Первый и самый очевидный способ установки «ворот безопасности» между отдельными банками и «костяшками», которые они могут уронить, – это постоянный контроль наличия у банка капитала в достаточном количестве. Это не только уменьшит вероятность банкротства банков, но и не даст распространиться последствиям этого банкротства на другие компании. Добровольно банки не станут создавать большие резервы капитала, поэтому в дело должны вступать регуляторы, заставляющие их делать это. Капитал дорог, а значит, большие объемы резервного капитала приведут к удорожанию кредитов и страхования. Слишком хорошо будет тоже нехорошо. Однако кризис кредитования показал, что у банков было недостаточно капитала.

Вторым вариантом установки «ворот безопасности» является использование облигаций со странным названием Co-Co, или «кокосовые». «Кокосовые» облигации – это долги, поэтому в обычной ситуации держатели этих облигаций имеют при расчетах с банком приоритет перед акционерами. Но при этом «кокосовые» облигации играют роль подушки безопасности, поскольку их можно конвертировать в капитал. При наступлении определенных условий держатели таких обязательств вдруг узнают, что их обязательства конвертированы в банковские акции, и в том, что касается рисков, их начинают приравнивать к акционерам.

Естественно, такому обстоятельству никто не радуется. Действующие акционеры обнаруживают, что им принадлежит теперь меньшая часть компании, а значит, и меньшая часть прибылей. Держатели «кокосовых» облигаций понимают, что теперь риски для них возрастают, с чем они, естественно, не согласны. Однако главное в этих обязательствах то, что в них предусмотрено наступление чрезвычайной ситуации: если банку грозит переход в состояние зомби, наступает условие конвертации Co-Co. При этом положение держателей обычных обязательств более надежно по сравнению с держателями «кокосовых» обязательств, а обычные акционеры получают более высокую прибыль, поскольку выпуск Co-Co ведет к росту не основного, а условного капитала банка. Однако в обычной ситуации держатели Co-Co получают наибольшую прибыль из всех держателей облигаций, поскольку они выступают в роли страховщиков.

Все это звучит очень заманчиво. Однако нужно помнить, что подушки безопасности не только спасают жизнь, но и причиняют увечья. «Кокосовые» облигации, как и любые другие инструменты страхового типа, преследуют цель перераспределения рисков, и мы посмотрим, к чему это может привести. В 1990-е гг. в Японии обязательства Co-Co получили название «спираль смерти», которое вряд ли может кого-то вдохновить. Неприятности одного банка могут привести к конвертации Co-Co в акции, и другие банки, у которых они имеются, вынуждены будут продавать их по сниженной цене, терпя убытки. Ответом на такую ситуацию будет запрет на покупку банками «кокосовых» обязательств друг друга. Такие облигации смогут покупать только частные лица или пенсионные фонды, которые в ситуации временных трудностей более устойчивы.

Третий путь уменьшения жесткости системы – это совершенствование процесса банкротства банков. Вспомните жалобу Тони Ломаса на то, что у Lehman Brothers не было плана на случай банкротства. Регуляторы могут и должны настаивать на том, чтобы наиболее крупные финансовые компании разрабатывали такие планы и ежеквартально подавали их на проверку. В планы должно включаться оценочное время ликвидации компании. Эту информацию регулятор может принимать во внимание при установлении размера резервного капитала. Если операции инвестиционного банка отличаются чрезвычайной сложностью – причем часто эта сложность объясняется желанием уйти от налогов, – и банкротство может затянуться на годы, то и подушка безопасности в таком банке должна быть комфортно «мягкой». При более простых операциях и наличии четко прописанных планов на случай наступления чрезвычайной ситуации допустимы и более «тонкие» подушки безопасности. Поскольку капитал весьма дорог, это заставит банки упрощать свои операции и даже создавать дочерние компании. В настоящее время игровое поле имеет уклон в другую сторону – в пользу агрессивно действующих мегабанков, поскольку сложность структуры часто оборачивается налоговыми выгодами, и кредитные рейтинги крупных банков выглядят более привлекательными.

То, что через год после банкротства Lehman Brothers суды разбирали четыре возможных правовых подхода к средствам, оставшимся на его счетах, попросту абсурдно. В нечетко прописанных в законе случаях регуляторы должны иметь право на быстрое решение проблемы. Конечно, судьба миллиардов долларов должна решаться справедливо, однако если банк становится банкротом, то самым худшим решением будет отсутствие всякого решения. Реальная экономика может быть парализована совокупностью исков к банкам. Это будет современный вариант тяжбы Джарндисов против Джарндисов из «Холодного дома» Чарльза Диккенса. Это дело длилось так долго, что судебные издержки поглотили все наследство, и никто из родственников не получил ни пенни.

Регуляторам также нужно право брать на себя управление банками и другими финансовыми институтами, чтобы быстро их реструктурировать. Как обнаружил Тони Ломас, международные банки внедряются в национальные банки накануне их банкротства. Поэтому такое право должно регулироваться международным соглашением, достигнуть которого намного проще, чем может показаться.

Один из способов реструктуризации даже сложного банка был изобретен двумя специалистами по теории игр – Джереми Бюловом и Полем Клемперером. Впоследствии они стали главными экономистами, пожалуй, самого сложного в мире банка – Citigroup. Это решение настолько элегантно, что похоже на фокус: Бюлов и Клемперер предложили регуляторам делить попавший в трудное положение банк на два: один хороший «мостовой» банк, а другой – плохой, банк-«огузок». Мостовой банк получает все активы и основные обязательства, например депозиты обычных вкладчиков, а если это инвестиционный банк, то средства других компаний. Банк-«огузок» не получает никаких активов, а лишь остатки долгов. В один момент мостовой банк превращается в полнокровный банк с хорошей подушкой безопасности и возможностью кредитовать клиентов, привлекать средства и участвовать в биржевых операциях. А банк-«огузок», конечно же, функционировать не может.

Но разве кредиторы банка-«огузка» не оказываются обворованными? Не спешите с выводами. Тут-то и начинается фокус: банк-«огузок» является владельцем мостового банка. Поэтому, когда банк-«огузок» становится банкротом и его кредиторы решают, чем они могут поживиться, первое, что им может достаться, – это акции еще действующего банка. Это позволяет им получить больше того, что могло достаться при банкротстве изначального банка. При этом мостовой банк не оказывает отрицательного воздействия на экономику.

Если вы сомневаетесь в возможности извлечь здоровый банк, как кролика из шляпы, из больного банка, не привлекая новых средств и не занимаясь их экспроприацией, то у вас есть для этого все основания, но тем не менее факт остается фактом.

Более радикальная и более безопасная идея принадлежит экономисту Джону Кэю. Она известна как «узкий банкинг». Кэй предлагает разделить две основные функции современного банка – «казино» и утилитарную. Утилитарная функция – это работающие банкоматы, действующие кредитные карты и возможность для простых людей положить свои средства на накопительные счета и не бояться за судьбу этих денег. «Казино»-банкинг включает наиболее спекулятивную сторону банковского дела – покупку контрольных пакетов, инвестирование в обязательства, обеспеченные ипотекой, и использование кредитных деривативов в надежде заработать. «Узкий банк» – это тот банк, который предоставляет утилитарные услуги банковской системы и не занимается «казино»-банкингом. Идея заключается в том, чтобы банки не могли одновременно и предоставлять утилитарные услуги, и играть в банковские азартные игры.

Идея не совсем правильная, потому что было бы несправедливо приравнивать все рискованные банковские операции к игре в казино. Как мы видели в главе 3, новые идеи требуют для реализации привлечения средств из спекулятивных источников, и поэтому даже хорошие идеи часто не реализуются. В движении средств туда, где они могут совершить потрясающие вещи, всегда есть что-то от азартной игры. Поэтому без наличия «азартных» операций, например венчурного капитала, мир стал бы беднее на инновации. Кроме того, трудно разделить утилитарную деятельность банков и «казино»-банкинг, поскольку некоторые виды банковского «казино» имеют вполне определенный смысл, скажем хеджирование рисков. Если я ставлю на то, что дом моего соседа сгорит, то это вызывает возмущение, но если я ставлю на то, что сгорит мой собственный дом, то это уже страхование. И это не только разумно, но во многих странах и обязательно. Поэтому точно так же от остальной деятельности банка во многом зависит, считать ли конкретную финансовую транзакцию азартной игрой или разумным управлением рисками.

Тем не менее идея «узкого банкинга» может оказаться работоспособной. Кэй считает, что деятельность таких банков необходимо лицензировать, и для получения лицензии они должны отвечать требованиям регуляторов в плане наличия достаточного капитала для выполнения своих обязательств по депозитам, а их деятельность в секторе «казино» должна лишь поддерживать утилитарные функции, а не рассматриваться как еще один самостоятельный источник прибыли. «Узкие банки» могут оказаться единственными институтами, в соответствии с законом имеющими право называть себя банками и открывать депозитные счета для малого бизнеса и физических лиц, осуществлять межбанковские расчеты и переводы с одного счета на другой, а также обеспечивать работу банкоматов, и единственными банками, в которых вклады населения будут страховаться средствами налогоплательщиков.

Это может выглядеть как чрезмерное регулирование, но Джон Кэй считает, что в некотором смысле оно вполне допустимо. Вместо того чтобы надзирать за всей финансовой системой с помощью плохо прописанных и – как мы сегодня знаем – неадекватных методов, специальные регуляторы будут концентрировать свое внимание на более простой задаче – решать, достоин ли конкретный банк лицензии на «узкий банкинг» или нет. Прочие финансовые фирмы могут проделывать с деньгами своих акционеров все что угодно, включая совершение очень рискованных операций. Они могут даже приобретать «узкие банки»: если основной «казино»-банк попал в тяжелую ситуацию, то «узкий банк» можно будет спасти или поправить его положение, не прекращая клиентское обслуживание и не используя деньги налогоплательщиков. Аналогичным образом при банкротстве энергетической компании ее электростанции продолжают работу и при новых владельцах.

Все это отсылает нас ко второму принципу Петра Пальчинского: неудачи не должны приводить к общей катастрофе. Проведение большого количества экспериментов – вариативность и селекция – должно обеспечить выживаемость всего вида. Однако в жестко связанных системах неудача одного эксперимента ставит под угрозу все остальные. Поэтому так важно ослабление связей.

«Мы не можем даже представить себе, что в небе над Лондоном будет кружить самолет, пока ликвидатор компании Heathrow Airport Ltd будет искать дорогу к офису», – говорит Джон Кэй. Но именно это происходило в случае с банком Lehman Brothers, когда команда Тони Ломаса пыталась во всем разобраться. Поэтому Кэй прав, пытаясь найти более разумную систему разрешения проблем. Его подход противоречит основной философии регулирования, которая невольно поощряет увеличение размеров банка и его сложности, а также всевозможные игры с внебалансовым капиталом. Я не совсем уверен в том, что Кэй знает правильный ответ, однако, как показывает современная теория чрезвычайных происшествий, он задает абсолютно правильные вопросы.