Вудволд оказался не единственным домом, пострадавшим от последнего сражения Перниции с принцессой и ее союзниками. По всей Двуколке прокатилась волна разрушений, словно от крошечных, свирепых, ограниченных очень тесным пространством бурь или поединков между гоблинами или парой огненных змеев. Требовалось немало трудов, чтобы все исправить. Но ни одна деревня не оказалась стертой с лица земли, а друзья и родственники обеспечили кровом и помощью тех, кому повезло меньше. Посевы и домашние животные почти не пострадали, хотя кое-кто из последних забрел довольно далеко. Некоторые люди даже заподозрили, что их свели или спугнули, особенно после того, как по возвращении прежде флегматичная скотина обзавелась утомительной новой тягой к странствиям. И конечно, как только распространились новости об окончательном поражении Перниции (и все встряхнулись, посмотрели друг на друга и спросили: «Как мы могли вообразить, будто Перниция попросту исчезла? Ну и мощные же это были чары!» – и остались слегка раздосадованы, в особенности потому, что никто не мог припомнить окончание бала и явление Перниции, а ведь какая бы из этого вышла история, если бы кто-нибудь мог ее рассказать, – ну да, впрочем, это все королевские и волшебные дела, а хорошо все, что хорошо кончается), все жители Двуколки оказались героями. Это приятное знание слегка ускоряло работу, как и труды добровольцев, собирающихся туда со всей страны, готовых копать, таскать, пилить, приколачивать, поднимать и восстанавливать в обмен на рассказы о подвигах из первых рук. Помощь рабочими руками и бесплатными товарами хлынула туда еще гуще, когда разошлось объявление о предстоящей свадьбе.

Свадьбу принца Роуленда Джослина Хереварда и принцессы Касты Альбинии Аллегры Дав Минервы Фиделии Алетты Блайт Домины Делиции Аврелии Грейс Изабель Гризельды Гвинет Перл Руби Корал Лили Ирис Бриар-Розы отпраздновали спустя всего шесть недель после гибели Перниции и меррела под развалинами большого зала Вудволда. Принцесса настаивала, что желает выходить замуж только в Двуколке, в Вудволде, и Прендергасты, какой бы ущерб ни был причинен их старинному дому, в любом случае не могли бы ей ни в чем отказать, не говоря уже о том, какой огромной честью было для них это решение. (И конечно, ввиду предстоящей свадьбы принцессы каждая придворная фея и каждый королевский маг приложили усилия к восстановлению большого зала Прендергастов, поскольку тот был единственным местом во всей Двуколке, подходящим для такого события. Он буквально сам поднялся из развалин и к назначенному дню сверкал от могущественных новых чар и благопожеланий. Новый большой зал сделался настолько величественным и красивым, что королевский епископ почти смирился с необходимостью проводить самое важное венчание этого поколения в варварской, захолустной Двуколке вместо его собственного роскошного собора в столице.)

Рози и Нарла назначили первыми дружками невесты и жениха (хотя очереди помощников за каждым из них состояли из нескольких дюжин человек и не обошлось без фырканья и выгибания бровей по поводу того, что деревенские коновал и кузнец, какими бы близкими друзьями они ни приходились молодым, оказались во главе колонн). Оба они чувствовали себя крайне глупо в королевских нарядах, которые им полагалось носить, но остались так довольны своей ролью в произошедших событиях, увенчавшихся свадьбой, что едва не забыли о собственных возражениях. (Поскольку Рози начала отпускать волосы, чтобы вплетать в них перья меррела, дамам, ответственным за ее прическу к свадьбе, нашлось с чем работать, в отличие от тех, кто пытался причесывать ее к балу принцессы. Подарки крестных Рози остались с ней даже теперь, когда она перестала быть принцессой, и кудри ее отрастали очень быстро, как будто все последние семнадцать лет с нетерпением дожидались такой возможности. Но ее локоны, изначально столь же самоуверенные, сколь и прежде, начали расправляться под собственным весом, как только достигли плеч. Королевские парикмахеры воспользовались предоставленной возможностью на всю катушку, справедливо подозревая, что где-то здесь замешано волшебство, но испытывая признательность, что эта высокая девушка не испортит собой зрелище.)

Рози про себя думала, что Нарл удивительно хорошо перенес новость о свадьбе Пеони. Но когда неделей позже они проводили свадебный поезд, отбывавший в столицу, и Рози начала осознавать, как сильно она сама будет скучать по подруге (которая, имея возможность выбирать из двадцати одного имени, предпочла остаться Пеони), она не удержалась и сказала Нарлу что-то по этому поводу. По крайней мере, возможно, они смогут разделить друг с другом чувство утраты.

Но Нарл только небрежно отмахнулся:

– Мы все будем по ней скучать. Приятная девушка, и умница притом. Из нее выйдет превосходная королева – у нее есть и верное чутье, и достаточно любезности, чтобы все, что должно быть сделано, оказалось сделано.

– Я с трудом могу представить себе Туманную Глушь без нее, – искренне призналась Рози.

– Ты, конечно, будешь скучать по ней сильнее, чем я, – согласился Нарл.

Насвистывая с поразительной беззаботностью, он вернулся к своему молоту и горну. Рози моргнула. Он насвистывал так последние семь недель. Прежде Нарл никогда не свистел. Конечно, все испытывали невероятное облегчение по поводу того, что проклятие оказалось навсегда снято с их страны, будущую королеву король официально назначил наследницей, и она вышла замуж за человека, который пришелся по нраву и ей, и ее народу, но… Рози по-прежнему не слишком четко помнила, что происходило во время разрушения старого зала. Она помнила, что они с Перницией боролись (ей казалось, она припоминала, как набросилась на Перницию с голыми руками, но отвергала это воспоминание по причине его бредовости), несколько четче помнила белую полосу, ударившую с неба, и последние слова меррела: «Прощай, друг». Она знала, что ее спас именно меррел.

И еще знала, что Нарл, Катриона и, возможно, ее собственное веретено-волчок сделали что-то еще, а не только разбудили Пеони.

Ее последняя встреча с Пеони вышла крайне болезненной. Даже если они на протяжении всего года обеспечат гонца работой, посылая его с письмами друг к другу (а писанина любого рода не входила в число любимых занятий Рози – она шла второй после вышивания), даже если Рози сама станет ездить в столицу по меньшей мере раз в год, их дружба уже не будет такой, как в последние шесть лет. Пеони станет – уже начала становиться – кем-то другим, не тем, кем была. Ей придется. Рози предполагала, что и сама тоже изменится. То, что произошло с ними, походило не столько на потерю лучшей подруги, сколько на утрату собственной тени или души (порой ты едва замечаешь ее существование, но понимаешь, насколько она важна для тебя). С обеих сторон лились слезы радости и отчаяния: о том, что Рози останется там, где была, в мире и жизни, которые ее устраивают, а Пеони нашла жизнь, подходящую ей – подходящую так, будто она для нее и родилась, и людей, ее любящих. А главное, одного любящего ее человека – Роуленда.

– Но я не могу… – возразила она, когда начала осознавать, что произошло. – Но я же не…

– Я тоже, – заявила Рози сквозь слезы. – В самом деле. Я ею не была, даже когда предполагалось, что я – она и есть. Просто не была. Даже когда Айкор…

Она осеклась. Айкор не разговаривал с ней после бала, даже не приближался к ней. Если, как случилось раз или два во время ее визитов в Вудволд, она заходила в комнату, где находился Айкор, он сразу же выходил. По крайней мере, она видела его в эти дни один или два раза, а заодно и Эскву у него на поясе, заново выросшего и блестящего.

Пеони глянула на голову Хрока, лежащую на колене подруги. На голову Подсолнух у нее на ботинке. На Фуаба, распевающего весеннюю песню жаворонка на подоконнике. На кошку поварихи, которая как раз случайно проходила мимо дверей в одну из маленьких гостиных, где они сидели, близ большого зала (оживленного гулом и звоном усердно трудящихся, подкрепленных волшебством плотников), и случайно же присела там умыться, спиной к смущающему и скучному зрелищу человеческих слез.

– Животные знают. Животные всегда будут знать правду.

Животные знали. Они по-прежнему звали Рози принцессой, и она слышала историю, которая разошлась после разрушения зала и того, что из этого вышло.

«Перниция мертва. Рози и Орошраль…»

Только тогда Рози впервые узнала имя меррела.

«…убили ее. Рози остается здесь. Пеони уезжает в город, чтобы быть принцессой вместо нее».

– Да, – подтвердила Рози. – Но они не рассказывают. Только друг другу. И это тоже прекратят, довольно скоро. Они вот-вот покончат с этой историей. Зель…

Лис совсем раздулся от важности, гордый тем, что стал фамильяром Катрионы, и терпеть его было почти невозможно.

– …уже пытается этого добиться, ибо знает, что Катриона беспокоится. Он еще не привык, что Катриона всегда беспокоится. – Уже не так свободно она добавила: – Пеони, моего умения разговаривать с животными не должно было случиться вовсе. И то, что это все же произошло, возможно… привело ко всему остальному. Или сделало возможным то, что проклятие Перниции не сработало. То, что мы нашли выход. То, что я, ты, мы все еще здесь.

Пеони взяла руки Рози в свои и сжала до боли:

– Ты уверена? Ты уверена?

– Не важно, уверена я или нет, все уже сделано, – отрезала Рози, но, увидев выражение, появившееся на лице подруги, добавила: – Я была там, помнишь? Не будь я уверена, этого бы не произошло. Что бы ни произошло, – поправилась она.

Ей вспомнились ладони Нарла и Катрионы, лежащие поверх ее рук, и странное чувство, будто она каким-то образом сделалась невидимой или нереальной и в них с Пеони осталось настоящим одно только веретено, прямо перед тем, как исчезло. Но она ощутила, как нечто передалось от нее к Пеони, когда она ее поцеловала, нечто, с усилием поднявшееся из глубин ее существа, нечто, что призвала она сама, а Нарл с Катрионой дали ему возможность прийти на зов. Нечто, в чем она едва ли признала бы часть себя, если бы, уходя, оно не оставило после себя маленькую удивленную пустоту и она не поняла, что оно было там всю ее жизнь до этого мгновения и собиралось оставаться там до конца ее дней. Это нечто безмолвно перескочило к Пеони, когда их губы встретились.

– Думай о Роуленде. Просто продолжай думать о Роуленде.

И Пеони улыбнулась сквозь слезы.

Однажды накануне свадьбы Рози позвали в личные покои королевы. Ей было неловко встречаться с женщиной, которая, как ей было известно, приходилась ей матерью и знала правду и прежде, когда обман был просто обманом. Королева уставилась на нее так, будто пыталась что-то вспомнить.

– Простите, – сказала она коновалу из Туманной Глуши, – не могу понять, кого вы мне напоминаете. Глазеть непозволительно грубо, даже королевам. Особенно королевам.

Она улыбнулась, и Рози вспомнила историю, которую рассказывала ей Катриона, – о том, как она стояла в отцовской кухне и готовила ужин, когда королевские посланцы прибыли, чтобы предложить ей трон. Рози улыбнулась в ответ и присела в реверансе (не слишком неуклюже – три месяца исполнения обязанностей первой фрейлины принцессы не прошли для нее даром), не представляя, что сказать.

– Вы с моей дочерью лучшие подруги, – медленно добавила королева. – Я хочу хорошо вас запомнить, пока не смогу узнать вас лучше. Вы же будете иногда приезжать в город, чтобы повидаться с подругой, правда?

Рози кивнула, сглатывая неожиданный комок в горле.

– Да, госпожа, – вежливо прохрипела она.

– Надеюсь, мы тоже подружимся. Что-то в вашем лице… Думаю, сердце моей дочери мудро выбрало себе друга. Я бы хотела тоже стать вашей подругой, – заключила королева.

Она протянула руки, и Рози, взявшись за них, опустилась на колени и склонила к ним голову. Королева высвободила одну руку, погладила Рози по макушке и коснулась перьев меррела. В это мгновение дверь королевских покоев отворилась, и вошла маленькая круглая женщина. Рози подняла на нее взгляд.

Маленькая, круглая, пожилая, седовласая женщина. Фея. Сигил. Рози сразу же ее узнала. Узнала так, как не знала собственных родителей, потому что они были королем и королевой и она слишком много о них думала в три месяца, прошедшие от прибытия Айкора в Двуколку и до ее первой за двадцать с лишним лет встречи с ними. Узнала ее, потому что в неожиданном потрясении от этой встречи она ничем не смогла защититься от узнавания. Она вспомнила это лицо, склоняющееся над ней, – тогда ее волосы еще не успели поседеть окончательно, – склоняющееся над ней, пока она была еще слишком мала, чтобы что-то делать, только лежала в колыбели или на чьих-нибудь руках и улыбалась, а ей улыбались в ответ. Сигил.

Рози не то вздохнула, не то всхлипнула. До сих пор это все казалось ей наполовину выдумкой (три месяца ее фрейлинства выглядели особенно невероятно), и теперь она хотела, чтобы все оказалось выдумкой, раз уж ее собственная мать больше ее не помнит. Все это было – вполне возможно – огромной ошибкой с самого начала. Но она посмотрела в лицо Сигил и поняла, что это не так. Она, Рози, родилась принцессой и предпочла навеки отречься от своего происхождения. К ужасу Рози, слезы хлынули по ее лицу, и она не могла ни встать, ни отстраниться от королевы, не знающей, чью руку она держит.

Сигил тут же оказалась рядом, опустилась на колени и маленькими сухими ладошками принялась утирать ее влажные щеки.

– Ну же, ну же, милая, – нашептывала она голосом, которым, как вспомнилось Рози, пела когда-то старинные колыбельные, – всегда трудно расставаться с друзьями, а ты теряешь свою подругу так внезапно, не так ли?

Рози сглотнула и кивнула, глядя в глаза Сигил и понимая: та знает, чтó вспомнила Рози и почему она плачет. Когда слезы Рози потихоньку иссякли, Сигил взяла в обе ладони ее подбородок – когда-то, когда ей было всего три месяца, эти ладони обхватывали все ее лицо.

– Живи долго и счастливо, милая моя, – пожелала она девушке. – Живи долго и счастливо. Ты это заслужила, и я думаю, я верю, что ты можешь это получить. – Она качнула в ладонях подбородок Рози, нежно, любяще и ласково, и шепнула: – Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Рози сквозь слезы подняла на нее взгляд и внезапно вспомнила паука, который на протяжении долгих поисков двадцатилетней принцессы прятался в рукаве Айкора и, возможно, был тем же самым пауком, что висел в углу окна спальни в Вудволде, отведенной им с Пеони.

«Все будет хорошо».

Однажды королева вспомнит юную фею, которая сидела на ее постели, держала ее за руку и рассказывала о ее четырехлетней дочери. Однажды королева вспомнит, как в их первую встречу в парке Вудволда смотрела поверх плеча Пеони в глаза Рози. Волшебство не всесильно. Все будет хорошо.

Сигил поцеловала Рози в лоб и встала, и Рози снова склонила голову перед королевой, поднялась и с ее позволения тоже удалилась.

Больше Рози не видела Сигил – только мельком, на свадьбе, в отдалении, которое они обе тщательно сохраняли. А теперь они уехали: ее семья, ее прошлое, то, что могло стать ее будущим… Она встряхнулась и вздохнула поглубже.

«Из Пеони выйдет лучшая королева, – подумала она. – Она даже ладит с Осмером. И Роуленд будет ей помогать».

Ее мысли вернулись к беззаботному свисту Нарла. Конечно, счастливее всего он бывал, когда ему доставалась работа, которой с избытком хватило бы на шестерых обычных кузнецов, а сейчас, когда продолжалось восстановление Двуколки, его кузница осталась единственной в ее пределах, действующей в полной мере.

Центр Туманной Глуши как будто стал глазом волшебной бури, а в центре Туманной Глуши находилась деревенская площадь. Все предполагали, что это связано с двором тележного мастера, выходящим на площадь. Но на нее выходил и двор колесного мастера и кузницы Нарла. Какой бы ни была причина, на половину лиги вокруг, так четко, как будто кто-то нарочно отмерял, не пострадало ни одно поле, ни одно дерево, ни одна ограда или здание. Возможно, именно поэтому столь многие животные в итоге оказались там и столь многие из них стремились вернуться туда даже после того, как их отвели домой. Состояние других кузниц изрядно удручало менее удачливых кузнецов. Обычно кузнецу бывает достаточно повесить несколько остроконечных кусочков железа вокруг территории, которую он желает назначить двором кузницы, и дальше он может заниматься своим делом более или менее без помех. Но в Двуколке еще почти год после смерти Перниции кусочки железа вокруг каждой кузницы, кроме кузницы Нарла, упорно осыпались или за ночь их неизвестно кто (или неизвестно что) перевешивал. И тогда в совершенно целых кузнечных мехах образовывались дыры как раз тогда, когда они раздували огонь в горне, а сам огонь раздражающе вспыхивал или затухал, и железо, вместо того чтобы уступать ковке, ломалось, а волшебная мошка роилась так густо, что от нее отмахивались сами кузнецы.

Никто, однако, не оказался настолько завистлив, чтобы обвинить Нарла в том, что он к чему-то из этого причастен, или же в том, что он сам фея (кузнецов и одновременно фей не видели уже столько лет, что никому и в голову не приходило подобное, если, конечно, у них не было неугомонных детей, которых приходилось занимать сказками). И особенно когда выяснилось, что, если он кует заостренные кусочки железа, чтобы разметить чужие кузницы, они остаются на месте. Никто, кроме Тетушки, Катрионы и Бардера, так и не услышал полного рассказа об их путешествии к замку в пустошах за краем Двуколки.

Но даже переизбыток работы не делал Нарла беззаботным. Нарл попросту не умел быть беззаботным.

– Но, Нарл, – удивилась Рози, – разве ты не будешь… ну то есть… по-настоящему по ней скучать? Я имею в виду, по Пеони, – добавила она с изумлением, когда Нарл непонимающе уставился на нее.

Она сидела на тюке сена и плела косичку (неровную) из нескольких самых длинных стеблей.

Нарл перестал свистеть, выпрямился, отвлекшись от подковы, которую примерял к копыту Резвого, и задумчиво посмотрел на Рози.

– Не так сильно, как я скучал бы по тебе, – сообщил он.

Рози залилась жарким румянцем, а затем кровь отхлынула от ее головы, и та закружилась. Она глянула на свою плетенку и выронила ее на землю (где Флинкс, с появлением Зеля все больше времени проводивший в кузнице, кратко исследовал ее на предмет новостей о мышах, которые, по его мнению, наверняка обитали в тюке сена).

– Я думала, ты в нее влюблен, – очень тихо выговорила Рози.

– Влюблен в… кого? – переспросил Нарл.

Повисло молчание.

– Ну, – начал он так, будто высказывался о погоде или о лошадях, которых предстояло подковать, или о скобяных изделиях для домов и лавок, или о лемехе плуга, нуждающемся в починке, – так получилось, что влюблен я в тебя. С того дня, когда встретились Роуленд с Пеони. Нет, даже раньше. Тогда я сам это понял. Никогда прежде не влюблялся – и успел достаточно состариться, чтобы давно решить, что этого никогда не произойдет, а потому попросту не узнал признаков.

Рози не могла выговорить ни слова. Она уставилась в землю. Мгновение спустя она услышала, что Нарл направился к ней, и носки его башмаков появились в поле ее зрения. Затем один из них отступил обратно, Нарл опустился на одно колено и заскорузлой рукой приподнял ее лицо так, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Я не собирался ничего говорить на этот счет, – тихо сообщил он, – потому что ты явно видела во мне исключительно своего старого приятеля-кузнеца.

Рози уставилась на него так, будто он только что позеленел или отрастил крылья.

– Нарл, я влюбилась в тебя целую вечность назад.

– Тогда все в порядке, – заключил он, чуть улыбнувшись.

Рози вспомнилось, как животные бормотали: «Железнолицый! Улыбается!» – а Флинкс буркнул: «Чурбан треснул». Это был ужасный день: серое, мрачное пробуждение после бала принцессы, пропажа Пеони и ожидание встречи с Перницией, и то жуткое мгновение, когда Нарл назвал ее принцессой и как будто наглухо захлопнул дверь между ними.

Улыбка Нарла застыла, словно он не был уверен, что хочет сказать дальше. Когда он наконец заговорил, голос его прозвучал так тоскливо и безнадежно, что отозвался эхом в памяти Рози: большая белая птица, прикованная к стропилам, спрашивает: «Ты придешь поговорить со мной снова еще когда-нибудь?»

– Значит, ты выйдешь за меня замуж?

– О да! Да! Конечно! Ох… Но имей в виду, тебе придется переехать к нам.

Нарл, живший позади своей кузницы в двух тесных комнатушках, захламленных старыми инструментами и вещами, которые он еще не придумал, как починить, вздрогнул.

– Ох… ну пожалуйста! – взмолилась Рози и схватила его повисшую руку, внезапно поняв: что бы ни произошло дальше, она вот-вот лопнет.

– А что скажут они?

Рози помотала головой, все еще держась за его ладонь.

– Мне все равно. – Задумавшись на мгновение, она изумленно, осознавая, что говорит чистую правду, добавила: – Им это понравится.

– Да неужели?

Но она уже сообразила, что Нарл посмеивается над ней, бросилась ему на шею и поцеловала его. Он обнял ее и притянул ближе. Их не было видно с деревенских общинных земель, конюх Резвого благополучно ждал в трактире, а этот участок двора подметался совсем недавно. Стоял тихий вечер, и никто не врывался в ворота кузницы с какой-нибудь свежей поломкой, требующей внимания Нарла. Поцелуй продолжался некоторое время, пока Резвый, стоявший на привязи всего в трех подковах, не повернул голову, чтобы посмотреть, что происходит. Звучало это вполне приятно.

«Ну наконец-то, – буркнул Флинкс. – Ты когда-нибудь видел двух настолько бестолковых людей?»

Но Резвый был романтиком. Он не мог дождаться, когда же вернется домой и разнесет новость по Вудволду. Однако сперва ему требовалась четвертая подкова. Он махнул хвостом, замотал головой вверх и вниз так сильно, что дернул кольцо коновязи, и принялся рыть копытом землю. И мыши в тюке сена, воспользовавшись тем, что Флинкс отвлекся, прыснули с другой стороны тюка, перебежками от укрытия к укрытию пересекли двор, метнулись через общинный выгон и, тяжело дыша, просочились в трактир, чтобы рассказать тамошним своим родственникам о принцессе и фее-кузнеце.