Круглое отверстие в боку Марсианского Сфинкса появилось именно в том месте, где и должно было появиться.

Каталински освободился от своего груза, прислонил рюкзак к стене и заглянул в темноту. Неширокий желоб наклонно уходил вниз, и веял оттуда сухой теплый ветерок. Находившиеся в Сфинксе были готовы принять машину, доступ к которой преградили им Чужие. Чужие исходили из собственных представлений о целесообразности тех или иных действий. Чужие не видели никакой трагедии в надвигающейся катастрофе планетарного масштаба. Кто будет беспокоиться о плевелах, если на смену им должны прийти зерна?

Но плевелам вовсе не хотелось погибать. И не считали они себя плевелами, и не были ими…

Инженер все больше ощущал свою общность с Другими – с теми, кто заселил и обустроил этот мир, будучи здесь хозяевами, а не случайными прохожими. С теми, кто намеревался уберечь этот мир от беды.

До Сфинкса он добрался беспрепятственно, хотя и не без усилий, – висевшая за плечами машина, казалось, становилась все тяжелее и тяжелее с каждым шагом. Но он не остановился, не упал, а, стиснув зубы, продолжал приближаться к Сфинксу – и все-таки дошел. Чужие не могли помешать ему – он был закрыт для Чужих.

Прежде чем переправить машину тем, кому она была сейчас очень нужна, Каталински сделал то, что задумал сделать, еще когда брел по освещенной солнцем золотой равнине. Равнина раскинулась вокруг величественного сооружения – наследия Давних, умевших творить из Пустоты… Давние сотворили и эту машину, что, прикинувшись студенческим рюкзачком, приткнулась у стены.

Сосредоточившись, астронавт создал в сознании отчетливый образ – и взял в руки нечто похожее на обрезок трубы. Ослепительный тонкий луч метнулся из трубы, прожигая белую облицовку, проплавляя глубокие узкие бороздки в каменном боку Сфинкса. Инженер выводил лучом буквы – одну… другую… третью…

Сделав дело, он перечитал написанное – точнее, выжженное, и отправил трубу в канал, ведущий вглубь Сфинкса. Потом отступил на несколько шагов и вновь посмотрел на творение рук своих… вернее, машины Давних.

Он не стал выдумывать ничего экстравагантного. Он и в мыслях не держал оставить на этих камнях нечто подобное тексту скрижалей, врученных Моисею на горе Синай. Он написал всего лишь: «Леопольд Каталински». И все. Пусть поломают голову те, кто явится сюда через тысячи лет.

Он не просто вырезал в камне свое имя – он оставил здесь свое имя. Он больше не был Леопольдом Каталински. Здесь его нарекут другим именем…

…Он неспешно шел к далекому берегу, спокойный и умиротворенный. У него было легко на душе, и безмятежное солнце светило с безмятежных небес, которые отныне становились и его небесами. Он знал, что никогда не сможет вернуться назад, – то есть вперед, в свое время, – и никогда больше на бывать ему на Земле. Но ничуть не жалел об этом. Прошлая жизнь закончилась, она была только преддверием, трамплином, разгонным бустером, обеспечившим переход от серых низин на орбиту иного, подлинного бытия. Он чувствовал себя готовым к этому новому бытию, к слиянию с новым миром, и был непоколебимо уверен в том, что этот мир вскоре проявится полностью, окончательно, и он увидит Живущих и присоединится к ним…

«Все вместе, – думал он, – мы изгоним Чужих, и я буду жить здесь совершенно счастливым, потому что отныне это – мой мир… Наверное, я потомок марсиан – и теперь вернулся к своим…»

Он шел мимо деревьев и благоухающих цветов, чувствуя спиной, как проступают позади него, кристаллизуются прямо из теплого прозрачного воздуха ажурные строения прекрасного города, которому Давние дали имя Гор-Пта, – и теперь он знал, что значит это имя. Золотое покрытие под ногами сменилось бледной зеленью травы, и впереди, у далекого еще от него океана, ждал прикосновения его ступней мелкий мягкий песок. А еще дальше над волнами кружили, меняясь местами, ослепительные Пути, ведущие за небеса…

Он легко шагал, дыша полной грудью, и ветер ласкал его обнаженную кожу, которая уже постепенно меняла цвет. Он представлял, как в глубинах Древнего Лика заработал, превратившись в прозрачную сферу, принесенный им Источник Силы – и разрастается, во все стороны разрастается над равниной невидимый прочный щит… Пройдет время – и щит закроет всю планету, сделается ее оболочкой, способной противостоять опасности извне. А потом, предотвратив планетарный катаклизм, ичезнет…

Он не оборачивался, он смотрел только вперед, потому что знал: у него будет сколько угодно времени для того, чтобы налюбоваться всеми красотами, которые становились теперь доступными его органам чувств. Как прежним, так и тем, что только-только начали зарождаться, дабы позволить ему во всей полноте воспринимать мироздание.

Он знал, что его ждут на берегу, и именно там предстоит ему полностью изменить свою прежнюю сущность.

«Прощай, Лео», – легко подумал он, и уже не мог да и не хотел вспомнить, что значит «Лео»…

…Но когда в спокойном небе вдруг вспыхнули десятки новых солнц, устремляясь вниз и все больше разгораясь, он, упав в траву, вмиг обратившуюся пеплом, вспомнил другое, что проявилось вдруг в его голове непонятно откуда:

«Бушевали в небе яростные огни, огни гнева твоего, о Лучезарный… и огненные камни сыпались вниз… и горело все вокруг… и в пар превращались воды… и глубокие провалы возникали на месте лесов… и сотрясалась земля, и раздвигалась… и падали в бездну строения… Ярче лика твоего полыхали те безжалостные карающие огни… и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный… И великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…»

«Нет, не весь мир, – успел подумать он, прежде чем превратиться в пепел. – Не весь…»