Флоренс не испытала каких-то особых эмоций, когда разглядела в слабом свете, исходящем от стен зала, кто именно приближается к ней. Чувства ее можно было бы сравнить с безнадежно увядшими цветами, которые – поливай не поливай – уже не вернуть к жизни. А вот Алекс Батлер последние несколько метров не то что пробежал – пролетел и стиснул Флоренс в объятиях с такой силой, с какой еще никогда никого не обнимал.

– Господи, Фло!.. Господи!.. – срывающимся голосом приговаривал он, прижимая безучастную Флоренс к груди. – Живая…

– Пусти, мне больно.

Она попыталась оттолкнуть ареолога, и тот наконец разжал руки. Отступил на шаг и оглядел ее с головы до ног, будто все еще не веря, что это не мираж, не призрак, а самая настоящая Флоренс Рок. Ложбину с хрустальным черепом за ее спиной Батлер не замечал. Он ничего сейчас не видел, кроме невысокой женщины со слегка отрешенным лицом и потускневшими, словно подернутыми патиной, глазами.

– Я теперь тебя ни на шаг не отпущу, – заявил ареолог, не сводя с нее взгляда. – Свен остался в пирамиде, мы с тобой угодили в какую-то чертовщину, в кисель… Я уже думал: «Все, конец!» А очухался в какой-то норе, голова тяжелая, как с похмелья… Бродил, сам с собой разговаривал… Свена искал, да где там… Тут такие лабиринты… И вдруг – как в кино: ступеньки, коридорчик… и наконец-то просторный зал, а то я уже начал побаиваться приступа клаустрофобии. И посреди зала – ты… Как ты здесь очутилась, Фло? Где ты ударилась? У тебя ссадина на лбу…

– Не знаю, – не сразу ответила Флоренс, глядя мимо ареолога. – Не помню. Я, наверное, всю жизнь здесь была, с самого рождения. И вся моя жизнь мне просто чудилась.

Она не собиралась рассказывать Батлеру ни о Леопольде Каталински, ни о своем походе в лагерь, ни о том, что модуль уже покинул Марс. Зачем? Зачем кому-то еще знать о вещах, которые неинтересны теперь и ей самой?

– Да брось ты! – махнул рукой Батлер, но получилось это у него как-то неубедительно.

Он вдруг вспомнил, что в том белом помещении с бассейном нанотехнолог была без фонаря. А теперь фонарь висел у нее на груди.

– Ты нашла свой фонарь, Фло?

– Почему ты называешь меня Фло? – вопросом на вопрос ответила она, по-прежнему рассеянно и равнодушно созерцая пространство за плечом ареолога. – Я не Фло. Я не знаю, как меня зовут, и зовут ли как-нибудь вообще. Можешь называть меня, например, Юлалум. «Вот могила твоей Юлалум…» – Флоренс театрально повела рукой.

– Ничего, это пройдет, – после некоторой заминки бодро заверил ее Алекс, стараясь сохранить прежнее выражение лица. – Ты угодила в какую-то переделку, это синдром. Хоть я и не психолог, но точно тебе говорю: это синдром. Синдром Сфинкса. У тебя сработала психологическая защита, только и всего. Механизм замещения. Все развеется, Фло, это всего лишь вопрос времени. – Он тронул ее за рукав. – Пойдем, присядем вон там, у стеночки. Посидим, поговорим. Не знаю, как ты, а я здесь уже все ноги истоптал. Пойдем. Может, и Свен сейчас нам на голову свалится.

Он направился к слабо светящейся стене, так и не обратив внимания на закатившееся в ложбинку хрустальное творение неведомых мастеров, и все говорил, говорил и говорил, буквально из кожи вон лез, чтобы показать: все нормально, все в порядке, никаких проблем нет и мир прекрасен. Флоренс последовала за ним с таким же безразличием, с каким тень сопровождает своего хозяина. Слова ареолога сливались в ее голове в невнятный гул, подобный гулу далекой автомагистрали, и не имели никакого значения.

«Слова, слова, слова…» – подумала она и едва заметно улыбнулась.

Притворившаяся Вселенной пустота незаметно свернулась в совсем небольшой кокон, и находиться в этом коконе было не то чтобы приятно, но – удобно…

– Между прочим, заметила? Эхо тут совсем не откликается, – прорвались сквозь кокон слова ареолега, который уже устроился на полу у стены. – Садись.

Он похлопал ладонью рядом с собой, и Флоренс покорно села, чуть поморщившись от боли, и прислонилась к стене.

– А вообще здесь жутко интересно, это какая-то постоянно меняющаяся система, именно система! И она функционирует, она реагирует на наше присутствие. Мы со Свеном тут такого навидались…

Батлер говорил без умолку, изливал словесные потоки… Что-то о египетских мумиях… о пирамидах… об открывшихся переходах откуда-то куда-то…

Флоренс почти не слушала его, не воспринимала смысл произносимых слов. Она свернулась клубком в своем невидимом коконе и чувствовала, как медленно превращается в дым. Но ареолог не дал ей превратиться до конца.

– Фло, не отключайся, слушай меня! – Он потряс ее за руку. – Отключаться нельзя, можешь не вернуться. Напрягись, Фло, сосредоточься, слушай меня! Через силу слушай! Поможет, я знаю – меня когда-то так вытаскивали, когда молодым и глупым был… Сосредоточься, слушай, я тебе еще много чего нарассказываю. Вот увидишь, поможет. Хорошо?

– Хорошо, – впервые взглянув ему в глаза, согласилась она, и у Батлера мурашки поползли по спине от этого странного взгляда непохожей на саму себя Флоренс Рок. – Ты расскажешь, а потом я уйду, ладно?

– Куда уйдешь? – растерянно спросил Батлер.

Флоренс, не отвечая, поежилась и спрятала руки в карманы комбинезона, словно ей вдруг стало холодно.

«Плохо дело, – подумал ареолог, озабоченно глядя на нее. – Тормошить ее надо, тормошить!»

– Ладно, – кивнул он. – Там видно будет. Я тут порылся в памяти, благо времени хватало. Очень любопытные совпадения! Вот послушай. Когда начали раскопки Большой пирамиды в Толлане, столице тольтеков – это в Мексике, – то нашли несколько золотых предметов. А потом рабочие – местные индейцы – отказались копать дальше. Они говорили, что пирамида стоит на поле из золота. А холм с пирамидой с незапамятных времен назывался у них Эль Тесоро, то есть «Сокровище». Поле из золота, понимаешь? И здесь у нас тоже – поле из золота. Интересно, да? Что это – отзвуки марсиан? Они, вероятно, не только в Вавилоне и Египте побывали. Смотри: четыре статуи воинов в Толлане стояли на вершине пирамиды Кетцалькоатля и держали крышу Небесного Балдахина. А в египетской мифологии небо держали с четырех сторон света четверо сыновей Гора – Гора, Фло! У индейцев – Пернатый Змей, а у египтян – Крылатый Змей, он помогал умершим фараонам переноситься в царство бессмертных богов…

– Я боюсь змей, – не поворачивая головы, вдруг сказала Флоренс блеклым голосом.

– Что? – не сразу понял Батлер.

– Они шуршат по песку… и песок шуршит… снаружи темно… и ветер… И никого нет… Жутко, как в детстве… Моя мама в детстве увидела женщину в сером плаще… Та на нее смотрела… Если я капризничала, мама говорила: «Отдам тебя серой женщине»…

Ареолог осторожно взглянул на нее, съежившуюся, уставившуюся в пол, – и у него заныло в груди.

«Сломалась, – подумал он. – Боится, что никогда не выберется отсюда. И что-то там с ней случилось. Эта ссадина…»

Он представил ту, другую Флоренс, явившуюся ему в недрах Сфинкса, босоногую, в темно-красном длинном одеянии.

«А ты сам веришь, что выберешься? – спросил он себя и тут же мысленно соорудил непробиваемую стену. – Стоп! Не думай об этом…»

Батлер отвел глаза от Флоренс и вдохнул:

– Эх, соорудить бы целую космическую флотилию и послать сюда. С сотней ученых из разных стран. Прочесать все вдоль и поперек и сверху донизу, в каждый уголок заглянуть. Тут, я думаю, такое можно найти… Не секретную миссию, а открытую экспедицию, под эгидой ООН. Не в кладезь с золотом, а в кладезь знаний…

– В кладезь бездны, – безжизненно сказала Флоренс. – Из которого идет дым и лезет саранча.

– Может, и так, – тут же согласился ареолог. – Может, тут такие сюрпризы, что Иоанну и не снились. Но если не наобум, не напролом… Аккуратненько, потихонечку, шаг за шагом… Сто раз подумать, прежде чем делать. И почему обязательно нужно предполагать именно плохое? А если не дым – а фимиам из глубин, не саранча – а прекрасные фениксы? Правда, кое-кто связывает Марс со зверем Апокалипсиса…

– Марс – зверь… Сфинкс – сердце зверя, – глядя в пол, размеренно, с расстановкой произнесла Флоренс. – Кто обитает в глубине этого сердца?

Батлер вновь, уже в который раз, вспомнил те слова, что услышал в белом кафельном зале от женщины с маской в руке. От женщины, очень похожей на Флоренс, слепка с Флоренс, посулившей ему смерть от огня… «Здесь, внизу, подземный город, в нем никого нет… Многие ушли, кое-кто остался… но не там… Они стали не такими, как раньше…»

– Послушай, Фло, – осторожно начал он, глядя на ее лицо. Оно было подобно неживым лицам статуй, покоившихся на морском дне. – А тебе тут ничего не грезилось про подземный город? Ну, что где-то под Сфинксом находится город?…

Флоренс промолчала, словно не услышала его.

Батлер подождал немного и заявил:

– Ей-богу, я готов тут проторчать хоть и десять лет, только бы увидеть побольше. И понять.

«В конце концов, что я теряю? – вдруг подумал он. – Кто меня ждет? Что меня ждет? Хочу ли я отсюда выйти? И зачем мне отсюда выходить?…»

Ему было тридцать семь, пятнадцатилетняя дочь никогда не навещала его, и не звонила бывшая жена. И он говорил себе, что прекрасно обходится без этих визитов и звонков, он свободен и может выбирать любое направление движения – хоть по спирали, хоть зигзагом, хоть по наклонной… Или не выбирать никакого.

– Это твой путь, – сказала Флоренс и, вынув левую руку из кармана, зачем-то медленно провела ладонью перед своим лицом. – Твой… У меня – другой… Не нужны мне подземные города, меня Мэгги ждет… Мэгги…

Батлер молча покивал. А нанотехнолог вновь заговорила, теперь уже быстро, почти без остановок, как спортивный комментатор:

– Когда мне было лет шесть, ко мне одна девочка приходила играть, со своей куклой Барби. Моя Барби была светлой королевой и жила в светлом дворце – в аквариуме, он без воды стоял, в моей комнате, большой, круглый, настоящий дворец… А Барби этой девочки, Джулии, была темной королевой и жила во дворце-вазе, черная ваза, из толстого стекла, знаешь, такая, как обрубок ствола со спиленными ветками, только кусочки торчат во все стороны… И откуда она у нас взялась? Такие памятники раньше на могилах водружали – обрубок дерева, плачущий ангел. Странная какая-то ваза, нехорошая, мама и цветы туда никогда не ставила, но и не выбрасывала ее почему-то, что-то, связанное с отцом, только не помню, что именно… – Флоренс перевела дух и продолжала уже медленнее и все тише: – Так она у меня и стояла на полке… Я в нее обертки разные складывала, карточки… А Джулия сделала из нее башню для своей темной королевы… Увидишь там, – Флоренс слабым движением головы указала на пол, – такую черную башню – не подходи… Добра не будет… Заберет тебя темная королева…

Батлер все больше проникался уверенностью в том, что дела у нанотехнолога совсем плохи. Тут явно виделись следы какого-то недавнего шока. И восстановится ли перекошенная психика Флоренс, оправится ли до конца от этого шока, мог определить только специалист.

– Она ведь меня предупреждала, что не нужно сюда лететь, – внезапно добавила Флоренс. – А я, дурочка, не поняла…

Нанотехнолог замолчала и, медленно покачиваясь, уставилась в пол широко открытыми, потерявшими весь свой блеск глазами.

– Кто предупреждал, Фло? – очень мягко спросил Батлер. – Эта девочка, Джулия?

Флоренс молчала и медленно перебирала пальцами ворот комбинезона. Тишина в огромном пустом зале была такой плотной, что давила на уши, ею можно было просто захлебнуться. Или и не тишина это вовсе была, а спрессованное время?… Алекс застыл в неудобной позе и почему-то не мог заставить себя пошевелиться. Ему казалось, что тишина вот-вот взорвется, разлетится во все стороны брызгами и осколками, изрешетит его сознание, заполнит его и останется там – навсегда. И не будет больше в его жизни ничего, кроме этой недоброй тишины.

– Клиника Святого Марка, – сказала Флоренс, не переставая покачиваться и теребить воротник. – Я туда ездила с Пен, с соседкой… Она просила подвезти, у нее там мать… А потом я – на базу… Там, в клинике, женщина… Пожилая… Она не ходит, ее возят… Серая кофта… Если вернешься – съезди туда, найди ее… Скажи ей, что я не поняла… не послушалась… сунулась в небо… Найдешь? Клиника Святого Марка… Она знала, чем все это закончится… Она вообще что-то знает обо мне… и мне иногда кажется, что я ее тоже знаю… Найдешь?

– Мы вместе найдем, Фло. – К ареологу наконец-то вновь вернулась способность управлять своим телом, и он привалился спиной к стене. – Я приеду к тебе в Чаттанугу, и мы…

– Нет, у меня не получится, – не дала ему договорить Флоренс. – У меня песок в голове, все больше и больше… До сих пор на зубах скрипит… Мне из-под него не выбраться… Пылевая буря…

Флоренс резкими движениями принялась теребить волосы – как будто сушила их под струей теплого воздуха. Батлер подался к ней, всматриваясь уже новым взглядом, – он никогда не смотрел на женщин так внимательно. Ареолог предпочитал воспринимать образ любой женщины в целом, не вдаваясь в детали, и Флоренс не была для него исключением. Теперь же, услышав последние слова нанотехнолога, он рассмотрел, что ее светлые волосы кое-где покрыты темным налетом… А придвинувшись вплотную к Флоренс, различил, что это красноватый налет. Налет цвета марсианской пыли.

– Пылевая буря… – пробормотал он. – Пылевая…

Рука Флоренс замерла и вяло опустилась.

– Ты сказала: «Пылевая буря»… Ты угодила в пылевую бурю. Недавно. – Ареолог не спрашивал, а утверждал. – Тебе удалось выбраться наружу… Да?

Флоренс молчала.

– Тебе удалось выбраться наружу, – повторил Батлер. – А потом ты вернулась сюда… Почему?

Флоренс продолжала молчать, и вид у нее был совершенно отсутствующий.

– Понятно, – после долгой паузы сказал ареолог. – Другое течение времени. Там прошло гораздо больше времени, чем здесь… и они уже давно улетели… Правильно?

Флоренс представила пустое небо над Кидонией – и вновь не произнесла ни слова. Только поежилась и еще глубже уткнулась в ворот комбинезона – теперь там скрылся не только ее подбородок, но и губы.

Батлер отстранился от нее, с силой потер ладонью лоб, словно это могло помочь привести в порядок взбудораженные мысли.

– Где этот выход, Фло? Ты можешь провести к нему?

Флоренс, чуть приподняв руку, показала в пустое пространство зала. Голос ее прозвучал невнятно и глухо:

– Там, в конце…

Ареолог рывком поднялся с пола и включил фонарь. Мощный световой поток устремился вдаль.

– И где же там выход?

Флоренс оттянула ворот комбинезона и отчетливо и холодно, на одной ноте, произнесла, отделяя слова друг от друга, – как будто одну за другой бросая льдинки в прорубь, в темную стылую воду:

– Не – трогай – меня – иначе – я – отгрызу – тебе – ухо.

Батлер некоторое время сверху вниз смотрел на нее. Она сидела неподвижно, опустив голову, напоминая аллегорическую фигуру Скорби на средневековых надгробиях. Потом бросил:

– Не вздумай вставать.

И направился вслед за лучом своего фонаря.

Он шел и думал о том, что командир с инженером покинули Марс и летят сейчас к Земле… а может быть, уже и прилетели… Он думал о том, что Свен скитается где-то в бесконечных коридорах и залах… если неведомый механизм перехода не выбросил его туда, к пирамидам Теотиуакана. Он шел и думал, что этот механизм может сработать еще раз… А если нет – у него, Алекса Батлера, есть теперь прекрасная возможность всю оставшуюся жизнь посвятить изучению великолепного, невиданного, полного всякой всячины сооружения, часть которого, находящаяся на поверхности, выполнена древними мастерами в виде лица. Он может ни на что больше не отвлекаться – здесь нет никаких мелких каждодневных земных забот, и никуда не нужно торопиться, и никто и ничто не мешает… Забыть прежнюю жизнь, зачеркнуть все прежние привязанности – и бродить, бродить, бродить по здешним лабиринтам. Бродить до конца жизни. А потом, если верить одной полупьяной скво, он окажется в какой-то тесной норе, и вспыхнет огонь – и это будет смерть и погребение, погребение вполне в стиле огнепоклонников. Погребение его, Алекса Батлера, неплохого, в сущности, парня, добравшегося до самого Марса. Пройдет сколько-то там лет, и программа «Арго» будет рассекречена, и весь мир узнает о парне из Трентона. А это – шанс. Не на бессмертие, конечно, но – на достаточно долгую память.

Все это было весьма и весьма неплохо, и он знал, что когда-нибудь обязательно вновь появится на свет – только уже, возможно, под иными небесами… Да, все было весьма неплохо – могло быть гораздо хуже… И все-таки в глубине души он сейчас предпочитал бы находиться не на Марсе, а созерцать этот кровавый мазок на небесном полотне из окна своей комнаты.

Впрочем, как и многие другие, Батлер в любой неблагоприятной ситуации подсознательно надеялся на хороший для себя исход. Это помогало ему жить – как и многим другим…

Подземный город… Если слова, сказанные псевдо-Флоренс, были порождением его собственного сознания или подсознания, то почему он «услышал» именно эти слова? Что это? Так озвучились его собственные предположения? Или дело тут в каких-то дремучих архетипах – памяти о подземных пещерах, где ютились первобытные племена? Или это проявилось неосознанное представление о том, что объектам внешнего, светлого, мира должны соответствовать объекты глубинного, темного?… Светлая королева Добра – темная королева Зла. Прозрачный аквариум – черная ваза…

А может быть, все иначе: представление о подземном городе возникло как шанс на спасение… Там есть все необходимое для беззаботного существования, и можно жить-поживать в этом городе до тех пор, пока не явятся спасители-освободители…

Батлер шел и шел к далекой стене, совершенно забыв о Флоренс, – и вдруг замер на месте, словно кто-то невидимый схватил его за плечи. В глубинах памяти приотворилась почти незаметная дверца, давняя-давняя дверца… Нужно было не дать ей закрыться, попытаться протиснуться туда и разглядеть, что скрывается там, в темноте…

Да, именно так оно и было! Далеко-далеко отсюда, на расстоянии четверти века…

Он уже не помнил, что занесло их в тот вечер в старый дом, который вот-вот должны были снести. Что они там забыли с Бобом Хаммером? И зачем полезли в подвал? Там было темно, и он вцепился Бобу в плечо, удержав того от шага вперед. Потому что ему показалось: перед ними – бездна. Провал. В этом провале тлели какие-то огоньки, веяло оттуда чем-то пугающим, недобрым… А в следующий миг словно что-то сместилось в его голове, и он увидел – не глазами, а неожиданно прорезавшимся внутренним зрением, – совершенно отчетливо увидел внизу, в головокружительной глубине, таинственный город с пустынными улицами и коробками зданий, в окнах которых кое-где горел свет… Черные дороги с редкими точками фонарей перекрещивались и разбегались в разные стороны, образовывали лучи и кольца, и как ни блуждай по ним – непременно окажешься в самом центре города, где возвышается что-то узкое… черное… чернее самой черноты… Угрожающе поднятый палец… Предостерегающе поднятый огромный палец… Ни в коем случае нельзя приближаться к этому пальцу, торчащему из тьмы, – но все пути вели именно туда. И только туда.

Это продолжалось несколько мгновений, не более, а потом Боб щелкнул зажигалкой – и видение пропало. Они стояли на нижней ступеньке лестницы, и перед лестницей в трепещущем свете зажигалки был виден серый бетонный пол, на котором валялись смятые пивные жестянки и какое-то тряпье. И ползали там, в пыли, черные жуки, стараясь укрыться по углам от неожиданного света…

«Господи, зачем мы туда полезли? – подумал Батлер, стоя посреди огромного зала, вдруг напомнившего ему тот подвал из детства. – Что-то прятали?»

Это была уже другая дверца к завалам памяти, и она не хотела открываться.

«Знаки, – сам не зная почему, сказал себе Батлер. – Каждый день мы получаем знаки, только не всегда можем разгадать их смысл. Вся наша жизнь наполнена знаками, но понимание приходит не сразу… или вообще не приходит. А хуже всего – если приходит поздно, когда уже ничего нельзя изменить, когда уже ничему нельзя воспрепятствовать, когда уже пошел не направо, а налево, когда уже открыл совсем не ту дверь – и замок защелкнулся за тобой, и у тебя нет ключа…»

Вновь представив тех черных жуков, копошившихся в пыли, он вдруг подумал о микроорганизмах. «Арго» вместе с модулем прошел наземную стерилизацию, дабы не занести на Марс земные бактерии. А если здесь, внутри Сфинкса, имеются свои бактерии и вирусы, тысячелетиями дремавшие в этих каменных толщах? И от этих марсианских вирусов и возникают галлюцинации в виде женщин в темно-красных одеждах…

«Что ж, прививки делать уже поздно, – подумал Батлер. – Коль на роду написано умереть не от птичьего, а от марсианского гриппа – тут уж ничего не попишешь…»

Сделав такой весьма ободряющий вывод, ареолог продолжил свой путь. Но вскоре начал все больше и больше замедлять шаги – до стены, к которой он направлялся, оставалось совсем немного, и в ярком свете фонаря было хорошо видно, что впереди, по всей ширине стены, не наблюдается ничего похожего на ворота, дверь, калитку или хотя бы лаз для кошки… Ничего.

Если Флоренс говорила правду, и вошла в громаду Сфинкса именно здесь, то оставалось предположить, что неведомые технические устройства позаботились о смене декораций. Батлер еще раз подумал о том, что это именно они, астронавты Первой марсианской, являются причиной здешних перемен.

Фонарь освещал очень прочную на вид каменную стену. С ней можно было справиться, наверное, только при наличии солидного количества взрывчатки, но уж никак не с помощью пистолета «магнум-супер». Хорошего пистолета, но бессильного против монолита.

Да, перед ареологом был именно монолит – цельный ровный камень без единой трещинки, обработанный неведомо какими инструментами. И на этой стене, на уровне лица Батлера, отчетливо вырисовывался знак размером с ладонь.

Ареолог подошел к самой стене и, подняв руку, провел пальцами по дугообразным гладким углублениям, прорезанным в камне – по верхнему… по нижнему… Потом ощупал глубокую круглую выемку, расположенную посредине, между смыкающимися дугами. Отступил на шаг, не отрывая взгляда от очередного намека (да что там намека – прямого указания!) на связь древнего Марса и древней Земли.

На стене красовалось изображение человеческого глаза с характерной извилиной, идущей чуть вверх из правого от астронавта уголка.

Уаджет – Око Гора. Символ глаз души, способных видеть скрытую суть вещей и явлений и распознавать добро и зло, истинное и ложное – как в собственном сердце, так и в сердцах других.

Известный, чуть ли не хрестоматийный миф времен Древнего Египта повествовал о том, как злой бог Сет вступил в схватку с богом-соколом Гором и вырвал у него левый глаз – символ Луны. Правый глаз – «глаз Ра» – был символом Солнца. Но в дальнейшей борьбе Гор вернул лунный глаз и отдал своему отцу, Осирису. Осирис проглотил Уаджет, получил новую жизнь и, передав египетский трон Гору, стал владыкой подземного царства. Уаджет, если верить «Книге мертвых», награждал вечной жизнью, защищал и отводил зло. Нарисованные и инкрустированные глаза вставлялись в прорези на личинах статуй, масок и антропоморфных гробов умерших, для того чтобы вернуть душу готовому к погребению телу во время ритуала «отверзания уст и очей».

Но зрачок этого Ока Гора, прорезанного в марсианском камне, был пустым… Или так и было задумано древними мастерами?

Ареолог любовался Уаджетом – перед ним находилось еще одно подтверждение того, что древнеегипетский бог-сокол имеет самое прямое отношение к Марсу. И было просто обидно, что вряд ли он, Алекс Батлер, сумеет поделиться этой уникальной информацией с широкими научными кругами, а также со всеми желающими…

Перемена произошла мгновенно. Темная выемка зеркально заблестела, и в ее вогнутом дне ареолог увидел свое маленькое искаженное перевернутое отражение. Отраженное пространство за спиной гротескного, но четкого подобия Батлера заполнилось лиловым светом. И возникли в этом мертвенном свете какие-то ажурные, геометрически правильные серебристые конструкции, напоминающие то ли паутину, то ли кружева. Резко обернувшись, ареолог вгляделся в глубину зала, откуда только что пришел, но не увидел там ничего необычного: ни лиловости, ни серебристых линий. Стены по-прежнему источали бледный свет, и в зале царил все тот же полумрак. Зеркало, внезапно возникшее на том месте, где должен был находиться зрачок лунного глаза Гора, отражало что-то не то… Если вообще речь шла о простом оптическом отражении.

Не очень надеясь, что разберется в очередном явлении из разряда здешних чудес, Батлер вновь повернул голову к Уаджету – как раз для того, чтобы наткнуться взглядом на багровую вспышку в зрачке Ока Гора. Вспышка сопровождалась каким-то странным вибрирующим звуком. Примерно в такой тональности, только гораздо тише, могла бы звучать не до конца натянутая басовая струна. Ареолог уже слышал нечто подобное в первую ночь на Марсе. Он почти инстинктивно присел и зажмурился, не зная, что может произойти в следующий момент.

Но ничего не произошло. Звук, от которого заныли все кости разом, оборвался, будто неведомый гитарист, спохватившись, прижал струну ладонью. И пространство зала опять заполнила тишина.

Перед глазами плавали размытые багровые пятна – многочисленные подобия Уаджета, и звенело в ушах. Даже не звенело, а пищало, причем этот писк все убыстрялся. Алекс поднял голову и осторожно взглянул на стену перед собой. Лунный глаз потух, и не осталось там, в круглой выемке, и осколка зеркальной поверхности.

«Фло!» – колоколом ударило в голове, мгновенно заглушив назойливый писк.

Астронавт торопливо выпрямился и быстрым шагом направился назад.

Он шагал, тяжело дыша, в тишине и полумраке, направив вперед свет фонаря, и в такт торопливым шагам стучало его сердце. Время от времени Батлер водил фонарем вдоль боковой стены и вскоре, по собственным расчетам, дошел до того места, где оставил Флоренс. Но ее там не оказалось.

Ареолог бросился дальше, продолжая обшаривать световым лучом все вокруг, – нанотехнолога нигде не было.

– Фло! – рупором приложив ладони ко рту, позвал он, понимая всю бесполезность собственного крика. – Фло-о!..

Звук его голоса ушел в пустоту, как в трясину.

Он опять остался в одиночестве…