День четвертый
21
Странный сон не выходил у Габриэля из головы. И как ему себя вести? Забыть и сосредоточиться на своем? Или войти глубже в проблемы жизни человека, в которого на время переселилась его душа? Имеет ли он на это право? Габриэль отбросил вопросы: дело не в праве, а во времени. Его слишком мало. Он не может его терять и заниматься проблемами, которые его не касаются.
Габриэль принял не решение — данность. Но с такой же настоятельной очевидностью возникла другая данность: он не мог просто так отмахнуться от Александра. Необъяснимый интерес к собственному убийце неотступно преследовал Габриэля. А вот помогать Кларе у него пока не было никакой возможности. И чем бесполезно ходить по кругу, стоило внимательнее присмотреться к сложной жизни того, в чьем теле он оказался.
Габриэль двинулся по квартире, решив навестить кабинет. Проходя мимо комнаты Элоди, остановился. Подтолкнуло то же неодолимое любопытство. Дочь Александра была на занятиях, и Габриэль заглянул в комнату. Мрачная обстановка. Стены серые, мебель и покрывало на кровати — черные. Несколько ярких пятен все же оживляли серую мрачность — воспоминания о веселом детстве маленькой девочки. Девочки, ставшей подростком — фанаткой групп Eskemo и Jena Lee, чьими афишами и постерами были оклеены стены. Главное место на столе занимал компьютер, лежали книжки и диски. Элоди еще не вышла из подросткового возраста, и комната рассказывала о том, как ей боязно входить в мир взрослых. На столике у изголовья внимание Габриэля привлекла семейная фотография, снятая явно несколько лет назад. Они стояли все втроем: Элоди и Дженна сияли улыбками, лицо Александра скрывала тень от шляпы.
Да, Габриэль не был Александром, но почему-то его жизнь была ему небезразлична.
В кабинете Александра он заглянул во все ящики, но нашел только рабочие папки, касающиеся дел фирмы. Он быстренько перелистал их, чтобы понять, какого рода деятельности отдавал свое время человек, приютивший сейчас его душу.
Сел перед компьютером, включил его — система потребовала пароль. Он попробовал год рождения Александра, фамилию, имя, имя любовницы. Без толку. Тогда он решил ввести имя дочери. Отцы часто пользуются именами и датами рождения детей в качестве паролей. После многочисленных комбинаций он все-таки набрел на нужное сочетание: Эло1996.
В почте обнаружилась активная переписка с Луи Дереном и Виктором Жерменом: цифры, отчеты, обсуждение рабочих и коммерческих стратегий, организационные вопросы.
Последние письма Александра и Луи свидетельствовали о конфликте. За три дня до аварии Луи прислал письмо с настойчивой просьбой:
«Алекс, я прошу тебя пересмотреть твою позицию. Ты поступаешь как эгоист. Мы должны вернуться к нашему разговору».
И сразу в голове Габриэля всплыл сон. Или он был реальностью?
Габриэль заглянул и в переписку с Алисией. Его покоробило мальчишество Александра, его легкомыслие, подчас похабщина. Еще он заметил, что в последние недели его двойник стал немного отдаляться от любовницы. Она его за это упрекала, требовала большей близости.
Габриэль вышел из почты и стал просматривать файлы. Среди деловых документов набрел на один с обозначением «персо». Заколебался, чувствуя вину и неловкость, но необходимость — жестокий диктатор, и он его открыл. В конце концов полученная информация может помочь ему лучше ориентироваться в той жизни, которая волей-неволей стала теперь его! Щекотливость нелепа в подобных обстоятельствах. Этот человек украл у него жизнь, а он стесняется заглянуть ему в душу.
Внимание Габриэля привлекла папка с названием: «Настроения». Прочитав первые несколько строк, он понял, что имеет дело с дневником, который Александр начал вести сразу же после рождения Элоди. Он прочитал первые несколько страниц. Радость стать отцом, влюбленность в жену тронули сердце Габриэля. Почему, он и сам не знал. Возможно, потому, что человек, к которому он относился исключительно негативно, проявил светлые стороны своей натуры. Габриэль продолжил читать, понимая, что любовь Александра к Дженне была столь же безоглядна, как и его к Кларе, и, наверное, он был бы так же счастлив стать отцом, если бы жизнь осчастливила его таким подарком.
Глубоко взволнованный, он прочитал и последнюю страницу, написанную накануне катастрофы.
Я замарал свою жизнь. По глупости позволил грязи проникнуть на ее страницы. Смотрю теперь на уродливые пятна и не могу их стереть.
Я жив, но я уже не победитель, я обесточен, я солдат без армии, который бредет, понурив голову, чтобы не видеть потерь и разрушений, понесенных в войне без противника. Я был солдатом и врагом в одном лице. Все эти годы я старался одолеть призраков, называя их успехом и удачей, веря в радость тщеславия, пытаясь наслаждаться бестолковой бессмыслицей. Что мне принесли безвкусные победы? Добычу, которая годится лишь для жадного варвара, обуреваемого жаждой роскоши и бесстыдства.
В свою взрослую жизнь я входил с идеалами, не слишком отчетливыми, но сотканными из благородных чувств. Мне хотелось прожить особенную жизнь, не похожую на ту, которая окружала меня, пока я рос. Я был уверен, что любовь будет смыслом моей жизни, ее началом и концом. Жить, чтобы любить, любить, чтобы жить, — так я тогда себе говорил. Что это было — наивность? Или величие души?
Я разбрасывал свои мечты по всем дорогам, какие попадались мне и по которым я легкомысленно бежал, думая, что расстаюсь с прошлым. Сегодня я понял, что расстался с самим собой. Растратил свои ценности, утратил смысл, ради которого пустился в путь, удовольствия перепутал со счастьем, претензии и амбиции — с гордостью. Я отдалился от жены, от дочери, говоря, что хочу поберечь их. Нет! Я отдалился от них, потому что они остались воплощением моей веры, моих идеалов, которые стали чужими для человека, которым я стал.
Я бы хотел вернуться в прошлое, вновь обрести любовь Дженны, ту нерассуждающую любовь, которая давала нам силы представлять себе жизнь как нескончаемое движение вперед. Иной раз из глубины души — или сердца? — я чувствую, поднимаются тени прошлых чувств. Теперь они мои палачи. Я позволяю им мучить меня до невыносимости, стараясь вспомнить себя, каким я был. Так тень говорит о солнце, боль сожалений свидетельствует о поруганной чистоте.
Но и в объятиях Алисии я бывал счастлив. Мимолетным счастьем, но когда оно вдруг охватывало меня, я вдруг поддавался иллюзии, что возможно опять начать все сначала, пройти еще одну дорогу, не забыв про опыт ошибок. Но я знаю, что это всего лишь иллюзия. Я не люблю Алисию так, как любил Дженну. Я люблюее молодость. Люблю ее за любовь ко мне. Ее молодость помогает мне верить, что я не постарел. Сегодня только Алисия смотрит на меня влюбленным, восхищенным взглядом, полным обещаний и будущего.
Можно ли отредактировать собственную жизнь, поработав над ней, как над рукописью романа? Разорвать странички с неудачной историей и написать другие, не сомневаясь, что теперь умеешь управляться с подводными рифами?
В минуты полного владения собой я не сомневаюсь в ответе. Но я позволяю хмелю взять надо мной верх, и опьянение называю ясновидением.
Все прежнее еще возможно. Но хватит ли у меня сил вернуть его? Осилю ли я принятые решения? Иногда я верю, что осилю, но потом легкомыслие, обида или моя непроходимая глупость вновь толкают меня в объятия Алисии.
Сегодня вечером я непременно поговорю с Дженной. Признаюсь ей в своих ошибках, скажу, как сожалею о них и как хочу начать все сызнова. И если она еще готова меня выслушать, если согласна поддержать меня, мне удастся осуществить задуманное.
Габриэль закрыл компьютер. Зеркало напротив него показало человека, с которым он только что познакомился. Ему показалось, что он видит на его лице след душевных мучений: затаенная неуверенность в глазах говорила о его неуверенности в мире. В них были печаль и тайная стыдливость. Морщинки вокруг глаз, морщины на лбу. Теперь он ясно читал в лице этого человека тревоги, страхи, тоску. А поначалу он показался ему бездумным тупым алкоголиком, варваром, животным.
Теперь Габриэль испытывал сочувствие к Александру, и его удивляло, что он его испытывает. Почему он его испытывает? Потому что живет в его шкуре?
— Ну и как? Искал в кабинете воспоминания? — Дженна стояла в дверях, держась рукой за косяк.
— Да. Но ничего не нашел.
— Я сварила кофе, — сказала она, приглашая его следовать за собой.
В кухне он не сразу решился. Эта история его не касается! И все-таки любопытство взяло верх.
— Что произошло вечером перед аварией?
— То есть?
— Что произошло между нами?
— Ничего особенного. Поссорились.
— Да, но… Из-за чего?
— Ты же знаешь, мы постоянно ссоримся. Из-за всего. Но в этот вечер ты превзошел сам себя.
— Объяснись…
— С самого начала повел себя странно… Сказал, что сожалеешь о своих поступках, что хочешь все исправить, вернуть прошлое, — перечисляла Дженна меланхолично.
— Но это же… хорошо. Разве нет?
— Хорошо, если бы ты ограничился этой своей декларацией. Мне трудно было тебе поверить, но говорил ты искренне. В конце концов ты меня растрогал. Ты вдруг стал таким, каким я тебя знала, — увлеченным, полным надежд, веры в будущее. Я почувствовала себя счастливой, но это был миг, короткий миг. Я готова была простить тебя, забыть свои страдания, ночи, когда я ждала тебя и плакала… Но ты тут же открыл мне истинную причину твоего раскаяния. Можно себе представить, как горько мне стало после такой ослепительной, неслыханной надежды.
— Истинную цель?
— Да. Ты просто решил мной манипулировать. Как только я проявила слабость, ты объявил, что хочешь уехать куда-нибудь, хочешь дать нам новый шанс.
— И что же?
— Что для этого мы должны продать нашу фирму. И у тебя даже есть покупатель.
— И что тебе показалось подозрительным?
— Несколько недель назад ты мне уже говорил об этом своем намерении, и я тогда не согласилась. Не потому, что была так уж против… Скорее хотела тебе досадить. А ты за моей спиной продолжал вести переговоры. Но без меня тебе нашей фирмы не продать, у тебя же всего двадцать пять процентов акций, потому что я финансировала фирму, когда она делала первые шаги. Но твоему покупателю нужен контрольный пакет, и значит, я должна уступить свои. Вот ты и решил мной манипулировать. Но я держу тебя этими акциями. Не хочу, чтобы ты ушел от меня. Это мой единственный козырь. И я тебе это сказала.
Дженна опустила глаза, стыдясь, что обнаружила, как сильно она его любит. Габриэля растрогало ее чувство. Ему хотелось обнять ее, успокоить, утешить по-дружески, но она истолковала бы его порыв иначе. Он не имел права вмешиваться в сплетение сложных чувств, где он не отвечал ни за уток, ни за основу.
— Я думаю… что был совершенно искренен, — выговорил он наконец, желая утешить Дженну.
Она посмотрела на него с удивлением.
— К тебе возвращается память?
— Нет, я так чувствую.
Габриэль мог бы сказать ей о дневнике, найденном в кабинете ее мужа, о трогательной странице, которой он доверил свое желание вернуться к жене, но почувствовал, что не вправе это делать. И еще почувствовал опасность для себя: семейные дела Александра могли отвлечь его от выполнения собственных обязательств.
— Так, значит, у тебя семьдесят пять процентов акций? — спросил он.
Она грустно улыбнулась:
— Деловой человек не дремлет.
Он взмахнул рукой, отметая ее сомнения и подозрения.
— Я просто пытаюсь быть в курсе ситуации.
— Нет, шестьдесят пять.
Габриэль почувствовал, что по спине у него пробежали мурашки.
— А десять процентов принадлежат… Луи.
— Ты вспомнил, да?
— Нет, сделал логическое заключение.
Габриэль больше не сомневался: сон был посланием. Но от кого? И что он ему сообщал?
* * *
Дженна исподтишка посматривала на мужа, пока тот пил кофе.
Габриэль куда острее, чем Дженна, страдал от необычной ситуации: сначала он был обманщиком, чувствовавшим себя в полном праве распоряжаться Александром, который отнял у него жизнь, но теперь, в эпицентре сложных интимных отношений, им владело чувство вины перед доверчивой, болезненно чувствительной публикой, которую он морочил.
Дженна ждала от мужа взгляда, улыбки, нежного прикосновения, и Габриэль вполне мог бы на что-то подобное расщедриться…
Раздался телефонный звонок, Габриэль сидел, не двигаясь.
— Твой мобильный, — сказала Дженна.
Он порылся в кармане и нажал на клавишу.
— Пьер-Андре Марки. Нам нужно встретиться. — Голос адвоката был твердым, уверенным.
— Когда?
— Во второй половине дня у меня в кабинете.
— Хорошо.
Он повесил трубку, Дженна начала убирать со стола.
— Твоя любовница? — спросила она, маскируя агрессию иронией.
— Нет, мой адвокат.
— У тебя с ним встреча?
— Да, сегодня во второй половине дня. И еще я хотел бы зайти на работу.
— Чтобы?
— Не знаю… Чтобы увидеть.
— Увидеть ее?
— Послушай, давай закроем эту тему. Я потерял память и потерял все чувства к ней, ты это уже знаешь.
Дженна серьезно смотрела на мужа.
— А ты знаешь, что не лежи молодой человек в коме без надежды на восстановление и не будь его невеста в таком отчаянии, я бы благословила эту аварию.
Габриэль опустил голову, не зная, что отвечать.
— А ты о нем думаешь? — спросила она.
Габриэль представил самого себя, лежащего в боксе, с аппаратом, поддерживающим в нем жизнь.
— Да. Постоянно.
— Он работал в консалтинговой фирме. Жених и невеста были очень красивой парой.
Прошедшее время. Все им сказанное об их с Кларой любви, о постигшей их трагедии — теперь только в прошедшем времени. Габриэля пронзила острая боль. Любовь, минуты волшебного счастья и безвозвратный ужас свершившегося — все вместила в себя короткая эпитафия.
— Как ты поедешь? — спросила Дженна. — Права у тебя отобрали. Если хочешь, я тебя отвезу.
— Нет, спасибо. Я возьму такси.
— Да, конечно. Позвони, если что-то понадобится.
Габриэль пошел принимать душ. Долго стоял под водой, ему казалось, что струи, текущие по теперешнему его лицу и телу, уносят смятение чувств. А когда решил намылиться, то почувствовал брезгливость — ему не хотелось касаться чужого тела, чужой кожи. Это вернуло его к реальности. Он взял рукавичку и намылился.
В комнате открыл платяной шкаф, наугад взял рубашку, брюки, пиджак и быстро оделся.
* * *
Такси остановилось у дома адвоката. Габриэль заглянул в бумажник Александра и обнаружил, что уехал без денег. Шофер недоверчиво взглянул на него.
— Можно расплатиться и карточкой, — сообщил он.
Габриэль машинально протянул пластиковый прямоугольник.
— Не уверен, что вспомню код, — пробормотал он.
Шофер протянул ему машинку. Как только Габриэль взял ее в руки, четыре цифры замерцали у него в мозгу. Он набрал их, нажал на клавишу, и, к его удивлению, оплата была благополучно принята.
Откуда он мог знать секретный код Александра? Неужели у него появился доступ к его памяти?
* * *
— Вы в самом деле ничего не помните? — спросил адвокат, пронзая Габриэля недоверчивым взглядом.
Высокий, сухой, с аскетичным лицом, темными глазами под густыми бровями, морщинами на лбу — адвокат выглядел суровым и недобрым. Редкие седые волосы зачесаны наверх. Элегантность костюма граничила с претенциозностью, свидетельствуя о тоске по ушедшей молодой красоте.
— Я не симулирую.
Пьер-Андре Марки кивнул, но Габриэль не понял, поверил он ему или удовлетворился формальным утверждением для очистки профессиональной совести.
— Положение таково: вы находились за рулем пьяным, послужили причиной аварии, в которой были нанесены серьезные телесные повреждения.
— Молодой человек погиб, — подсказал Габриэль.
— Пока еще нет. Что и позволяет нам подготовить защиту. И вы должны сообщить мне какие-либо смягчающие обстоятельства.
— А именно?
— Объяснение вашего тяжелого душевного состояния, из-за которого вы в этот вечер выпили больше обычного.
— Но, кажется, напиваться вечером стало у меня привычкой?
— Вполне возможно. Но я хочу объяснить эмоциональной травмой ваше внезапное решение покинуть ночью дом и напиться. Мне безразлично, на какой почве будет эта травма — семейной или профессиональной.
— Что бы ни случилось, ничего не может оправдать напившегося до чертиков субъекта, который разнес машину влюбленной пары, — возмутился Габриэль.
— Разумеется. Никто и не собирается наивно прикрываться душевной травмой. Но защита будет строиться на смягчении аргументов противника. Задача не в том, чтобы снять с вас вину, а в том, чтобы вы предстали в человеческом виде. Сейчас вы в глазах общества чудовище, а должны стать уязвимым и ранимым человеком.
— Жертвой?
— Если хотите. Человеком, который напился, потому что не мог справиться с обстоятельствами: проблемы с фирмой, семьей… Я отправлю вас на консультацию к врачу, и он засвидетельствует ваше депрессивное состояние.
— Вы думаете, мне возможно избежать тюрьмы?
— Битва предстоит тяжелая. Тем более что отец молодого человека из несгибаемых. Но мы постараемся свести ущерб к минимуму.
— Вы знакомы с его отцом?
— Да, мы сталкивались по кое-каким делам.
Габриэль вгляделся в лицо Пьер-Андре Марки. Какого рода ненависть владеет этим человека, если он готов топтать ногами поверженного?
Он уже начал сомневаться в правильности своего выбора. С одной стороны, мастер своего дела, Марки уже помог ему остаться на свободе, чтобы он мог довести свое дело до конца. В чем-то он даже помогал отцу: борьба с заклятым врагом, возможно, отвлечет его от непереносимого горя. Хотя наверняка поначалу отец будет угнетен, столкнувшись с заведомым врагом в самом личном, самом болезненном деле.
Утешительный расчет, но рискованный. А что, если он ошибется? Что, если отец почувствует себя растоптанным, окончательно лишенным достоинства?
И как должен вести себя он сам? Принять игру адвоката? Или встать на сторону отца и позволить ему выиграть процесс? Впрочем, этот вопрос его не касался: ему нужно было всего несколько дней. Потом он уйдет, и Александр Дебер будет самостоятельно разбираться с правосудием.
* * *
— Алекс!
Луи широко раскрыл объятия, показывая, до чего рад видеть своего компаньона.
— Ну, как себя чувствуем?
— Устал.
— А память?
— Все то же.
Лицо Луи сделалось серьезным.
— Если я могу хоть чем-то помочь…
— Да, можешь.
— Правда? Я с радостью! — воскликнул он, усаживаясь за стол и приглашая Габриэля сесть в кресло напротив.
— Опиши, в каком я был состоянии перед аварией.
Компаньон пожал плечами.
— В каком ты был состоянии? Ну-у… Скажем… В нервозном. Депрессивном.
— Из-за продажи нашей фирмы?
— А ты помнишь о продаже? — удивился Луи.
— Дженна мне сказала.
— Да, тебя занимала продажа. И конечно, твои личные проблемы. Впрочем, ничего особенного не было. Как обычно.
— Но… мы с тобой не пришли к согласию в вопросе продажи, так?
Луи сделал неопределенный жест.
— Так. Я считал, что ты торопишься. У нас впереди великолепные перспективы, возможность развития. Через несколько лет мы получим во много раз больше. Но так и быть, ты решил по-другому, ты хозяин.
— Мы с тобой ссорились на этот счет?
Компаньон почти не скрывал, что не хочет касаться этой темы.
— Да, ссорились. И не один раз. Зачем тебе это?
— Хочу понять.
— Что понять?
— Что произошло в тот вечер.
Габриэль заметил, что у собеседника дрогнули губы.
— Ты напился, больше ничего не произошло. Вообще-то ты много пил в последнее время. Я пытался тебя предостеречь. Но ты же никого не слушаешь.
— Спасибо тебе, — поблагодарил Габриэль и поднялся. — А что касается продажи… Объясни ситуацию покупателям. Мы вернемся к продаже позже.
— Хорошо, займусь. Они поймут.
* * *
Габриэль уже направился к выходу, но тут его догнала Алисия:
— Алекс! Ты не можешь уйти просто так, не сказав мне ни слова! Даже не попрощавшись!
Она говорила жалобно, но Габриэль различил в ее тоне жесткие нотки. Эта женщина привыкла быть хозяйкой положения и теперь была недовольна.
— Извини, у меня много дел.
— Послушай, я знаю, что ты не помнишь о том, что было между нами. Но, если мы, например, проведем какое-то время вместе… Может, это тебе поможет. Я очень рассчитываю…
— Напрасно. На сегодняшний день я забыл тебя в самом прямом смысле слова, — резко ответил он. — Я чувствую привязанность только к своей семье.
— Ты больше не хочешь меня видеть? — изумленно спросила она.
Габриэль на секунду задумался. Имеет ли он право решать за Александра? Разумеется, не имеет. Ему нужно просто отстранить Алисию на какое-то время, а там пусть Александр забирает бразды правления и решает, как ему заблагорассудится.
— Сейчас, во всяком случае, нет. Если я любил тебя… любовь должна вернуться ко мне вместе с памятью, не так ли? Пока для меня главное — отдых. И еще я должен целиком сосредоточиться на последствиях злосчастной аварии.
— Я все поняла, — сказала Алисия, гордо вздернув подбородок. — Я подожду. Но не могу обещать, что мое терпение будет безгранично!
— Это угроза? — насмешливо спросил он.
— Понимай как хочешь.
В один миг влюбленная женщина стала своенравной упрямицей. Слезы высохли, губы поджались. Алисия стояла, гордо выпрямившись, и смотрела почти презрительно.
Габриэль подумал, что в эту минуту она показала свое истинное лицо.
* * *
Дженна еще не вернулась, и Габриэль застыл на секунду посреди комнаты, не зная, куда идти и что делать. На него навалились внезапная усталость и чувство бессилия: часы текли, а все, что он делал, не приближало его к цели. Клара лежала в больнице и пребывала в отчаянии, лелея самые черные мысли, готовя мрачный исход, а у него не было никакого плана, никакой идеи, как ей помочь.
— А-а, ты здесь! — Элоди стояла и смотрела на него.
Он в знак приветствия слегка помахал рукой, по-прежнему занятый своими мыслями.
Элоди уселась на диван, скрестила на груди руки и уставилась прямо на него своими большими, подведенными черным глазами.
— Ну и… — начала она.
— И что?
— Твоя память.
— Ноль по-прежнему.
Девочка достала пачку сигарет, закурила, затянулась, выпустила дым и сквозь синее облако стала гипнотизировать взглядом того, кого принимала за отца, словно ждала от него совсем другого ответа.
— Значит, все еще не хочешь отвечать за свои подлости, — уничижительно произнесла она.
Габриэль узнал в ее словах слова Дженны. Мать и дочь вместе сражались против Александра.
— Чего и ждать? Жалкий муж, жалкий отец, и убийца тоже жалкий.
Агрессия девочки удивила, шокировала Габриэля. Как смеет дочь так разговаривать с отцом? Как она воспитана, если может проявлять такое неуважение? Или как больно уязвлена, если так безудержно посягает на отцовский авторитет? Неизвестно, почему, но Габриэль и расстроился, и обиделся. Он собрался встать, не желая начинать ссору.
— Ну ясно! Как обычно, в кусты — и никаких разговоров!
— А у нас разговор? Мне показалось нападение.
— Возможно. Но ты же не реагируешь. Тебе что ни скажи, все мимо.
Габриэль вспомнил, что писал Александр о дочери. Он любил ее, вне всякого сомнения, но не умел выразить свою любовь. Терялся перед подростковой агрессией.
— Чтобы реагировать, нужны доводы, а доводы поставляет память, — попытался он защититься.
— Как легко ты хочешь отделаться, — возмутилась девчонка. — Нечего прикрывать свою трусость амнезией. Ты вел себя точно так же и раньше!
Габриэль позволил ее словам растаять в пространстве комнаты, подождал, когда тишина умерит воинственность девочки.
— Послушай меня, — наконец заговорил он. — Сейчас я не знаю, кто я. Надеюсь, что пройдет несколько дней, и память ко мне вернется. Но пока то, что я узнаю о себе, меня не радует. Я, похоже, порядочный лузер, который не сумел справиться с жизнью, думает только о себе, плюет на семью…
Удивленная, Элоди выпрямилась и нервно затянулась.
— Но я все же думаю, что был когда-то вполне себе неплохим парнем. До безумия любил твою маму и, когда стал отцом, не меньше любил дочь. А потом… Какой-то слом. Почему? Не знаю. Из гордости? По глупости? Старости испугался? Не могу понять.
Габриэль начинал этот разговор, словно ролевую игру, но внезапно почувствовал, что говорит совершенно искренне. Все слова принадлежали ему, обо всем этом он сам думал. Где же кончалось сознание Габриэля и начиналось Александра? Разве могут души сливаться и перемешиваться?
В глазах девочки появилось смятение, она пыталась спрятать его за завесой дыма.
— А ты что на этот счет думаешь? — спросил он, обращаясь к Элоди.
Та открыла рот, собираясь ответить, но промолчала.
— Давай, говори! Скажи, что я собой представляю! — настаивал Габриэль. — Каким я стал для тебя отцом?
Элоди пожала плечами и поднялась с дивана.
— Теперь ты убегаешь? Только не говори, что трусость, в которой только что меня упрекала, унаследовала от меня!
Девочка смерила его возмущенным взглядом.
— Нет… Я не знаю.
— Чего ты не знаешь?
— Не знаю, с кем я сейчас разговариваю. Ты никогда со мной так не говорил.
— Ну так воспользуйся случаем! — воскликнул Габриэль. — Скажи, какой я. Каким ты меня себе представляешь?
Элоди, сердясь, что разговор так глубоко ее задел, сделала шаг к отцу с вызывающим видом.
— А я понятия не имею, какой ты. Не имела возможности узнать. Тебя же никогда не было! Хотя, извини, преувеличиваю. Изредка тебе хотелось побыть папой. Например, получив в конце года дневник с отметками. На пять минут ты становился родителем, который печется о будущем дочери. Высказывал упреки, предостережения и снова возвращался в свою персональную дерьмовую жизнь. Жизнь воротилы, жадного до власти и денег. Вонючих денег, которые ты так широко тратишь, лишь бы не замечать, что ты трус и ничтожество! Вот какой ты отец! И я бы тебя простила и была бы к тебе снисходительна, если бы страдала только я. Но тебе нужно разрушить все в угоду своему эго! Ты знаешь, что, когда ты отправляешься в так называемые деловые поездки с твоей шлюхой, мама плачет ночи напролет? Тебе это в голову не приходит, потому что она делает вид, будто ей наплевать. Но она плачет. Потому что имеет дурость до сих пор любить тебя!
Габриэль не сдержался и дал Элоди пощечину, тут же понял, что натворил, и отступил в ужасе. Элоди застыла, схватившись рукой за щеку, и, побелев, спросила:
— Да как ты посмел?
Действительно, как он посмел? Он не хотел ее ударить, все вышло совершенно непроизвольно. Рука сама отвесила оплеуху. Может быть, он просто хотел заставить ее замолчать, больше не слышать ее крика? Но почему, собственно? Все, что она говорила, нисколько его не касалось… И все же… И все же девочка больно ранила его. Габриэль стоял в растерянности, оглушенный нахлынувшим потоком мыслей.
— Жалкое ничтожество! — С этими словами Элоди унеслась к себе в комнату.
Габриэль в изнеможении опустился на диван.
— Ты, мне кажется, погорячился. — Дженна вернулась и, похоже, застала конец сцены. Она подошла и села рядом с Габриэлем на диван.
— Не знаю, что на меня нашло, — пробормотал он.
— Наверное, ты просто попробовал быть ей отцом. Но переход получился слишком резким — от полного равнодушия к пощечине. Подростку с проблемами такого не понять.
— Никогда в жизни я не поднимал руку на женщину.
Габриэль сообразил, что говорит от своего собственного имени, и подумал, что мог промахнуться.
— Я знаю, — согласилась Дженна.
Габриэль нервно тер себе лицо, пытаясь успокоиться.
— Пойду приготовлю что-нибудь на ужин, — сказала Дженна, вставая.
— Не стоит. Я не хочу есть. Мне, наверное, лучше лечь.
Когда он проходил мимо Дженны, она взяла его за руку.
— Постарайся успокоиться. А с ней поговоришь завтра.
Вместо ответа он грустно улыбнулся и ушел в свою комнату.
* * *
Ночью ему приснился сон. Такой же яркий, как предыдущий.
Александр входит в комнату с маленькой дочуркой на руках. Он укладывает ее в постельку, целует. Сам он гораздо моложе и куда стройнее. Элоди года четыре или пять, она лежит в кроватке и смотрит на отца.
Он собрался уходить, но девочка его окликает:
— А пектаклъ, папа?
— Уже поздно, радость моя!
— Ну пожалуйста!
Александр улыбается.
— А сколько раз ты меня поцелуешь?
— Вот сколько! — Элоди показывает две ручки, растопырив пальчики.
— Тогда согласен!
Александр направляется к комоду, вынимает два носочка, розовый и голубой, надевает их на пальцы и садится за изножьем кровати.
Девочка приподнимается в возбуждении.
— Голубой — ты, розовый — я, — объявляет она. Шевеля пальцами, Александр начинает кукольное представление, в котором розовый носок объясняется в любви голубому.
— Здравствуйте, месье. Я принцесса Элоди. Я ищу своего папу.
— А какой он, твой папа? — интересуется голубой носочек.
— Высокий, красивый, милый-премилый!
— Понимаю! Он у тебя прекрасный принц!
— Он красивее прекрасного принца.
— Да неужели? И куда же подевался этот папа?
— Уехал по делам. Он часто уезжает.
— По делам?
— Да.
— И очень скучает без тебя!
— Он сказал тебе?
— Да. Он просто жить без тебя не может.
— Я хочу с ним повидаться.
— Сейчас я его позову.
Рука исчезает, потом снова появляется.
— Моя принцесса!
— Папочка!
Александр изображает горячие объятия, поцелуи, а потом носочки отплясывают фантастический танец. Девочка хохочет. Дверь приоткрывается, в детскую заглядывает Дженна.
— А, у вас пектаклъ! — улыбается она.
Александр встает и раскланивается перед публикой. Малышка хлопает в ладоши. Он наклоняется к ней.
— А теперь поцелуй меня!
Элоди обнимает его своими маленькими ручонками, покрывает поцелуями. Дженна весело улыбается.
