ГЛАВА 11

Вода в кране есть, но только холодная. Я думаю, не принять ли все-таки душ, поскольку неизвестно, сколько еще пройдет времени, прежде чем снова представится такая возможность. Мысль о потоках студеной воды меня останавливает.

Я решаю как следует обтереться мочалкой. По крайней мере, не замерзну вся сразу.

Как я и предполагала, вода ледяная, что вызывает воспоминания о моем сновидении, которые, в свою очередь, влекут за собой воспоминания о том, как меня согревали ночью. Вероятно, это просто какая-то особенность поведения ангелов, реакция на мою дрожь — примерно как пингвины прижимаются друг к другу, когда им холодно. Вряд ли что-то еще.

Но не хочется об этом думать — я даже не знаю, что об этом думать, — и я загоняю все подобные мысли в темный, до отказа набитый закуток своего сознания, которое угрожает в любой момент взорваться.

Когда я выхожу из ванной, Раффи выглядит так, словно только что принял душ. На нем его черные штаны и сапоги. Бинты исчезли. Он стоит на коленях перед развернутым на деревянном полу одеялом, и мокрые волосы падают на глаза. На одеяле разложены крылья.

Он расчесывает перья, расправляя на них пух и выдергивая сломанные. Сейчас ангел напоминает птицу, чистящую оперение. Его прикосновения мягки и почтительны, хотя выражение лица каменное. Изрезанные мной концы крыльев выглядят жалко.

У меня возникает абсурдное желание извиниться. За что, собственно? За то, что его соплеменники напали на наш мир и уничтожили его? За то, что они настолько жестоки — могут отрезать крылья одному из своих и бросить его на растерзание местным дикарям? Если мы дикари, то лишь потому, что они сделали нас такими. Так что извиняться мне не за что, и уж явно не за то, что помяла крыло своего врага, заворачивая его в побитое молью одеяло.

Но отчего-то я все равно иду опустив голову, словно чувствую себя виноватой, хотя и не говорю об этом вслух.

Я обхожу вокруг ангела, чтобы мой покаянный вид не бросался ему в глаза, и передо мной возникает его обнаженная спина. Кровотечение прекратилось. Во всем остальном он выглядит полностью здоровым — ни единой ссадины или синяка, за исключением тех мест, где раньше были крылья.

Раны похожи на пару полос сырого мяса, тянущихся вдоль спины там, где нож рассек сухожилия и мышцы. Мне не хочется об этом думать, но, сдается, другой ангел разрубил суставы, отделяя кости от тела. Вероятно, мне следовало зашить раны, но тогда я считала, что калека все равно умрет.

—   Может, попробую зашить? — спрашиваю, надеясь на отрицательный ответ.

Я, конечно, девушка крепкая, но сшивать куски плоти — это для меня уже слишком, если не сказать больше.

—   Нет, — отвечает он, не поднимая взгляда. — Само заживет.

—     Почему до сих пор не зажило? В смысле — все остальные раны ведь исцелились очень быстро?

—   Раны от ангельского меча заживают очень долго. Если когда-нибудь соберешься убить ангела, проткни его этим мечом.

—   Врешь! Зачем тебе об этом говорить кому ни попадя?

—   Просто я тебя не боюсь.

—   Может, и стоило бы.

—   Мой меч никогда не причинит мне вреда. И мой меч — единственный, которым ты можешь владеть.

Он осторожно выдергивает очередное сломанное перо и кладет на одеяло.

—   Как это?

—     Чтобы воспользоваться ангельским мечом, нужно разрешение. Без разрешения он будет весить тонну, если попытаешься его поднять.

—   Но ты не давал мне никакого разрешения.

—   Его дает не ангел, а сам меч. И некоторым мечам не нравится, когда их об этом просят.

—   Угу, понятно.

Он проводит ладонью по перьям, нащупывая сломанные. Почему мне не кажется, что он шутит?

—   Я не спрашивала никакого разрешения, но без проблем подняла меч.

—   Так ведь ты хотела бросить его мне, чтобы я смог защититься. Видимо, он воспринял это как просьбу о разрешении и согласии.

—   Он что, прочел мои мысли?

—   По крайней мере, твои намерения. Иногда он так поступает.

—   Ладно... ясно.

Я предпочитаю промолчать. В свое время наслушалась странного и научилась не спорить с теми, кто это странное говорил, поскольку возражать не имело никакого смысла, а порой бывало просто опасно. По крайней мере, если дело касалось моей мамы. Должна, впрочем, сказать, что Раффи даже более изобретателен, чем она.

—   Может, забинтовать тебе спину?

—   Зачем?

—   Чтобы не попала инфекция, — отвечаю я, роясь в рюкзаке в поисках аптечки.

—   Инфекция для меня не проблема.

—   Что, не можешь заразиться?

—   Да, по идее я невосприимчив к вашим микробам.

Слова «по идее» и «вашим» привлекают мое внимание.

Мы почти ничего не знаем об ангелах, и любая информация может дать нам преимущество. В смысле — когда мы снова организуемся.

И сейчас у меня есть беспрецедентная возможность кое-что о них выведать. Что бы там ни говорили о бандитах, я уверена, что они забирают части тела только у мертвых или умирающих ангелов. Не знаю, что я стала бы делать с информацией об ангелах, но обрести новые познания никогда не вредно.

«Скажи об этом Адаму и Еве». Я не обращаю внимания на предупреждающий голос в своей

голове.

—   То есть у тебя иммунитет или что? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно небрежнее.

—    Впрочем, насчет забинтовать — мысль неплохая, — отвечает он, отчетливо дав понять, что догадался о моих намерениях. — Пока раны не видны, я вполне могу сойти за человека.

Он выдергивает сломанное перо, неохотно откладывает его в растущую груду.

Я трачу последние бинты. Его кожа напоминает покрытую шелком сталь. Я действую чуть грубее необходимого — так у меня не дрожат руки.

—   Постарайся меньше двигаться, чтобы снова кровь не пошла. А то повязка тонковата, быстро пропитается.

—      Не проблема, — отвечает он. — Вряд ли будет сложно поменьше двигаться, спасая собственную жизнь.

—   Я серьезно. Это последние наши бинты.

—   И больше их нигде не найти?

—   Все может быть.

Если искать медикаменты, то лучше в домах, поскольку магазины либо разграблены, либо захвачены бандитами.

Мы наполняем водой мою бутылку. У меня почти не было времени набрать припасов в офисе, а то, что есть, — просто всякая малополезная всячина. Я вздыхаю, жалея, что не успела напихать в рюкзак побольше еды. За исключением чашки сухой лапши и горсти шоколадок, которые я берегу для Пейдж, у нас ничего нет. Мы делим лапшу — по две пригоршни на каждого. Когда мы выходим из коттеджа, уже середина утра, и первое место, куда мы заходим, — главный дом.

Я возлагала немалые надежды на полную запасов кухню, но хватает одного взгляда на зияющие пустотой шкафы посреди моря гранита и нержавеющей стали, чтобы понять: нам придется удовлетвориться объедками. Возможно, здесь жили богатые люди, но даже у богатых не хватит денег, чтобы купить еды, когда рушится мир. Либо они съели все, что могли, прежде чем собраться и уйти, либо забрали продукты с собой. Ящик за ящиком, буфет за буфетом — ничего, кроме крошек.

—   Это съедобно?

Раффи стоит в дверях кухни, на фоне средиземноморской арки. Он держится как у себя дома, с естественной грацией аристократа, привыкшего к богатой обстановке. Картину слегка портит лишь наполненный на четверть мешок кошачьего корма в его руке.

Я достаю из мешка несколько красных и желтых подушечек и бросаю в рот. Они хрустят на зубах, и у них едва заметный рыбный привкус. Внушая себе, будто это крекеры, я жую и глотаю.

—   Не особый деликатес, но вряд ли отравишься.

В кухне больше ничего найти не удается, зато мы кое-что обнаруживаем в гараже. Рюкзак, который раскладывается в мешок, — это здорово, поскольку ангел сейчас рюкзак нести не в состоянии, но, есть надежда, сможет потом. Два подростковых спальника, аккуратно свернутые и готовые к путешествию. Палатки нет, но есть фонарики с запасными батарейками. Блестящий походный нож, который я никогда бы не смогла купить. Я отдаю свой нож Раффи, а этот беру себе.

Сбросив грязную одежду, я переодеваюсь в чистую, найденную в шкафах. Мы также берем запасную. Я нахожу свитер, который вполне впору Раффи, и заставляю сменить выдающие его с головой черные штаны и сапоги на джинсы и обычные туристские ботинки.

К счастью, в доме три спальни, заполненные мужской одеждой чуть ли не всех размеров. Видимо, здесь жила семья с двумя сыновьями-подростками, но об их существовании теперь свидетельствует лишь содержимое шкафов и гаража. Больше всего меня беспокоит, чтобы Раффи пришлись впору ботинки. Вчерашние мозоли уже зажили, но даже при его способности к исцелению мы не можем позволить, чтобы он стирал в кровь ноги каждый день.

Я убеждаю себя, что меня беспокоит лишь его хромота, которая в дороге нам вовсе не подспорье, и предпочитаю больше об этом не думать.

—   В этой одежде ты выглядишь почти как человек, — говорю я.

На самом деле он выглядит в точности как олимпийский чемпион, великолепный представитель сильной половины человечества, и мне становится слегка не по себе. Разве не должен ангел, принесший погибель человечеству, выглядеть зловеще и чуждо?

—    Пока у тебя на спине не проступит кровь, вполне сойдешь за человека. Да, и не позволяй никому себя приподнимать. Очень уж ты легкий по человеческим меркам.

—   Я не позволю никому, кроме тебя, носить себя на руках.

Он поворачивается и выходит из кухни, прежде чем я успеваю сообразить, как мне реагировать на его замечание. Чувство юмора — еще одно, чего, по моему мнению, ангелам иметь не стоит. А оттого что его чувство юмора весьма своеобразно, мне нисколько не легче.

Из большого дома выходим уже в полдень. Мы стоим в небольшом тупике возле Пейдж-Милл- роуд. Дорога темная и скользкая после ночного ливня. Небо затянуто рваными серыми тучами, но, если повезет, к тому времени, как начнется дождь, мы уже доберемся до холмов, под теплую крышу.

Наши рюкзаки лежат в кресле Пейдж, и, закрыв глаза, я могу представить, будто везу ее саму. Я вдруг ловлю себя на том, что напеваю кажущуюся бессмысленной мелодию, и замолкаю, поняв, что это мамина песенка-извинение.

Я переставляю ноги, стараясь не обращать внимания на слишком легкий вес коляски и идущего рядом бескрылого ангела.

По дороге разбросано множество автомобилей, но когда мы добираемся до выезда на шоссе, там лишь несколько машин, развернутых в сторону холмов. В первые дни все пытались выбраться на шоссе, чтобы уехать, — не знаю, куда именно. Похоже, они тоже не знали, поскольку шоссе забито в обоих направлениях.

Вскоре мы обнаруживаем первые трупы.