Кот-обличитель

Приходит время, когда во имя простой порядочности всем бабушкам пора умирать. Признаюсь, на раннем этапе своей жизни я испытывал к бабушке определенную привязанность, но те времена давно прошли. Она прекрасно чувствует себя в восемьдесят с лишним лет и по-прежнему исключительно тщеславна, хоть и выкладывает по вечерам зубы в стакан с водой. Каждое утро она сражается с контактными линзами, засовывая их в свои миопические глаза, а ее артритные колени не могут обойтись без трости. Трость сделана на заказ и напоминает ту, с которой фигурял Фред Астер. Бабуля рассказывает, что танцевала с ним, когда была молода, и эта трость – ее счастливый талисман.

Ее ум по-прежнему остер и даже, кажется, становится еще острее по мере того, как возрастает ее эксцентричность. Она, всегда считавшая себя бережливой, тратит деньги, как воду. Благодаря нескольким инвестициям ее мужа, моего деда, она была весьма состоятельна, и потому я с большим удовольствием наблюдал ее скромный образ жизни. Но сейчас все изменилось. К примеру, она установила в своем скромном доме лифт, который обошелся в сорок тысяч долларов. Она уверена, что будет жить до ста лет, и подумывает о сооружении во дворе первоклассного тренажерного зала, поскольку прочла в медицинских отчетах Гарварда о пользе упражнений при артрите.

Хочу вам заметить, что лучший способ вылечить артрит – навсегда положить ему конец. Это я и предлагаю сделать.

Вы должны понимать, что я – единственный внук и наследник. Ее единственный ребенок, моя мать, покинула нас вскоре после того, как я окончил колледж. За прошедшие с тех пор двадцать шесть лет я дважды женился и разводился, а также поучаствовал во многих злополучных предприятиях. Мне пора прекращать бессмысленно тратить жизнь на всякие развлечения и радоваться ее уюту. И я должен поспособствовать такой перемене.

Кончина бабули, разумеется, должна выглядеть естественной. Учитывая ее преклонный возраст, вполне допустимо тихо отойти во сне, но если кто-то придержит подушку, чтобы посодействовать такому исходу, всегда есть опасность оставить синяки или ссадины, которые могут вызвать подозрения у полиции. Подозрительная полиция начнет искать мотив и тут же увидит живой мотив – меня. Я неуютно чувствую себя перед лицом прискорбного факта: находясь под воздействием вина, я сказал – и был услышан, – что единственный подарок, который мне хотелось бы получить от бабушки на ближайший день рождения, это приглашение на ее похороны.

И как же мне теперь помочь старушке переплыть реку Стикс, не вызвав подозрений?

Я пребывал в глубоком замешательстве. Можно столкнуть ее с лестницы и заявить, что она упала, но если она переживет падение, то будет знать о его причине.

Можно попробовать выкрутить гайки в ее машине, но древний «Бентли», который она водит с мастерством Марио Андретти, скорее всего, переживет аварию.

Яд легко обнаружить.

Мои трудности были разрешены самым неожиданным образом.

Я был приглашен на ужин в дом моего успешного друга, Клиффорда Уинкла. Я ценю превосходные вина Клиффорда и его изысканный стол гораздо больше, чем его самого. Кроме того, я нахожу его жену, Белинду, весьма пресной особой. Но прекрасный ужин в уютной обстановке соответствовал моему настроению, и потому я с удовольствием ожидал вечера.

Я сидел с Клиффордом и его женой, наслаждаясь односолодовым виски особой выдержки, который был розлит из двухсотдолларовой бутылки, когда в комнату ворвалось их маленькое сокровище, десятилетний Перри.

– Я решил, я решил! – кричал он, брызгая слюной сквозь щель между передними зубами.

Родители снисходительно улыбнулись.

– На этой неделе Перри читает полное собрание Эдгара Аллана По, – сказал мне Клиффорд.

Последний раз, когда я навещал их, мне пришлось пережить бесконечный рассказ Перри о том, как он прочитал книгу о ловле нахлыстом, и как, прочтя книгу, он смог понять все-все-все о наживке, забросе и ловле, и почему ловля нахлыстом действительно нечто совсем особое. Мне безумно хотелось прервать его и сказать, что я уже видел на эту тему прекрасный фильм Роберта Редфорда «Там, где течет река», – но, конечно, промолчал.

Сейчас всепоглощающей страстью Перри явно стал Эдгар Аллан По.

– «Сердце-обличитель» – мой самый любимый, – ликовал он, его короткие рыжие волосы стояли на макушке дыбом, – но я мог бы написать конец лучше. Я знаю, я смог бы.

«Босоногий мальчишка дерзает превзойти По», – подумал я. Однако мне хотелось выразить некую толику заинтересованности. Я дошел до последнего глотка двухсотдолларового скотча и понадеялся, что если обращу на себя внимание, Клиффорд заметит пустой стакан и исполнит хозяйский долг.

– В средней школе я написал новую концовку к «Бочонку амонтильядо», – вступил я. – Я получил за нее лучшую оценку по английскому. Помню, как она начиналась…

Я откашлялся.

– Да. Я убил его. Я убил его долгих пятьдесят лет назад…

Перри не обратил на меня внимания.

– Знаете, в «Сердце-обличителе» парень убил старика, потому что не мог смотреть в его глаз. Потом он зарыл сердце старика, но когда пришли копы, парень услышал, как сердце бьется, распсиховался и во всем сознался. Верно?

– Верно! – с энтузиазмом подтвердил Клиффорд.

– Именно. Угу, – согласилась Белинда, сияя своему вундеркинду.

– В моей книжке парень убивает старика, но другой парень смотрит, как он это делает, потом помогает ему разрезать тело и зарыть сердце под полом. Когда приходят копы, убийца смеется, и перешучивается с ними, и думает, ему все сошло с рук. А когда копы уходят, его приятель возвращается и в шутку говорит, что слышит, как сердце старика бьется. Круто, да?

«Потрясающе, – подумал я. – Жаль, что По не дожил до встречи с Перри».

– Но потом убийца, поскольку он не знает, что это шутка, верит, что действительно слышит сердце; и знаете, что дальше?

– Что? – спросил Клиффорд.

– Даже не догадываюсь, – выдохнула Белинда, широко раскрыв глаза и стиснув руками подлокотники кресла.

– Убийца умирает от страха, из-за сердца, которое, думает, он слышит.

Перри просиял от собственной гениальности. «Заявка на Нобелевскую премию», – подумал я, не подозревая, что это еще не всё.

– А хитрость в том, что его друг собирался поделить деньги, которые старик спрятал где-то в Лондоне, и теперь до него доходит, что он никогда не узнает, как их найти, так что он тоже наказан за преступление, – торжествующе ухмыльнулся Перри, и эта ухмылка до ушей собрала его веснушки на щеках в плотную красную массу.

Именно я в этот момент зааплодировал, и моя реакция была искренней. «Звук напугал убийцу до смерти». В мое сознание ворвался страх, который моя бабушка испытывала перед кошками. Стоило ей увидеть или услышать кота, как она начинала трястись и едва не падала в обморок. Этот страх, как мне говорили, восходил к происшествию, случившемуся почти восемьдесят лет назад, когда на нее в саду напал бешеный кот. Шрам от этой давней встречи до сих пор виднелся у нее на левой щеке.

У моей бабушки есть новый лифт.

Предположим… просто предположим, что бабуля застряла в своем новом лифте в темноте из-за отключения электричества. И тут она слышит кошек. Слышит, как они шипят, мяукают и воют. Как они царапают двери лифта. Она не сомневается, что сейчас кошки ворвутся внутрь. Бабушка закрывается руками, вопит, вжимается в стенку лифта, потом оседает на пол. Ее одолевают воспоминания о том давнем нападении. Нет, это не воспоминания. Они здесь, они настоящие. Она уверена, что сейчас кот снова нападет на нее. Нет, не один кот, а полчища взбесившихся котов с оскаленными пастями, из которых течет слюна…

Есть только один способ избегнуть этого ужаса. Сердечный приступ. И в ее смерти станут винить одиночество, тьму и тесноту нового лифта.

Я был так взволнован и восхищен этим решением моих трудностей, что едва попробовал превосходный ужин и был необычайно чуток к Перри, который, разумеется, ужинал с нами и не умолкал ни на минуту.

Я очень тщательно спланировал смерть своей бабушки. Ничто не должно возбудить ни малейшего подозрения. По счастью, отключения электричества во время бурь не были редкостью в той части Северного Коннектикута, где она жила. Бабуля неоднократно говорила об установке домашнего генератора, но до сих пор этого не случилось. Тем не менее я сознавал, что должен действовать быстро.

В последующие недели я ночь за ночью бродил по окрестным городкам, скользил вдоль темных переулков и заброшенных зданий, всюду, где собираются кошки. Я швырял куски мяса и сыра, чтобы заставить их драться друг с другом, обнажать клыки, издавать отвратительное урчание и вой, и записывал все на пленку. В одну из ночей на меня напала кошка, которой не терпелось добраться до еды. Она прыгнула и разорвала мне передней лапой кожу на щеке, в том же месте, где у бабушки был шрам.

Не устрашившись, я продолжал свое дело, записывая кошек даже в приютах, где добыл жалобное мяуканье брошенных животных, растерянных своей судьбой. В доме соседки я втайне обзавелся записью удовлетворенного мурлыкания ее обожаемого любимца.

Потрясающая какофония, работа гения. Таким был результат моих трудов.

В своих полночных скитаниях я не забывал расточать бабушке внимание при свете дня, навещая ее по меньшей мере трижды в неделю, и даже терпел ее новую причуду – вегетарианство, призванное помочь ей дожить до ста лет. При таких частых визитах мне стало все труднее принимать ее раздражающие привычки. Она начала избегать моего взгляда, когда я говорил с ней, будто считала все сказанное мной ложью. Кроме того, она приобрела неприятную манеру поджимать губы, а потом распускать их, будто все время пила через соломинку.

Бабуля жила одна. Ее домработница Айка, приятная ямайская женщина, приходила в девять утра, готовила бабуле завтрак и обед, прибирала в доме, потом уходила и возвращалась вечером, чтобы приготовить и накрыть ужин. Айка очень заботилась о бабуле. Она уже признавалась мне, что беспокоится, не окажется ли старушка запертой в лифте, когда останется дома одна.

– Знаете, как бывает, когда очень ветрено, – с тревогой сказала мне Айка, – электричество может отключиться на несколько часов.

Я заверил ее, что и меня немало беспокоит такая возможность. Затем я стал нетерпеливо ждать, когда погода захочет сотрудничать со мной и нагонит штормовой ветер. Наконец это случилось. Прогноз погоды сообщал о сильном ветре в течение всей ночи. В тот вечер я ужинал с бабулей. Ужин был исключительно нелегким. Вегетарианская кухня, избегающий меня взгляд бабули, ее подергивающийся рот и ужасная новость – она встречалась с архитектором для обсуждения своей идеи постройки персонального тренажерного зала. Было ясно, что пора действовать.

После ужина я поцеловал бабулю, пожелал ей спокойной ночи, потом прошел через кухню, где прибиралась Айка, и уехал. В то время я жил всего в трех кварталах от бабули. Я поставил машину и помахал своему соседу, который как раз подошел к дому. Я счел удачей, что он при необходимости сможет засвидетельствовать, как я входил в свой скромный коттедж. Я выждал час, а потом выскользнул через заднюю дверь. Темнота и пронизывающий холод помогли мне вернуться к дому бабули незамеченным. Я подошел со стороны деревьев, желая убедиться, что машины Айки уже нет. Так оно и было, и я прокрался по газону к окну гостиной. Как я и ожидал, я увидел бабулю. Она сгорбилась в кресле, закутавшись в старый меховой халат, и смотрела свое любимое телешоу.

Она сидела там еще десять минут, потом, ровно в девять, выключила телевизор и, волоча за собой меховой халат, вышла из комнаты. В мгновение ока, с ключом в руке, я оказался у двери в подвал, а потом – в доме. Как только до меня донесся грохот лифта, я перекинул рубильник, и дом погрузился в тишину и темноту.

Я прокрался наверх, ноги в кроссовках ступали бесшумно, фонарик в руке давал узкий луч света. Услышав призывы о помощи, звучащие из лифта, я понял, что кабина поднялась всего на несколько футов от пола.

Теперь оставалась главная хитрость. Я положил магнитофон на столик в прихожей, пристроив его под книгой, которую оставлял для бабули. Я рассудил, что Айка, даже если она его заметит, не обратит на магнитофон внимания. Последнее время я завел привычку приносить бабуле книги и разные мелкие подарки.

Затем я включил запись. Из магнитофона вырвалась литания кошачьего ада, мяуканье, царапанье, крики и завывания переплетались с совершенно неуместным здесь довольным мурлыканьем.

В лифте стало тихо.

«Неужели запись уже сделала свое дело?» – подумал я. Возможно, но до утра я не смогу в этом убедиться. Запись длилась двадцать минут и должна была повторяться до полуночи. Я не сомневался, что этого окажется достаточно.

Я выпустил себя на улицу и быстрым шагом направился домой, ежась от резкого ветра, который заставлял ветви деревьев гнуться и плясать. Промерзший до костей, я сразу направился в кровать. Признаюсь, я не смог заснуть. Мысленный образ застывшего тела моей бабушки в кабине лифта не давал мне спокойно спать. Но потом я наконец представил себе, как запускаю руки во все ее деньги, состояние моего разума улучшилось, и с рассвета до восьми утра я наслаждался освежающим сном.

Но когда я взялся готовить завтрак, мне в голову пришли несколько возможностей. Предположим, лицо бабули застынет в испуганной маске. Не вызовет ли это подозрений? И, хуже того, предположим, что по какой-то причине запись не отключится вовремя!

Мой первоначальный план предполагал дождаться телефонного звонка Айки, печальной новости, что бабуля оказалась запертой в лифте и не пережила сердечного приступа. Пугающая вероятность того, что запись может играть до сих пор, заставила меня выскочить из-за стола, натянуть какую-то одежду и помчаться к дому бабули, успев как раз к той минуте, когда Айка открывала входную дверь. К моему огромному облегчению, магнитофон молчал.

Утро было пасмурным, и в прихожей было темно. Айка поздоровалась со мной и попыталась включить свет. Потом она нахмурилась.

– Господи, должно быть, опять отключали электричество.

Она повернулась и направилась прямиком к лестнице в бабулину спальню. Я же, напротив, бросился в подвал и включил главный рубильник. Наградой мне послужил гул лифта. Я побежал вверх по лестнице и оказался у лифта, когда Айка как раз распахнула дверь кабины.

Бабуля лежала на полу, завернувшись в свой меховой халат. Она открыла глаза и заморгала на нас. Ее голова была укутана мехом, шерстинки устроились на щеках, и лицо ее точь-в-точь походило на кошачью морду. Ее губы поджались, а потом вновь распрямились, будто она пила молоко.

– Бабуля…

Я умолк. С помощью Айки она пыталась подняться на ноги, руки оперлись на пол, спина выгнулась, чтобы удержать равновесие.

– Урр… уррр… – выдохнула она.

Или это было «Мурр, мурр»?

– Урр, я уже много лет так хорошо не высыпалась, – довольно произнесла бабушка.

– Вы не испугались, когда оказались заперты в кабине? – недоверчиво спросила Айка.

– Ох, нет, я устала и решила примириться с неизбежным. Я кричала, но меня никто не услышал. И тогда я решила не тратить силы зря.

Запись звучала. Я сам ее слышал.

Бабуля уставилась на меня.

– Ты ужасно выглядишь, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты беспокоился обо мне. Разве ты не знаешь, что я проживу до ста лет? Я же тебе обещала… Итак, я застряла в лифте. Ковер на полу толстый. Я легла и устроилась под халатом, тепло и уютно. А во сне я слышала слабый мурлыкающий звук, будто волны плещутся о берег…

Опасаясь, что все может открыться, я спустился вниз и схватил со стола свой магнитофон – и тут заметил, что в спешке уронил со стола какой-то маленький предмет. Я наклонился и поднял его. Это был слуховой аппарат. Я положил его обратно и увидел, что на столе лежит еще один.

Айка спускалась по лестнице.

– Давно ли бабуля пользуется слуховым аппаратом? – спросил я.

– Вот за ним-то я и иду. Она каждый вечер оставляет их на этом столе. Она так тщеславна, что, видимо, не призналась вам – ее слух неуклонно ухудшался, а в последнее время она практически оглохла. Она читает по губам, и вполне прилично. Вы не замечали, как она следит за губами, когда вы говорите? Сейчас она наконец-то купила слуховой аппарат, но пользуется им, только когда смотрит телевизор, и все время оставляет его здесь.

– Она не слышит? – ошеломленно переспросил я.

– Совсем немного, только низкие звуки, ничего пронзительного.

Это случилось пять лет назад. Разумеется, я немедленно уничтожил запись, но во сне я слышу, как она звучит, снова и снова. Меня это не пугает. Скорее не дает скучать. Уж не знаю почему. Есть и еще одна небольшая странность. Я не могу смотреть в лицо своей бабушке, не видя перед глазами кошачьей морды. Все это из-за усов у нее на губе и щеках, странных движений поджатых губ, прищуренных напряженных глаз, которые вечно следят за моими губами. Кроме того, она выбрала своей спальней кабину лифта, где дремлет и спит по ночам, свернувшись клубочком на ковре и укрывшись меховым халатом. И ее дыхание во сне напоминает мурлыкание.

Я с трудом держу себя в руках, пока дожидаюсь наследства. У меня не хватает храбрости еще раз попытаться ускорить его приход. Теперь я живу с бабулей, и, по мере того как проходит время, мне кажется, я начинаю походить на нее. Шрам на ее щеке прямо под левым глазом; мой в том же месте. Я ношу небольшую бородку и нерегулярно бреюсь. Подчас моя бородка выглядит очень похоже на ее усы. У нас с ней одинаковые узкие зеленые глаза.

Моя бабушка любит очень теплое молоко. Она наливает его в блюдце, чтобы оно немного остыло, а потом лакает оттуда. Недавно я сам попробовал, и мне тоже понравилось. Это безмуррпречно.