Глава 26
Я не надеваю никаких маечек-трусиков, не беру с собой «тик-так». На мобильнике осталась музыка, но я знаю, что слушать ее сегодня мне не придется. Долго держу в руках куртку с надписью «Нью-йоркские гиганты», потом со вздохом сую ее обратно в шкаф, на самый верх.
Мы встречаемся на автомобильной стоянке в Хаверстро-Крик. Итан идет навстречу, под мышками свернутая палатка и спальный мешок. А у меня сердце разрывается, когда я вижу эту картину.
Увидев мое лицо, он сразу понимает: что-то не так. Как всегда, заглядывает в глаза, пытаясь интуитивно обнаружить истину, но бодрости духа не теряет.
— Сегодня что, разве не пятница?
— Пятница. — Я с трудом поднимаю голову, гляжу на него.
— Сегодня же наша ночь. Или нет?
Как дрожит подбородок. Никак не унять.
— Думаю, не совсем так.
Итан кладет вещи на скамейку. Мы медленно идем в сторону леса. Он берет меня за руку:
— Что-то случилось?
— Случилось много хорошего. То-то и странно.
— Рассказывай.
Пожалуй, так даже легче — идти рядом и не видеть его лица.
— Вчера вечером было второе общее собрание общины. Его организовала моя мама. Выбирали новых руководителей. Убрали всех прежних советников и призвали членов общины выдвигать новых. Проголосовали против очков и пилюль. Отменили систему наказаний и так называемые изоляторы. Постановили, что новые члены Совета должны не стращать и запугивать нас, а оказывать рядовым членам общины всяческую поддержку и поощрять наше общение.
Итан на ходу заглядывает мне в лицо:
— Послушай, Пренна, но ведь это же просто здорово. Я очень рад за тебя. И за всех вас. — Он говорит это от чистого сердца, но… — А твоя мать, ее выбрали в руководство?
— Нет. Хотели избрать, но она предпочла возглавить медицинскую бригаду общины и заниматься вирусом, который занес Болтос. Она надеется уничтожить его в зародыше, пока он еще не превратился в полноценный вирус чумы.
— А кто вошел в руководство?
— В основном люди, с самого начала поддерживавшие отца. Как моя мама и другие… Когда мы здесь появились, их отодвинули в сторону и заставили замолчать. Среди них есть и твоя знакомая.
— Интересно, кто же?
— Я.
— Смеешься!
— Вовсе нет. Когда это случилось, меня на собрании не было. Я узнала потом, мама сказала, когда вернулась домой. Она сказала, что мою кандидатуру выдвигала не она. Мое имя назвали около двухсот членов общины.
— Невероятно!
— Сама знаю.
— Вот она, моя девочка, Хенни. Всех победила и сама встала на их место.
— Да, — улыбаюсь я. — Хотя это тяжелая ответственность. Думаю, бунтарем быть легче, чем руководителем.
Итан согласно кивает. Но лицо его печально.
— Ну а теперь, кажется, пора перейти к разговору обо мне.
Я замедляю шаг.
— Значит, бунтарям можно заводить парня, а руководителям уже не полагается? — Итан пытается говорить саркастически, но он не так уж не прав.
Мы идем вдоль реки, доходим до скалистого берега. Я сажусь, он тоже. Поворачиваю к нему лицо.
— Не совсем так. — Я беру его за руки. — Если бы можно было, то ради тебя я, конечно, отказалась бы от всего этого. Но дело в том, что опасность для тебя действительно существует, она реальна. Болтос доказал это своей жизнью… да и смертью тоже. Он не был переносчиком уже зрелого вируса чумы. Его контакты с местными оказались тем спусковым крючком, который запустил процесс развития вируса. Мама говорит, что надежда предотвратить эпидемию есть, но нельзя сеять новые семена. — (Итан опускает голову.) — Что будет, если все члены общины станут делать то, что делаем мы с тобой? Никто не знает, как избежать риска, потому что мы сами пока не понимаем, что несем в своих организмах и как это может сказаться в будущем.
— Пока, говоришь? — Он поднимает голову, ухватившись за это слово.
— Ну да, пока не понимаем. И неизвестно, поймем ли когда-нибудь. Узнать нет никакой возможности. — Я пододвигаюсь к нему ближе. Мне очень хочется, чтобы он меня понял. — Со мной ты только погубишь себя, Итан. Погубишь здоровье, и тогда прощай свобода, прощай полноценная семейная жизнь. А от этого отказываться тебе нельзя. Да я сама тебе такого не позволю.
— Я хочу быть с тобой, это главное, больше мне ничего не надо.
Слезы наворачиваются на глаза. Я плачу. В конце концов, сколько можно сдерживаться?
Итан обнимает меня, прижимает к груди:
— С самого начала, с самой первой минуты, когда я увидел тебя на реке, я только о тебе и думал. Потом на целых два года тебя потерял, но думал о тебе каждый день. Наверное, я неслучайно оказался на реке, когда ты там появилась, неслучайно я способен видеть то, чего не видят другие, и неслучайно мы вместе оказались в этой авантюре. Нам судьбой предназначено быть вместе.
Я продолжаю плакать. Рукой вытираю нос, поднимаю голову, гляжу на него:
— Что ты такое говоришь? Меня вообще не должно здесь быть. Это неправильно, противоречит нормальному ходу событий. Нас разделяет время, и оно не хочет, чтобы мы были вместе.
— Время не может ничего хотеть или не хотеть. Разве не ты сама это говорила?
— Говорила, но…
— Мы уже вместе. Может, не только от времени все зависит.
Я плачу, уткнувшись в футболку Итана. Она быстро становится мокрой. Как я люблю ощущать его тело, его запах. Я люблю его. Но я должна оградить любимого от опасности, это главное. Я оградила его от гибели 17 мая и теперь должна позаботиться о том, чтобы он жил долго и счастливо.
Я люблю его. Мне нужно, чтобы это сердце, которое сейчас бьется мне в висок, продолжало биться и дальше. Я долго слушаю его удары, синкопами звучащие на фоне журчания речной воды.
— Еще не все кончено, Пренна. Клянусь тебе, когда-нибудь ты это поймешь.
* * *
Кажется, сегодня понедельник, уже вечер, и в дверь моей комнаты стучат.
Да, сегодня понедельник. Впрочем, я не совсем уверена. С пятницы я провалялась в постели, минуты, часы и дни слились в одно бесформенное и тягучее пятно.
Неимоверным усилием я заставляю себя встать и открыть дверь. Меня не волнует, что я в одной пижаме, волосы торчат во все стороны, как воронье гнездо, и я ни разу за это время не почистила зубы.
— Привет, Пренна.
На пороге стоит Кэтрин. Видно, что ей очень хочется протянуть руки и обнять меня, но она еще не отвыкла от привычки избегать физического контакта с людьми.
— Привет, Кэтрин.
Очков на ней уже нет. Какая она все-таки юная и хорошенькая без этих противных очков.
— Слушай, может, оденешься, а?
— Зачем?
— А затем, что нам надо кое-куда съездить.
— Куда?
— Увидишь. Давай-давай. — Кэтрин идет к комоду и начинает рыться в моих ящиках, доставая вещи. Словно понимает, что без нее я делать ничего не стану.
— Я устала, — вздыхаю я.
— Ты это вчера говорила. И в субботу.
Кэтрин вручает мне шорты, футболку и красный купальник.
— А я все равно устала.
— А ты просто надень, попробуй.
Я опять тяжело вздыхаю:
— А купальник зачем?
— Да надевай же. Потом увидишь.
Кэтрин открывает дверь в ванную комнату и жестом приглашает меня зайти. На тот случай, если я забыла дорогу.
— И причешись. И умойся. И зубы почисти.
Гляжу на нее и удивляюсь. Но я слишком устала, чтобы сопротивляться. Кэтрин — девчонка гораздо более упрямая, чем кажется с первого взгляда.
Беру одежду, тащусь в ванную. Надеваю, умываюсь, стараясь не глядеться в зеркало. Это так тяжело.
— Иди на улицу и садись в машину. А я сейчас.
— Чего это ты раскомандовалась? Вроде в начальство выбрали не тебя, а меня.
Подруга смеется и тащит меня к лестнице. Спускаемся, по дороге она заходит на кухню. Слышу, как она говорит с мамой, потом выходит с корзинкой, наполненной всякой всячиной. Никак на пикник собралась.
— Вот твоя мамочка положила нам кое-чего вкусненького, — весело говорит Кэтрин.
Я заглядываю в корзинку: там все мое самое любимое. Манговые коктейли, коробка с пирожными.
— От этого я растолстею и буду как корова, — ворчу я, едва волоча ноги к машине.
Кэтрин включает громкую музыку, мои любимые записи, опускает стекла, и мы мчимся куда-то. Все-таки хорошо не сидеть на месте, а ехать, все равно куда.
— Можно просто поболтать для начала, слышишь, Прен, — говорит Кэтрин, пытаясь перекричать музыку и ветер в ушах. — Это тебя мы должны благодарить, что теперь можно болтать о чем угодно.
Я гляжу в боковое окно. Да, с тех пор как мы здесь, именно этого я всегда и хотела. А теперь сама не знаю, что с этим делать.
— О чем говорить? — тусклым голосом спрашиваю я.
У Кэтрин какой-то озорной, шаловливый вид. Она делает музыку потише.
— Ну, хотя бы о новой стрижке миссис Синтии. С этой прической она совсем уродина. И изо рта у нее вечно воняет. А у мистера Роберта из носа растет шерсть.
Я отвечаю вяло, и разговор скоро гаснет. Впрочем, мы понимаем, что эти люди больше в нашей жизни ничего не значат.
Тогда подруга заводит разговор о будущем. Не о далеком будущем, а о самом ближайшем. Оказывается, у нее есть для меня новости. И ей не терпится со мной поделиться.
— Я вот что думаю… Может, и мне подать заявление в члены Совета, — говорит она, явно стесняясь своей смелости.
— О Кэтрин! Прекрасная идея, ты это здорово придумала.
В груди сразу становится тепло. Действительно, прекрасная мысль. Руководство в общине обновляется, худшие сменяются лучшими, и это очень хорошо.
Мы едем довольно долго. Наконец я чувствую, мы подъезжаем к океану. Лицо овевает теплый соленый ветерок.
Кэтрин останавливает машину возле маяка на Файр-Айленд. Мы скидываем одежду, стаскиваем с наших нежных ножек носочки и бежим по песку, как только что вылупившиеся черепашки. Беремся за руки и заходим в тихие воды вечернего океана.
Я поднимаю голову, гляжу на розоватый диск луны, которая любуется своим отражением в темном зеркале океанских вод. И сердце снова начинает биться. Как прекрасно это вечернее светило, каким кажется добрым, как прекрасны его лучи, в которых можно купаться, как в океане.
Да, жизнь есть жизнь, в ней бывает всякое, но она все равно берет свое. Рано или поздно в душе снова брезжит надежда.
Вспоминаю вчерашний день: он уже клонится к вечеру, когда я слышу, как возле дома остановилась машина. Даже укрывшись с головой двумя одеялами, я узнаю́ машину Итана. Неуверенно подхожу к окну, вижу, как он приближается к входной двери с конвертом в руке и опускает его в щель для почты.
На полпути обратно к машине Итан оборачивается через плечо и видит меня в окне. Поворачивается, поднимает руку и машет. Я прижимаю ладонь к стеклу. Так мы и стоим, и я все смотрю на его силуэт на фоне закатного неба. Изо всех сил я пытаюсь удержаться и не заплакать. Потом он снова поворачивается, идет к машине и уезжает.
В конверте лежат газеты и остатки денег, которые мы взяли в камере хранения. Я хочу сразу, ничего не вынимая из конверта, забросить его на верхнюю полку шкафа, но тут в глаза бросается ярко-желтая, приклеенная к газете бумажка с запиской. Я вынимаю газету и вижу стрелку, пририсованную рукой Итана, — она указывает на статью, помещенную на первой странице последнего номера за июнь 2021 года.
В статье описывается зловещий триумф газового и нефтяного магната-миллиардера в его крестовом походе против постановлений правительства, направленных на ограничение выбросов углерода в атмосферу. Победа магната придушила последнюю надежду людей в борьбе с изменением климата на планете. Имя миллиардера мне незнакомо, но лицо на фотографии я узнаю́. Этого человека мы с Итаном знали под именем Эндрю Болтоса.
Но нам не нужно лишних подтверждений тому, что мы открыли перед человечеством дорогу в будущее, которое не причинит никому боли.
Ночью мне приснился брат Джулиус. Мы с ним были уже не в прежнем мире, где он снился мне раньше. Он был здесь, с нами, здоровый и крепкий, — шел по дорожке к нашему дому, очень похожему на прежний дом, и в руке у него был букет желтых нарциссов.
Я вспоминаю этот сон сейчас, когда мы с Кэтрин смотрим на небо, полное звезд, огромное и необъятное, вечное и величественно-прекрасное, и становится ясно, что ты во Вселенной не одна.
Держась за руки, мы заплываем далеко в открытый океан, уже не чувствуя под ногами дна. Немножко жутковато — что там таится в глубине… но и волнующе тоже.
Потому что никто знает, что с нами может случиться в следующую секунду.
notes