Марк Нопфлер из Dire Straits отказался ехать в Москву по политическим причинам. Отказ прокомментировал Иосиф Кобзон: «Да пошел он куда подальше. Кто он вообще такой?».

Прошло 25, 30, 35 лет, а Кобзон по-прежнему главнее Нопфлера, Моррисона, Маккартни, Гребенщикова.

Как была устроена жизнь тридцать лет назад? Повсюду был сводный Кобзон. Он включал в себя Лещенко, Зыкину и Толкунову, яблони в цвету, песни и пляски под руководством Александрова. Пахмутову на слова Добронравова, Дунаевского на Лебедева-Кумача.

Этот мир был вокруг нас, но он не был нашим. У нас был свой мир, и в нем — свои ценности. В нем были The Beatles, хард-рок, Фредди Меркьюри, Борис Гребенщиков, Pink Floyd, «ДДТ», Doors, Сева Новгородцев, «город Лондон, Би-бя-си». Этот мир рос и пополнялся новыми именами.

К нему только не мог присоединиться условно-обобщенный Кобзон, включавший в себя Лещенко, Зыкину, Толкунову и все сводные, военные, пионерские и народные хоры на свете.

Потому что один мир был настоящий, а другой фальшивый. Один был свободный, другой на привязи, один цветной, другой серый. Один жил, двигался и дышал, другой все это изображал ненатурально и требовал, чтобы и мы.

Не потому, что условный «большой Кобзон», вместивший всех Лещенко и всю Зыкину на свете, соединил в себе плохих певцов. Наверное, на своем месте все они были хороши. А как люди — возможно, это лучшие люди на свете.

Их беда была в том, что оказались они как раз не на своем месте, а на всех возможных местах сразу, своих и чужих. Для нас они были теми, кто заполнял все пространство, кем затыкали все щели, — чтобы ничего, не дай бог, не просочилось из настоящего мира, не пробилось наружу. Цементом вместо воздуха. Тараном, которым ломились в наш мир. Статуями с вытянутой рукой, которых хотели понаставить вместо живых людей: пошли ваш Нопфлер, Леннон, Боб Марли, Гребенщиков, Цой — пошли они куда подальше! Кто они вообще такие? Я, мы, профессионалы, прошедшие худсоветы, поющие песни членов Союза композиторов на слова членов Союза писателей, мы за них и за вас. А им, вам, вашему миру быть не положено.

Мы и не надеялись, что наш мир выпустят куда-то наружу, заговорят о нем открыто, поставят, покажут, снимут, расскажут о нем нашим родителям по телевизору. Было ясно, что не пустят и не покажут. Мы были готовы потерпеть. Главное, чтоб не залезли внутрь и не сломали. Главное — продержаться, дотянуть до времени, когда мы сами станем что-то значить.

Ведь, думали мы, всё так потому, что они там сейчас всё решают. Те, которые слушают Кобзона. Что с них взять? Пусть тащатся от своих Зыкиной и Толкуновой. Они сейчас главные, они взрослые. Но так не может быть всегда. Придет наше время.

Мы ведь растем, и мы вырастем. И уже мы начнем решать, что показывать, а что нет. И покажем наш мир. И тогда наш мир — цветной, честный, смелый, настоящий — выйдет из подполья и займет причитающееся ему место. Все узнают, что Лещенко — это смешно, а Леннон, Меркьюри и БГ — прекрасно. Мы не будем как нынешние взрослые. Дети будут включать «Утреннюю почту» и видеть Битлов, «Аквариум», Deep Purple и Pink Floyd.

И жизнь будет совсем другой. Мы станем жить иначе, лучше, красивее, честнее, смелее, добрее. Ведь все дело в том, что они — кто сейчас все решает — слушают неправильную музыку. Ненастоящую, фальшивую, рассчитанную на худсовет. Членов союзов на стихи других членов союзов. Поэтому и вокруг серость, тоска и вранье.

Но когда учителями, завучами, классными руководителями, директорами школ и концертных залов, командирами полков, начальниками курса, ведущими ТВ, составителями праздничных концертов, руководителями города, области, страны станем мы, кто-то из нас, — все будет иначе.

И для начала в телевизоре, по радио — будет другая музыка, наша музыка. И потом, само собой, как следствие — вся жизнь будет другая.

И вот мы выросли. Мы возглавили школы, кафедры, телекомпании. Мы начальники курса, руководители производства, редакторы. И даже президентом стал один из нас, он же теперь — премьер-министр. Почти ровесник — для кого чуть старше, для кого уже чуть младше. Он слушал в школе и в институте Битлов и Роллингов, Led Zeppelin и Pink Floyd, хард-рок и хеви-метал. Его любимая группа — Deep Purple, та же, что и у многих из нас, он сам признавался.

Он, выходит, был с нами по одну сторону, где запретное, яркое, настоящее. Он все понимал, он должен был все понимать правильно. Он, значит, тоже смеялся над Лещенко и Зыкиной. Не потому, что они плохи сами по себе, а я объяснил почему.

И вокруг него такие же. Сурков, Володин, Дворкович, Шувалов, министры, замы, вице-премьеры — некоторые не намного старше него, то есть нас.

И все они ведут себя так, будто всю жизнь любили «сводного народного артиста Кобзона». Как и вся Россия — слушали его у себя дома. Брали переписывать у друзей. Покупали в магазинах и с рук. И все они бодро плетутся на праздничный концерт, на новогодний «огонек» слушать Лещенко, или кто там сейчас за него — Газманов, «Любэ»? Допустим, «Любэ».

Кто все эти люди, наши более или менее ровесники, которые управляют городами, областями, страной и делают вид, что Толкунова и Лещенко — это круто, а Гребенщиков, Нопфлер, Шевчук — это кто вообще такие? Что-то такое слышал, но давно. Не припомню где. Кажется, неплохие по-своему музыканты. Но с членами союза разве сравнить. Не имеют национального значения. Без них проживем.

Кто все эти люди? Ведь в то время, ну мы точно знали же, комсомольские секретари слушали Битлов и Queen. Откуда эти-то теперь взялись?

Кобзон посылает Нопфлера. Как и 30 лет назад, Кобзон, Лещенко и их наследники главнее Блэкмора, Шевчука и Гребенщикова. Они начальство. Они на «огоньках», в «Утренней почте», в «Рабочем полдне» и «Сельском часе» и в том, что вместо них. Для них держат место в телевизоре и на Новодевичьем кладбище: ведь на Новодевичье едут те, кого много показывали по телевизору.

А наша музыка, которая, как мы думали, будет звучать, когда мы вырастем, отовсюду и сделает невозможной ненастоящую, фальшивую жизнь, — отовсюду не звучит. Она по-прежнему в домашних записях, в ночных эфирах, в домах культуры. Она где-то в специальных местах, только что не запретных. Мы все так же слушаем ее где-то у себя. Как будто мы подростки, прячущиеся от завуча и от комсомольских секретарей. Вот и Гребенщиков недавно объявил, что доигрывает последние официальные концерты, дает последние интервью и уходит в подполье, в партизаны. Мне кажется, он об этом.

Мы переросли всех, кто не давал нам что-то слушать, смотреть, читать, и все равно остались на положении детей, которыми управляют какие-то другие, новые взрослые. И эти другие новые взрослые снова слушают Кобзона.

Мы выросли, но где же тогда страна, в которой, как мы себе обещали, Кобзон не будет главнее Нопфлера, Леннона и БГ? Нам 35, 40, 45, многим уже 50. Мы уже не можем сказать: «Да, вокруг всякая фальшь и ерунда, члены одного союза на членах другого, но у нас так не будет». Мы уже не вырастем второй раз, а вокруг все тот же Кобзон. А то, что мы любим, то, что — как мы себе обещали, — должно было встать выше его, то по-прежнему ниже, тише, слабее. Пора вырасти хотя бы сейчас. Другого шанса не будет.