ГЛАВА 30
Дюваль допоздна засиживается во дворце. Он должен рассказать герцогине обо всем случившемся, а еще написать множество писем и предпринять все необходимое в связи со смертью Немура. Что до меня — я попросту потеряла сон. Хочется рвать и метать: у герцогини отняли едва наметившуюся возможность счастья, благородный человек умер от руки подлого изменника! Как хотела бы я все вернуть, все исправить! Увы, это недоступно даже адептам учения Мортейна.
Но может быть, мне удастся хотя бы почтить память благородного герцога?
Утром Луиза входит ко мне с полным кувшином воды и жизнерадостным «доброе утро», после чего движением полного бедра притворяет дверь.
— Сейчас, барышня, я наряды твои разложу, потом позавтракать принесу. А еще наш господин Дюваль тебе записку оставил.
— Записку? А сам он где?
— Он, барышня, с другими вельможами отправился на охоту — надо же дворцовые кладовые пополнять!
Она вручает мне записку и идет в гардеробную. Я разрываюсь между желанием немедленно прочесть, что пишет Дюваль, и возможностью быстренько натянуть чистую сорочку. Стыдливость борется с любопытством и одерживает верх; к возвращению Луизы мои шрамы надежно укрыты свежим льняным полотном. Она помогает мне натянуть платье и уходит за обещанным завтраком. Я торопливо потрошу записку, ломая печать и роняя на пол кусочки красного воска.
Исмэй,
я решил, что нам следует перебраться во дворец, чтобы быть поближе к герцогине. Если события прошлой ночи суть предвестия того, что нам предстоит в будущем, я хочу в случае нужды быть у нее под рукой.
Кроме того, после длительных препирательств совет решил не отменять объявленную охоту и прочие придворные дела, как если бы ничего не случилось. Смерть никому не представленного чужестранца не должна повлиять на деятельность двора. Лучше, чтобы о постигшем нас несчастье узнало как можно меньше народу.
Всего доброго,
Гавриэл.
Он прав. Никому, кроме него самого да тайных советников, не было известно о приезде Немура, а потому и какие-то особые почести погибшему воздавать бессмысленно. С другой стороны, отказывая в них, мы как бы наносим несчастному герцогу дополнительное оскорбление.
Я подхожу к постели и достаю из-под тюфяка священную мизерикордию. Матушка настоятельница вручила ее мне с определенной целью. Уж не затем ли, чтобы хоть как-то облегчить смерть Немура? Не знаю, мои ли это домыслы или они навеяны волей моего Бога, но я твердо намерена воздать герцогу последнюю честь. И как можно скорей!
Пока я устраиваю мизерикордию на ее привычном месте у своего пояса, в моем уме зарождается что-то вроде плана. Я отпираю заветный сундучок и вынимаю длинный, тонкий кинжал. Поместив его в крепкие кожаные ножны, пристегиваю оружие на левую голень. Всовываю запястье в простой браслет, таящий гарроту. И наконец достаю маленький арбалет и оснащаю его тремя стрелами. Арбалет приспособлен для ношения на тонкой цепочке под верхней юбкой. Посторонний может его нащупать, только прижавшись ко мне вплотную. Иным способом обнаружить его невозможно.
Не думаю, чтобы при дворе мне стали задавать вопросы, но на всякий случай я припасла отговорку. У меня с собой небольшое приношение, которое я намерена возложить на алтарь святой Ардвинны в часовне, дабы святая послала удачу высокородным охотникам.
Замок почти пуст: едва ли не все царедворцы поехали гоняться за оленями или кабанами, или кто там сегодня попался на глаза егерям. Члены свиты и слуги бегают по делам, без сомнения радуясь, что не надо на каждом шагу кланяться какому-нибудь вельможе.
Войдя в замок, я немного медлю, гадая, где может находиться тело Немура. Потом вспоминаю, как безошибочно я нашла лесную могилу Мартела, и отпускаю на волю свои чувства, стараясь выследить Смерть.
Здесь проделать это трудней, потому что кругом столько огоньков жизни, снующих туда и сюда. Тем не менее Смерть притягивает меня, точно пламя свечи — мотылька. Двигаясь на едва слышный зов, я скоро обнаруживаю, что иду в ту самую часовню, где впервые увиделись Анна и Немур.
Внутри никого. Тихо подхожу ко гробу, ведомая отчаянием несчастной души; оно ведет меня верней свечных огоньков, что горят в нефе. Когда я оказываюсь подле тела, душа, по-видимому, меня узнает и устремляется на свет жизни.
Я раскрываюсь навстречу, даю ей согреться. К моему удивлению, она сворачивается рядом клубочком, словно выброшенный из дому пес, которому некуда больше идти.
Так мы и сидим вместе некоторое время. Окончательно уверившись, что в часовню не забредут ни скорбящие, ни злопыхатели, я наконец-то позволяю себе обратиться внутрь, туда, где жмется ко мне осиротевшая, неприкаянная душа.
Я могу воссоединить тебя с твоим Богом, если ты этого хочешь.
Ощутив, как обрадованно встрепенулась душа, я поднимаюсь и подхожу ко гробу. Несчастное изломанное тело бережно выпрямили, но мину потрясения с мертвого лица стереть так и не удалось. Я запускаю руку в разрез юбки, мои пальцы смыкаются на костяной рукояти мизерикордии. Я молюсь Мортейну в надежде, что прикосновение лезвия к остывшей плоти Немура позволит его душе немедленно вознестись.
Но прежде, нежели я успеваю извлечь клинок, позади чиркает о камень металл, и я замираю.
— Какой приятный сюрприз. — Низкий, скрипучий голос графа д'Альбрэ нарушает благочестивую тишину часовни. — Кто бы мог предположить, что кузина Дюваля явится горевать над телом безродного торговца шерстью, приехавшего из Кастилии!
Неторопливо поворачиваюсь к нему лицом. С того дня, когда собиралась поискать на нем метку, я его ни разу не видела. Чего теперь от графа ждать, гнева или насмешки?
Ни того ни другого! Его темные глаза сверкают злым озорством. Я помимо воли гадаю, уж не его ли рука толкнула Немура навстречу гибели.
— Чему же тут удивляться, — отвечаю я, не поднимая головы, словно бы недовольная, что меня оторвали от молитвы. — Я ведь выросла в монастыре, привыкла чтить мертвых и молиться о них. — И я с самым невинным видом хлопаю ресницами. — А вы тоже помолиться пришли?
Хотя на самом деле знаю — что бы ни было у него на уме, это уж точно не молитвы.
— Боюсь, милочка, меня привело сюда нечестивое любопытство, — заявляет д'Альбрэ, впрочем без малейшего раскаяния. — Сознаюсь, меня занимает этот бедный торговец, встретивший прискорбный конец в нашем прекрасном городе. А кроме того, — продолжает д'Альбрэ, — мало верится мне в несчастные случаи. — Он пристально смотрит на меня. — И во всякие там случайные совпадения.
— Вот как, — говорю я. — Тогда у вас, оказывается, есть много общего с господином Дювалем.
У задней двери часовни намечается какое-то движение. Входит герцогиня, сопровождаемая домашней наставницей. Я склоняюсь перед ней:
— Ваша светлость.
Уголком глаза я вижу, как еле заметно кланяется д'Альбрэ.
— Милая герцогиня, — произносит он. — Неужто и вы пришли помолиться о душе простого торговца шерстью? Вот уж честь, никак не подобающая бедолаге.
Герцогиня мужественно выдерживает наглый взгляд д'Альбрэ:
— Я стану молиться о любом несчастном, встретившем смерть под моим кровом. — Ее голос полон упрека. — А вы, граф?
Д'Альбрэ разводит руками:
— Увы, я изобличен! Где уж мне равняться с вами в благочестии, милые дамы!
Герцогиня ловко меняет тему:
— Я не отказалась бы узнать, отчего вы нынче не поехали вместе со всеми на охоту?
Д'Альбрэ смотрит ей прямо в глаза. Мое сердце бьется чаще: это сущее противостояние, а я не могу ничем ей помочь!
— Дичь, за которой они гоняются, не интересует меня, — говорит он.
Герцогиня бледнеет, пальцы, сжимающие молитвенник, становятся совсем белыми. Моя рука, сжимающая кинжал в складках одежды, непроизвольно напрягается. То-то славно было бы насадить д'Альбрэ на нож, точно хряка!
Не иначе, он чувствует мои мысли, ибо отдает поклон:
— Что ж, оставляю вас молиться.
Герцогиня, по-прежнему бледная, кивает графу, и тот удаляется. Анна поворачивается к мадам Динан:
— Вы тоже можете нас оставить. Понимаю, вам не нравится долг, который я на себя возложила. Я буду молиться здесь вместе с госпожой Рьенн.
Яснее ясного, что наставнице смерть как не хочется здесь находиться. Но и оставлять герцогиню со мной ей тоже неохота.
— Ваша светлость, я…
— Оставьте нас. — Голос герцогини не допускает самой возможности спорить.
Чуть поколебавшись и изобразив на лице целую гамму чувств, мадам Динан все же приседает в реверансе. Как только она скрывается за дверью, герцогиня поворачивается ко мне:
— Знаешь, ты ей очень не нравишься.
— Наверняка мадам Динан кажется, что общество сомнительной кузины Дюваля вам не очень-то подобает.
Она едва заметно, с удовлетворением улыбается, и я вдруг понимаю, как радует ее любой случай улизнуть от слишком властолюбивой наставницы. Потом ее улыбка угасает:
— Так зачем все-таки ты пришла сюда?
— Значит, вы не верите, что я пришла помолиться о его душе?
— Да нет, я верю, что ты действительно молишься. Я просто думаю, нет ли еще какой причины.
Ох, не стоило бы бретонскому двору — да что уж там, всем королевствам Европы! — недооценивать нашу юную герцогиню!
— Да, ваша светлость, я здесь не только ради молитв. — Я смотрю на недвижное тело в гробу. — Вы знали, насколько сильно он к вам привязался? Ему было нужно не ваше герцогство или власть, а вы сами. Он жаждал спасти вас от очень скверной судьбы.
Герцогиня смотрит на тело мужчины, который должен был сделаться ее мужем.
— Я как раз начинала на это надеяться, — произносит она, и бледные щеки вспыхивают румянцем. — Мне казалось, что его тянуло ко мне. Я чувствовала в нем способность к доброте и участию, я вправду могла бы его полюбить. Что за благословение для такой, как я, не смевшей ждать счастья от брака между двумя державами!..
Я молчу. Она с четырехлетнего возраста была вроде приманки для половины королей и герцогов Европы. И самое большее, на что ей приходилось рассчитывать, это взаимное уважение и отсутствие жестокости со стороны мужа. Но чтобы готовую расцвести любовь вот так злобно похитила чья-то злокозненная рука…
Она поднимает на меня глаза и повторяет:
— И все-таки зачем ты здесь?
Ее взгляд тверд, он не оставляет места ни лжи, ни уверткам.
— Я желала избавить его дух от скорбей смерти, — отвечаю, приглушив голос, чтобы никто, таящийся под дверью часовни, не смог нас подслушать. — Души повинны проводить по три дня подле своих тел, прежде чем двигаться дальше тропами Смерти. Но государь Немур так терзается из-за того, что не сумел вас защитить, что я приняла решение облегчить ему путь.
У герцогини округляются глаза:
— И ты можешь это сделать?
«Надеюсь», — думаю я, но вслух отвечаю:
— Могу.
Она кивает:
— Тогда соверши необходимое. И да упокоится душа его с миром.
— Как прикажете, ваша светлость.
На самом деле я очень рада этому разрешению. Теперь ни Дюваль, ни матушка настоятельница не смогут ни в чем меня обвинить, ведь я исполняла прямое распоряжение герцогини.
— Чего же ты ждешь? — шепчет она.
Я смотрю в ее карие глаза:
— Уединения, ваша светлость. Обряды Мортейна не для сторонних глаз.
Вижу по ее лицу, как хочется ей спорить со мной, а то и приказывать; она желает все увидеть собственными глазами. Но мертвых следует чтить, и она глубоко уважает таинство смерти.
— Что ж, хорошо, — произносит она наконец. — Я вас оставлю.
Она протягивает руку поверх мертвого тела и пожимает мое запястье.
— Спасибо тебе, — говорит она. Бросает прощальный взгляд на своего суженого, поворачивается и покидает часовню. — Мадам Динан? — окликает она на пороге.
Та появляется до того быстро, что я понимаю: мы правильно поступили, что беседовали шепотом. Вдвоем они уходят по коридору, унося тихое эхо своих голосов.
И вновь я нашариваю кинжальчик с костяной рукояткой, а свободной рукой оттягиваю ворот рубашки Немура, отодвигаю меховую опушку камзола. Лучше будет, если маленький шрам останется незаметным.
Я коротко, но от всего сердца обращаюсь к Мортейну, прося направить и укрепить мою руку, и легонько провожу лезвием по шее Немура.
Я больше чувствую, нежели слышу вздох. Это ахнула его душа — и не от боли или потрясения, но с облегчением.
— Ступай с миром, сопровождаемый нашими молитвами, — шепчу я.
Что-то проносится мимо меня, словно взлетает стая голубей, задевая крыльями мою щеку. Это радостный и легкий полет.
«Огради ее», — просит душа Немура, уносясь ввысь.
«Я буду рядом с ней», — обещаю.
Потом наступает тишина, и я остаюсь совсем одна. На шее мертвого — тонкий надрез, уже не способный кровоточить. Я бережно оправляю его воротник.
