ГЛАВА 49

Де Люр связывает мне руки за спиной, явно получая от этого превеликое удовольствие, и, тыча в спину, ведет в главный зал.

Я вхожу туда, высоко неся голову.

Зал битком набит вассалами и домочадцами д'Альбрэ. Оглядываясь кругом, я не замечаю никого из нантских вельмож, недавних союзников графа. Может, порвали с ним? Или, в чем-то заподозренные, не сносили голов? Или все, в ком осталась хоть капля порядочности, сбежали вместе с маршалом Рье? Об этом остается только гадать. Ясно одно: присутствующие воины и вассалы принадлежат д'Альбрэ душой и телом, причем не первый год. Это они молча наблюдали за тем, как мерзавец лишал жизни всех шесть своих жен. Это они по приказу графа рьяно запугивали город, насилуя женщин и сжигая дома непокорных. Это они выискивали слуг, сохранивших верность герцогине, и убивали безжалостно, точно крыс.

Какую бы казнь мне ни приготовил д'Альбрэ, помощи от этих людей я не дождусь.

Де Люр выталкивает меня вперед, и со связанными руками я едва не падаю. Д'Альбрэ сидит развалясь на возвышении, на хозяйском престоле. Сквозь тонкую пленочку любезности просвечивает холодная ярость. Однако обретенное предназначение так ярко пылает в моей душе, что страху нет места. А может, я просто понимаю, что волноваться не о чем. Отец Смерть никогда не отказывался от меня, не отвергнет Он меня и теперь. Наоборот, с радостью примет, когда я окончу свой земной срок.

А кроме того, никакой страх не заставил бы меня дать д'Альбрэ то, чего он больше всего хочет. Ползать у него в ногах я не буду.

Я смотрю так, словно это его привели ко мне на суд за грехи, а не наоборот.

Он выпрямляется в высоком кресле, оценивающе разглядывая меня.

— Тебе за многое придется ответить, — говорит он затем. — Ты дважды срывала мои планы в отношении герцогини. Сперва похитила узника, а теперь еще и украла моих собственных детей из-под моего крова! Какому отцу приходилось терпеть подобное предательство от своей дочери? — Он поднимается и подходит ко мне. — Что ты сделала с пленником? У меня, знаешь ли, были на него планы. Небось, переспала с ним, как с тем сынком кузнеца?

До чего же тошнотворно звучит в его устах такое вот определение случившегося между мною и Чудищем! Вслух я отвечаю:

— Тот узник был для меня никем. Я просто получила задание.

— Задание? — Он медленно обходит меня кругом. — Так ты у нас действительно шлюха?

Мне вдруг хочется, чтобы он узнал, кому я в действительности служу и сколько сделала для разрушения подлых планов.

— Неужели не догадался? Я ведь не твоя дочь. Моя мать призвала в любовники Мортейна, ибо не желала жизни с тобой. Вот кто воистину меня породил!

В зале воцаряется оглушительная тишина. Нарушает ее только хлесткий звук: это д'Альбрэ влепил мне пощечину. Моя голова запрокидывается, во рту вкус крови.

— Тогда, — говорит он, — возвращение к Смерти не будет для тебя наказанием. Нужен иной способ отплатить за все то горе, которое ты мне принесла.

Знаю, мне следовало бы промолчать. Держать язык за зубами и вообще не будить лихо. Но, живя в доме графа, я и так слишком долго играла роль немого свидетеля. Хватит с меня.

— Я не просто дочь Смерти, — говорю я, — но и одна из прислужниц Мортейна. Думаешь, твои союзники и доверенные полководцы умирали от случайных причин? Нет! Это моя рука вершила правосудие Смерти!

Вот тут д'Альбрэ меня по-настоящему удивляет. Он вдруг улыбается.

— Можешь сколько угодно болтать о каком-то там древнем святом: теперь я вижу, что ты вроде меня, — произносит он с чем-то подозрительно похожим на гордость. — Ты обманываешь только себя. Какая, право, жалость, что мы с тобой так и не сумели договориться!

Слушая, как он облекает в словесную форму самый главный страх, годами отравлявший мне жизнь, я улыбаюсь. Д'Альбрэ может вести свои игры со Смертью. Он может даже преуспеть в них, но я-то Смерти родная дочь.

— Нет, — твердым голосом отвечаю я. — У меня с тобой нет ничего общего. И никогда не было. Ты хочешь сделать Мортейна орудием своей воли, но я и есть Его воля. Я никогда не убивала невинных, не убивала ради забавы. Я поднимала руку лишь на тех, кто, подобно тебе, есть сущий позор рода людского.

— Позор, говоришь? Ну, посмотрим… — Он берет прядь моих волос и перебирает их пальцами. — Нет, в самом деле, какая захватывающая идея — смешать кровные линии моего рода и самой Смерти! Кто после такого сможет противиться моей воле?

Мысль о том, что он может по-мужски коснуться меня, и в особенности о богомерзком плоде такого «союза», наполняет меня чудовищным ужасом. Я пытаюсь высвободить запястья, но веревка держит надежно. Будь проклят мой болтливый язык! Как я могла позабыть, насколько изворотлив его разум, как умеет он определять то единственное, чем человек дорожит более всего, и уничтожать это?

Д'Альбрэ улыбается. Его рука оставляет мои волосы и скользит по лицу. Почти ласково. Но я неудержимо содрогаюсь от этого прикосновения и оттого, что сулит его взгляд.

— Раз уж ты мне не дочь, — говорит он, — кто запретит сделать тебя седьмой женой?

Я нахожу взглядом мадам Динан, но на ее лице ничего не прочесть.

Д'Альбрэ подмигивает мне и треплет по щеке:

— Она возражать не будет. Она бесплодна и вполне понимает: мне требуются сыновья, чтобы наделять их владениями.

С этими словами он стискивает мой подбородок, не давая увернуться, и вжимает свои губы в мои. Это животный, сокрушительный поцелуй. Его зубы царапают мою рассеченную губу, и к горлу подступает желчь. Когда же он еще и облизывает ранку, все мое тело сводит судорогой от жуткой неправильности, невозможности происходящего.

Лишенная какой-либо возможности обороняться, я кусаю его.

Граф отшатывается, глаза темнеют от ярости. Он замахивается, чтобы вновь ударить меня…

— Нет! — на весь зал кричит Юлиан.

Д'Альбрэ пригвождает его ледяным взглядом:

— Я буду наказывать ее, как пожелаю.

— Нет, государь мой, — повторяет Юлиан.

Д'Альбрэ склоняет голову к плечу и изучающе смотрит на сына:

— Не можешь вынести, чтобы кто-то другой трогал ее?

— Дело не в этом, — говорит Юлиан.

— Может, ты желаешь ее для себя? Я многое готов тебе простить, если нарожаешь мне наследников от дочери самой Смерти!

Я жду, затаив дыхание. Возьмет ли Юлиан то, что ему предлагают?

— Нет, — произносит он.

И смотрит не на д'Альбрэ — на меня. Наши взгляды встречаются, и я понимаю, что он сделал выбор. Решил быть не возлюбленным мне, а добрым братом. Тихая радость переполняет меня. Мы всегда оказывались сильней, если противостояли нашим мучителям сообща. Но радость тотчас улетучивается, ведь я понимаю, что ему придется дорогой ценой заплатить за свой выбор. Прямо в этот миг у него на лбу проявляется смертная метка.

— Юлиан, погоди!

Я дергаюсь в его сторону, но де Люр тотчас возвращает меня на место.

Юлиан отходит прочь от д'Альбрэ и останавливается передо мной.

— Помнишь, — говорит он, — как мы были маленькими и ты боялась темноты?

— Да.

— А помнишь, что я тогда пообещал тебе?

— Да, — шепчу я.

Он пообещал, что вырастет большой и перебьет всех чудовищ.

— Я дал слово и сдержу его, — говорит он. — Жаль только, я не сделал этого раньше.

— Если сделаешь это, ты умрешь.

Он улыбается настолько кривой и тоскливой улыбкой, что у меня чуть сердце не останавливается.

— Боюсь, — говорит он, — некая часть меня, причем лучшая, уже много лет как мертва.

Он быстро целует меня в лоб, и это истинный поцелуй старшего брата. Потом отходит и поворачивается к д'Альбрэ.

Тот спрашивает:

— Ты правда готов умереть за нее, мальчик?

Вместо ответа, Юлиан обнажает меч.

Фехтовальщик он великолепный, но ему недостает жестокости и безжалостной силы д'Альбрэ. Поверить не могу, что мне придется вот так беспомощно стоять в стороне, глядя, как человек, столь долго меня любивший, умирает ради этой любви! Может, д'Альбрэ с самого начала и добивался именно такого исхода? Он ведь знает, что для меня не выдумать наказания страшнее, чем присутствие при гибели Юлиана.

И вот звенит сталь — это д'Альбрэ тоже вытащил меч из ножен, и де Люр оттаскивает меня за пределы круга, образованного вельможами. В зале опять воцаряется полная тишина. Юлиан атакует первым, он делает серию стремительных выпадов… Д'Альбрэ отвечает зверским размахом, заставляя Юлиана отскочить, иначе будет зарублен.

Они пристально глядят друг на друга, ожидая, кто первым сделает новое движение; я же выворачиваю запястья, силясь дотянуться пальцами до узла. Ничего не получается. Я верчу головой туда и сюда, оглядывая жесткие, не отмеченные ни малейшим сочувствием лица.

Чудище непременно придет за мной.

Только он опоздает…

Зрители одобрительно гудят, и мой взгляд снова перескакивает на поединщиков. Я успеваю увидеть, как д'Альбрэ наносит один за другим два быстрых удара: слева и справа Юлиану в голову. Тут я начинаю подозревать, что граф лишь играет с Юлианом, не желая на самом деле его убивать. Во всяком случае, пока.

Юлиан почти оглушен, и это позволяет д'Альбрэ пройти его защиту и ударить по ребрам. Я закусываю распухшую губу, чтобы не закричать в голос. Юлиан сгибается пополам, морщась от боли и тяжело дыша. Сквозь дыру на его камзоле сочится кровь.

Зрители улыбаются, довольные зрелищем первой крови. Они переминаются и теснятся… и я вдруг чувствую на своих связанных запястьях чью-то руку. Я отстраняюсь, полагая, что это надумал посвоевольничать кто-нибудь из воинов, потом до меня доходит: а ведь руки-то женские!

Еще миг, и мне в ладонь вкладывают что-то острое и твердое.

Это нож!

До предела скосив глаза, я замечаю Жаметту — она поспешно отступает в толпу. Меня она терпеть не может, но… любит Юлиана.

Ну хорошо, и что же мне делать с этим маленьким ножом? Зачем она его дала? Чтобы я Юлиановы мучения прекратила? Или Жаметта надеется, что я немедленно покончу с собой и опять-таки остановлю поединок?

Не отводя взгляда от вельмож, стоящих непосредственно передо мной, я с привычной ловкостью перехватываю ножик таким образом, что он исчезает из виду, затем поворачиваю лезвие, пока не нащупываю им веревку. И потихоньку пилю свои путы.

Теперь д'Альбрэ действительно играет, забавляется с Юлианом. Быстрый удар, царапина, порез на плече… Юлиан бросается вбок, под руку д'Альбрэ, и бьет снизу вверх, почти — почти! — успевая пырнуть графа в живот, но в последнее мгновение тот уворачивается. Настроение зрителей снова ощутимо меняется, теперь они недовольны: Юлиана здесь не любит никто. В отличие от Пьера, для них он никогда не был своим.

Юлиан явно устал, его движения утратили быстроту. Я изо всех сил режу веревки. Пальцы сводит судорогой, я успела порезаться, и руки стали скользкими от крови.

Пользуясь завоеванным преимуществом, д'Альбрэ с силой замахивается. Юлиан пригибается, так что меч со свистом рассекает пустой воздух. Граф на миг теряет равновесие, и Юлиан наконец-то достает его. Раздается такой треск, что я уверена: он, по крайней мере, сломал д'Альбрэ ребро. Хочется заорать от восторга, но я молчу. Еще не хватало выдать себя!

Юлиан больше не притворяется, что бьется честно и по правилам. Он бросается вперед, готовя удар, грозящий раскроить д'Альбрэ череп. Тот делает шаг назад, спотыкается, падает… и удар пропадает впустую. Я же отчетливо понимаю: даже если каким-то чудом Юлиан выиграет поединок, уйти отсюда ему вряд ли дадут.

А я все не могу расправиться с треклятой веревкой! Право, Жаметта не переломилась бы, перерезав ее для меня. Ножик слишком мал. Почти бесполезен.

Юлиан весь в крови, текущей из дюжины порезов. Если и был на нем какой долг передо мной, теперь он отдан сполна.

Новый обмен стремительными ударами… Я отвожу глаза. Усталость Юлиана очевидна настолько, что я уже боюсь, как бы очередной выпад не стал для него последним. Дергаю веревку, — может, я уже достаточно ее разлохматила? Нет, все еще держится.

Лязг мечей между тем стихает, и я вскидываю глаза. Юлиан тяжело дышит, я чувствую, как, силясь напитать изнемогающее тело, колотится его сердце, и мое собственное болит вместе с ним. Вот д'Альбрэ налетает вновь, стремительно, мощно, но невероятным образом Юлиан отражает удар за ударом, пока яростный замах едва не сносит ему голову с плеч. Он успевает вовремя шарахнуться прочь, но кончик клинка до кости рассекает правую щеку. Как же хочется броситься в этот круг, закрыть брата собой, вынудить д'Альбрэ прекратить жестокую игру! Я даже не осознаю, что сделала шаг вперед, и понимаю это, только когда де Люр в очередной раз оттаскивает меня. Оглядываюсь на него, вознося Отцу неслышную молитву: вот бы после того, как я убью д'Альбрэ, прожить еще немножко, чтобы прикончить еще и де Люра…

После того, как? Если я убью д'Альбрэ. Поединок близится к завершению. Юлиан уже нетвердо держится на ногах, его рука с мечом безвольно свисает, клинок чертит по полу…

Однако д'Альбрэ не спешит добивать его.

— Клянусь Богом, пора положить этому конец! — произносит он неожиданно.

Поднимает меч высоко над головой… и, вместо того чтобы обрушить его на Юлиана, вдруг поворачивается ко мне.

Во мне поднимается радость: значит, не придется смотреть, как умирает некогда любимый мною человек.

Но Юлиан, мой сообразительный Юлиан, успевает заметить движение графа и понять, что у того на уме. Он прыжком бросается ко мне и заслоняет меня, и клинок врубается ему в грудь.

Его темные глаза расширяются от боли, я кричу, переламываясь в поясе… и веревка на моих запястьях наконец лопается.

Юлиан падает. Зрители дружно умолкают и делают шаг назад. Не из уважения к сраженному. Каждый боится за свою шкуру: как сейчас поведет себя д'Альбрэ, предсказать невозможно.

Я падаю на колени подле брата. Рукоять меча выскользнула из хватки д'Альбрэ, и он торчит в пробитой груди. Повсюду алая кровь, только лицо у Юлиана белое-белое. Его душа бьется в узах смертного тела, стремясь вырваться наружу, спастись от всепоглощающей боли. Юлиан пытается говорить, но бескровные губы уже не могут произнести внятного слова.

— Возлюбленный брат мой, ты ошибался: лучшая твоя часть еще жива, — проговариваю я.

Наклоняюсь и целую его в лоб. В знак прощения. И прощания.

И как только я это делаю, его душа покидает бренную оболочку, словно дожидалась лишь моего разрешения. Теперь она свободна. Наконец-то избавлена от скверны мира, в котором маялась так долго.

По мраморному полу бухают сапоги, и я вижу над собой д'Альбрэ. Он толкает Юлиана ногой:

— Придется добавить в список твоих преступлений еще и гибель моего сына!

Я смотрю на покрытое ранами безжизненное тело брата… и вдруг понимаю: чтобы победить д'Альбрэ, моя любовь лишь должна обладать большей силой, чем его ненависть.

И у меня это есть. Мое сердце полно любви, той самой любви, которую я не смела как-либо выразить, чтобы не навлечь беду на тех, кто был мне дорог. Теперь их здесь нет, и д'Альбрэ не дотянется до них. Осталась лишь я.

Меч Юлиана лежит в каких-то дюймах от моей руки. «Сейчас, — говорю я себе. — Сейчас!»

И, воспламененная всей силой обращенной в ярость любви, я подхватываю рукоять, скользкую от крови моего брата, и стремительно вскидываюсь с коленей, целя клинком д'Альбрэ в живот.

Одна беда — он угадывает мое намерение. И бьет ногой, вышибая меч. А потом хватает меня за горло.

Но я лишь улыбаюсь. Я знаю, что так меня не убить. Я родилась с пуповиной, дважды обвившейся вокруг шеи, и все равно осталась жива. А еще у меня в руке ножик, полученный от Жаметты. Тот самый, что я когда-то ей подарила.

По-прежнему улыбаясь, я двигаюсь ему навстречу, словно приветствуя его хватку на своей шее. Я крепко сжимаю за спиной маленькую рукоять и, вдохновленная семнадцатью годами черного отчаяния и утрат, всаживаю нож ему в брюхо и дергаю вверх.

У него глаза из орбит лезут от изумления, руки на моей шее сразу ослабевают. Он выглядит так, словно не может поверить, что я вправду сделала это. Я поворачиваю клинок, страстно желая, чтобы он вспорол всякий орган, с которым соприкоснется, — как сам д'Альбрэ уничтожал каждую жизнь, с которой соприкасался.

По моей руке течет кровь. Я вижу, как тускнеют у графа глаза. Мне хочется запрокинуть голову и завыть от восторга по-волчьи. Я выдергиваю клинок, и д'Альбрэ начинает оседать на пол.

Но даже и сейчас, когда его кишки вываливаются на мрамор, на нем не проявляется метка: Смерть не торопится его забирать. И не заберет. Об этом я тоже узнала в ночь встречи со своим истинным Отцом. Д'Альбрэ не станет желанным гостем в царстве умерших: так обещал Мортейн бесчисленным жертвам жестокости графа. Д'Альбрэ не будет хода даже в преисподнюю. Душа не покинет его плоти, пока та не сгниет на костях совершенно. А вылетев наконец, душа будет неприкаянно скитаться до заката времен.

Мадам Динан бросается к графу и пытается запихнуть внутренности обратно, марая нежно-белые руки кровью и содержимым кишок. Она громко кричит, требуя лекаря, и меня посещает неожиданное видение. Передо мной отчетливо рисуется вся ее дальнейшая жизнь, посвященная уходу за графом, с бесконечными промываниями и перевязками гноящейся сверхъестественной раны.

Я бросаю последний взгляд на холодное и неподвижное, как мрамор, лицо Юлиана. И понимаю, что ключом к одержанной победе в самом деле стала любовь. Любовь Юлиана ко мне. Любовь Чудища к Элизе. Моя любовь к сестренкам… И даже любовь Жаметты к Юлиану. Все сошлось в одном заветном мгновении, все стало звеньями единой цепи.

Теперь д'Альбрэ все равно что мертвец. И я наконец свободна.

В меня упирается злой взгляд мадам.

— Держите ее!

Вот так-то. Далеко мне еще до свободы. В зале человек пятьдесят, и все они смотрят на меня, и их взгляды ничего хорошего не сулят. На что я надеялась? На то, что смерть д'Альбрэ снимет с них печать тьмы и они возрадуются освобождению? Нет, этому не бывать, ведь они пришли к нему по собственной воле, по закону притяжения подобного подобным. Они надвигаются на меня, алкая кровавого возмездия. Им ведь еще перед Пьером ответ держать за то, что здесь случилось.

Я поудобнее перехватываю маленький нож. Д'Альбрэ больше никого не погубит. Я исполнила свое жизненное предназначение. И эти люди, столпившиеся вокруг, меня не получат. Я медленно прикладываю клинок к своему горлу.

Один из мужчин, видя мое намерение, бросается вперед. Мортейн всеблагой, до чего здоровый мужик! Он в застегнутом шлеме, и я толком не вижу его лица. Пытаюсь увернуться, потом вырваться, но он не только громаден, но еще и нечеловечески быстр. Хватает меня за руки…

И в то же самое мгновение я понимаю.

Я вскидываю голову и встречаю взгляд синих с серебром глаз, горящих жутковатым неистовым светом.

Чудище.

Он пришел…