ГЛАВА 38
— Кто эта особа? — требовательно спрашивает маршал Рье.
Не удосуживаясь ответить, я подхожу к умывальнику возле укрытого пологом ложа герцогини и наливаю в тазик воды. Потом беру с полочки чистое полотенце и несу все это к ней.
— Вы позволите?
Она озадаченно глядит на меня.
— У вас кровь на лице, — объясняю я ей.
Она в ужасе округляет глаза, судорожно кивает и подставляет мне лицо. Я начинаю бережно стирать с ее щек кровавые брызги. Теперь она в безопасности, и мне не о чем беспокоиться. Бог Смерти наделил верностью мою руку; в ином случае я с подобным выстрелом не совладала бы. И пускай остальные говорят все, что угодно, сегодня государыню спасла именно я.
— Так кто она, Дюваль? Изволь отвечать! То, что она тебе не кузина, мы и так уже поняли. Не то чтобы я осуждал тебя за связь с девицей легкого…
— Но-но! — предостерегающе рычит Дюваль.
— Но она в любом случае не та, за кого мы все ее принимали!
— На самом деле кое-кто знал. — Дюваль бросает взгляд на Крунара.
Ну и стратег! Ведь и вправду канцлер с аббатисой все это придумали, вот пускай Крунар и оправдывается перед разгневанными советниками.
— Канцлер Крунар! Так вы знали? Отвечайте, кто она такая и что сейчас произошло в зале?
Краем глаза я замечаю, как блещет печатка Крунара; он переплетает пальцы и отвечает:
— Девицу Рьенн прислала ко двору настоятельница обители Святого Мортейна.
Взгляды всех присутствующих обращаются на меня.
— Я-то думал, все это лишь страшные сказки, — бормочет Рье.
— Ни в коем случае, маршал Рье, — возражаю я самым невинным тоном. — Наш святой отправил меня на подмогу герцогине и нашей стране. Если торжество герцогини не является страшной сказкой для вас, значит и меня бояться не нужно.
Он возмущенно оборачивается к Анне:
— А вы, ваша светлость, вы знали, кто она такая?
Герцогиня вскидывает подбородок:
— Я знала, что она служит святому Мортейну и что это Он послал мне ее в час нужды!
Маршал спрашивает:
— А нам почему не сказали?
Крунар пожимает плечами:
— Мы рассудили, что чем меньше народу знает, тем легче будет сохранить ее присутствие в тайне. Вы ведь, маршал, тоже не посвящаете меня во все подробности воинских планов?
Рье наливается краской, но возразить ему нечего.
— Не понимаю, отчего вы так рассердились, — вмешивается герцогиня. — Если бы не быстрота действий госпожи Рьенн, я сейчас лежала бы мертвая в луже крови.
Воцаряется тишина, потом опять берет слово маршал Рье:
— Вы все не так поняли, ваша светлость. Мы бесконечно рады, что вы не пострадали. Но есть ли полная уверенность, что погибший не был просто комедиантом, игравшим свою роль?
— Есть, — говорю я.
Рье проворно оборачивается ко мне:
— Откуда?
Я спокойно смотрю ему в глаза:
— Мою руку направлял святой Мортейн.
Он сжимает губы в одну черту и делает шаг ко мне. Не знаю уж, что у него на уме, но канцлер Крунар окликает его:
— Маршал Рье!
Тот раздраженно останавливается.
— Кем бы ни была эта женщина, — говорит он, — все же не следует допускать ее на заседания нашего совета. Сударыня, вы свободны!
Я всячески показываю, что он мне не указ. Поворачиваюсь к герцогине: я ей служу, не ему.
— Приказывайте, ваша светлость.
Кажется, Рье скрежещет зубами, но мне нет до него дела. Я вижу по лицу Анны, как не хочется ей меня отпускать, подтверждая тем самым распоряжение Рье. Я прихожу ей на выручку:
— С позволения вашей светлости, я бы занялась расследованием этого прискорбного покушения.
Она милостиво кивает:
— Ступайте, сударыня. Исполняйте свой долг.
Я спрашиваю Дюваля:
— Куда отнесли тело?
Его глаза суживаются — он понял, что у меня на уме.
— Я сам тебе покажу, — говорит он. — Здесь нам все равно больше нечего делать.
— Как это нечего, Дюваль? — гневно бросает маршал Рье.
— А вот так, — отвечает Дюваль.
Железной рукой подхватывает меня под локоть и увлекает прочь из комнаты.
Когда мы оказываемся в коридоре, я пытаюсь высвободить руку. Он тотчас ослабляет хватку и бормочет извинения. Остаток пути до самого подземелья мы проделываем в молчании; под левым глазом у Дюваля дергается жилка, и это отбивает охоту к расспросам.
Перед длинным рядом темниц торчит одинокий стражник.
— Где тело? — спрашивает Дюваль.
Стражник указывает на каземат побольше:
— Вон там, господин мой.
Дюваль ведет меня внутрь. Может, стражник и усматривает в этом нечто странное, но у него хватает ума не задавать вопросов.
Тело лжеактера лежит на полу, стрелку из его шеи уже вытащили, но к жутковатой багрово-черной маске никто не притронулся. Я опускаюсь коленями на жесткий каменный пол и открываю его лицо.
Что меня больше всего поражает, так это его обыкновенность! Не красавец и не урод; в его внешности не угадывается ни благородных, ни крестьянских кровей. Он напоминает мне чистый холст, ждущий художника и красок для создания образа.
Дюваль подходит ко мне и тоже склоняется над убитым:
— Ты его не знаешь?
— Нет, господин мой. Я никогда его раньше не видела.
Дюваль хмурится, обдумывая мои слова:
— Откуда он, по-твоему, взялся?
— Вот это я и попробую установить.
Он сразу понимает, что у меня на уме:
— А это не слишком опасно? Он же был убийцей!
От его заботы у меня теплеет на сердце, но я лишь пожимаю плечами, изображая уверенность, которой на самом деле не чувствую.
— А как иначе мы выясним, кто его подослал? Сегодня о врагах герцогини мы знаем не больше, чем неделю назад. К тому же он мертв; какой вред мне причинит покойник?
— Все равно, — угрюмо говорит он. — Ты побереглась бы, Исмэй.
— Непременно, господин мой! — Я ободряюще улыбаюсь ему и вновь поворачиваюсь к убитому.
Прикрыв глаза, успокаиваю дыхание и медленно поднимаю завесу между жизнью и смертью.
Поначалу на той стороне пусто, и я глубже вхожу на территорию смерти. По-прежнему ничего — лишь бездонный провал в черную пустоту. Тут я понимаю, что у «всадника смерти» нет души, с которой я могла бы вступить в общение. Повсюду — только темная бездна. Неужто утрата божественной искры — это цена, которую нужно платить за убийство без благословения Мортейна?
Однако потом я чувствую, как нечто медленно и неодолимо тянется ко мне из бездны. К моему ужасу, тьма окутывает меня и начинает утягивать в пустоту. Я отчаянно отбиваюсь, но хватка слишком сильна; мне не вырваться. Кругом словно смыкается ночь, только здешний мрак куда непроглядней. И до чего же тут холодно! В лютый мороз кожа норовит примерзнуть ко льду, но сейчас так же застывает сама душа. Куда-то пропадает обычный холодок смерти, я чувствую жуткое онемение. Полную пустоту.
Чьи-то руки прикасаются к моему лицу. Меня бережно похлопывают по щекам, слышен человеческий голос. Тонкие струйки тепла сочатся к моему иззябшему телу. Невероятным усилием я размыкаю веки.
Подле меня на коленях стоит Дюваль, его глаза полны потустороннего ужаса. Меня бьет дрожь.
— Хвала Господу всеблагому, — шепчет он, заключает меня в объятия и крепко прижимает к груди.
Как сильно бьется у него сердце. И как часто — почти так же, как у меня самой. Он щедро делится со мной телесным теплом.
— Ну вот ты и порозовела, — говорит он наконец.
Я и правда заново чувствую, как бежит по жилам кровь. Он касается ладонью моей щеки и поворачивает мое лицо к своему, убеждаясь, что со мной правда все хорошо.
Улыбаюсь ему, но на самом деле мне жутко. Я увидела свою возможную судьбу и отчетливо поняла, что будет со мной, если нарушу заветы Мортейна.
Дюваль ведет меня в свои покои пустыми коридорами замка. Все гости, недавно веселившиеся на пиру, разбежались по комнатам. Войдя, усаживает меня в кресло поближе к огню и велит принести горячего вина со специями, чтобы я окончательно согрелась. Укрытая теплым плащом Дюваля, я наконец-то перестаю трястись и даже могу удержать в руках стакан, который подает мне слуга. Я делаю глоток чудесного сладкого напитка.
— И что мы собираемся делать дальше?
— Нужно довести до ума брачное соглашение с императором и убедить тайных советников одобрить его, — отвечает Дюваль.
Я сразу вспоминаю о мадам Динан и маршале Рье.
— А если не убедим?
— Тогда нужно скорее короновать Анну, чтобы, став полноправной государыней, она могла сама решать свою судьбу.
— А как ты собираешься удалить из замка Жизора, чтобы он коронации не помешал?
Дюваль хмыкает:
— Вот об этом я сейчас и думаю. — И он тоже отпивает вина.
— Но почему бы просто не взять да не выгнать его? — спрашиваю я. — Выставить наружу и запереть дверь? Хотя бы на то время, пока Анна надевает корону?
— У французской регентши полно других соглядатаев. Ей тотчас все сообщат, и коронация будет использована как предлог для вторжения.
Тут раздается стук в дверь. Мы с Дювалем обмениваемся взглядами, и он идет открывать.
Это капитан Дюнуа.
— Нам надо поговорить, — обращается он к Дювалю. И неуклюже добавляет: — Наедине.
— Да ладно, — отмахивается тот. — Если прикажу ей уйти, она все равно подслушает под дверью. Давай говори!
Капитан Дюнуа едва заметно хмурится.
— После вашего ухода совет продолжился, — говорит он. — И ничем хорошим дело не кончилось. Они рассудили так: вольно или невольно своим влиянием и советами ты вверг герцогиню в опасность, отчего она едва не лишилась жизни.
По сути, это удар в спину, но Дюваль остается внешне невозмутимым. Я ставлю стакан, боясь, как бы не пролить вино или в порыве гнева не выплеснуть добрый напиток прямо в очаг.
— И на чем основаны их объяснения?
Дюнуа переминается, ему не по себе.
— На сегодняшнем покушении.
— Каким же образом Дюваль в нем повинен?
— Я сам за себя говорить могу, — бормочет Дюваль.
Дюнуа отвечает сразу нам обоим:
— Им кажется, что покушение явилось закономерным результатом всех решений, которые Анна с подачи Дюваля приняла за последнее время. Шашни с известными предателями Раннионом и Мартелом, появление при дворе монастырской убийцы без ведома совета, тайные переговоры с Немуром, которые кончились его смертью. Ну и наконец, кто, как не Дюваль, побудил герцогиню принародно отречься от жениховских притязаний одного из самых могущественных вельмож. И это уже не говоря об измене, задуманной твоей матерью. Они по-прежнему не верят, что ты тут ни при чем!
Дюваль никак не реагирует на длинный список своих мнимых преступлений, но последние слова Дюнуа заставляют его вскинуться:
— Кто об этом упомянул?
— Маршал Рье.
Дюваль опускает голову на руки, но что означает этот жест, временное отчаяние или крушение всех надежд, мне трудно сказать.
— Но ведь герцогиня или канцлер наверняка заступились за Дюваля перед советниками? — спрашиваю я. — Уж они-то обязаны знать, чем он руководствовался.
— Герцогиня — да, — отвечает капитан. — Но поскольку речь шла о том, не слишком ли сильно влияет на нее Дюваль, никто к ней не прислушался.
— А что канцлер Крунар? — настаиваю я. — Идея о том, чтобы ввести меня в дом Дюваля, вообще-то принадлежала ему. И он отлично знал, ради чего Дюваль встречался с Раннионом и Мартелом. К тому же канцлер голосовал за союз с Немуром и против д'Альбрэ. Он не пожелал об этом упомянуть?
— В такие подробности он не входил. Он яростно спорил, отстаивая сторону Дюваля, но поколебать их не сумел.
— Так что они собираются делать? — спрашивает Дюваль.
— Утром взять тебя под стражу. Канцлер настоял только на том, чтобы не отправлять в тюрьму, а ограничиться домашним арестом. Завтра мы снова соберемся и проголосуем за это.
Какая чудовищная несправедливость!
— Стало быть, они закрывают глаза на всех, кто открыто действовал во вред герцогине, но готовы погубить Дюваля по малейшему, ни на чем не основанному подозрению?
Дюнуа с несчастным видом косится на Дюваля.
— Наверное, — говорит он, — это оттого, что они чувствуют свою беспомощность и хотят что-нибудь предпринять. Пусть неверное, но все-таки действие.
Дюваль подает голос, словно извлекая каждое слово из опустошенного колодца своей души.
— В том-то и опасность, — говорит он. — Они будут думать, что устранили угрозу, а на самом деле это не так. Тот, кто подготовил сегодняшнее нападение, ударит снова. — Он поднимает голову и смотрит капитану в глаза. — Спасибо, что предупредил.
Их взгляды скрещиваются. Я чувствую в них что-то горько-сладкое и очень прочное. Потом Дюнуа удаляется, а Дюваль встает и начинает расхаживать перед очагом. Я жду, чтобы он заговорил, но он упорно молчит, и я сама нарушаю ставшее невыносимым молчание.
— Почему же канцлер не объяснил совету, чем ты в действительности руководствовался?
Дюваль передергивает плечами:
— Крунар — прожженный старый лис, ведущий собственную игру. Быть может, он не хотел, чтобы другие заостряли внимание на его участии во всех этих делах, чтобы и ему, чего доброго, не досталось подозрений и обвинений в измене. Хотя бы потому, что в этом случае кто позаботится о благополучии Анны? Или, может, он просто понял, что остался в меньшинстве, и не пожелал защищать заведомо проигрышное дело.
— А сам рассказывал мне, как ты нарушил обеты, — вырывается у меня.
Дюваль останавливается и вперяет в меня взгляд:
— Рассказывал, говоришь? Когда?
Я пожимаю плечами:
— Когда я очутилась у него в кабинете после собрания всех баронов.
— А мне ты ничего не сказала.
Вновь пожимаю плечами, не зная, как объяснить свое поведение. Я и сама толком не понимаю.
— Я не стала спрашивать, потому что именно этого он хотел от меня.
Дюваль невесело смеется:
— Да ты просто маленькая бунтовщица.
Мне приятны эти слова, но сейчас не до того.
— Еще мне показалось, что я не имею права расспрашивать тебя о твоем святом, ведь и я тебе о своем почти ничего не поведала.
Он долго и вдумчиво глядит на меня, и я вынуждена добавить:
— А потом сама герцогиня мне рассказала, как ты нарушил обет.
— В самом деле?
— Да. Когда я ей прислуживала после домогательств д'Альбрэ.
И вновь Дюваль долго смотрит на меня, потом отходит к шахматному столику. Я присоединяюсь к нему, и мы вместе разглядываем убогое воинство, прикрывающее белую королеву.
— Что будет, если они выведут тебя из игры? — спрашиваю я.
Дюваль изучает доску, словно силясь понять расстановку фигур:
— Тогда совсем некому будет защищать Анну. Чудище не в состоянии этого сделать, как и де Лорнэй. Не то у них положение, чтобы воздействовать на тайных советников.
— А что же Дюнуа?
— Капитан Дюнуа — человек честный и верный, он друг, о котором можно только мечтать, но политика тонких равновесий, игра престолов — все это не для него. Вот вести людей в бой и выигрывать войны, тут без него никак.
Я смотрю на шахматную доску. Бедная герцогиня! Как же мало ее советники склонны думать о ее личном благополучии!
— Значит, — говорю я, — надо сделать так, чтобы до тебя не добрались.
— Но если я пущусь в бега, исход будет тот же, не так ли? Они составили отличный план! Не исключаю, они даже хотели, чтобы Дюнуа мне все рассказал. Если меня арестуют или я сам сбегу из дворца, Анне я уже ничем помочь не смогу. Вот разве что…
И Дюваль постукивает себя пальцем по подбородку.
— Разве что? — спрашиваю нетерпеливо.
Он поворачивается ко мне, глаза разгораются нечестивым весельем.
— Разве что мы отыщем способ удалить меня, на самом деле не удаляя! Пусть думают, что я ударился в бега, тогда как я останусь!
— Ты хочешь переодеться? Но тебя слишком хорошо знают в лицо.
— Нет. Я спрячусь у них прямо под носом! — Дюваль смотрит в огонь. Нет, не в огонь, а на стену подле камина. — Здесь, в замке, немало тайных ходов. Когда страна часто воюет, в герцогских дворцах обязательно устраивают скрытые лазейки для возможного бегства.
— Ты собираешься забиться в одну из таких нор и жить в ней?
Он пожимает плечами:
— А что? Всяко лучше, чем под арестом. Хоть смогу доработать соглашение с императорским посланником, герром Дортмундом, и отправить его восвояси с подписанным брачным контрактом на руках. Боюсь, для Анны это последний шанс, иначе быть ей в объятиях либо Франции, либо д'Альбрэ.
— Но разве тебе не понадобятся подписи членов Тайного совета?
— А я их подделаю. В любом случае это лишь предварительное соглашение. Будем надеяться, что к моменту подписания окончательного соглашения Анна уже будет коронована и сможет действовать самостоятельно.
План, конечно, отчаянный, но другого у нас попросту нет. Еще несколько часов мы обсуждаем детали, пытаясь предугадать разного рода помехи, способные разрушить наш замысел.
Мы уславливаемся, что Дюваль будет еженощно посещать мою комнату. Он полагает, что совет навряд ли додумается выставить у моей двери часовых, но я в этом не уверена.
Пока он прячется, я буду изображать расстроенные чувства и просить, чтобы мне подавали еду в комнату, — так я смогу откладывать пропитание и для него.
— А что мне говорить, когда будут спрашивать, куда ты подевался? Уж Крунар пристанет с расспросами.
— Скажи чистую правду: что не имеешь ни малейшего представления. Ты ведь в самом деле не будешь этого знать. Я могу оказаться в любом месте замка и даже снаружи, и никто, включая тебя, не поймет, куда я пропал.
— А герцогиня? Что она подумает о твоем исчезновении?
— К герцогской опочивальне тоже ведет потайной ход, так что я смогу добраться к сестре. Но если ты передашь ей весточку, это ни в коем случае не повредит.
— Так что же ей сказать?
Он снова смотрит на шахматную позицию:
— Скажи, что мы больше не уверены, кому она может доверять. Но тотчас сообщим ей, как только что-нибудь выясним. — Он оглядывается на окно и опять смотрит на меня. — Перед исчезновением я должен кое-что подготовить.
Мы очень близки к тому, чтобы поцеловаться. У меня едва не останавливается сердце: на протяжении бесконечного мига я думаю, что он именно так и поступит. Но он лишь проводит пальцами по моей щеке:
— Итак, до встречи завтра вечером.
Я содрогаюсь:
— До завтра.
Он поворачивается, чтобы уйти, но останавливается, хватает с доски белую королеву и сжимает в кулаке, укрывая от всех бед.
Удивительно ли, что ночью мне не до сна? Я лежу с открытыми глазами и думаю о том, как Дюваль крадется тайными ходами замка, точно крыса, загнанная в нору. Я думаю о герцогине, брошенной всеми защитниками, которым препоручил ее покойный отец. Но более всего я думаю о советниках. О канцлере Крунаре и маршале Рье. Кто из них говорит правду? Кто лжет?..
