16
САР-ЭННА-НЕМ

Жрецы время от времени поминают Войну богов — обычно, когда хотят предостеречь об опасности впадения в ересь. Это все из-за Энефы, говорят они. Все из-за Предательницы, из-за нее три страшных дня люди и животные лежали, беспомощно хватая ртами воздух, а сердца их бились все медленнее, а животы вздувались, ибо внутренности отказывались переваривать пищу. Растения пожухли и через несколько часов погибли, а плодородные поля обратились в серую пустыню. А море, которое ныне называется морем Раскаяния, вскипело, и все самые высокие горные пики раскололись надвое. Жрецы говорят, что это все дело рук детей богов, бессмертных порождений Энефы, ибо брат поднял оружие на брата и лик земли превратился в поле битвы. А отцы их, небесные властители, сражались высоко за облаками.

Это все из-за Энефы, не устают повторять жрецы. А не из-за того, что Итемпас убил ее — об этом они молчат.

Когда война закончилась, мир лежал в руинах и большая часть живых существ умерла. А те, кто выжил, бесповоротно изменились. В моих краях охотники рассказывают легенды о зверях, которых теперь не встретишь, а в деревнях, убирая урожай, поют о злаках, которые больше никто не выращивает. Нужно сказать, что первые Арамери действительно сделали много хорошего для выживших в катаклизме — вот об этом жрецы разливаются соловьями. Они направили силу обращенных в рабство богов на то, чтобы срастить расколовшиеся горные склоны, вернуть океанам воду, а земле — плодородие. Мертвым, конечно, помочь уже было нельзя, но живых они спасли — скольких сумели.

И не безвозмездно.

Про это жрецы тоже не говорят. Почему-то.

Спорить не о чем. Близился тот самый ритуал, и Энефадэ не могли обойтись без моей помощи. И потому Курруэ — неохотно и с очень кислой миной — согласилась принять мое условие. Мы все прекрасно понимали, что стать наследницей Декарты для меня почти невозможно и что Энефадэ меня просто подбадривают. Не хотят расстраивать перед смертью. Что ж, и это неплохо. Особенно если не задумываться о будущем.

А потом они исчезли — все, кроме Нахадота. Он, как сказала Курруэ, мог перенести меня в Дарр и обратно ночью — а до рассвета оставались считаные часы. Настала полная тишина, и я развернулась и посмотрела Нахадоту в лицо.

— Но как? — спросил он.

Как ты сумела увидеть наш бой и мое поражение? Вот что он хотел спросить.

— Не знаю, — честно ответила я. — Но такое случалось со мной раньше. Однажды мне приснилось прежнее Небо. Старая столица. Я видела, как ты разрушил ее.

По спине пробежал холодок.

— Я думала, это просто сон, но если то, что я увидела, действительно случилось…

Значит, это не сон. Это воспоминания. Воспоминания Энефы. Отец Небесный, я совсем, совсем не хочу знать, что все это значит.

Он прищурился. Сегодня он снова был в этом облике — том самом, которого я больше всего боялась. Потому что он будил во мне желание, которому я не могла сопротивляться. Я уставилась в точку над его плечом.

— Значит, вот оно что, — медленно проговорил он. — Но Энефа тогда была уже мертва. Она не видела, что он со мной сделал.

А я видела. И очень жалею об этом. Но прежде чем я успела сказать хоть слово, Нахадот шагнул ко мне. Я торопливо отступила. Он застыл на месте:

— Боишься меня?

— Ты попытался выдрать из меня душу.

— И все же ты желаешь меня, как мужчину.

Меня сковал ужас. Ну да, конечно. Он это почуял. Не мог не почуять. Я ничего не ответила — не хватало еще расписаться в собственной слабости.

Нахадот прошел мимо меня к окну. Я вздрогнула — щупальце его темного плаща обвило мне щиколотку, словно приласкало холодом. Причем сам Нахадот это навряд ли заметил.

— А что конкретно тебе нужно в Дарре? — спросил он.

Я сглотнула — хорошо, что мы сменили тему.

— Мне нужно поговорить с бабушкой. Сначала я думала воспользоваться магической сферой, но я не особо сильна в волшебстве. К тому же наверняка такую беседу можно подслушать.

— Можно.

Хм, вроде я оказалась права, но как-то от этой правоты не радостно на душе…

— Ну и потом, некоторые вопросы можно задавать только в личной беседе.

— Что за вопросы?

— Правда ли то, что сказали Рас Ончи и Симина. Ну, насчет того, что соседние государства собираются напасть на Дарр. Я бы хотела услышать, что бабушка думает по этому поводу. Ну и… я бы хотела узнать… — тут меня почему-то охватил жгучий стыд, — я бы хотела побольше узнать о матери. Действительно ли она была похожа на остальных Арамери.

— Я же тебе сказал — была похожа.

— Простите, лорд Нахадот, но я вам не доверяю.

Он полуобернулся, и я увидела его усмешку.

— Она была такой же, как они, — повторил он. — И ты — тоже такая же.

А вот эти слова — холодные, злые — прозвучали как пощечина.

— Она тоже так делала, — продолжил он. — Ей было столько же лет, сколько тебе. Возможно, меньше, неважно. И она начала задавать вопросы. Вопросы, вопросы, сплошные вопросы. А когда у нее не получалось выманить у нас ответы вежливо, она приказывала — прямо как ты. Такое юное сердце — и сколько же в нем было ненависти. Прямо как в твоем.

Мне снова нестерпимо захотелось сглотнуть, я насилу удержалась — он же наверняка услышит.

— Что за вопросы?

— Ее интересовала история семьи Арамери. Война — между моими детьми. И между моими детьми и мной. Ее много что интересовало.

— Почему?

— Понятия не имею.

— Ты не спросил?

— Меня не интересовал ответ.

Я глубоко вздохнула и заставила себя разжать пальцы — ладони вспотели. Он всегда так делает, напомнила я себе. Я не просила его рассказать о матери — но он сделал это специально, чтобы вывести меня из равновесия. Меня же предупреждали. Нахадот не любит убивать с одного удара. Он дразнится и щекочет, а потом ты переступаешь невидимую границу, забываешь об опасности и открываешься ему. И вот тогда… тогда он будет наслаждаться твоими мучениями, а ты — молить о смерти.

— Ночь перевалила за половину, — сказал Нахадот. — Если ты все еще хочешь попасть в Дарр, самое время туда отправиться.

— Ах, да. Точно.

Я все-таки сглотнула. И оглядела комнату — на него смотреть как-то не хотелось.

— А как мы туда отправимся?

В ответ Нахадот протянул мне руку.

Я совершенно лишним движением отерла руку о юбку и взяла его ладонь в свою.

Колыхавшаяся вокруг него чернота распахнула крылья — огромные, до самого потолка. Я ахнула и отшатнулась, но он сжал мою ладонь железной хваткой. А я посмотрела ему в лицо, и мне стало худо — его глаза… изменились. Почернели. Ни радужки, ни белков — сплошная чернота. Тени вокруг его фигуры потемнели, он почти скрылся в клубящейся тьме, только руку и было видно.

Я в ужасе смотрела на пропасть, в которую он превратился, и не могла себя заставить сделать шаг.

— Если бы я хотел тебя убить, — сказал он — голос тоже изменился, теперь он доносился словно бы издалека, из глубокой тени, и отдавался эхом, — ты бы уже была мертва.

Да. Это правда. И я посмотрела прямо в эти жуткие, нечеловеческие глаза, собрала в кулак все свое мужество и проговорила:

— Пожалуйста, отнеси меня в Арребайю, что в Дарре. В храм Сар-энна-нем.

Темнота, которой он стал, вспухла и поглотила меня. Я и вскрикнуть не успела. А потом на меня разом обрушились страшная тяжесть и холод. И я подумала — все, конец. Сейчас меня раздавит. Но больно не было — а потом все исчезло. Я открыла глаза — ничего. Я вытянула вперед руки — даже ту, которую он держал в своей! — и ничего не нащупала. Я закричала — и услышала в ответ тишину.

А в следующий миг я стояла на твердом камне и вдыхала пропитанный знакомыми запахами воздух, и ночь была теплой и влажной, и я разом взмокла. За моей спиной тянулись улицы Арребайи, их замыкали в кольцо городские стены — город занимал плоскогорье почти целиком. Здесь ночь близилась к концу — а в Небе до рассвета оставалось еще прилично времени. Улицы вымерли. Передо мной уходили вверх каменные ступени, по краям выстроились лампы, а увенчивали лестницу ворота Сар-энна-нем.

Я обернулась к Нахадоту — тот принял свой обычный почти человеческий облик.

— Д-добро пожаловать ко мне домой, — выдавила я.

Меня все еще трясло — уж больно необычным вышло наше путешествие.

— Я знаю, что это твой дом.

И он пошел к ступеням. Меня это почему-то застало врасплох — и я долго таращилась ему в спину. Он успел сделать шагов десять, когда я опомнилась и потопала следом.

Ворота Сар-энна-нем — штука жуткая, должна вам сказать. Толстенные, высокие, из прочного дерева, обитого металлом, — новодел, конечно. Камень стен гораздо древнее. Подъемный механизм проворачивали аж четверо женщин — большой прогресс по сравнению с древними временами, когда створки были из камня и открывали их двадцать стражей. Кстати, о страже — они меня не ждали, все же ночь на дворе, и наш приход их как пить дать переполошит. На нас уже несколько веков никто не нападал, но дарре не зря гордились своей бдительностью.

— Они могут нас не пропустить, — пробормотала я, поравнявшись с Ночным хозяином.

Мне пришлось попотеть, чтобы его догнать, — он перешагивал через две ступени.

Нахадот ничего не ответил и не замедлил шага. Я услышала, как с громким, гулким скрежетом выдвинулся огромный засов и ворота растворились — сами по себе. Я застонала — ну понятно, магия и все такое. Естественно, изнутри тут же послышались крики и топот ног. Мы вошли и ступили на зеленую травку переднего двора Сар-энна-нем. Навстречу из дверей древнего здания вылетели два отряда стражи. Один — привратная стража, состоявшая сплошь из мужчин: их набирали на низшие должности, требующие применения грубой силы.

Второй отряд — телохранители, туда брали в основном женщин и совсем немного зарекомендовавших себя мужчин. Им полагались белые шелковые рубашки под доспех. И вот этим отрядом командовала старая знакомая — Имиан, из того же племени Сомем, что и я. Она проорала команду на дарре, и отряды разделились и окружили нас. Очень быстро мы оказались в плотном кольце нацеленных в наши сердца копий и стрел.

Хотя… нет. Острия стрел и копий метили в мое сердце. На Нахадота они оружие не наставляли.

Я выступила вперед и заслонила Нахадота — а то мало ли что. Ну и чтобы показать, что я пришла с миром. Первые слова на родном языке дались мне почему-то нелегко.

— Рада видеть тебя, капитан Имиан.

— Я тебя не знаю, — резко ответила она.

Я едва сдержала улыбку. Девочками мы чего только не вытворяли, а вот поди ж ты, прошли годы — и как она предана своему делу. Как и я, впрочем.

— Когда ты в первый раз меня увидела, то чуть со смеху не померла, — сказала я. — Я пыталась отрастить волосы, чтобы больше походить на маму. Но ты сказала, что моя шевелюра похожа на курчавый древесный мох.

Имиан прищурилась. Она заплела свои волосы — длинные и, как у настоящей дарре, прямые — в практичные косички и закрутила в пучок на затылке.

— Что ты делаешь здесь, женщина, если ты Йейнэ-энну?

— Ты же знаешь, я больше не энну, — проговорила я. — Жрецы Итемпаса объявляли это целую неделю, через глашатаев и с помощью магии. Даже на Дальнем Севере уже должны знать об этом.

Направленная на меня стрела задрожала и медленно-медленно опустилась. Остальные стражи последовали примеру Имиан. А она посмотрела на Нахадота. Потом снова на меня. И тут я почувствовала, что ей не по себе.

— А как ты объяснишь это?

— Ты знаешь, кто я, — проговорил Нахадот на нашем языке.

Никто даже не дернулся от звука его голоса. Даррские стражники чересчур хорошо вышколены для такого. Но я видела, как люди растерянно переглянулись. Лицо Нахадота, как я слишком поздно заметила, снова поплыло, черты текуче изменялись в свете факелов. Ну да, конечно, вокруг так много смертных, и каждому надо понравиться…

Имиан пришла в себя первой.

— Лорд Нахадот, — сказала она наконец. — Добро пожаловать обратно.

Обратно? Я вытаращилась — сначала на нее, потом на Нахадота. И услышала знакомый голос — меня тепло приветствовали. С облегчением я выпустила между зубов воздух — надо же, а ведь я не чувствовала, что так напряжена.

— Воистину, мы рады вас видеть, — сказала бабушка.

Она спустилась по невысокой лестнице, ведущей в жилые покои Сар-энна-нем. Стражи расступались перед низенькой пожилой женщиной в ночной рубашке — правда, кинжал она на пояс привесить не забыла, это я тоже заметила. И хотя бабушку отличало хрупкое телосложение, которое я, увы, унаследовала, она излучала внутреннюю силу. Ее хотелось беспрекословно слушаться — всегда.

Она кивнула мне, когда я подошла.

— Йейнэ. Я очень скучала по тебе, но не настолько — ты быстро вернулась.

Она коротко взглянула на Нахадота, потом снова посмотрела на меня:

— Пойдем.

Вот и все приветственные церемонии. Она пошла к обрамленному колоннами входу, и я двинулась было вслед за ней, но тут заговорил Нахадот.

— В этой части света утро наступает быстрее, — сказал он. — У вас есть час. Не более.

Я развернулась — это что еще за новости? В смысле, не только про час времени, но и…

— А ты что же, не идешь с нами?

— Нет.

И он пошел прочь — на край двора. Стража разбегалась у него с дороги с таким проворством, что впору было засмеяться. Но как-то не хотелось.

Я посмотрела ему вслед, а потом пошла за бабушкой.

Мне тут вспомнилась другая сказка — из тех, что рассказывали в детстве.

Говорят, Ночной хозяин не умеет плакать. Никто не знает, отчего так, ибо среди множества даров, какими Вихрь одарил самого темного из своих сынов, способности проливать слезы нет.

А вот Блистательный Итемпас может плакать. В легендах рассказывается, что Его слезы — это дождик, который иногда капает с безоблачного неба при свете солнца. Я, правда, легенде этой никогда не доверяла — уж больно часто тогда Итемпас плачет. Энефа Хозяйка Земли могла плакать. Ее слезы — это желтый жгучий дождь, который изливается на мир после извержения вулкана. Такой дождь до сих пор время от времени где-нибудь выпадает — тогда погибает урожай и воды становятся горьки. Но теперь это ничего особенного не значит.

Нахадот Ночной Хозяин — первородный из Трех. Прежде чем Вихрь породил других, он несчитанные эоны оставался единственным живым существом во всей вселенной. Возможно, поэтому он и не умеет плакать. Наверное, когда ты настолько одинок, понимаешь, что лить слезы — бесполезно.

Сар-энна-нем некогда был храмом. Через главный вход человек попадает в просторный зал со множеством арок и бесчисленными колоннами, вырубленными из цельного камня. Все это мой народ построил задолго до того, как амн одарили нас такими благами цивилизации, как письменность или часовой механизм. Раньше мы довольствовались собственными умениями. А храмы, которые мы возводили, дабы почтить богов, выглядели весьма величественно.

После Войны богов мои предки поступили так, как должно. В Сар-энна-нем заложили кирпичом Сумеречное и Лунное окна — а ведь они славились своей небывалой красотой. Оставили лишь Солнечное. К югу от прежнего храма поставили новый, не оскверненный поклонением прежним божествам, — там люди приходили молиться Итемпасу, и только Ему. Тот новый храм и стал центром паломничества и поклонения. Сар-энна-нем превратился всего лишь в дом правительства. Там собирался наш Совет воинов, и я, как энну, правила именно оттуда. Святость давно выветрилась из этого старинного здания.

Зал пустовал — еще бы, в такой поздний час. Бабушка отвела меня к возвышению, на котором днем заседал — на толстых тканых коврах — Совет воинов. Она опустилась на пол, я села напротив.

— Ты потерпела поражение? — спросила она без обиняков.

— Пока нет, — честно ответила я. — Но оно неминуемо. Вопрос лишь во времени.

— Объяснись.

И я все рассказала. Правда, я умолчала о некоторых вещах. Например, о том, как несколько часов проплакала в комнатах матери. Я не упомянула о своих опасных мыслях по поводу Нахадота. И я ни словом не обмолвилась о живущих во мне двух душах.

А когда я закончила рассказывать, она вздохнула — и только этим выдала, насколько расстроена и озабочена.

— Киннет всегда считала, что Декарта слишком любит ее, чтобы причинить вред тебе. Не могу сказать, что мне она нравилась, но со временем я научилась признавать за ней правоту. Как она могла настолько ошибиться?

— Я не уверена, что она ошибалась, — тихо проговорила я.

И подумала о том, что сказал о Декарте и об убийстве моей матери Нахадот. «Думаешь, Йейнэ, это Декарта ее убил?..»

Я ведь говорила с ним. Он говорил о матери, а я смотрела в его глаза. Неужели человек, подобный ему, способен убить того, кто ему так дорог?

— Что мама сказала тебе, Беба? — спросила я. — Почему она оставила семью?

Бабушка нахмурилась — неожиданный переход от формальной вежливости к фамильярности застал ее врасплох. Мы ведь с ней никогда не были близки. Когда ее собственная мать умерла, она была уже не в том возрасте, чтобы стать энну. И дети у нее уродились сплошь мальчики, ни одной девочки. И хотя мой отец невероятным образом сумел преодолеть все препятствия и стать третьим за всю историю Дарра мужчиной-энну, именно я стала для нее кем-то вроде дочери. Я. Наполовину амнийка. Живое напоминание о самой большой ошибке в жизни ее родного сына. Она меня не любила, и я очень давно прекратила всякие попытки изменить это положение.

— Она не очень-то об этом распространялась, — медленно проговорила Беба. — Она говорила… что любила моего сына.

— Но для тебя такое объяснение выглядело недостаточным, — тихо сказала я.

Ее взгляд стал холодным и твердым.

— Твой отец дал ясно мне понять, что мое мнение здесь никого не интересует.

И тут я поняла: а ведь Беба никогда не доверяла матери.

— А в чем же, по-твоему, была истинная причина?

— Твоя мать была полна гнева. Она хотела кого-то уязвить. Причинить боль. А брак с моим сыном позволил ей осуществить это намерение.

— Уязвить? Кого-то в Небе?

— Не знаю. А почему тебя это так интересует, Йейнэ? Тебе бы о будущем поволноваться, а не о том, что двадцать лет назад произошло.

— Я думаю, что прошлое определяет мое будущее, — сказала я — и изрядно удивилась собственным словам.

Возможно, я всегда это чувствовала. Начало вышло многообещающим, и я изготовилась к дальнейшей атаке.

— Я смотрю, Нахадот здесь не в первый раз.

Лицо моей бабушки снова приняло строгое выражение.

— Лорд Нахадот, Йейнэ. Ты тут не среди амн. Мы уважаем наших создателей.

— Стража знает, как себя вести в его присутствии. Жаль, что меня не посвятили в эти секреты, я бы с удовольствием воспользовалась такими навыками в Небе. Когда он побывал здесь в последний раз, Беба?

— До твоего рождения. Он появился, чтобы увидеться с Киннет. Йейнэ, это не…

— Это было после того, как отец поправился после Ходячей Смерти? — спросила я.

Я говорила тихо и размеренно, хотя в ушах шумела кровь. И мне хотелось схватить ее за плечи и вытрясти — всю правду. Но я сдерживалась. Изо всех сил.

— Значит, в ту ночь они и сделали со мной то, что полагалось по уговору?

Беба нахмурилась еще сильнее. Теперь она выглядела не просто растерянной, а очень встревоженной.

— Сделали… с тобой? Ты о чем? Ты еще не родилась, Киннет находилась на таком маленьком сроке, что… Что могло…

Тут она осеклась. И я увидела, как в ее глазах быстро бегут мысли — и воспоминания. Она с изумлением уставилась на меня, а я начала говорить, обращаясь к этим мыслям, к их молчанию, я хотела выманить их на поверхность вместе со знанием, которое за ними стояло, — я чувствовала, что оно там есть и его от меня скрывают.

— Мать попыталась убить меня после рождения.

Я теперь знала почему, но тут пряталось еще что-то, нечто, что мне пока не удалось раскопать.

— Они не оставляли ее наедине со мной долгие месяцы. Не доверяли. Ты же помнишь это?

— Да, — прошептала она.

— Я знаю, она любила меня, — сказала я. — И я знаю, что иногда после родов женщины сходят с ума. Но что бы там ни привиделось ей во мне тогда…

Сознание повело, в глазах почти смерклось: я так и не научилась врать как следует.

— …оно развеялось, и потом она стала хорошей матерью. Но ты же наверняка удивлялась, Беба…

И тут настал мой черед замолкнуть — я вдруг кое-что поняла. А ведь я и впрямь не думала, что…

— Никто ничему не удивлялся.

Я подпрыгнула и обернулась. Нахадот стоял в пятидесяти футах у входа в Сар-энна-нем, силуэт четко вырисовывался в залитом лунном светом треугольнике дверного проема. Но глаз, как всегда, было не разглядеть.

— Я убил всех, кто видел меня с Киннет той ночью, — сказал он.

Голос доносился до нас отчетливо и громко, словно Нахадот стоял рядом.

— Я убил ее служанку. И ребенка, который принес нам вина. И мужчину, который сидел у постели твоего отца, пока тот оправлялся от болезни. Я убил троих стражей, которых эта старуха отправила подслушивать.

Он кивнул на Бебу, и та напряженно подобралась.

— После этого никто не осмеливался выказать даже тени удивления по поводу тебя.

Вот, значит, как. Мы решили разговориться? Я бы его расспросила, ох как бы расспросила, но тут бабушка учудила нечто настолько невозможно-невероятное-не-укладывающееся в голове, что слова застряли у меня в глотке. Она подскочила и заслонила меня собой — с кинжалом на изготовку.

— Что вы сделали с Йейнэ? — рявкнула она.

Я в жизни не видела, чтобы она так злилась.

— Что за мерзость Арамери приказали тебе сотворить с ней? Она — моя! Она — наша, у тебя нет прав на нее!

Нахадот расхохотался, и в его смехе звучал такой хлесткий, обжигающий гнев, что меня по спине продрал холодок. И я еще видела в нем эдакого обозленного на весь мир раба, несчастное существо, раздавленное горем? Ох, как же я была глупа…

— Думаешь, этот храм защитит тебя? — прошипел он.

Только тут я поняла, что он на самом-то деле не переступил через порог.

— Ты забыла, что твой народ некогда поклонялся в этих стенах и мне?

И он вошел в Сар-энна-нем.

Ковры подо мной исчезли. Пол из досок тоже растворился, под ним проступила мозаика из полированных полудрагоценных плиток и камней — многоцветных, переложенных золотыми квадратиками. Я ахнула — колонны вздрогнули, кирпичи вылетели и обратились в ничто, и моим глазам вдруг предстали Три Окна — не только Солнечное, но и Лунное и Сумеречное. Я и не думала, что на них нужно было смотреть одновременно. Как же много мы потеряли… А вокруг стояли изваяния существ, настолько прекрасных, чуждых и одновременно знакомых, что мне захотелось оплакать всех погибших братьев и сестер Сиэя, всех верных матери-Энефе детей, которых перебили, как бешеных собак, за то, что они решились отомстить за убийство матери. Я их понимаю. Я понимаю всех вас…

И когда факелы погасли и воздух вокруг затрещал от напряжения, я увидела, что Нахадот тоже поменял облик. Ночная тьма заполнила ту часть Сар-энна-нем, где он стоял, но эта тьма отличалась от той, что я видела в свою первую ночь в Небе. Здесь его аура подпитывалась воспоминаниями и энергиями древнего благочестия, и он предстал таким, каким был когда-то: первым среди богов, воплощением сладостных мечтаний и ночных кошмаров, союзом и единением всего самого прекрасного и ужасного. В вихре сине-черного несвета мне почудился отблеск лунно-белой кожи и глаза, подобные далеким звездам. Прекрасный облик перетек в нечто настолько неожиданное, что поначалу разум отказался воспринимать это. Однако виденный в библиотеке барельеф предупредил меня о подобной возможности. Во тьме высветилось женское лицо, гордое и властное и настолько ослепительно-прекрасное, что я возжелала ее так же, как желала его в мужском обличье, и мне вовсе не показалось странным и удивительным это любовное томление. Но лицо сменилось чем-то совершенно нечеловеческим и даже отвратительным — там шевелились щупальца, щелкали зубы, и я закричала от ужаса. А затем на месте лица склубилась тьма, и вот она-то и испугала меня более всего.

И он сделал еще один шаг вперед. Я чувствовала этот шаг — вместе с ним двигалось нечто невозможно огромное. Я услышала стон стен Сар-энна-нем — они оказались слишком тонкими и хрупкими и не вмещали в себя столь величественную мощь. Да что там — весь мир не смог бы удержать такую силу. И я услышала, как в небе над Дарром прокатился гром, и земля под ногами содрогнулась. Среди полуночной тьмы сверкнули белые зубы, острые, как у волка. И тут я поняла — надо действовать. Иначе Ночной хозяин убьет мою бабушку прямо у меня на глазах.

Прямо у меня на…

Прямо у меня перед глазами она лежит — обнаженное окровавленное распростертое тело, и это не плоть это все что может обернуться плотью и любым живым существом, но какая разница это то же самое что тело и плоть, и вот она мертва, и над ней надругались, а ее прекрасное совершенное тело разодрано в клочья и так не должно быть как это могло случиться и кто это сделал? Кто мог что все это значит он занимался со мной любовью и вот теперь вонзил нож в сердце? И тут все становится понятным — предательство. Я знал, что он зол, что он в гневе, но я даже вообразить не мог… даже представить не мог… Я говорил, что ее страхи беспочвенны. Я думал, что знаю его. Я соберу ее тело в мое и пожелаю, чтобы творение возродило ее к жизни. Наша плоть не предназначена для смерти. Но ничего не меняется, ничего не меняется, некогда я устроил такое место, как ад, и в аду никогда ничего не меняется, а все потому, что я не мог вообразить ничего более ужасного и отвратительного, и вот теперь я в аду.

А потом пришли другие, наши дети, и в глазах детей стоит ужас, одинаковый, их мать богиня, но я не вижу их горя перед глазами черная пелена. Я опускаю ее тело на землю, а на руках стынет ее кровь, наша кровь, кровь сестры возлюбленной ученицы наставницы подруги другого я, и когда я поднимаю голову и отчаянно кричу в ярости, миллионы звезд блекнут и погибают. Никто этого не видит, но я так плачу.

Я сморгнула.

Сар-энна-нем принял прежний вид — кругом тени и тишина, а былое величие погребено под кирпичной кладкой и пыльными досками и старыми коврами. И я стою перед бабушкой, хотя и не помню, как вскочила. Нахадот снова надел человеческое лицо, аура уменьшилась до обычных размеров, колышется, как темный плащ, и он пристально смотрит на меня.

И закрыла глаза ладонью.

— Я больше так не могу.

— Й-йейнэ? — Это бабушка.

Она кладет руку мне на плечо. Мне все равно.

— Значит, это все-таки происходит? — Я посмотрела Нахадоту в лицо. — Все идет так, как вы и хотели. Ее душа пожирает мою.

— Нет, — тихо отвечает Нахадот. — Я не знаю, что происходит.

Я изумленно посмотрела на него — и… словом, я не могла повести себя иначе. Последние несколько дней я только и делала, что пугалась, шарахалась и злилась — неудивительно, что это случилось. Я расхохоталась — дико, неудержимо. Я смеялась так громко, что эхо заскакало даже под высокими потолками Сар-энна-нем, и так долго я смеялась, что бабушка с беспокойством поглядела на меня — наверное, решила, что я сошла с ума. Возможно, я действительно обезумела, ибо вдруг мой смех перешел в крик, а радость сменилась свирепым гневом.

— Не знаешь?! Что значит, ты не знаешь?! — орала я на Нахадота.

Кстати, по-сенмитски — не знаю, почему я перескочила на этот язык.

— Ты бог, задери тебя демон! Бог! Что значит, ты не знаешь?!

Он не изменился в лице, и это только распалило меня.

— Когда я создавал вселенную, я оставил возможность для непредвиденных событий, а Энефа вплела неопределенность в жизнь каждого сотворенного существа. Поэтому в мире всегда будет место тайнам, которые даже боги не в силах разгадать.

Я бросилась на него. Мгновение безумного беспредельного гнева длилось целую вечность, и я успела заметить, как в этой тягучей бесконечности он увидел, что я сжала кулак и замахнулась, и в глазах его вспыхнуло что-то вроде изумления. И у него было достаточно времени, чтобы отбить удар или увернуться. Но к моему вящему удивлению, он так не поступил.

Звук удара оказался таким же громким, как потрясенный вздох бабушки.

А потом настала полная тишина. Я чувствовала себя опустошенной. Гнев улетучился. И еще не успел смениться ужасом. Я опустила руку. Костяшки пальцев очень болели.

Нахадота слегка развернуло от удара. Он поднял руку к губе — она кровила.

— Мне, пожалуй, нужно быть с тобой осторожнее, — вздохнул он. — Ты умеешь объяснять, как я не прав, весьма примечательными способами.

Я вдруг поняла, что он говорит о том ударе кинжалом. Когда я проткнула его, защищая Сиэя. Я тебя так долго ждал, сказал он тогда. И вместо того чтобы поцеловать, протянул руку и дотронулся до моих губ. Я ощутила теплую влагу, и инстинктивно облизнула их, и почувствовала, как холодна его кожа и солона его кровь.

Он улыбнулся — странной улыбкой, ее даже можно назвать доброй.

— Тебе понравился вкус?

Крови — нет.

А вот кожи — да.

— Йейнэ, — снова окликнула меня бабушка.

Мы с Нахадотом наконец-то расцепились взглядами. Я глубоко вздохнула, взяла себя в руки и развернулась к ней.

— Соседние королевства заключили союз? — спросила я. — Они вооружаются?

Она шумно сглотнула — и кивнула в ответ.

— На этой неделе нам выслали формальное объявление войны, но все указывало на это и раньше. Почти два месяца назад наших торговцев и дипломатов изгнали из Менчей. Они сказали, что старый Гемид издал указ о наборе в армию, и новобранцев спешно обучают. Совет полагает, что они выступят где-то через неделю, возможно, и раньше.

Два месяца назад. А меня вызвали в Небо незадолго до этого. Симина поняла, что я сделаю, как только Декарта приказал мне прибыть в столицу.

Совершенно логично, что она решила использовать Менчей. Все ж таки это королевство — самое большое и самое сильное из граничащих с Дарром. И некогда они были нашими самыми злыми врагами. Со времен Войны богов мы не нарушали мира с Менчей, но только потому, что Арамери не желали давать нам разрешения уничтожить друг друга. Но, как и предупреждала Рас Ончи, ситуация изменилась.

Естественно, они подали официальный запрос на разрешение вести войну. Им обязательно нужно было получить формальное право проливать даррскую кровь.

— Я надеюсь, мы тоже начали готовиться — и не отстали от них, — проговорила я.

Конечно, мне теперь нельзя отдавать приказы. Можно только вносить предложения.

Бабушка вздохнула:

— Мы сделали, что смогли. Казна пуста, мы не в состоянии обучить и вооружить новобранцев. Только кормить, и то скудно. Никто не желает давать нам денег взаймы. Мы бросили клич — в добровольцы может записаться любая женщина, если у нее есть конь и доспех. Мужчины тоже могут вступить в армию — если они еще не стали отцами.

М-да, если Совет вынужден призывать в армию мужчин — дело совсем плохо. По традиции мужчины — наша последняя линия обороны. Они физически сильны и обязаны использовать свою силу для исполнения одной и самой важной задачи — защищать дома и детей. Это значило, что Совет воинов постановил: мы можем спасти Дарр, лишь полностью уничтожив противника. Точка, абзац. Иное развитие событий означает конец Дарра.

— Я отдам вам все, что у меня есть! — воскликнула я. — Декарта следит за каждым моим шагом, но теперь у меня есть деньги, я богата и…

— Ни в коем случае.

И Беба снова прикоснулась к моему плечу. Обычно она никогда не дотрагивалась до меня без серьезного повода. Но с другой стороны, раньше она и не вскакивала, чтобы заслонить меня от опасности. Как жаль, что я умру молодой и не сумею узнать ее получше.

— Ты о себе позаботься, — сказала она. — А о Дарре не думай. Хватит.

Я скривилась:

— Как же я могу не думать о…

— Ты же сама сказала: они используют нас, чтобы добраться до тебя. Смотри, что вышло из твоей попытки заставить их торговать с нами.

Я открыла было рот, чтобы заявить — это же только предлог с их стороны! Но не успела. Нахадот резко повернулся к востоку.

— Солнце встает, — проговорил он.

В арке входа светлело небо. Как быстро прошла эта ночь…

Я тихонько выругалась и сказала:

— Я сделаю, что смогу.

И тут — неожиданно для себя — вдруг шагнула вперед и заключила Бебу в объятия. Прижала к себе и долго так стояла. Раньше я не позволяла себе таких вольностей. Сначала она напряглась — видимо, тоже не ожидала, что я брошусь к ней на шею, — а потом вздохнула и положила руки мне на спину.

— Ты так похожа на своего отца, — прошептала она.

А потом очень осторожно от себя отодвинула.

Нахадот обнял меня — тоже осторожно, почти нежно. И я почувствовала, что моя спина упирается в человеческое тело, обвитое аурой мрака. А затем я перестала чувствовать и это, и стены Сар-энна-нем исчезли, и вокруг воцарились холод и темнота.

И я вновь оказалась в своей комнате в Небе — лицом к окну, в котором еще не посветлело небо. Хотя нет, над далеким горизонтом появилась полоска рассвета. Я была одна — странно, но хорошо. Все-таки день выдался длинным и очень, очень тяжелым. Я упала на кровать, не раздеваясь, — хотя сон пришел не сразу. Я лежала, и наслаждалась тишиной, и пыталась успокоить скачущие мысли. Однако на поверхность из глубины поднялись, подобно двум пузырькам, две особо настойчивые.

Моя мать жалела, что заключила сделку с Энефадэ. Она продала меня им, но не без колебаний. Мне даже доставляла определенное извращенное удовольствие мысль о том, что она пыталась убить меня при рождении. Очень похоже на нее — лучше уничтожить собственную плоть и кровь, чем отдать на поругание. Возможно, она решила, что примет меня только на определенных условиях, но позже, когда обрушившееся на нее материнство перестанет влиять на чувства. Когда она сможет посмотреть мне в глаза и убедиться, что одна из живущих во мне душ принадлежит именно мне.

Вторая мысль облеклась в более простую форму — форму вопроса. Правда, очень тревожного.

А отец — знал о сделке?