ГЛАВА 39
Лишь поздно вечером мы возвращаемся в расположение отряда. В наше отсутствие там успели разбить какой следует лагерь. Все заняты делом: кто смазывает седла и сбрую, кто правит клинки, кто проверяет оружие. Воздух так и дрожит от всеобщего предвкушения настоящего дела, но междоусобной сварливости, преследовавшей нас по отъезде из Ренна, нет и в помине. То ли перемирие заключили, то ли близость общего врага образумила людей? Я не знаю.
Только спешившись и передав поводья Яннику, я начинаю замечать метки… Вон одна из них — на лбу у воина, чье имя я даже не успела узнать. Винног тоже отмечен. Я вижу это, когда он подходит ко мне, приветственно размахивая рукой.
Тревожный колокол звонит у меня в сердце.
Я быстро обшариваю глазами лагерь, ища «зелень». Мальчишки собрались у края поляны и упражняются с оружием. Самсон, Анри, Клод — все отмечены! И Жак тоже. И еще не меньше дюжины.
И холодная обреченность закрадывается в мою душу.
Исмэй была права. Все эти люди ну никак не могут оказаться изменниками, предавшими нашу страну. И кажется нелепой мысль о том, что это Мортейн пометил их мне для убийства. Метки могут означать лишь одно: люди обречены на смерть. Сегодня ночью, а вероятнее, завтра поутру они погибнут в атаке на Морле.
Я ничего не ела весь день, но желудок грозит вывернуться наизнанку.
Чудище…
Охваченная ужасом при мысли о том, что я могу увидеть, но жаждущая узнать правду, иду искать рыцаря. Тот уже созвал старшин и повел рассказ обо всем, что удалось выяснить. Я ни на кого не обращаю внимания, мой взгляд прикован к его лицу, безобразному, но ставшему для меня таким дорогим. Темная щетина нисколько не украшает его, но я вижу самое главное: метки нет.
Хочется заорать и запрыгать от радости, но зрелище меток на лицах Лоррила и де Бросса живо отрезвляет меня. Я и без того понимала, что в предстоящей битве падут многие. Но как, оказывается, тяжко знать, кто именно не вернётся…
Я присоединяюсь к Чудищу и остальным у карты, разложенной на маленьком походном столе, который принес Янник. Присматриваюсь к бывшему тюремщику и с облегчением убеждаюсь, что он не отмечен.
— Нападем в трех местах, — говорит между тем Чудище. — Две группы пойдут на север и захватят пушки по обе стороны бухты. Я хочу, Эрван, чтобы половину каждой группы составляли твои угольщики. Еще нам нужно одолеть толстую цепь, которой перегородили узкий вход в бухту. Если ее удастся сбить, меньшие из кораблей смогут подойти прямо к городской пристани. Ну а главный удар надо нанести вот здесь. Лазаре с Граелоном придумали, как связать по рукам и ногам французское воинство.
Худое серьезное лицо Лазаре расплывается в нечастой улыбке.
— Мы их выкурим, — говорит он.
План, чего уж там, отчаянно смелый. Именно поэтому он, глядишь, и сработает. Угольщики проникнут в город и постараются запереть спящий гарнизон в казарме, а потом развести под двумя окнами костры и направить дым внутрь. Французам останется только один выход — третье окно. За которым двадцатифутовый провал по ту сторону городской стены. Очень многие переломают себе кости, хотя погибнут далеко не все, но лучшего способа выгнать французов из города, чтобы британцы могли спокойно войти, нам не придумать.
— Пусть ваши люди хоть немного поспят, — отдает Чудище распоряжение старшинам. — Надо выступить в полночь, чтобы еще до рассвета быть на местах и ударить, пока нас никто не заметил.
Старшины идут отдавать приказы подчиненным, я же приближаюсь к Чудищу.
— И как только это у тебя получается, — спрашиваю я, провожая взглядом расходящихся, — людей на смерть посылать?
Рыцарь с удивлением смотрит на меня:
— Так ты заранее знаешь, кто будет убит?
Я киваю, не поднимая глаз:
— Де Бросс и Лоррил отмечены. Как и дюжина остальных. Винног, Жак…
— Но ведь они не предатели!
— Нет, не предатели, — соглашаюсь я. — Потому-то я и спрашиваю: как это у тебя получается?
Он тоже молчит, глядя на воинов, которым предстоит верная гибель.
— Я поклялся, не щадя живота своего, служить герцогине, — говорит он затем. — Ни от кого не требую чего-то такого, на что сам охотно не пошел бы. И я полагаю, наше дело заслуживает того, чтобы за него драться.
— Ты правда так считаешь? — задумчиво спрашиваю я, глядя на Жака: тот смеется вместе с Самсоном и Бруно.
Мальчишки спорят, кто из них совершит больше подвигов в завтрашней вылазке.
Чудище долго молчит, прежде чем ответить.
— Вот это самое трудное, — произносит он наконец. — Бывает, мы все понимаем только потом. Иногда даже много времени спустя.
И вновь мы надолго замолкаем, думая каждый о своем. Но вот я поворачиваюсь к нему:
— А мне завтра что делать?
Он глядит непонимающе. Я мрачнею и скрещиваю на груди руки:
— Только не воображай, что я буду маяться здесь с другими женщинами, дожидаясь известий! — Ясно как божий день, что именно на это Чудище и рассчитывал, однако я вовсе не собираюсь показывать, как трогает меня такая забота, и насмешливо фыркаю. — И ради бога, не объясняй прислужнице Смерти, какое опасное дело нам предстоит.
Он безнадежно вздыхает и проводит рукой по волосам:
— И хотел бы объяснить, но понимаю, что бесполезно. — Он поворачивается в мою сторону, взгляд синих глаз становится пронзительным. — А на себе метку ты смогла бы рассмотреть, если бы она появилась?
— Не знаю. — Вопрос пробуждает во мне любопытство. — Я тебе вот что скажу: пока д'Альбрэ не будет разбит, помирать я точно не собираюсь.
Группы, которым предстоит действовать на севере бухты, уходят первыми, потому что им добираться дальше всего. Обе возглавляют рыцари Ланнион и Лоррил. В каждой поровну угольщиков и воинов, ведь им предстоит не только перебить пушкарей, но и обезвредить сами орудия. Неплохо, конечно, было бы обратить их против французов, но лишних жертв среди горожан в этом случае избежать не удастся, и мы отказываемся от такой мысли.
Я не могу отвести глаз от долговязого, по-мальчишески нескладного Виннога — и неяркой метки у него на лбу. Не следовало бы этого делать, но все-таки я подхожу к Лазаре, зачисленному в тот же отряд.
Вот он замечает меня и подозрительно спрашивает:
— Что?
— Хочу попросить, чтобы ты… присмотрел за Винногом.
— За Винногом? Ты что, спятила — его в измене подозревать?
Я резко отвечаю:
— Даже не думаю ни в чем его подозревать. Я тебе это говорю потому, что он отмечен для смерти.
У Лазаре округляются глаза, на лице благоговение и испуг.
— Ты… можешь видеть такое?
— Да. Это одна из способностей, которыми наделил меня мой Бог.
Лазаре возводит глаза кверху, словно пытаясь увидеть собственный лоб. Я с трудом удерживаюсь от улыбки.
— На тебе метки нет, — говорю я. — Не знаю, можно ли перехитрить Смерть, но попробовать хочется. Так что присматривай за парнишкой, хорошо? Чтобы не лез на рожон, конечно, насколько дело позволит.
Лазаре воинственно улыбается мне.
— Если и есть кто-то, способный обдурить Смерть, так это наша Темная Матерь, — говорит он. — Ну а я с Виннога глаз не спущу. И… спасибо тебе.
Долгое мгновение мы смотрим друг другу в глаза… Потом он уходит к своим и сразу становится подле Виннога.
Я хорошо понимаю, что всех спасти не смогу. Но невинных, в полной мере не понимающих, какого рода долг на себя взвалили, хотя бы попытаюсь.
Отряд, к которому примкнула я сама, отбывает следующим. Мы двинемся к западу, туда, где река суживается возле городских стен. Там обезвредим охрану запирающей реку цепи и опустим ее, чтобы могли пройти корабли. Нашу группу поведет рыцарь де Бросс. Между нами нет особой приязни, и все-таки мне тяжко видеть на нем смертную метку — и молчать. Я долго это терплю, но перед самым отбытием все-таки не выдерживаю и подхожу к нему.
Он кривит угол рта в ленивой улыбке:
— Да, сударыня?
Я отвечаю:
— Всего лишь хочу призвать вас к особой осторожности.
Он прикладывает руку к груди:
— Неужели вы, сударыня, смягчились ко мне?
Я закатываю глаза:
— Нет. Просто не наделайте глупостей и не сложите голову зря.
Он непонимающе хмурится:
— Постараюсь, сударыня.
Я коротко киваю и отхожу прочь — проверить напоследок свои ножи и метательные диски и убедиться, прочно ли укреплен на цепочке позаимствованный у Исмэй самострел.
Прежде чем я успеваю встать в строй, подходит Чудище:
— Так ты точно не желаешь остаться и подождать нас здесь?
— Точно, — говорю я. — Помимо прочего, я должна держаться поближе к Жаку и другим. Как подумаю, что придется его матери о смерти сына рассказывать…
Рыцарь понимающе кивает. На нем самом никакой метки нет, но сердце колотится у меня в горле. Мне упорно мерещится, что, как только я отлучусь, его сразу постигнут все мыслимые и немыслимые беды. Между тем в его глазах уже разгорается какой-то нездешний свет, они блестят и сверкают, как колдовские сапфиры.
Он делает шаг и обеими руками берет меня за плечи.
— Мы встретимся по ту сторону битвы, — говорит он. — Ибо то, что между нами началось, не должно остаться незавершенным.
— Это твой Бог внушил тебе?
Он ухмыляется:
— Не мой. Твой.
Чудище наклоняется и запечатлевает на моих губах яростный, стремительный поцелуй. Я ощущаю веяние его жара, страсти… и чего-то столь сладостного, что даже слова не дерзаю подобрать этому чувству. Он поворачивается и широким шагом уходит прочь — вести свой отряд к городу.
Узкий месяц висит в темном небе, его света едва достаточно, чтобы мы видели, куда ставить ногу, но не опасались быть обнаруженными, даже когда выходим из-под прикрытия леса. При пересечении северного тракта мы почти беззащитны. Хорошо, что сейчас, когда край наводнили французы, большинство простых людей по ночам крепко-накрепко запирают двери, а окна закрывают ставнями.
Нас всего восемь, но все равно кажется — слишком много. До сих пор мне доводилось биться лишь в одиночку, самое большее — плечом к плечу с Чудищем и Янником. Вот бы сюда «горгулью» с его не ведающей промаха пращой.
Ночь лишила окрестности всех красок, заменив их оттенками серого, черного и серебристого. Рослые деревья превратились в темные разводы на фоне неба. «Зелень» держится наравне с остальными, и я горжусь тем, что шума молодежь производит ничуть не больше, чем воины де Бросса. Только отчаянное волнение висит над мальчишками, как плотная, осязаемая туча.
И вот наконец мы останавливаемся на макушке холма, откуда хорошо видна бухта. Его, подобно короне, венчает небольшая роща. Здесь мы привязываем коней и оставляем Клода их сторожить. Он берется за это весьма неохотно, но я тихо радуюсь: здесь, наверху, не так опасно, а мне и без него есть о ком беспокоиться.
Хоронясь за деревьями, чтобы нас не заметили, мы подходим к краю обрыва, и густая трава делает бесшумными шаги. Внизу хорошо видна квадратная, сложенная из дикого камня сторожка: в ней находится ворот, управляющий цепью. Ветра нет, и поверхность воды в бухте — как серебряное зеркало. Толстенная цепь пересекает всю ее ширину.
На том берегу лес спускается к самой воде.
Де Бросс жестом посылает вперед двоих, и они исчезают в кустах на склоне. Им предстоит разведать, какая стража охраняет ворот и где она расположена. В роще позади нас негромко фыркает лошадь. Я слышу, как Клод тотчас подходит и успокаивает ее.
Ждать разведчиков приходится очень недолго, и все равно каждая минута кажется часом. Вернувшиеся тихо докладывают де Броссу о том, что удалось разузнать. Они насчитали шестерых мечников и трех арбалетчиков, и, возможно, в сторожке еще кто-то есть.
Я смотрю на отмеченных де Бросса и Жака и гадаю, что сказал бы Мортейн, знай Он о моем намерении противостоять Его воле.
С холма вниз ведет натоптанная дорожка, но мы обходим ее и приближаемся с юга, оленьей тропой, вьющейся в густом папоротнике.
Бруно и Самсон держатся позади. Их крепкие руки нам пригодятся, когда настанет пора освобождать цепь. Мы с Жаком, наоборот, должны спуститься первыми и тихо снять часовых, сколько успеем. Едва начнется переполох, де Бросс с остальными воинами устремятся вперед и нападут на оставшихся охранников.
К нашему счастью, у французов как раз кончается смена и караульщики откровенно устали. Они стоят, беспечно прислонившись к деревьям, и болтают между собой. Я просто не допускаю их голоса до своего слуха. Чем дольше внемлешь, как они рассуждают о выпивке, женщинах и игре в кости, тем труднее их убивать.
Я тянусь к уху Жака:
— Твой тот, что слева, мои — двое справа.
Он кивает, дрожа всем телом, и ползет к намеченной жертве. Я закладываю за пояс арбалетный болт, чтобы можно было сразу схватить, и вытаскиваю нож.
Я крадусь к ближайшему караульщику тихо и незаметно. Он, развесив уши, слушает забавную историю, которую рассказывает напарник. Еще ближе… и еще… Когда он запрокидывает голову во взрыве хохота, я беззвучно вырастаю у него за спиной, вскидываю руку с ножом и рассекаю горло. Душа вырывается из его тела едва ли не одновременно с фонтаном крови. Алые брызги взвиваются по крутой дуге и обрушиваются на второго. Пока тот стоит, разинув рот, и силится понять, что произошло с его товарищем, я хватаю болт, бросаю на тетиву и стреляю.
Короткая стрела втыкается точно между глазами, и его отбрасывает назад. Тем временем за моей спиной происходит какая-то возня. Я оглядываюсь и вижу, что Жак и его противник сошлись в смертоносном танце. Забрав нож, спешу к ним. Стрелок успел схватить Жака за горло, и глаза у мальчишки лезут от ужаса из орбит. Лица Бетт и Гвийона проплывают перед моим умственным взором… Отметая видение, я делаю размашистый шаг и бью стрелка в спину. Воткнув, направляю лезвие вверх, чтобы душа поторопилась наружу.
Его руки падают с шеи Жака, он валится наземь, и душа поднимается над ним, точно туман над болотом. Мне не до нее, я смотрю только на мальчишку. Тот силится отдышаться и усердно трет шею. Наши взгляды встречаются над телом убитого… Жак отворачивается к кустам, и его рвет.
Чтобы не смущать мальчика, я опускаюсь на колени и вытираю клинок о плащ павшего. Гордость Жака понесла определенный урон, но, по крайней мере, он жив.
Со стороны каменной сторожки доносится крик и лязг металла — это де Бросс и его люди наседают на караульщиков.
— Идем, — зову я Жака. — Мы…
Меня прерывает крик ярости. Из-за деревьев выскакивает вражеский стрелок. Ему требуется мгновение, чтобы сорвать с плеча арбалет, наложить болт и прицелиться в Жака.
На свою беду, он не видит меня: я сижу на корточках в потемках рядом с его мертвым приятелем. Я взвиваюсь на ноги и бросаюсь на стрелка.
Мне удается застать его врасплох. Тяжесть моего летящего тела не просто сбивает ему прицел. Арбалет вырывается у него из руки, и мы вместе валимся наземь. Пока все это происходит, я успеваю полоснуть его по шее. А потом проворно откатываюсь в сторонку, чтобы не измараться в крови.
Сердце колотится как сумасшедшее. Я вскакиваю и озираюсь, нет ли в темноте еще врагов. Никого! Поворачиваюсь к Жаку. Тот все еще стоит на коленях и круглыми глазами смотрит на убитого стрелка.
Метка смерти успела пропасть с его лба…
— Ступай, — говорю я. Мой голос от пережитого страха так и хрипит. — Живо наверх, к Клоду и лошадям! Мы сейчас подоспеем!
Он даже не пытается оспорить приказ, кивает и спешит, куда велено. Я же бегу к сторожке.
Там со звоном сталкиваются мечи. И тяжело бухает рубящий что-то топор.
Подбежав к двери, я вижу, что все четверо французов лежат замертво, а Самсон и Бруно вот-вот разделаются с деревянной лебедкой, сбив ее с основания. Мы ведь собираемся не просто опустить цепь, нам нужна гарантия, что ее никто не поднимет хотя бы до тех пор, пока благополучно не пройдут английские корабли.
Прижавшись спиной к грубым камням, я успокаиваю дыхание, не забывая при этом обшаривать глазами подлесок: вдруг где-нибудь затаились недобитые недруги?
И вот наконец раздается тяжелый треск дерева: ворот подается! Цепь громадной змеей сбегает с освобожденного барабана, тяжелые звенья с колокольным гулом бьются о каменный пол. Слышно, как они рокочут, извиваясь по береговым скалам. И вот последний плеск — цепь ложится на дно.
Мы молча смотрим вслед исчезнувшей железной змее. В ушах звенит вернувшаяся тишина.
— Дело сделано, — говорит де Бросс. — Теперь в город. Наша помощь там наверняка не будет лишней.
Он выглядывает в окно, потом жестом приглашает нас за собой. Но не успевает сделать и двух шагов по тропе, как раздается свист, потом глухой удар… И де Бросс, а с ним и шедший следом воин опрокидываются навзничь. У обоих шея пробита арбалетным болтом.
— Ложись! — кричу я своим товарищам и первая распластываюсь на полу.
На животе подползаю к двери и выглядываю наружу. Там никого не видно.
— Самсон! Дай твой плащ!
Он молча сдергивает плащ с плеч и передает мне. Я скатываю его в ком и выбрасываю наружу.
Падает он уже простреленным.
— Из-за реки бьют, — сообщаю я остальным. — Мы тут у них как на ладони.
Если не найдем что-то вроде щита, из сторожки не выбраться. Нужно, по крайней мере, добраться до оленьей тропки за ней. Там мы пропадем из поля зрения стрелков, но до тех пор…
Я подзываю двоих воинов покойного де Бросса:
— Добьете до того берега?
Один из них пожимает плечами:
— Стрела-то долетит, но вот попадет ли?
— Об этом не думай, нам просто нужно припугнуть стрелков. Бруно? Самсон?
Парни тотчас подходят, их лица очень серьезны. Игры и приключения кончились: ребята видели, как рядом умирали друзья.
— Вот что, — говорю я им, — пластайтесь и ползите к убитым французам, что лежат по ту сторону домика. Когда доберетесь… — дальнейшее мне выговорить непросто, при всем при том, что это наши враги, — приподнимите тела и прикройтесь ими от стрел, как щитами. Если сумеете притащить их сюда, тогда удастся выбраться всем.
Использовать таким образом человеческое тело — самое распоследнее дело. Бесчестить наших павших я ни в коем случае не хочу.
Бруно таращит глаза и творит знак, отвращающий зло. Я хватаю его за мясистые плечи и встряхиваю:
— Мне самой это не нравится! Но нас тут пятеро, и я хочу всех вывести живыми! Так ты пойдешь или мне кого другого послать?
Он наконец кивает, и я выпускаю его плечи:
— Как все закончится, помолимся за них отдельно, если захотите.
Я указываю стрелкам, где лучше встать. Они наводят арбалеты на тот берег реки, и я велю парням ложиться. Люди де Бросса начинают стрелять.
Мы, затаив дыхание, смотрим, как Самсон и Бруно мучительно медленно, дюйм за дюймом, подбираются к мертвым французам. Каждый миг в кого-нибудь может угодить стрела. Я напоминаю себе, что ни на том ни на другом не было метки. Но это нисколько не облегчает ожидание.
И вот они приползают обратно со своим безжизненным грузом. Прикрываясь мертвыми телами, мы устремляемся в ночь и совершаем бросок. Воины де Бросса подхватывают и уносят с собой и рыцаря, и второго убитого.
Мы оставляем их тела на вершине холма, где Клод и Жак ждут нас с лошадьми. И плевать, что враги нас заметили. Цепь уже никто не поднимет. Им придется для начала соорудить новый ворот. Однако те стрелявшие французы, вполне вероятно, направляются в город. Еще не хватало, чтобы они всех переполошили, прежде чем Чудище с угольщиками осуществят задуманное! Кроме внезапности, у нас, по сути, нет преимуществ.
Когда мы снова сидим в седлах, я отправляю «зелень» с нашими мертвыми в лагерь, а уцелевших воинов де Бросса зову с собой. Если они и находят странным, что ими взялась командовать женщина, то вслух об этом не говорят, да и правильно делают.
Мы пускаем коней вскачь: надо попасть в Морле, пока там не узнали о нашей ночной вылазке.
