ГЛАВА 45
Стражник предлагает войти, и я вижу, что канцлер сидит у себя в одиночестве. Почтительно кланяюсь.
— Господин мой, я получила известия, требующие срочного доклада ее светлости. Прошу вас сопроводить меня к ней, ибо ей нужны будут ваши мудрость и опыт.
Сначала я подумывала о том, чтобы все обсудить с Дювалем, а герцогине и советникам сообщить уже после, но кто знает — действия могут потребоваться безотлагательные. К тому же поди угадай, в каком состоянии нынче вечером будет Дюваль.
— О Дювале ничего не известно? — резким тоном спрашивает Крунар.
Я спокойно выдерживаю его взгляд:
— Боюсь, что нет, господин мой.
Он раздраженно кривится:
— Что ж, вы заинтриговали меня. Идемте в солярий!
— Хорошо бы еще послать за капитаном Дюнуа, господин мой.
Крунар вскидывает косматую седую бровь, но все-таки посылает за полководцем пажа.
Дюнуа является в солярий одновременно с нами. Герцогине хватает одного взгляда на наши угрюмые физиономии, чтобы тотчас отослать фрейлин за дверь.
— Что случилось? — спрашивает она, складывая руки, словно в молитве.
Ей в самом деле впору молиться, чтобы все оказалось не так страшно.
Канцлер Крунар неуверенно усмехается и передергивает плечами.
— На этой встрече, — говорит он, — настоял не я, а госпожа Рьенн.
Все смотрят на меня, и я вынуждена призвать на помощь всю свою выдержку. Меня учили таиться, а не торчать на виду. Чтобы хоть как-то успокоиться, я обращаюсь к герцогине, словно мы с ней беседуем наедине.
— Ваша светлость, я получила весьма скверные вести. Маршал Рье и граф д'Альбрэ заняли Нант.
Некоторое время все ошеломленно молчат, потом капитан Дюнуа спрашивает:
— Ты уверена?
— Откуда ты знаешь? — одновременно с ним спрашивает Крунар, и я невольно гадаю, уж не он ли стоит и за этим новым несчастьем.
— Пути Мортейна таинственны и чудесны. Я не могу вам открыть, как дозналась, но истинность случившегося сомнению не подлежит. Если не верите, отправьте туда человека.
Крунар оглядывается на Дюнуа, и тот кивает:
— Считайте, что это уже сделано.
— Если Нант взят, мы в беде, — произносит Крунар.
Канцлер явно потрясен; либо он лжец, каких мало, либо случившееся выходит за рамки игры, которую он ведет.
— Маршал Рье?.. — обращается ко мне герцогиня, ее карие глаза полны горя. — Ты уверена? — шепчет она.
Я скорбно киваю, глядя ей в глаза. Человек, заботам которого вверил Анну покойный отец, только что самым подлым образом ее бросил. У нее вырывается долгий судорожный вздох, а потом она спрашивает:
— Как это скажется на нашем положении?
Крунар и Дюнуа обмениваются безнадежными взглядами.
— Мало хорошего, — отвечает наконец Дюнуа. — Рье — маршал, то есть командующий войсками. Трудно будет поднять баронов на битву против него. Если маршал Рье и д'Альбрэ объединят силы, нам останется разве что окопаться здесь и готовиться к осаде.
Герцогиня встревоженно переводит взгляд с Дюнуа на Крунара и обратно.
— И больше никакого выхода? — спрашивает она.
— Боюсь, ваша светлость, дело обстоит именно так, — отвечает канцлер, и, хотя он лишь соглашается с Дюнуа, я ловлю себя на том, что все равно не верю ему. — Как сказал капитан, Рье — наш командующий. Кто же из баронов пойдет против него? Если уж на то пошло, без его помощи мы их ни на какую войну не сподвигнем.
— А как насчет барона де Вароха? — Все поворачиваются ко мне, и я запоздало понимаю, что произнесла эти слова вслух. Делать нечего, я продолжаю: — Вы забыли, как во дни Безумной войны он мчался по стране, поднимая народ против французских захватчиков? Почему бы ему не проделать это опять?
Канцлер Крунар пренебрежительно отмахивается:
— С одними крестьянами от французов не отобьешься, сударыня.
— Вообще-то да, — задумчиво произносит капитан Дюнуа. — Но быть может, крестьяне с вилами смогут сдержать нашествие, пока не подойдет помощь.
— Какая помощь? — тотчас спрашивает Крунар.
Тут-то я понимаю, что Дюваль — умница Дюваль! — ни единой живой душе не говорил о приготовлениях, которыми был занят.
— Пока мы тут разговариваем, — отвечает герцогиня, — полторы тысячи солдат спешат сюда из Испании и еще столько же — из Наварры.
Крунар изумлен и смущен, но прячет это за насмешливым тоном:
— Это капля в море.
— Вместе с крестьянством, — замечает Дюнуа, — может и хватить.
Личико герцогини озаряется надеждой:
— Это вправду может сработать?
— Ставка рискованная, ваша светлость, но чем черт не шутит, — отвечает ей Дюнуа.
Крунар качает головой:
— Боюсь, ваша светлость, это лишь беспочвенные мечты.
Подозрения переполняют меня, хочется крикнуть: берегитесь! Что бы ни посоветовал канцлер, делайте противоположное!.. Возможно, я так и поступила бы, но герцогиня приходит на выручку. Она прижимает ладони к вискам, словно у нее болит голова.
— Довольно, — говорит она. — Я все обдумаю, и завтра поутру мы встретимся снова.
Мы уже направляемся к выходу из солярия, когда герцогиня ловит мой взгляд. Я едва заметно киваю, показывая тем самым, что до тех пор намерена все обсудить с Дювалем.
Вечером я вышагиваю по комнате, ломая голову в поисках малейших щелок и трещинок в непреодолимых стенах, грозящих сомкнуться кругом герцогини и запереть ее, как узницу в подземелье. И не нахожу ни одной — то ли их вовсе нет, то ли у меня ума не хватает. А сегодняшняя встреча со всей ясностью показала, что и прочие советники герцогини не способны, скажем так, выскочить из наезженной колеи и проложить неожиданный путь к спасению.
Наконец позади скрипит тайная дверь, и из лаза в стене с трудом выбирается Дюваль. Волосы у него всклокочены, все лицо в темной щетине, глаза безумные.
— Господин мой! — Я устремляюсь навстречу, боясь, что он вот сейчас рухнет на пол. — Как ты?
— Милая Исмэй… я в порядке, — бормочет он и отмахивается слишком широким движением, точно пьяный, потом спотыкается.
Я подхватываю Дюваля и помогаю сесть в кресло. Меня терзает тревога. Ему явно хуже, а это может означать только одно: он получил еще яду. Если ничего не предпринять, Дюваль обречен.
Немного отдышавшись, он наклоняется вперед и закрывает лицо ладонями:
— Голова кружится.
— Это яд, господин мой.
Он поднимает глаза и смотрит так беспомощно, что сердце мое готово остановиться.
— Яд?..
О Мортейн премудрый и всеблагой, только не это! Только не его память! Я сажусь на пол, обнимаю его колени и приближаю свое лицо к его лицу:
— Ты помнишь, о чем мы говорили вчера вечером? Тебя отравили.
Он хватается за мои руки, как утопающий за соломинку. Словно бы надеется, что я сумею вывести его из мрака безумия обратно к свету. Его лицо проясняется — он вспомнил! — и у меня вырывается вздох облегчения.
— Помнишь, о чем еще мы говорили?
Он сжимает мои руки:
— Да! Конечно, я помню!
Я придвигаю поднос:
— Ты, наверное, голоден? Тебе необходимо поесть!
Он отталкивает пищу:
— Не хочется.
Я настаиваю:
— Мало ли чего тебе не хочется, господин мой! Твоему телу и разуму необходима пища. Ты должен быть сильным, чтобы бороться с отравой.
Дюваль в самом деле осунулся и отощал за время своей отсидки в тайных ходах. Чтобы отвязаться от меня, он берет чашку теплого бульона и мнет в руках кусок сыра. Я отказываюсь сообщать ему новости, пока он все не съест: сильно подозреваю, что они могут лишить его последнего аппетита.
Но когда с ужином покончено, приходится все ему выложить.
— Есть новости, господин мой, и сплошь скверные. — (Дюваль откидывается в кресле, словно готовясь к тяжкому удару.) — Маршал Рье и д'Альбрэ заняли Нант.
— Заняли?..
Я киваю и пересказываю ему записку Сибеллы. В ярости и отчаянии он вскакивает с кресла, но тут же едва не валится на пол и хмуро смотрит на свои ноги, ставшие непослушными.
— И к чему же склоняется Тайный совет? — спрашивает он.
— Дюнуа и Крунар полагают, что нам следует запереть городские ворота и приготовиться к осаде.
— Это ошибка, — говорит он. — Долгой осады Геранду не выдержать.
— Дюнуа надеется на своевременное прибытие помощи из Испании и Наварры.
Он очень долго молчит, потом шепчет:
— Исмэй… мне так жаль.
Я отвечаю со всей твердостью:
— Жалеть не о чем, господин мой. Ты шел своим путем и был прав. Я ни в чем тебя не виню! Но… есть и еще кое-что. Я почти уверена, что это Крунар все время тайком работал против герцогини. Думаю, ему нельзя доверять.
Дюваль смотрит на меня так, словно это я балансирую на грани безумия, а не он.
— Канцлер? С чего ты взяла? И на что ему это? Крунар — герой четырех войн, за наше дело пали все четверо его сыновей. Он же был покойному герцогу самым близким другом! Зачем бы ему совершать то, что сделает все жертвы напрасными?
— Я сама не могу понять, что движет Крунаром, но посмотри, что получается! Он был единственным, кто знал, что одному-двум убийцам с нами не справиться, — и на въезде в Геранд на нас насело сразу семеро. А потом он приехал, и единственный пленник тотчас исчез. — Я складываю руки на груди, чтобы не ломать пальцы. — И вот еще что: тебя отравили ядом из моих собственных запасов. Добраться до которых мог лишь Крунар!
Дюваль моргает, осознавая и взвешивая мои доводы. Потом трясет головой, словно пытается разогнать застилающий разум туман, и с силой трет лицо.
— Погоди, — говорит он. — Вспомни лучше, как все это время он поддерживал Анну! Канцлер был на ее стороне, когда она отказывала д'Альбрэ, и голосовал за союз с Немуром. Что могло довести его до измены?
Я окончательно перестаю что-либо понимать. То ли в мои рассуждения вкралась ошибка, то ли ум Дюваля утратил прежнюю остроту?
— Господин мой, он сообщил в монастырь, что ты замешан в заговоре твоей матери. Он выставил тебя изменником перед аббатисой.
Дюваль рывком вскидывает голову, не в силах поверить:
— В самом деле?
— Да.
— Тогда почему она не распорядилась о моей казни?
Я молчу, но способность рассуждать еще не до конца покинула его. Он смотрит на свои сапоги:
— Так вот, значит, почему я едва чувствую ноги.
— Нет, господин мой. Клянусь, это не я. Я получила приказ, но не исполнила его. Ты должен отдохнуть.
Он встает, но сразу начинает валиться. Я подставляю плечо и почти на себе тащу его к постели. Луиза оставила покрывало откинутым, и я укладываю его. Закидываю на постель его ноги и разуваю. Заново проверяю сапоги — нет ли следов яда? — и бросаю их на пол. Потом укрываю Дюваля толстыми, мягкими одеялами. Он пытается воспротивиться, приподнимается на локтях, но я упираюсь ладонью ему в грудь и заставляю улечься. У него совсем не осталось сил, и мне делается страшно. Его веки трепещут, потом опускаются. Мое сердце от ужаса колотится прямо в горле. Я наклоняюсь послушать, дышит ли он.
— Хочешь принять мой последний вздох? — спрашивает Дюваль.
— Что ты, господин мой! Я лишь пытаюсь…
— Поцеловать меня?
Тоска в его голосе разрывает мне душу.
— Да, господин мой, — говорю я.
Склонившись к нему, я целую. Это долгий и медленный поцелуй, я как будто стремлюсь вытянуть весь яд из его тела. Веки снова трепещут, он закрывает глаза, потом дыхание выравнивается. Исхудалое лицо делается спокойней. Я вижу, какие тени залегли у него под глазами, как провалились небритые щеки, лишь на скулах болезненно горят яркие пятна. Мое сердце разрывается от горя и любви.
Его пальцы судорожно дергаются, и я накрываю его руку своей. Он успокаивается, потом поворачивает кисть таким образом, что наши ладони соприкасаются.
— Не уходи.
— Я не уйду, — говорю я.
«И ты не смей уходить! — хочется добавить. — Поклянись, что не умрешь!»
Но как добиться от него обещания, которое он не волен сдержать?
Я сажусь на пол рядом с постелью и не спускаю с него глаз до рассвета.
В конце концов я все-таки засыпаю. Меня будят его губы, коснувшиеся руки. Я открываю глаза: Дюваль смотрит на меня, подперев рукой голову:
— Доброе утро!
— Доброе утро, — смущенно бормочу я и пытаюсь высвободить руку.
Дюваль пожимает ее напоследок, затем отпускает.
Я поднимаюсь на ноги, пытаясь не обращать внимания на боль в окостеневших от долгого пребывания в неудобной позе суставах. Пока разглаживаю юбки и силюсь хоть как-то привести себя в порядок, Дюваль выбирается из-под одеял и идет к умывальнику, чтобы поплескать в лицо холодной водой. Ноги держат его заметно лучше вчерашнего, и я отношу это на счет целительного ночного отдыха. Вот он оборачивается; с его подбородка капает вода, но глаза определенно прояснились.
Я вручаю ему льняное полотенце. Пока он вытирается, я пододвигаю поднос с остатками ужина:
— Тебе надо непременно поесть, прежде чем уйти.
— Непременно.
Он откладывает полотенце и берет кусок сыра. Потом выглядывает в окно, проверяя, скоро ли рассвет.
Солнце вот-вот встанет.
Он распихивает еду по карманам, я же наблюдаю за ним в некотором недоумении. Определенно за ночь ему сделалось гораздо лучше. Можно ли считать это знаком выздоровления?
Он подходит ко мне и кладет руки на плечи, в глазах — настойчивость и тревога.
— Анну необходимо перевезти в Ренн, — говорит он. — Геранд недостаточно силен, чтобы противостоять долгой осаде, а вот в Ренне и жители сплотятся вокруг герцогини, и город куда как способен за себя постоять. Это самое надежное место, где Анна могла бы отсидеться, дожидаясь подмоги. Убеди их, Исмэй!
— Постараюсь, господин мой.
— И не торопись бросать обвинения Крунару перед лицом остальных. Эти люди знают канцлера гораздо дольше, чем ты, и, скорее всего, примут его сторону. Прежде чем выводить его на чистую воду, необходимо добыть неопровержимые улики.
За дверью раздаются шаги: это явилась Луиза. Дюваль быстро целует меня в макушку и ныряет в потайной ход. Почти тотчас же появляется пожилая служанка, приветливая и хлопотливая, как всегда по утрам.
Я стою перед ней в теплом плаще, накинутом поверх ночной сорочки, и это удивляет ее.
— Зябкое утро, — говорю я и потираю руки, притворяясь, будто дрожу.
— Что поделать, барышня! Зима, чай! — отвечает она, выкладывая мой сегодняшний наряд.
Я смотрю на него, и в голове у меня постепенно оформляется некий план. Оставшиеся члены Тайного совета сейчас соберутся у герцогини; вот тут-то я и пороюсь хорошенько в комнатах у Крунара! Глядишь, найду что-нибудь, способное придать весу моим подозрениям.
