово он почти прокричал – и обмяк на стуле, как проколотый шарик.

– Это тоже Лермонтов? – осторожно спросил Сережа.

– А хрен его знает… – невнятно ответил дед Тарасов и шумно вздохнул. – Наверно, она, покойница… Маняша… Надо помянуть…

Он слепо потянулся за водкой, вновь чуть не упав со стула, но тетя Лена его опередила. Взяв бутылку, она крепко-накрепко завинтила пробку и поднесла русский народный напиток расслабившемуся катьковскому автохтону.

– Вот, держите. Дома у себя помянете.

– Ну… спасибо, с-соседка… благодарствуйте… – забормотал дед Тарасов, принимая драгоценную емкость и пряча за пазуху, под камуфляж. – И то верно, дома… Дома помяну…

Вячеслав Андреевич приподнялся.

– Вас проводить, Василий Васильевич?

– Так я ж н-не девка, штоб меня провожать. – Дед выкатил грудь колесом. – Сам доползу, впервой, што ли… Я ж не бусурман какой, я ж русский ч-человек, и звучу гордо!

– Понимаешь, Макс, иногда у меня такая заморочка бывает: мне кажется, вот я играю на пианино, и из музыки возникают… ну… – Сережа замялся, подбирая определение. – Словно какие-то существа. Я их глазами не вижу, но чувствую.

– Все вы, музыканты, с заморочками, – заявил долговязый сутуловатый Макс. Он, оскальзываясь, шел по тропинке впереди Сережи. – Оззи летучих мышей жрал, чуть ли не каждый рокер гитары на концертах разбивает, в толпу прыгает… Заморочливый вы народ… у, блин! – Это он опять поскользнулся на тропе, которая взбиралась к вершине поросшего соснами холма.

Утро было теплое, но пасмурное. Солнце наотрез отказывалось появляться из-за обложивших все небо ватных, с серыми животами, полуоблаков-полутуч, готовых в любой момент пролиться дождем. Вчерашняя вечерняя духота обернулась-таки ночным небесным водопадом, и поход за грибами решено было отложить до лучших времен. Невелико удовольствие бродить по насквозь промокшему лесу. Хоть не докучают комары да мухи со слепнями, зато за шиворот нальется немало воды с ветвей. Тетя Лена намеревалась хлопотать по хозяйству, Вячеслав Андреевич, мучимый послезастольной изжогой, решил разобраться с сельхозинвентарем. А Сергею, который рвался в лес, нашли напарника – закончившего девять классов тверича Максима. Он уже не первый год приезжал в Катьково к тетке. Сережу обрядили в просторную брезентовую куртку, кроссовки заменили на высокие резиновые сапоги – и отпустили вместе с Максом. Тот был почти что местный и здешний лес знал хорошо. Правда, в грибах он не очень разбирался, но перед ними и цели такой не ставилось. Хотя тетя Лена и дала Сергею на всякий случай плетеную корзинку, из тех, что зовутся лукошками. Побродить, воздухом лесным подышать, черникой да земляникой полакомиться и вернуться к обеду – вот и вся задача.

Не успели они еще и на сотню метров отойти от деревни по размытой дождем дороге, как Сергей, конечно же, попросил Макса показать Лихую горку. После рассказов деда Тарасова и лекций дяди Славы ему очень хотелось взглянуть на это таинственное место…

Макс историю Лихой горки не знал. Выслушав Сергея, он усмехнулся и небрежно махнул рукой:

– А! Гониво дед гонит, сто пудов! Это он боится, что пожар устроят.

– Кто устроит?

– Ну, приезжие. Вроде нас с тобой. Они там костры жгут.

Вот оно что! Сергей был разочарован. Неужели хитрый дед Тарасов действительно выдумал всю эту историю о древнем святилище и пропавших княжеских воинах?…

Они выбрались наконец на вершину холма. Синяя ветровка Макса с наспинным портретом Че Гевары была мокрой, в торчащих ежиком волосах застряли сосновые иголки. Сергей еле передвигал ноги, потому что к подошвам сапог прилипло по пуду мокрой земли.

Макс остановился и показал вперед:

– Вон там твоя горка. Сейчас вниз, а метров через триста вверх, прямо туда.

…Лихая горка поначалу не произвела на Сергея впечатления. На плоской вершине теснились кучками какие-то кусты, окружая одинокие кривые сосны. Отсюда открывался вид на дремучее лесное царство, зелеными волнами уходящее к горизонту. Горку омывали два ручья с серой водой. Уголок, казалось, был дикий, нехоженый… но только на первый взгляд. Тут и там среди мокрой травы виднелись черные проплешины кострищ, валялась под сосной поблекшая бело-синяя пустая пачка от сигарет «Бонд» и торчала из зеленых игл нанизанная на ветку пустая же пластиковая бутылка. Место старых идолов заняли новые…

Макс присел на полуобгоревший сломанный сук, лежащий на земле, принялся отчищать сапоги пучком травы. А Сергей прошелся по склону до обрыва над ручьем. Постоял там, потом повернулся и еще раз обвел взглядом чуть вогнутую к центру поверхность Лихой горки.

И внезапно ощутил, каким-то неведомым чувством ощутил, что там, под толщей земли, – пустота. Полость, уходящая в глубину, гораздо ниже уровня ручьев.

Словно на мгновение открылось окошко – и вновь закрылось…