Глава 4

Я плакала так долго, что заснула только под утро и проспала на работу. Я одеваюсь, хватаю за лямки маску с воздухом и закидываю ее на плечо. Глянув в зеркало, замечаю, что волосы у меня растрепаны, как у Майры, а под глазами – точно такие же синие круги, какие были у Тру вчера вечером.

Я не сомневаюсь, что горе его искреннее, но сейчас просто не могу никому сочувствовать. Для меня существует только моя собственная боль. Я – ходячий клубок оголенных нервов. Все, на что я способна, – это сдерживать свой голос.

Хали, с которой мы вместе учимся в школе при храме, замечает круги у меня под глазами. Они с Бэй были друзьями, и, после того как моя сестра ушла, Хали всегда меня защищает и во время службы или в столовой становится чем-то вроде буфера между мной и другими послушниками. Я благодарна ей за это; мне особенно тяжело, когда мы хором возносим благодарности тем, кто жертвует собой Наверху, чтобы у нас Внизу была пища. В такие моменты я не могу не думать о Бэй. Она ведь теперь тоже стала частью этого извечного ритуала.

А еще мне вот что интересно: одинаковые ли чувства испытывают друг к другу обитатели нижнего и верхнего миров? Мы вспоминаем о них, когда едим пищу, которую они нам поставляют, мы понимаем, что каждый ее кусок эти люди оплачивают своей короткой и тяжелой жизнью. Может, они нас вовсе даже и не любят? Я бы на их месте точно не любила.

– Мне кажется, тебе лучше отдохнуть, – говорит Хали. – Ты с каждым днем все хуже выглядишь, с тех пор как… – Она замолкает, будто ждет разрешения произнести имя Бэй. Но я и себе-то не могу этого позволить, поэтому стою перед Хали с непреклонным видом.

– Работа – это то, что мне нужно, – отвечаю я. – Мы забываем о себе во время службы. – Эту фразу любят, как попугаи, повторять жрецы в храме. – Бэй хотела бы, чтобы я продолжала работать.

Я все-таки произношу имя сестры: оно повисает над нами и придавливает к полу. Бэй давит на нас, как вода давит на город. Она везде, она повсюду.

– О, конечно, – кивает Хали и протягивает мне рюкзак. – Вот, захватила твой рабочий набор.

– Спасибо, – благодарю я.

Теперь мне не надо вместе с другими послушниками спускаться в подсобку и выслушивать от них разные вопросы.

Хали кивает, а я, даже не дав себе труда подумать, вдруг спрашиваю:

– Ты удивилась, когда она ушла?

Хали придерживает свой рабочий набор на бедре точно таким же манером, как придерживала своих младших братишек и сестричек, когда они приходили к ней в часы посещений.

– Да, – отвечает Хали. – Бэй ведь очень любила Атлантию. Она любила храм. Я никогда не думала, что она захочет уйти. Кое-кто из нас даже считал, что однажды она сможет стать Верховной Жрицей.

Я киваю. Мне приходилось слышать, как люди шепчутся о том, что Бэй вполне может пойти по стопам мамы. И Бэй тоже об этом знала. Но сама она никогда не хотела быть Верховной Жрицей.

– Слишком большая ответственность, слишком много глаз наблюдает за тобой, – говорила сестренка. – Я бы предпочла служить людям, а не богам.

Бэй видела себя учительницей в школе при храме или организатором похорон при шлюзах.

– Хочу помогать людям, когда они прощаются со своими любимыми, – сказала она, когда мы готовили тело нашей мамы к отправке в шлюзы.

Это воспоминание мелькает где-то на краю моего сознания, и я упорно отказываюсь заглядывать в его мрачные уголки.

– Но я всегда знала, что твоя сестра способна пожертвовать собой ради других, – добавляет Хали.

– Так ты думаешь, поэтому она и ушла?

– Конечно, – кивает моя собеседница. – Бэй – одна из немногих известных мне людей, кто способен прожить жертвенную жизнь.

Аргумент Хали не лишен логики. Но почему сестра не сказала мне о своем решении выбрать жизнь Наверху? Почему она попросила меня дать слово, что я останусь, а потом ушла?

Зачем ей было меня обманывать?

Бэй боялась, что я разозлюсь?

А можно подумать, что я бы не разозлилась.

– Рио, сестра не сказала тебе, что собирается уйти, да?

– Да, – киваю я.

– Наверное, не хотела причинять тебе боль, – мягко говорит Хали.

Но Бэй знала, что ее уход причинит мне страшную боль. Я непроизвольно делаю резкое движение, и Хали испуганно отступает.

– Давай-ка лучше займемся делом, – предлагаю я.

– Увидимся, – отвечает Хали.

Я выхожу из отсека, где расположены наши спальни, и иду по коридору дальше, через школу при храме. Я знаю все эти комнаты и коридоры так же хорошо, как и сам храм. Могу без запинки сказать, кто живет за каждой дверью. Мне знакомы запахи в классах и мастерских и каждая царапина на полу. Я помню, как больно врезаются в спину спинки стульев, пока не сядешь как надо. Стены коридоров выложены плиткой цветов моря: зеленой, синей и белой. Но строительный раствор между отдельными плитками, хотя послушники и надраивают их постоянно, за столько лет стал грязно-коричневым. Именно мытьем стен мы и занимаемся бóльшую часть времени, когда не изучаем богов и Великий Раздел. Со временем нам доверят убираться в самом храме. Казалось бы, нехитрое дело – уборка, однако балансировать на стремянке с мылом и водой не так-то просто. А боги и горгульи при этом не кажутся живыми. Их лапы, когти и скрюченные маленькие ручки надо мыть с особой осторожностью, потому что это самые хрупкие части скульптур.

Я закусываю губу и стараюсь не впускать в сознание другое воспоминание, но оно постепенно возвращается. Я вспоминаю, какими холодными и безвольными были руки и ноги мамы, когда мы готовили ее к похоронам, какими сухими и безжизненными выглядели ее волосы, когда мы их расчесывали. Как я старалась не смотреть ей в глаза.

Наконец-то я выхожу в город. Я иду под деревьями по площади возле храма, и в потоках городского воздуха их листья звенят, как колокольчики. Атлантия особенно прекрасна, когда утренний свет пробивается сквозь блестящие металлические листья деревьев. Такую красоту необходимо постоянно поддерживать, чистить и восстанавливать сломанные листья, а их – тысячи.

Деревья при храме отличаются от других в Атлантии, на их ветвях установлены статуэтки богов, которые наблюдают за нами, словно каждое дерево – маленький храм. Эти боги сделаны не из камня, а из металла, но вид у них все равно устрашающий. Понятно, что за ними не могут ухаживать бригады рабочих, которые следят за другими деревьями Атлантии, этим занимаются жрецы или послушники. Или, скорее всего, одна послушница. Я научилась так ловко справляться с этой работой, что теперь ее полностью перепоручили мне. Не скажу, что жалею об этом: по мне, так лучше чистить богов здесь, чем в храме.

Я снимаю со спины кислородную маску. Это нарушение правил. Большинство атлантийцев, кажется, привыкли к маскам настолько, что буквально сроднились с ними, но я снимаю свою, как только подворачивается удобный случай. Ненавижу, когда маска цепляется за листья, я и так тащу на себе рабочий набор, а тут еще она. Я забираюсь на одно из деревьев и нахожу у самой верхушки Эфрама. Он сидит на задних лапах и скалит металлические зубы. Одна из лап у него разболталась – обычная проблема.

– Ну-ка, что ты там пытаешься ухватить? – обращаюсь я к нему. – До чего, интересно, не может дотянуться бог?

Эфрам злобно смотрит на меня, а я опускаю щиток на глаза и зажигаю горелку, после чего привариваю его лапу обратно. Эфрам как будто говорит мне: «Ты же не хуже меня знаешь, что я в этом не виноват».

Все дело в летучих мышах. Днем они спят на своих насестах в колокольне храма. А по ночам, когда им ничего не мешает летать, они любят устраиваться на этих деревьях. Особенно им нравится восседать на статуэтках, и в качестве подношений животные оставляют богам свои экскременты.

Но никому не позволено причинять вред летучим мышам. Нам говорили, что они – второе из трех чудес, которые, как было предсказано, произойдут с нами после Великого Раздела, если боги будут нам благоволить. Поэтому летучие мыши находятся в Атлантии под защитой.

Во время Великого Раздела животных сюда, Вниз, не взяли. Те, кто строил Атлантию, посчитали, что они будут поглощать слишком много воздуха. А еще эти люди верили, что будет лучше, если животные, обитающие Наверху и Внизу, останутся там, где они всегда жили. А для того чтобы мы не забывали друг о друге, наши предки придали богам, которым поклоняются Внизу, черты животных из мира Наверху, и наоборот – у богов Наверху лица и тела морских животных. Так странно думать, что Эфрам за пределами Атлантии выглядит совершенно иначе.

Когда летучих мышей увидели в городе в первый раз, они были коричневого цвета. Мыши стремительно летали под небом Атлантии не один год, прежде чем нашим предкам удалось их отловить.

Удивительное дело: со временем, гораздо быстрее, чем это могло случиться, если верить ученым, с крыльями летучих мышей произошли значительные перемены. Изменился их окрас: из розовых они превратились в полупрозрачно-синих – чудесный цвет, крылья животных словно бы отражали море, которое теперь стало их небом. Кто-то заметил, что летучие мыши очень похожи на горгулий в нашем храме, и жрецы увидели, что это и в самом деле так. После этого летучих мышей и объявили вторым чудом. Первым чудом были сирены.

Ну а что касается третьего чуда, то мы ждем его до сих пор.

Джастус как раз и отвечает за то, чтобы летучим мышам не причиняли вреда, и следит за насестами в колокольне, где они спят днем. Это одна из самых сакральных обязанностей, какая только может быть возложена на жреца. Я и Бэй иногда специально громко пели в храме: некоторые мыши просыпались, а мы с удовольствием наблюдали, как они летают на фоне круглого окна-розетки. Их голубые крылья были такими же красивыми, как витражи, а может, даже и еще красивее.

Это Наверху когда-то было полным-полно летучих мышей, и никто не обращал на них внимания. А у нас в Атлантии к этим существам совершенно особое отношение. Мы редко их видим, но так здорово сознавать, что мы не одни в этом городе, что они летают тут с наступлением темноты. А еще я знаю, что мыши здесь, потому что вижу свидетельства их существования на деревьях.

Закрепив лапу Эфрама на ветке, я слезаю обратно и собираю опавшие за ночь серебряные листья. Язычком пламени из горелки я аккуратно, как учил меня Джастус, прикрепляю их кончиками к веткам так, чтобы они могли свободно двигаться на ветру.

– Деревья всегда должны быть в порядке, – говорил мне Джастус. – Это символизирует бдительность, которую мы в Атлантии должны сохранять, чтобы оставаться добродетельными и довольствоваться тем, что нам дано.

Я всю жизнь была добродетельной и уже устала от этого, а вот удовлетворения так и не почувствовала.

Когда я возвращаюсь в храм, там меня уже ждет Джастус.

– Верховный Жрец хочет тебя видеть, – говорит он.

– Меня? – удивляюсь я. – Зачем?

– Не знаю, – пожимает плечами Джастус и протягивает ко мне руку.

Я передаю ему свой рабочий набор. Вид у Джастуса грустный. Он наверняка знает, с какой стати я понадобилась Невио, просто не хочет мне говорить. А у меня не хватает смелости настаивать на ответе. Я лишь спрашиваю:

– Прямо сейчас?

– Ну да.

Кабинет Невио когда-то был кабинетом нашей мамы. Я по многу часов проводила здесь, наблюдая за тем, как она работает. В кабинете есть небольшое витражное окно. Я знаю все его оттенки так же хорошо, как когти и клыки богов на деревьях. На полках книги, которыми пользовалась мама. Посередине стол из красного дерева с инкрустированным орденом Верховного Жреца.

Стол тот же. Но все остальное изменилось.

Я сажусь напротив Невио на стул из стекла и стали и кладу руки на колени.

– За прошедший год, Рио, ты понесла две большие утраты, – говорит он. – Сначала нас покинула твоя мама, а вот теперь – сестра.

Я киваю.

– Мы понимаем глубину твоего горя, – продолжает Невио. – И от всей души хотим тебе помочь. Но для этого следует прежде всего разобраться в ситуации.

Верховный Жрец говорит так проникновенно, что можно даже подумать, будто он мне и впрямь сочувствует. Невио наклоняется через стол и заглядывает мне в глаза:

– Рио, давай будем называть вещи своими именами: храм никогда не был твоим домом. Твоя мама и Бэй действительно принадлежали к этому месту, но ты никогда не связывала с ним свое будущее. Я прав?

Мне не нравится Невио, но он прав. Во мне никогда не было такой веры, как у мамы и Бэй. Жить одной при храме – это не то, о чем я всегда мечтала. Я ведь сперва рассчитывала, что смогу уйти Наверх, а потом, когда пообещала Бэй, что останусь, думала, что буду жить и работать вместе с ней.

– Куда бы ты хотела отправиться? – спрашивает Невио.

Я так сильно хочу отправиться Наверх, что в какой-то момент готова признаться в этом Верховному Жрецу. А вдруг Невио пойдет на нарушение правил и Совет даст согласие? Нет, лучше промолчать, я почему-то не доверяю этому типу.

На лице Невио мелькает раздражение. Я отнимаю у него время, и он начинает терять терпение.

– Попробуем поставить вопрос иначе, – говорит Верховный Жрец. – Чем бы ты хотела заняться?

– Мне нравится ремонтировать разные вещи, – отвечаю я голосом глупой девчонки, чего он от меня и ожидает.

– Да, – кивает Невио. – Джастус рассказывал мне, что это ты поддерживаешь деревья при храме в таком прекрасном состоянии.

Я открываю рот, чтобы поблагодарить его, потому что считаю, что именно этого собеседник от меня и ждет, но он заговаривает первым:

– Однако я думаю, что мы сможем научить кого-нибудь из послушников достойно выполнять эту работу. И в то же время в нижних отсеках, где ремонтируют дроны, постоянно не хватает хороших работников. Похоже, это как раз то, что тебе надо.

Шахтные отсеки находятся на самом нижнем уровне города – это самое удаленное от храма место в Атлантии. Оно расположено ближе всего ко дну океана, где дроны добывают магний, медь, кобальт и золото.

Интересно, Невио делает мне это предложение с какой-то определенной целью? Неужели он каким-то образом учуял, как сильно я хочу оказаться Наверху, и решил загнать меня на самое дно?

В одном можно не сомневаться – он хочет, чтобы здесь меня не было.

– Когда умерла мама, – говорю я, – я была уверена, что храм всегда будет моим домом.

– Конечно, – отвечает Невио. – Он навсегда останется твоим духовным домом. И ты пока можешь пожить в комнате, которую делила с сестрой. Мне сказали, что у механиков сейчас все помещения заняты.

Ну хорошо хоть не придется съезжать из нашей с Бэй комнаты. Однако я все еще не могу поверить, что Невио принуждает меня покинуть храм. Имеет ли он право выгнать меня? Думаю, что да, он же Верховный Жрец. Может, поговорить с кем-нибудь из жрецов? Тут я вспоминаю, какое было лицо у Джастуса, когда он сообщил мне о том, что Невио хочет меня видеть. Джастус все прекрасно знал, но даже он не собирался мне помогать.

– Я хочу показать тебе одну запись, сделанную твоей матерью, – говорит Верховный Жрец и протягивает мне лист бумаги.

Я резким движением выхватываю его у Невио. Просто не могу сдержаться – этот тип не должен владеть тем, к чему прикасалась мама.

«Рио не предназначена для жизни жреца», – читаю я первую фразу.

Острая боль, как раскаленная игла, пронзает мое сердце. Мама не могла написать этого. И тем не менее прямо передо мной лист бумаги, исписанный ее аккуратным, ровным подчерком.

«Рио не склонна думать о коллективном благе, вот у Бэй это качество врожденное. Не уверена, что этому можно научиться. Я вовсе не думаю, что Рио бесчувственная или какая-то особенная. Немногие способны заботиться о группе людей как об одном целом – так, как это дóлжно делать жрецу. Но порой я корю себя. Меня беспокоит, что я виновата в том, что не хотела взросления Рио. Но я не могла видеть, как она страдает. Получается, что я самая настоящая лицемерка. Ведь эти чувства не имеют никакого отношения к общему благу, а касаются только одного конкретного ребенка. Моего ребенка».

– Полагаю, тебе больно это читать, – замечает Невио.

Да, больно, и еще как.

– Вы прочитали ее дневник? – спрашиваю я.

– Каждую страницу, – спокойно отвечает он.

– Но ведь это личные бумаги, – возмущаюсь я. – Их следовало передать нам с Бэй, а не держать здесь, в этом кабинете.

– У нас есть право на все бумаги Океании, которые относились к ее работе в качестве Верховной Жрицы, – говорит Невио. – Как ты можешь видеть, на остальных страницах записаны тексты ее проповедей, так что эта тетрадь принадлежит архиву храма.

Я переворачиваю страницу. На обратной стороне и впрямь наброски очередной проповеди. Я сотни раз видела, как мама делала подобные записи в этом самом кабинете. У нее всегда было много поводов обратиться к жителям Атлантии: воскресные проповеди для прихожан; речи, которые транслировались по средам каждый месяц – в них мама обращалась к горожанам от имени Совета и по его просьбе.

«Один из самых сильных наших страхов – страх смерти, – читаю я. – Мы надеемся наблюдать момент нашего ухода, а не проживать его».

И чуть ниже: «Песни сирен помогают нам забывать. И теперь мы не можем вспомнить».

А потом, в самом конце страницы, всего два слова: «Спросить Майру».

Мама написала имя своей сестры.

Это все, что я успеваю прочитать, прежде чем Невио забирает у меня листок.

– Записи на этой стороне не имеют никакого отношения к нашей беседе, – заявляет он. – Важно то, что написано на другой и касается конкретно тебя. Ты прочитала и должна понять, почему мы не можем оставить тебя при храме в качестве послушницы. Даже твоя родная мать выступала против этого. Океания была достаточно сильной, чтобы сказать правду.

Невио встает и подходит к двери. Открывает ее. Разговор окончен.

– Не огорчайся, Рио, – говорит на прощание Верховный Жрец. – Я не сомневаюсь: очень скоро ты поймешь, что так для тебя будет лучше.

Возможно, моя вера и впрямь не столь сильна, как у Бэй и мамы, но храм многие годы был моим домом. Я знаю, как пахнут свечи поздно ночью, узнаю́ хлопки крыльев летучих мышей, когда они возвращаются домой на рассвете. Я часто сидела здесь в лучах разноцветного света, который льется сквозь витражное окно, и смотрела, как мама делает записи в тетради, которую Невио теперь считает своей собственностью. Я была неразрывно связана с этим местом.

После смерти мамы и ухода Бэй я думала, что мне уже нечего терять. Оказывается, это не так. Всегда есть что терять. Пока ты жив, разумеется.