Глава 3

Если бы я приехала сюда на медовый месяц, как бы он проходил?

Муж берет меня за руки и радостно кружит на месте. Я смеюсь, и переливы смеха освещают все вокруг ярче горящих огней. Простое, но изящное платье развевается на ветру. Муж даст мне все, чего я пожелаю. Он притягивает меня к себе, и его лицо замирает в дюйме над моим. Кем бы он ни был, он невыносимо красив. Чтобы пощадить глаза, я поднимаю взгляд на металлическую паутину над головой. Сколько рук ее строили? Пальцы мужа касаются моей щеки, и мне приходится опустить взгляд. Без предупреждения я растворяюсь в поцелуе.

Романтические мечты. На самом деле меня не ждали объятия симпатичного незнакомца. Я гуляла по парижским улочкам вместе с Миакой. Та сказала, что хочет света, и я не смогла придумать лучшего места.

Когда никуда не торопишься, время течет медленно. Конец 1920-х и начало 1930-х годов мы провели во Франции. Никто бы не рискнул сказать, что Париж стоит на берегу моря, так что мы часто ездили на побережье. Порой я задавалась вопросом, чем руководствовалась Океан, когда выбирала нас двоих. Ведь мы были так молоды. Я мало знала об истории сирен, но Ее выбор казался мне плохой идеей. Повезло, что нашими воспитательницами стали ответственные сестры, иначе я бы чувствовала себя совершенно беспомощной.

Мы жили в квартирах незнакомцев. Забраться в пустое жилище совсем несложно, и, понаблюдав несколько дней, мы знали, где располагаются обставленные, но временно необитаемые комнаты. Мы тихонько пробирались внутрь, слушали доносящуюся из-за стен музыку, нежились на кроватях, а потом исчезали. Совсем несложно, если держать глаза открытыми. Жаль, что этим талантом пользуются лишь воры. И мы.

Так мы и жили. Мы не нуждались в еде и пристанище на ночь, но через какое-то время прогулки наскучивали. На ночь магазины закрывались, смотреть было не на что, так что до утра мы возвращались домой. Океан находилась слишком далеко, чтобы проводить время с Ней. К тому же мне не нравились здешние воды.

Из Парижа мы отправились в безмолвное путешествие по Европе и наслаждались красотами до самой Великой войны. Мне хотелось посетить Лондон, но все же я держалась от него на расстоянии. Это место, даже одно только название, преследовало меня. Не уверена, что когда-нибудь поеду туда. Может, после того, как обрету собственную жизнь. Этот город таил в себе своего рода невысказанное обещание. Но пока ему, как и многому другому, придется подождать.

Война заставляла меня нервничать, подобно всем непредсказуемым событиям, ведь мы с Миакой и так ощущали себя чужаками в мире людей, но в какой-то мере она пошла нам на руку. Благодаря войне Океан не нуждалась в наших услугах, чему мы не могли не радоваться. Хотя Эйслинг, может, и расстраивалась в своем тайном укрытии. Имея столько свободного времени, мы отмечали смену годов и десятилетий только по сборам сестер. Происходящие при кормлении Океан катастрофы поражали, и только они казались настоящими в одинаковом течении дней. Порой мы пытались следить за временем года и отмечать человеческие праздники, но исключительно для развлечения. Жизнь происходила вокруг меня, но не со мной.

Я наблюдала за матерями, но не могла заиметь собственного ребенка. Смотрела на женщин за прилавками магазина, на университетской скамье, но работа и учеба были закрыты для меня. Нам приходилось держаться в тени, так что мы до тонкости отточили искусство незаметного наблюдения за людьми. Иногда подглядывание доставляло удовольствие. Особенно легко на сердце становилось от наблюдения за детьми. В них столько энергии. Дети всегда доставляли мне невообразимую радость, но порой, когда я видела светящуюся от счастья будущую мать, мне приходилось прятать от Миаки лицо и плакать. Ради нее я хотела быть сильной.

После наблюдения за парочками их действия вплетались в мои мечты о безликих возлюбленных, которые обнимали и целовали меня. Иногда я оставалась тем, кем была наяву, – грозным существом, несущим разрушения. Но порой я возвращалась к девочке из прошлой жизни и подхватывала историю с того момента, где она оборвалась. Фантазии вызывали тоску и томление, но, поскольку не в моих силах было ускорить течение времени, оставалось только молча терпеть.

Помимо разрывающих меня эмоций, ничего достойного внимания не происходило. 1930-е и 1940-е прошли для нас тихо, даже Океан призывала на службу всего пару раз.

Жизнь с Миакой сильно отличалась от компании Мэрилин. Мэрилин любила поболтать, как и я, а вот Миака редко открывала рот. Я не уставала ей напоминать, что со мной разговаривать можно, мне это не повредит. Но девочка отвечала, что не привыкла заговаривать первой. Поэтому я начала задавать ей вопросы. Сначала я узнала все, что могла, о ее прошлом; странно, но воспоминания Миаки пропадали быстрее, чем мои. Затем я постаралась узнать ее мнение обо всем на свете или хотя бы добиться того, чтобы у нее появилось собственное мнение. Сближение шло медленно. Наши с Миакой истории оказались чем-то похожи. Подобно мне, она родилась старшей в семье и имела двух братьев. Но если меня любили и баловали, Миаку терпели поневоле. Ее родители хотели сыновей. Девочка не могла выполнять тяжелую работу и не имела в их глазах никакой ценности.

Она сама так и сказала: ценности.

Миаке поручали помогать на рыбацкой лодке братьев, поскольку мать была занята хозяйством. Родителей не смущало, что дочь боится моря. Несколько лет подряд малышка Миака плакала каждый раз, когда ее ставили на палубу. Затем, видя, что слезы ничего не меняют и только злят старших, она научилась подавлять свой страх. Девочка не умела плавать и привыкла говорить тихо. Когда в особо ветреный день она упала за борт, никто и не заметил. Получилось, что семья потеряла старшую дочь только потому, что отказывалась прислушаться к ее мольбам. Я не сомневалась, что исчезновение ребенка, даже не самого любимого, станет горем для любой матери. И как же странно, что Океан, которой она так долго боялась, стала ей своего рода приемной матерью и защищала от любых опасностей.

Я пыталась показать ей мир и рассказать о нем. Миака даже не представляла, какой он большой. Ей так тяжело давалось говорить о своих чувствах, что я начала спрашивать ее мнение о сущих пустяках. Что ты думаешь о платье той женщины? Смотри, из каких красивых камней сложена стена, тебе нравится? Какие фигуры ты сегодня разглядела в облаках? Любые мелочи, лишь бы заставить ее разговориться. Видимо, все эти незначительные, требующие внимания к деталям вопросы задели в Миаке какую-то струнку. Когда она поняла, что я не прекращу их задавать, сестра начала приглядываться к миру и стала замечать многое, ускользавшее от моего взгляда.

– Смотри, какой оттенок, – ни с того ни с сего однажды заявила она.

– Где? – спросила я.

Мы говорили тихо. Из квартиры сверху доносились будничные звуки, и мы старались быть особенно осторожными. Я выглянула на улицу из окна нашего пустого, безопасного жилья. Город двигался в беспорядочном танце ежедневных забот. Должно быть, предыдущие жильцы были творческими людьми. На полках стояло множество книг, банки с краской и музыкальные инструменты. Самое интересное место из всех, где нам доводилось пожить.

– В небе. Видишь, где солнце прорывается сквозь облака. Такой интересный оттенок желтого.

– Действительно красиво. – Я улыбнулась оттого, что Миака заговорила свободно.

– Не только. Смотри, цвет яркий и в то же время приглушенный. Блестит, но не обжигает взгляда. Просто чудо, что существует такой оттенок.

Я восхищенно уставилась на нее. Я даже не догадывалась, что Миака способна на подобные размышления, а в голове у нее вертятся слова «приглушенный» и «чудо». Вскоре после того случая Миака начала описывать то, что вспоминала из прошлой жизни. Свой дом она помнила прекрасно, но рассказывать о крохотном, тесном строении было нечего. Меня поразили выбранные ею обороты: «ветхие от времени стены» и «дом был таким коричневым, что казалось, будто вырос из земли». Да уж, когда Миака решала заговорить, из ее уст выливались очаровательные сравнения.

Решение отправиться сначала во Францию стало своего рода пророческим. Миака полюбила живопись. Поскольку тогда она не умела описывать окружающий мир словами, то прибегла к картинам. Ловкие руки мелькали над холстом днями напролет, ведь мы не нуждались в отдыхе. Когда я проходила мимо, то останавливалась посмотреть, как белая бумага расцветает образами. Миака обладала талантом, о котором даже не подозревала.

Мне потребовалось несколько лет, чтобы добиться ее доверия, но потом я начала понимать характер новой сестры. Миака поражала вежливостью, чувством юмора и теплотой. Не оставалось сомнений, что она умная и утонченная. С каждым годом я все больше благодарила Океан за то, что Она пощадила девушку. Я испытывала благодарность не только за ее общество, меня радовало, что Миака получила возможность стать тем, кем являлась сейчас. В крохотной деревеньке, в роли нелюбимой дочери ее лучшие качества вряд ли смогли бы расцвести.

Вместе мы впитывали все доступные впечатления. Ходили в музеи и на выставки. Я восхищалась картинами и статуями. И как человеческая рука оказалась способна создать такую божественную красоту? То, на что у Миаки уходили дни, люди с их неповоротливыми телами творили месяцами. Миака видела в них еще больше, чем я, и пыталась вести заметки о своих впечатлениях. К сожалению, писала она по-японски, и я не понимала ни слова. Это означало, что, когда мы доберемся домой, меня ждет неиссякаемый поток слов. Он не остановится, пока Миака не выскажет вслух каждую мелочь, которой наслаждалась в той или иной картине. Миака нашла в творчестве отдушину.

Я завидовала, что мои желания удовлетворить не так просто.

Мы также получали удовольствие от всевозможных блюд. Не знаю, сколько разных кухонь мы перепробовали. Брали с собой французский разговорник, шли в кафе и показывали пальцем на нужные фразы. Нам повезло, что большинство официантов охотно помогали. Моим излюбленным лакомством стали пирожные, но я не брезговала и фруктовыми кексами, и булочками. Я помнила американскую еду, хоть и смутно, а с Мэрилин мы изведали пряный, яркий вкус испанских блюд. Французская кухня оказалась вкусной, ей следовало отдавать должное без спешки. Так что мы не торопясь шли от открытия к открытию.

Когда расхаживать по городу надоедало, мы шли в кинотеатр – наше любимое развлечение. А после фильма еще долго обсуждали актеров и запомнившиеся сцены. В кино уже пришел звук, так что фильмы стали гораздо интереснее, чем мне помнилось по прошлой жизни. Я жаждала хороших мелодрам – они стали моим прибежищем. Вечером, после похода в кино, я переживала всю историю заново в своем воображении, только с собой в главной роли.

Возможно, когда начнется вторая жизнь, я стану актрисой. Уже несколько лет я разыгрываю нормальную, ничем не примечательную девушку. Может, я смогу играть и другие роли. А может, и нет. Еще не прошло и трети моего срока, а я уже устала от притворства.

Я не могла высказать свои мысли вслух, но все эти годы злилась на Океан. Моя теперешняя жизнь вращалась вокруг служения Ей, и тем не менее я не желала иметь с Ней никаких дел. Я томилась от скуки. Мир вокруг кипел разнообразием, но я не хотела смотреть на него со стороны – мне хотелось стать частью этой жизни. А когда скука бесцельных блужданий прерывалась, я участвовала в событиях в самой омерзительной роли – в роли убийцы. Я пыталась отвлечься, но все вокруг казалось таким пустым, что забыться надолго не удавалось. Долгие годы я провела красивой, ядовитой бродягой. Никакие слова не опишут моих чувств. Никогда не представляла, как одиночество способно измотать душу.

Даже рядом с Миакой мне казалось, что никто не сможет дотронуться до меня. Несмотря на красивую внешность, я чувствовала омерзение к себе. Если мне требовался совет, Океан никогда не отказывала в помощи, и все же я постоянно пребывала в смятении. Когда-нибудь это должно закончиться, но когда? На дворе стоял 1945 год. Еще семьдесят шесть лет. Семьдесят шесть лет тишины, смертей и одиночества. Я ощущала себя словно на дне глубокого колодца: видела свет и точно знала, что мне не выбраться. По крайней мере, пока.

В конце 1940-х мы покинули Европу, чтобы познакомиться с загадочными землями Египта, Марокко и Греции. Классический выбор. Благодаря своей истории эти страны словно замерли под натиском времени. Во время путешествий наконец-то случилось что-то примечательное: у нас появилась новая сестра.

Девушку из Южной Африки звали Ифама, и она присоединилась к нам зимой 1953-го. Мы с Миакой с радостью ее приютили. Эйслинг даже не предложили пожить с новенькой. Ифама отличалась необычной красотой. Сильная и темная, как внешне, так и в душе. Меня против воли тянуло к ней. В ее поведении проглядывало что-то величественное, может, потому, что ее прошлое оставалось загадкой. Ифама не захотела рассказывать, как оказалась в море, а мы не настаивали. Океан не зря выбрала ее, как и всех нас, значит, Ее восхитило какое-то качество новой сестры. Я бы поставила на гордость. Даже сидя на пустом берегу после того, как Океан ее пощадила, Ифама не рыдала, как я в свое время. Она даже не вздрагивала, как Миака. По ее щеке то и дело стекала одинокая слеза. Было видно, что Ифама сдерживается изо всех сил, но слезинки выдавали ее горе. Я догадывалась, что, когда она попросила у Океан пощады, девушка не подозревала, чтó ее ждет. С другой стороны, никто из нас не знал. Я объяснила правила; Ифама выслушала их с сомнением. Не сразу, но она согласилась.

Ифама не разговаривала. Если Миака поначалу чуждалась меня из-за врожденной робости, Ифама не выказывала желания вступать с нами в беседу. Мы делали все, что могли, лишь бы вовлечь ее в разговор. Я попробовала метод, который показал успех с Миакой: расспрашивала о ее семье, чтобы Ифама вспоминала о них.

– У меня были мать, отец и сестра. Мы любили друг друга. Теперь меня нет.

Она заканчивала фразы, не оставляя места для продолжения. Казалось, что Ифама не хочет думать о прошлой жизни. Я ее не винила: тяжело оставлять позади любимых людей. Так что я начала расспрашивать ее о мелочах.

– Что ты думаешь о платье на той женщине? – как-то спросила я.

– Обычное платье. Нельзя судить людей по одежде.

Окончательно и бесповоротно. Может, у нее такой характер и ей не нужны пустые разговоры. Но ведь всем нам что-то нужно, правда? Возможно, Ифама просто не знает, как сблизиться со мной. После нескольких безуспешных попыток я обратилась к Миаке.

– Меня беспокоит Ифама, – призналась я как-то вечером.

Мы тогда жили на Суматре. Маленький дом на краю тропического леса стоял заброшенным, и мы сделали его своим прибежищем. Ифама была в доме. Мы с Миакой сидели на поваленном дереве.

– Меня тоже. Не знаю, что делать.

Такая добрая девочка. Ей, как и мне, тоже хотелось помочь Ифаме. Мне становилось больно от одной только мысли, но ради всех нас я должна была попытаться.

– Помнишь, как ты стеснялась в первое время? Может, Ифама тоже застенчива. Возможно, ее смущает, что нас здесь трое. Ты могла бы поговорить с ней наедине. – Я замолчала. Миака либо перепугается, либо с радостью ухватится за предложение.

– Думаешь, у меня получится? – Она выглядела потрясенной оттого, что я верю в ее способности.

– Конечно, Миака. Ты же теперь старшая сестра. И ты очень добрая и отзывчивая. Готова поспорить, что, если оставить вас наедине, Ифама откроет тебе душу. – Я снова замолчала, оставив предложение висеть в воздухе.

Миака погрузилась в раздумья:

– Куда ты поедешь?

– О, пока не знаю. – Я сделала бравую мину. – Куда глаза глядят. Но обещаю, что вскоре вернусь. Пару недель, в крайнем случае месяц. Затем я вернусь к тебе и твоей новой подруге. Вполне возможно, что вы прекрасно обойдетесь и без меня, – подмигнула я.

– Не говори глупостей. Я всегда буду любить тебя.

На этом мы договорились. Я уехала на следующий день под предлогом, что хочу побыть наедине с Океан. Далеко от правды, но я не хотела создавать у Ифамы впечатление, будто собираюсь сбежать от нее. Пусть лучше думает, что я регулярно совершаю вылазки к побережью.

Когда я оказалась достаточно далеко от сестер, чтобы они не могли меня слышать, я разрыдалась.

Я ненавидела оставаться в одиночестве. Все мое естество бунтовало против того, чтобы пробыть наедине с собой дольше нескольких часов. Я нуждалась в людях, а они должны были нуждаться во мне. Но ради сестер – единственного, что у меня оставалось в этом мире, – я готова годами сидеть одна и плакать. Я любила их.

С Суматры я не уехала. Даже не стала сообщать Океан о нашем намерении. Я отправилась в северную часть острова и поселилась в дупле. До сих пор не люблю вспоминать о том времени.

С огромным трудом я продержалась две недели. Я надеялась, что Миаке хватило времени, но все равно терпеть больше не могла. Мне требовалось вернуться к ней и Ифаме. Войдя в дверь, я сразу поняла, что у сестер ничего не получилось. Миака раскрашивала ягодным соком тонкие листы бумаги. При моем появлении она подняла голову, чуть улыбнулась и кивком указала на дверь в другую комнату.

Я прошла во вторую половину крошечного домика. Ифама принцессой восседала на пне, который мы использовали вместо стула. Она смотрела в окно с загадочной улыбкой, словно ее полностью устраивало сидеть неподвижно и рассматривать воздух. Ифама постоянно была погружена в свои мысли и не выглядела недовольной. Откуда нам было знать, о чем она думает, что планирует, возможно, с самого начала?

Мы стояли наготове в открытом море. Когда подошло время петь, Ифама отказалась открывать рот. Океан даже предупредила ее и дала второй шанс присоединиться к песне. Мы уже были захвачены моментом и не могли остановиться, чтобы уговорить сестру. Я видела, как Миака с отчаянием дергает Ифаму за руку. Но та просто стояла на воде с упрямо сжатыми челюстями.

Когда Океан затянула ее под воду, Ифама тихо охнула.

Мы с Миакой продолжали петь сквозь слезы. Эйслинг стояла передо мной, так что я не видела ее лица. Она лишь медленно покачала головой. Песня разносилась привычной за два десятилетия трехголосой гармонией. Новый голос так и не присоединился к ее великолепию, и поток слез не нарушил плавность мелодии.

Миака переживала потерю Ифамы особенно тяжело. Девочка считала, что она подвела сестру, что, если бы она постаралась, Ифама могла бы остаться и вырасти, как она сама. Миака во всем винила себя. Мы регулярно забирали жизни. Смерть не была для нас чем-то новым, но всегда оставляла за собой боль. И эта боль только усиливалась, если мы знали погибшего, восхищались им.

Я сама переносила гибель Ифамы не намного лучше Миаки. В то время я не могла точно понять почему, но горевала не только от неожиданной потери сестры. Мэрилин тоже покинула нас неожиданно, но сейчас я испытывала совершенно другие чувства. Мне потребовалось много дней, чтобы разобраться, что меня мучает. Не только уход еще одной сестры, а сама Ифама. Она все продумала заранее и специально держалась особняком. С самого начала она не собиралась причинять людям боль. От ее поступка я острее ощущала свою слабость.

Через несколько дней после гибели Ифамы мне тоже пришлось покинуть наш домик. Пару месяцев назад жизнь в лесу, в одиночестве, казалась мне добровольным заключением. Но сейчас изоляция представлялась спасительной нитью, словно лишь она могла помочь мне пережить катастрофу.

– Не оставляй меня одну, – взмолилась Миака.

Я не хотела причинять ей дополнительные страдания, но больше не могла выносить ее горе вдобавок к своему.

– Миака, я тебя очень люблю. Но мне нужно многое обдумать. И какое-то время побыть одной.

– О чем тебе надо подумать? Ты же не собираешься последовать за Ифамой? Пожалуйста, не поступай так со мной!

Миака закрыла лицо руками. Она терпела нашу службу, потому что у нее не было другого выбора, но натура ее не выдержала бы новых потрясений.

– Нет, нет. Я никогда так с тобой не поступлю. Ты нужна мне не меньше, чем я нужна тебе. Я не оставлю тебя одну, и уж точно не таким образом, – заверила я, обнимая Миаку и пытаясь ее успокоить.

Лучше не говорить, что мне приходила в голову мысль последовать примеру Ифамы. Пусть и ненадолго, но приходила.

– Тогда зачем тебе удаляться? Оставайся со мной. Если хочешь, можем переехать на новое место. Я готова отправиться куда угодно.

– Посмотри на меня, Миака. – (Она послушно подняла голову.) – Мне просто нужно побыть одной. Я вернусь к тебе, обещаю. Знаю, ты так не считаешь, но, возможно, тебе тоже надо подумать. Я не исчезну навсегда. Клянусь.

Разговор повторился несколько раз, прежде чем Миака позволила мне уйти. Я старалась не раздражаться и помнить, что она росла нежеланным ребенком. Я обратилась к Океан и попросила отправить меня в Америку. Прошло достаточно времени, чтобы можно было без опаски вернуться на родину. Дорога промелькнула быстро. Я сама попросила и больше не сказала Ей ни слова. Должно быть, Она и так знала мои мысли, ведь я не обладала достаточной дисциплиной, чтобы их скрыть. Но Океан не трогала меня.

Поступок Ифамы, ее дерзкое нарушение правил, оставил на сердце тяжесть. И я наконец осознала почему: Ифама оказалась храбрее меня.

Я старалась убедить себя, что я не такой уж плохой человек. Послушна. Согласна поступиться желаниями и всегда выполнять свои обязанности. В конце концов, пока я здесь, никому другому не придется занять мое место. Я отдала себя. Но Ифама… Она отдала свою жизнь, потому что не хотела отнимать чужую. Как ни погляди, но она настоящая героиня.

Несколько месяцев я прокручивала эти мысли в голове. Поскольку я понятия не имела, что делать с обуревающими меня эмоциями, то дулась на весь мир и погружалась в депрессию. Мне казалось, что единственный способ все исправить – это пойти к Океан и испросить позволения умереть.

Но я не могла. Не потому, что боялась, хотя страх тоже играл роль. Ведь я уже отдала Ей тридцать лет, и мне не хотелось, чтобы они пропали понапрасну. А еще потому, что я разобью Миаке сердце. И я подведу Мэрилин. А если я подведу Мэрилин, то, если верить ее словам, я подведу и свою семью.

Я просто не могла так поступить. Я недостаточно смелая. И никогда не наберусь храбрости подставить себя под удар ради кого-то еще.

Я бесцельно бродила по Восточному побережью Штатов. Америку я не видела с тех пор, как отправилась в то бессмысленное морское приключение. После трагедии с Ифамой мне захотелось побывать в родных краях. Плавать вдоль американского побережья – лучшее, что пришло мне в голову.

Я знала, что раньше жила в Огайо, но не помнила, где именно. Интересно, жив ли еще мой брат Алекс? Или его звали Алан? Нет, все же Алекс. Может, если навестить его, я почувствую близость к прежней жизни, такой простой и чинной? Но я не знала, где его искать. Я одинока. У меня больше нет семьи.

Есть ужасная Эйслинг и есть Миака, настолько милая, что не поймет моих метаний. И еще есть Океан, но, если честно, я не знала, что о Ней думать. Несколько месяцев я решала, не пришло ли время нам поговорить.

Я молча ездила по Штатам и в конце концов остановилась на время в Полис-Айленде, Южная Каролина. Я заняла пустовавший пляжный домик мистера и миссис Паттерсон. Как и многие другие, они уехали на зиму, и я тихо поселилась в пустых комнатах. Хозяева отличались ужасным вкусом в выборе мебели. Хорошо, что я не ожидала гостей.

Та Америка, которую я помнила, и сегодняшняя Америка казались совершенно разными странами. Я наблюдала за поступью прогресса в Европе, но здесь все происходило гораздо быстрее. Хорошо, что я могла скрыться от всех. Мир развивался слишком стремительно.

Днем я прогуливалась по песчаному пляжу, пытаясь собраться с духом, чтобы поговорить с Океан. Мэрилин постоянно с Ней беседовала, так чего мне бояться? Но я не знала, сумеем ли мы подружиться. Раньше я обращалась к Океан только тогда, когда нам требовались деньги. Вы даже не представляете, сколько денег пропадает в море. И Она щедро давала все, что нужно. Ценности вымывало приливом – столько, сколько мы могли унести. Мы не имели домов и машин, чтобы доказать свою обеспеченность, но все же мы были богаты.

Ночью я пряталась в домике и боялась подходить к Ней. По какой-то нелепой причине я считала, что Она отдыхает. Как глупо. Так что я смотрела на Нее из окна.

Столько времени я избегала Океан, не доверяла Ей, винила в своих бедах, что сейчас не знала, как к Ней подойти. Я боялась, что начну кричать и разозлю Ее. С другой стороны, я даже не знала, захочет ли Она говорить со мной. Поэтому ждала, пока что-нибудь произойдет.

Полис-Айленд поражал красотой. Если и прятаться где-то от мира, то почему бы не здесь. Дом Паттерсонов стоял последним в ряду вдоль дороги, что тянулась по берегу и заканчивалась небольшой парковкой. Бухта имела форму полумесяца, словно песчаный пляж обнимал Океан. Я бы не удивилась, если так и было. Да, я тяжело привыкала к отведенной мне судьбе, но остальной мир ликовал от Ее присутствия.

Маленькая, уединенная бухта в это время года была почти пуста. Иногда ночью в дюнах останавливалась машина с молодой парой. Они гасили огни, и окна потели изнутри.

Я ревновала.

Однажды ночью, после целого дня, проведенного в борьбе со злостью на себя, на Океан, снова появились подростки и несколько часов целовались в своих машинах. Я была так расстроена, так завидовала, что едва удержалась от желания подкрасться поближе и заговорить, лишь бы избавиться от них. К счастью, здравый смысл остановил меня. Я бы не смогла жить после такого поступка. Это был долгий год, и некоторые дни выдавались очень тяжелыми.

Мне до боли хотелось, чтобы меня любили. Это было самое сильное желание, которое я испытала до превращения в сирену, и оно осталось со мной. Не знаю, чего хотела Эйслинг, но Миака всегда мечтала творить. И сейчас она получила возможность воплотить все свои идеи. А Мэрилин хотела измениться и вырасти из роли страдающей от измены девушки, и она полностью достигла своей цели. Многие детали из нашего прошлого исчезают, и никакая сила не может их удержать – словно ветерок, они выскальзывают из рук. Но самое главное остается, прячется глубоко внутри, разрастается, от чего болит и страдает сердце.

Так что когда в дюнах появлялись автомобили, их приезд отдавался у меня в груди физической болью. Я понимала, что целующиеся на заднем сиденье подростки вряд ли охвачены настоящей любовью. Но их страсть была намного сильнее, чем те чувства, в которые иногда с годами превращается любовь. Я уже видела подобные сцены: мужчины и женщины за обеденным столом, разделенные стеной тишины, будто незнакомцы. Видя, как свободно ведет себя молодежь, я подозревала, что они правы. Но если говорить начистоту, я бы не отказалась и от второго варианта.

Подростки стали лишь одной из многих причин, досаждавших мне в тот год моего заключения. В мире, где я выросла, я уже стояла на пороге замужней жизни. А потом возникла пауза длиной в столетие, и все это время я ожидала несбывшегося.

Но гораздо больше меня беспокоила растущая депрессия. Поступок Ифамы заставил меня сомневаться в собственных решениях. И все же я знала, что единственный выход для меня – это ждать. Надо обязательно поговорить с Океан. И на сей раз разговор пройдет по-другому. Мы поговорим о личном. А что, если Она устала? Или занята? Или я Ей просто не нравлюсь? У меня не было причин считать иначе.

В конце концов, после месяцев ожидания, когда я полностью смирилась с возможностью, что Она просто не захочет меня видеть, я сошла к берегу. День выдался пасмурный, и вокруг никого не было. Да мы и так не будем говорить вслух.

Хотя Она, по сути, пребывала во всем вокруг, чтобы поговорить с Ней, мне требовалось находиться в воде. Намокнуть под дождем. Зайти в реку. Даже глубокая лужа могла помочь. Вода в раковине и душе не подходила – она текла по трубам, изолированно. Только органические воплощения Океан были связаны вместе. А нам предстоял серьезный разговор, и я хотела быть поближе к источнику силы.

Я неглубоко, по щиколотку, зашла в воду.

Привет. Даже в голове мой голос звучал до глупости робко.

Да. Она меня слушала.

Я хотела сказать… Нет, все в порядке. Просто… мы можем поговорить?

Она пришла в восторг. Я не ожидала подобной реакции. Оказывается, никто не разговаривал с Ней после ухода Мэрилин. Мне и в голову не пришло, что Ей одиноко и Она тоже чувствует себя заброшенной. Часть моих волнений растаяла, хотя и не все.

Как Ты?

Я ощущала Ее счастье. Обычно в Ее присутствии меня настолько поглощали собственные чувства, что я не замечала, как начинаю ощущать Ее, стоит чуть расслабиться. Она обрадовалась, что я беспокоюсь о Ней. Никто не задумывался, как Она себя чувствует. Океан ответила, что все хорошо и надеется, что наши услуги не понадобятся Ей еще несколько месяцев.

Хорошо. Спасибо за предупреждение. Слова смешались у меня в голове. Послушай… Возможно, я переступлю черту, но я хотела поговорить о том, как мы живем, как Ты живешь. Можно?

Она спросила, трудно ли мне.

Да. Я расплакалась.

Не я первая и не я последняя. Океан заверила, что я могу спрашивать о чем угодно. Я постаралась успокоиться и только тогда заговорила.

Как все началось? Такая жизнь?

Она извинилась, но отказалась отвечать. Некоторые вопросы Она предпочитала держать в себе.

Понимаю. А сирены были с самого начала?

Нет, но Она не хотела распространяться и на эту тему.

Сколько нас уже было?

Двести шестьдесят восемь, если считать нас троих и тех, кто решил уйти, не дождавшись окончания службы, как Ифама. Не знаю, случайно или нет, но Она подтолкнула наш разговор в нужном мне направлении.

Многие решили уйти раньше времени?

Нет, не многие. Конечно, мало кого из сирен полностью устраивала их жизнь, но большинство девушек терпели до конца, чтобы получить второй шанс.

А почему так долго? Сто лет – очень долгий срок…

Так и есть. Столетний срок был выбран для удобства. Чем дольше служат девушки, тем меньше их нужно. А чем меньше сирен, тем меньше шансов, что кто-то узнает о Ее диете. А если до людей дойдут слухи, случится паника либо они полностью изолируются от Океан, что приведет к катастрофе. К тому же сиренам нужно время, чтобы привыкнуть к новой жизни. Если отпускать их слишком рано, они толком ничему не научатся, а значит, будут представлять опасность для людей.

Я не ожидала, что Ее причины настолько бескорыстны. Она всего лишь хотела не допустить оплошностей.

Твоя диета… Как ты к ней относишься?

Объяснение получилось сложным. Ей не нравилось причинять боль людям, ведь цель Ее существования – служить им. Порой Ей казалось, что Ее недостаточно ценят, но, с другой стороны, как отблагодарить Океан? Часто Она страдала оттого, что приходится убивать людей с целью в итоге спасти их. Словно разбить камень, чтобы он остался целым, разве не глупо? Но единственным выходом было саморазрушение – стоячие воды, неспособные произвести ни ветер, ни дождь, ни течение, – смерть морской фауны, а затем и всего живого на земле. Разве так страшно забирать жизни сотни людей в год, чтобы миллиарды могли выжить?

Как ты относишься ко мне? То есть ко всем нам?

Она не поняла.

Я хочу сказать, вот мы нужны Тебе, чтобы…

Меня охватила чужая волна нежности. Как получилось, что я провела с Ней столько времени и совершенно не заметила?

Океан сказала, что, если бы могла обойтись своими силами, Она бы так и поступила. Никто не должен видеть того, что приходится видеть нам, и Ее это расстраивает. В то же время Ей нравится возможность пощадить время от времени обреченную. Как найти сокровище, которое все упустили. А когда мы разговариваем, Она наслаждается нашим обществом.

Мне потребовалась минута, чтобы придумать, как продолжить. Я хотела поговорить об Ифаме и остальных, но внезапно обнаружила, что у нас много тем для разговоров. И Она хочет говорить со мной. Я чувствовала: Она скучала по мне, пока я держалась особняком. Скучала по всем нам. Мы были Ее компаньонами, но винили Ее в своей судьбе. Я балансировала на грани ненависти. И Она не могла не почувствовать моей неприязни с самого начала. Начало.

Не хочу показаться грубой, но почему Ты выбрала мой корабль?

Ответ оказался простым: на нем было меньше всего людей.

Ты можешь определить заранее?

Да. Она чувствовала вес всех жизней внутри.

Как неожиданно.

Я знаю, что нет смысла спрашивать… но почему именно я?

Ответ меня озадачил. Она сочла мои последние мысли добрыми и бескорыстными. Конечно, я думала о себе, но также и о своей семье. Она сказала, что почувствовала мою любовь к ним и не захотела губить понапрасну такое доброе сердце. И еще Она считала меня красивой.

Спасибо. А остальные?

Конечно же, Миаку Она выбрала за кротость – маленькая, очаровательная девочка. Я неожиданно поняла, как соскучилась по ней. Но следующее признание Океан меня поразило: Она оставила Миаку в живых ради меня. Она знала, что я не люблю быть одна. Должно быть, Она уже видела этот вопрос в моих мыслях и просто ждала, когда я задам его вслух.

Эйслинг, что совсем не удивительно, имела стальную волю к жизни. Она не сдавалась. Я и сама знала, что Эйслинг всегда готова бороться до конца. Ифама обладала внушающим уважение достоинством, и глупо было считать, что она поступится этим качеством после принятия в наш круг. Гордая девушка не жалела о своей смерти.

Можно спросить, как Ифама попала к Тебе?

Океан ответила, что раз сама Ифама предпочла промолчать, то Она тоже не раскроет подробностей.

Но она смирилась со смертью? В конце?

Да. Океан страдала сильнее Ифамы. Ей не хотелось отнимать у той жизнь.

А Мэрилин? Она всегда казалась такой спокойной, после… Ты же понимаешь.

Мэрилин примирилась со своей жизнью и смертью. Она понимала, что каждая жизнь должна прийти к завершению, и ее в том числе. Мэрилин не считала, что обрывает невинные жизни, поскольку все они закончатся. Каждая душа пройдет через врата. Истина, но ранее она не приходила мне в голову: умрут все. Жаль, я не догадалась расспросить Мэрилин до ее ухода.

Я осознала, что меня беспокоят не только смерти других людей, но и моя собственная. Нужно сполна воспользоваться отведенным временем. У меня впереди еще минимум семьдесят лет, хотя возможности мои сильно ограниченны. Тем не менее если я начну злиться и после каждой мелочи задаваться вопросом «а что, если?», то мои дни лишатся последней ценности. Надо жить. Надо примириться со своей судьбой. Все это лишь временно. Пусть я пока всего лишь орудие, но я отнимаю жизни не по собственной воле и не ищу возможности убивать. Трудная судьба, но это моя жизнь.

Я всплакнула. Она не торопила. Позволила мне немного погрустить. Я больше не могла стоять, вес переживаний навалился в последний раз, прежде чем его смыли слезы. Я присела в набегающие на песок волны и обхватила себя руками.

Ты считаешь меня чудовищем?

Океан успокоила меня. Назвала «душенькой». Заверила, что настоящее чудовище – это Она. Жестоко подвергать нас подобной жизни, но у Нее нет другого выбора. Ей очень жаль, что мне пришлось пройти через это, но надо быть терпеливой. Если подумать, даже жизнь сирены способна приносить удовольствие. Она хотела, чтобы я научилась радоваться своему телу, знаниям, времени. Хотя Она грустит при мысли, что мне приходится причинять людям боль, Ее утешает проблеск радости, что я и сестры получим второй шанс. Она видела наши достоинства более ясно, чем мы сами, и знала, что однажды мы станем замечательными людьми.

Океан сказала, что я красива. Она знала, что я не могу любить наполовину. В день гибели Она почувствовала мое безграничное чувство к своей семье, и даже сейчас во мне горело желание любить. По правде говоря, призналась Она, Мэрилин печалило, что придется потерять мою любовь, – кто еще будет с такой готовностью переживать за нее.

Мое сердце никуда не денется. Я еще дам ему волю, как мне мечтается, заверила Она. Но сейчас мне придется отдавать всю любовь Миаке и новым сестрам. И даже Эйслинг, если та когда-нибудь согласится принять ее. Затем, с некоторой робостью, Океан добавила, что, если однажды я не буду знать, что делать с избытком добрых чувств, Она с радостью их примет.

Если бы Мэрилин сказала мне, что подобный день наступит, я бы не поверила. Но сейчас мне до боли хотелось погрузиться в Океан и никогда с Ней не разлучаться. Потому что Она любила меня как желанную дочь, какой я когда-то была. И помогла мне понять душевный покой, который обрели и Мэрилин, и Ифама. Пусть я пока его не чувствую, но когда-нибудь он придет. Однажды я примирюсь со своим выбором. Я не плохая. Мне нужно с наибольшей пользой использовать полученные на время тело и разум. Тело, разум и жизнь, для которой Она милосердно выбрала меня.

Прости, прости…

Я сидела на пляже и рыдала в Ее объятиях. Волны нежно омывали меня, и впервые я не считала их цепями. Больше всего они походили на ласковые руки.