Книга: Проклятие феи
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15

Глава 14

Той же весной Нарл обзавелся новым учеником. При других обстоятельствах его прибытие стало бы предметом разговоров и измышлений на несколько недель: помимо того, что его принял Нарл, что уже выходило за рамки привычного, он вдобавок оказался привлекательным юношей, да еще таким же чисто выбритым, как сам Нарл.
Но разгул по всей Двуколке, а особенно в Туманной Глуши, необычных лихорадок, которые ни Тетушкины травы, ни загадочное бормотание священника не могли вылечить или даже отчасти смягчить их течение, всех отвлек. Тем, кому самочувствие позволяло сплетничать, не хватало на это времени. Лихорадки не были особенно тяжелыми, но их широкая распространенность, неясное происхождение и нежелание отступать вызывали достаточную тревогу, чтобы приглушить всяческий интерес к симпатичным и благовоспитанным молодым незнакомцам.
В этом году Катриона уделяла меньше внимания болезни, чем могла бы в другое время, потому что присматривала за четырьмя маленькими обладателями детской магии, включая их собственную Гилли, рано и эффектно пробужденную рождением младшего брата, Гейбла. (Джем как раз недавно сам прошел через период детской магии, ограничившись нечастыми явлениями черной красноглазой твари, которая таилась по углам и хрипло дышала. Мальчик утверждал, что она настроена дружелюбно, и потому ее никто не трогал, хотя все, кроме самого Джема, огибали излюбленные ею углы с некоторой настороженностью.) Гейбл, по счастью, уродился спокойным младенцем и не переставал сосать молоко, даже когда Катриона свободной от него рукой отчаянно рассыпала отменяющие чары.
Поскольку помощь Пеони требовалась постоянно: то посидеть с детьми, то навести порядок в доме колесного мастера, она несколько недель подряд пропускала обеды в кузнице. Рози рассказала ей о прибытии нового подмастерья, о том, что его зовут Роуленд и что он не носит бороды. Но саму Рози он не слишком занимал, и Пеони тоже не проявила особого интереса.
Вплоть до первого дня, когда Пеони, по заведенному порядку, пришла обедать в кузницу. Рози, стоявшая рядом с одним из коней лорда Прена, заметила подругу как раз перед тем, как та встретилась взглядом с Роулендом.
– А вот и ты! – обрадовалась Рози. – Я решительно умираю от голода. Пеони, познакомься с Роулендом. Мне еще надо разобраться тут, – предупредила она, кивнув на коня. – Не съешьте там все.
Когда Нарл и Рози покинули своего подопечного, в утешение оставив ему немного сена, Пеони и Роуленд уже некоторое время пытались завязать разговор. Рози смутно сознавала, что ее подруга и новый подмастерье ведут себя несвойственным им образом: Пеони умела поддержать беседу с кем угодно, а Роуленд обладал превосходными манерами, куда более изящными, чем можно было ожидать от ученика кузнеца, что вызывало еще больше подозрений, чем его высокий рост, привлекательность и отсутствие бороды. Но сейчас эти две общительные персоны стояли, уставившись друг на друга, и Роуленд то и дело перекладывал из руки в руку молот, а Пеони держала перед собой корзинку, вцепившись в нее так, будто отгораживалась ею от демонов. Рози привыкла к воздействию, которое при первой встрече оказывала ее подруга почти на каждого, особенно на молодых людей, но сама Пеони никогда себя так не вела.
Что-то заворочалось в глубине сознания Рози: удивление, любопытство, недоумение. Испуг. И что-то еще.
– Нарл, – тихонько окликнула она, – глянь-ка. Что с ними творится?
Нарл, умывавшийся над ведром с водой, выпрямился и вытер руки. Бóльшую часть внимания он по-прежнему уделял коню, которого они подковывали. Это был жеребец из тех превосходно сложенных безумцев, которых предпочитал младший сын лорда Прена, и ко всему прочему в его ужасных копытах совершенно не держались гвозди. Как бы часто он здесь ни бывал, чтобы вернуть на место потерянную подкову, он никак не мог поверить, что и в этот раз тоже Нарл собирается использовать раскаленные клещи и кочергу только на его подковах, а не на нем самом. Если бы кузнецу не помогала Рози (по ее словам, она рассказывала безумцу сказки, словно капризному ребенку на ночь), ему, вероятно, и вовсе не удавалось бы подковывать жеребчика, сколько бы тертого корня визо он ни пускал в ход. Сейчас конь выглядел полусонным и задумчиво жевал сено, опустив уши, словно старая кляча. Нарл мог бы заподозрить, что он достаточно смышлен, чтобы не упустить своей выгоды, и попросту любит сказки Рози, но прекрасно знал, что это не так. Ему говорили об этом белки́ лошадиных глаз, когда кузнец приближался к коню, и то, как он держал ногу. Именно безумцы, ненавидящие подковываться, чаще всего теряли подковы.
Передавая полотенце Рози, Нарл мельком глянул на своего подмастерья и племянницу тележного мастера, но куда больше его занимал вопрос, как вбить гвозди в копыто, уже и без того сплошь испещренное дырками. Лицо его, как обычно, ничего не выражало. Но Рози, отмывая руки, наблюдала за ним, а она за годы, проведенные около кузницы, научилась угадывать его чувства, пожалуй, даже лучше, чем он сам отдавал себе в них отчет. И она увидела, как прямо у нее на глазах его поразило острое как нож понимание и там, где невидимый клинок оставил рану, она закровоточила надеждой, страхом, тоской – и чем-то вроде безропотного отчаяния. От неожиданности Рози едва не накрыла ладонью его руку и не выпалила: «Что такое? Я могу помочь? Я что угодно для тебя сделаю!» – но быстро осознала, что Нарл не хотел, чтобы она это заметила, и что сама она чуть не сказала чистую правду, но вовремя остановилась.
Рози с необыкновенным усердием оттирала ладони и предплечья, всецело поглощенная этим занятием, и, когда Нарл снова повернулся к ней, подняла на него взгляд, старательно очищенный от какого бы то ни было выражения. На ее щеках пылал румянец, но в качестве оправдания она плеснула на лицо холодной водой.
– Они только что влюбились, – безучастно сообщил он, и его лицо снова сделалось спокойным и непроницаемым.
Эта безмятежность и мягкость тона едва не убедили Рози, что ей померещилось. Он же был Нарлом, и его никогда ничто не беспокоило и не отвлекало от холодного железа. Она нарушила привычное течение его мыслей, но только на мгновение. Нарл вот-вот приступит к обеду и одновременно станет разглядывать какую-нибудь незаконченную работу или изучать куски железного лома, которые перестанут быть таковыми, когда он с ними закончит.
Но затем Рози наконец осознала смысл его слов.
– Они? – ошеломленно переспросила она. – Но…
– Так иногда бывает, – пояснил Нарл. – Тяжело им придется. Он обещан другой.
– Обещан? – повторила Рози. – Ты имеешь в виду, в мужья?
– Да, – подтвердил Нарл.
Вид у него сделался еще более замкнутым, чем обычно, подразумевая, что больше он не произнесет ни слова. Будь Рози в себе, она бы удивилась, даже столь краткому его ответу: Нарл редко заговаривал на подобные темы.
– Я… я должна ее предупредить, – в замешательстве пробормотала она.
– Ни в коем случае, – возразил Нарл. – Он сам ей скажет. Это их дело. Оставь их. Рози! – окликнул он, когда она отвернулась, слепо уставившись в пространство, и попыталась на ощупь повесить полотенце, но вместо этого уронила его на грязную землю двора. – Рози, она по-прежнему твоя подруга.
А затем он сам накрыл ладонью ее руку, и она опустила взгляд на широкую смуглую ладонь с почерневшими от работы пальцами, лежащую на ее загорелой веснушчатой коже. Нарл убрал руку. Рози снова посмотрела на него и попыталась улыбнуться. Она, похоже, поняла, чтó разглядела на его лице, когда он впервые увидел Роуленда с Пеони: он сам был влюблен в Пеони.
А Рози только что узнала, что влюблена в него.
Она вслепую шагнула прочь, к Пеони и ее корзинке, вспомнила, что еще несколько минут назад была голодна, и сосредоточилась на мысли о том, что ей хотелось есть.
«Я в порядке, – сказала она себе. – Я в порядке».
Это оказалось непросто, поскольку притворство было чуждо ее природе, но нежелание расстраивать друзей оказалось не менее сильным – сильнее, чем ее собственное расстройство.
Они все – Пеони, Роуленд и Рози – каким-то образом пережили этот обед. Нарл затерялся в тенях под навесом кузницы. Взгляд Рози время от времени разыскивал его, находил движущуюся тень, каковой он выглядел, если смотреть с солнцепека, где они сидели. В тот день солнечный свет особенно слепил, полный ярких искорок, которые попадают в глаза, заставляя моргать или даже отмахиваться от них, как будто их можно задеть руками. Она задумалась, как давно… Задумалась, не приходило ли Нарлу в голову признаться в собственных чувствах. Рози подумала, что ей известна причина его молчания: Пеони его не любила, а из Нарла вряд ли вышел бы поклонник, способный ухаживать за ней.
Аппетита ни у кого не было. Порция Нарла исчезла, но съел он ее или скормил одной из деревенских собак, знал лишь сам Нарл.

 

– Нарл сказал, люди иногда влюбляются мгновенно, – приглушенно пробормотала Рози, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки.
Катриона с Тетушкой плели и зачаровывали амулеты, а Рози только что закончила вырезать волчок, чтобы утром отдать его Джему. Гейбл спал в колыбели, которую одной ногой покачивала Катриона. Джем, Гилли и маленькие постояльцы ночевали наверху, а они ждали в кухне, когда придут ужинать Бардер с Джобом.
Ставни задребезжали. Лето стояло холодное, и любопытный, надоедливый ветер сновал вокруг домов, просачивался под двери и пробирался за воротники. Маревки пребывали в необычайно дурном настроении: усеивали паутину каплями росы так, что лопались нити, и не давали черстветь вчерашнему хлебу, расквашивая его в жижу. Даже мыши, в чьих жилищах всегда гуляли сквозняки, жаловались на холод.
– Так оно и есть, – подтвердила Тетушка. – Я никогда не видела этого собственными глазами, но так бывает.
– Я тоже не видела, – прибавила Катриона, – но я давно уже гадаю, не стоит ли за этим судьба. Необязательно магия, как с той несчастной королевой, которая влюбилась в первого рыцаря своего мужа, но судьба – то, что просто случается с тобой: скажем, ты рождаешься в один день, а не в другой и в этой деревне, а не в соседней.
Рози встала и беспокойно прошлась по кухне, остановившись у Тетушкиной прялки, чтобы погладить нос горгульи. Она подцепила эту привычку у Катрионы так давно, что припоминала, как придерживалась одной рукой за опору прялки, чтобы другой дотянуться до веретена. После каждого поглаживания мордочка как будто на мгновение улыбалась чуточку шире.
– Ты ведь не влюбилась в Роуленда сама, правда? – уточнила Катриона с напускным безразличием.
Она была почти уверена в отрицательном ответе, но не сомневалась, что Рози тревожит не только романтическое увлечение Пеони. Когда Рози повзрослела, Катриону, помимо всего прочего, начали беспокоить мысли о том, что девочка кого-нибудь полюбит. Катриона помнила, что хотела Бардера или никого вообще уже годам к двенадцати, а Флора нашла своего Гиммеля в шестнадцать, хотя потребовалось еще десять лет, прежде чем они смогли позволить себе свадьбу. Рози никогда не проявляла ни малейших признаков влюбленности. Правда, в последнее время Катриона начала задумываться о главном конюшем Вудволда и прикидывала, чтó, во имя всего, что есть на земле и на небе, она сможет сказать, если он станет ухаживать за Рози и та согласится на его предложение. Но этого так и не произошло. А до двадцать первого дня рождения принцессы оставалось восемь месяцев…
С началом последнего года перед этим днем рождения Катриону охватило непреодолимое замешательство. Она обнаружила, что с удивительной яркостью вспоминает события того года, когда родилась принцесса: день, когда они услышали о рождении принцессы, день, когда приехал герольд и объявил о приглашении на именины, а она, Катриона, вытащила длинную соломинку…
Трижды за последние двадцать лет нечто – некое колдовство – едва не находило Рози, и трижды Тетушка с Катрионой отражали или запутывали его. Четвертый раз обернулся не историей об очередном нападении на одну из королевских крепостей, а гиппогрифом, пролетевшим над Двуколкой. И хотя остальные жители деревень расслабились, так и не дождавшись новых его появлений, феи Двуколки чувствовали, что он оставил после себя нечто. И это нечто, предположительно, тут и поселилось. Возможно, именно оно порождало лихорадки и влияло на погоду…
«Плети свою сеть, паучок! – уже не в первый раз сердито подумала Катриона. – Почему вы так и не прислали весточки? Мы всего лишь пара деревенских фей, а она ваша принцесса!»
Восемь месяцев…
– Влюбилась в Роуленда? – переспросила Рози с некоторой долей обычного напора. – Нет. Он довольно мил, но он… он… ох, он же скучный!
Голос ее говорил правду, но мысли сосредоточились на чем-то ином, и она прикусила губу, как будто не позволяя себе продолжать.
Как раз перед тем, как молчание, повисшее в кухне, сделалось тяжелым, вошел Бардер и со вздохом рухнул на стул.
– Джоб подойдет, как только умоется, – сообщил он. – Простите, что мы снова подзадержались. Такое впечатление, что сейчас всем колесным повозкам в Двуколке удивительно не везет. Спицы ломаются, ободья лопаются, оси трескаются – ничего не понимаю. И Крантаб говорит то же самое. Ему в починку отдали повозку, которая выглядит так, будто попросту решила взорваться. Мы оба сейчас могли бы взять новых подмастерьев – дел для них навалом, – но так быть не должно, и это не та работа, которой по-настоящему приятно заниматься…
Бардер умолк, поскольку неизбежно возникало подозрение, что необычная частота поломок вызвана какой-то магией, а подчистка волшебных огрехов не считалась благотворным или достойным уважения занятием.
– Мне пока еще только веретена не приносили в починку, – после паузы добавил он, пытаясь обратить все в шутку, и поднял взгляд на двух фей. – Обычно вы говорите мне, если что-то затрагивает меня или мою работу.
Тут вошел Джоб, огляделся, взял протянутую ему Тетушкой тарелку, но, вместо того чтобы, как обычно, сесть за стол, отговорился необходимостью еще раз взглянуть на что-то и выскочил обратно за дверь. В тишине кухни они слышали его шаги, удаляющиеся по утоптанной земле двора.
– Кэт… – напомнил о себе Бардер.
– Мы не знаем, – отозвалась та нехотя, как будто слова тянули из нее клещами. – Это похоже на поисковое заклятие. Причем знающее, что оно долгое время искало не то.
Слишком долгое время, подумалось ей. Поисковые заклятия не выдерживают по двадцать лет, но это продержалось. Оно представляло собой мешанину, лоскутное одеяло, колючую рваную путаницу из сплетенных, переделанных и завязанных на самих себя обрывков разных дней. Обтрепанные края расправлены и снова скручены вместе, каждая неудача подшита к телу заклятия, чтобы не повторяться, пока наконец оно не найдет то, что ищет, потому что негде больше будет искать. И его почти невозможно было заметить: оно казалось сероватой бахромой, какая возникает на краю поля зрения, если слишком долго обходиться без сна. Оно было, вероятно, бессмысленной чередой лихорадок и поломок. Катриона не могла создать подобное заклятие и не знала ни одной феи, способной на такое. Чары были столь чуждыми, что ни Катриона, ни Тетушка не могли в полной мере поверить в их существование. И это притом что из всех фей Двуколки только у них могло хотя бы зародиться такое подозрение.
«Ей с нами настолько безопасно, насколько это позволяет обыкновенность».
Обыкновенность и язык животных – редкий даже для фей талант.
– Эта повозка, вероятно, и впрямь взорвалась, – сообщила Тетушка.
Бардер взял хлебный нож и принялся рассматривать его, как будто не мог понять, для чего тот нужен.
– Вы знаете, чего оно хочет? – спросил он.
– Нет, – ответила Катриона.
– Да, – сказала Тетушка.
– Вроде того, – поправилась Катриона.
Эти четыре слова прозвучали почти одновременно, слившись в некое единое целое: «Нетдавродетого».
Последовала еще одна пауза.
– Ясно, – медленно заключил Бардер.
И они трое обменялись взглядами, отягощенными таким невысказанным пониманием, – взглядами, которые как будто бы не столько связали их вместе, сколько помешали им посмотреть на что-то еще, – что Рози обратила на них внимание.
Она понимала, что в этом году в Двуколке не все в порядке. Она знала о лихорадках и поломках, о постоянном высоком спросе на мелкие упорядочивающие чары, позволяющие обычным вещам оставаться собой. Только вчера у Десси три кружки подряд превратились в лягушек, пока она пыталась налить в них пиво. А ведь она, снимая их с полки, приговаривала над каждой: «Кружка, оставайся кружкой». После третьей Десси расплакалась и пообещала, что сбежит в Турангу и найдет там работу где угодно, кроме трактира. Рози случайно зашла в трактир, пока Десси еще рыдала и грозилась уйти. Встав на четвереньки, она попыталась выманить лягушек из-под стойки, где они сгрудились, сбитые с толку, испуганные, и мечтали о чем-то – насколько Рози удалось понять, о своеобразном болоте, состоящем из пива и колбасок.
Но ее внимание было далеко отсюда. Никогда прежде она не сталкивалась с трудностью, о которой не могла забыть и с которой не могла ничего поделать. Ей хотелось бы никогда не видеть такого выражения на лице Нарла. Ей хотелось бы никогда не узнать, что оно означало для нее. Ей хотелось бы не видеть, как Пеони по дюжине раз за минуту переходит от восторга к страданию. Ей хотелось бы обвинить во всем Роуленда, но она не смогла, потому что он был другом. Он был терпеливым, внимательным и веселым – в манере, напомнившей ей о Пеони, когда она узнала его получше. (Ее удивило не то, что они влюбились друг в друга, а то, как им удалось сделать это мгновенно.) Его интересовали животные, причем не только лошади и волы, которых подковывает кузнец. Он выучил клички всех деревенских собак, даже лохматых бурых псов среднего размера, которые большинству людей казались одинаковыми, и останавливался послушать пение птиц. И кошки его любили. Они звали его Сладким Дыханием и Ароууа – кошачьим словом, означающим, что у тебя гибкие суставы. Кошки редко использовали его применительно к людям. Нарла они звали Камнеглазым и Чурбаном.
Роуленд не был скучным. Просто она не была в него влюблена.
Рози вполуха прислушивалась к беседе, против воли борясь с собственными мыслями, и подняла глаза как раз вовремя, чтобы перехватить взгляды, которыми обменялись остальные. Ей показалось, что если бы она сейчас выставила между ними палку, та бы загорелась.
«Ты ведь можешь нам что-то рассказать, верно? – спросила Рози у Флинкса, который улегся рядом с колыбелью и забавлялся своеобразной игрой со смертью при участии полозьев колыбели и собственного хвоста. – Вы, кошки, знаете, что происходит нечто странное. Даже кошки священника обеспокоены».
Трудно сказать, позволил ли Флинкс прищемить себе хвост нарочно или попросту застыл в негодовании, вызванном вопросом Рози (ведь котов нельзя подвергать допросам), и забыл о нем, оставив в опасном месте. Но хвост был прищемлен, и кот с воплем вскочил на все четыре лапы и вылетел с кухни.
– Ох, Флинкс, – вздохнула Катриона. – Ты мог бы лечь и в другом месте.
– Этот кот приходит в дом не для того, чтобы лечь у огня, потому что стареет, – заметила Тетушка. – Он делает это, чтобы доказать, что ему вовсе не следовало заходить в дом.
Беседа свернула в новое русло, но ужин в тот день все равно выдался напряженным.

 

Такими же напряженными по большей части стали теперь и обеды в кузнице, подумалось Рози на следующий день. Роуленд и Пеони почти не обращались друг к другу, а когда все же заговаривали, то напоминали Тетушку с Катрионой и Бардером в тот вечер – как будто их настоящая беседа проходила где-то вне слов. Рози начало казаться (она надеялась, что ей только кажется), будто, помимо той неудержимой силы, что тянула Роуленда и Пеони друг к другу, действовала и другая, почти столь же могучая, пытающаяся их разлучить. Рози хотелось не то за ними наблюдать, не то вовсе никогда их не видеть. Она переняла от Нарла привычку бродить вокруг кузницы, разглядывая разные предметы, хотя внимательно следила за тем, чтобы не выбирать те же, что и Нарл.
Рози гадала, почему воздух между Пеони и Роулендом как будто временами искрится и почему, когда они вместе, волшебная мошка донимает их больше, чем следовало бы ожидать от людей, не являющихся феями и сидящих в кузнице. Она старалась не подавать виду, что ее собственная кожа зудит и ноет, когда она засиживается рядом с ними. Никогда прежде она не обращала особого внимания на влюбленных людей – не считая Катрионы с Бардером, но те полюбили друг друга еще до ее рождения, и, вероятно, к тому времени, как Тетушка привезла ее в свой дом, вся эта свербящая неустроенность уже выветрилась. Возможно, именно такова и есть любовь – первая вспышка взаимной любви. Магию всегда притягивали волнения и перемены. Рози подумывала, не спросить ли у Тетушки, но ей не хватило на это духу.
Конечно, в деревне узнали про Роуленда и Пеони. Красота и мягкий нрав Пеони превратили ее будущее замужество в предмет трактирных споров, самых оживленных с тех пор, как Рози, ко всеобщему разочарованию, не блеснула детской магией, и куда более жарких, поскольку по крайней мере половина мужчин (молодых и старых, женатых и холостых), делающих ставки, сами были в нее влюблены.
– Ну что, Нарл, ты готов принять еще одного человека на постоянную работу? – спросил однажды Грей.
Кузнец лишь неопределенно хмыкнул, но Грей изрядно удивился бы, если бы получил ответ на столь легкомысленный вопрос. Но Бринет, у которой Роуленд снимал комнату и завтракал по утрам, как-то спросила у Рози, начала ли уже тетя Пеони подгонять семейное свадебное платье к фигуре племянницы. Рози, не изменившись в лице, хмыкнула и удалилась прочь.
– Хмыкнула на меня точь-в-точь как Нарл! Ни словечка! Ни кивка, ни улыбки! – чуть позже в тот же день возмущенно жаловалась Бринет трактирщице. – Не думаю, что работа с мужчинами вроде Нарла идет на пользу молодым девушкам, как бы хорошо они ни управлялись со скотиной.
Но Рози и без того была напряжена до предела и не находила в себе сил на болтовню с назойливыми сплетницами. Через несколько дней после разговора с Бринет она обнаружила Пеони рыдающей над недочищенной картошкой, села рядом и приобняла подругу за плечи.
– П-прости, – выговорила Пеони. – Просто… внезапно стало уже чересчур.
– А ты не можешь за него выйти? – спросила Рози, вспомнив слова Нарла и предположив, чтó именно внезапно стало уже чересчур.
– Нет, – отозвалась Пеони.
Когда этот единственный слог остановил ее слезы, Рози поняла, насколько все безнадежно. Возможно, ей помогли в этом собственные не пролитые в подушку слезы.
– Нет. Он обещан… кому-то другому. Кому-то, кого он никогда не видел. Она… На ней лежит проклятие, и из-за этого она очень одинока и печальна.
Рози упала духом:
– Значит, это семейный обычай?
Что делает кузнец в такой семье, которая обещает сыновей дочерям других людей, которых они в глаза не видели? Тем более дочерям, на которых лежит проклятие. Если он вышел из такой семьи, это, конечно, объясняет его манеры. Но тогда что он делает в кузнецах? Потому что он кузнец. Он знает дело – это видела даже Рози, да и Нарл иначе не взял бы его в ученики. Разве он не может выбросить все это из головы и стать просто кузнецом?
«Магия», – подумала Рози и нахмурилась.
Не об этом ли отчасти говорили Тетушка с Катрионой тем вечером, когда Бардер пытался выудить из них хоть какие-то ответы? Но если заклятие искало Роуленда, почему оно его не нашло? Может, потому, что он окружен холодным железом?
– Ох, Рози… – вздохнула Пеони, снова принимаясь за картошку. – Надеюсь, ты никогда не влюбишься не в того человека – не в того, хотя ты-то знаешь, что он тот самый. Это ненадолго, – добавила она, чуть помолчав. – Ему скоро придется вернуться домой и… выполнить обещание. Они должны пожениться вскоре после… после ее дня рождения. Он будет весной, когда зацветут крокусы. Как у принцессы и у тебя, Рози.
Рози хмыкнула на манер Нарла. В тот день она вернулась из Вудволда. Собаки лорда Прендергаста сбежали от егеря, чего прежде никогда не случалось. Егерь так расстроился, что лорду Прену с трудом удалось удержать его в должности и пришлось приставить к нему слежку, чтобы он не смог сбежать украдкой. Рози позвали поговорить с собаками, которые все как одна глубоко стыдились своего неблаговидного поведения и при каждой возможности смиренно ползали на брюхе перед обожаемым ими егерем.
«Не знаю, – объяснила Хьюрер, одна из самых старых и мудрых гончих. – Никогда не ощущала ничего подобного. Как будто я снова стала шестимесячной глупышкой, только совершенно лишенной мозгов. Я знавала безумных собак. Они не способны учиться. Хуже того, их не волнует, что они не способны учиться. А если егерь не знает своего ремесла, один безумный пес может испортить всю свору, потому что когда мы бежим…»
Хьюрер умолкла. Рози знала, что она имеет в виду. Когда собачий мозг полон запаха жертвы, там остается мало места для независимого мышления.
«Близится буря, – сообщил меррел, сидящий в темноте под крышей большого зала лорда Прендергаста. – Близится буря».
Погода ближе к осени сделалась такой же беспокойной и непостоянной, как лошади младшего сына лорда Прена. Но плохая погода никогда прежде не сводила собак с ума.
Рози казалось, что ее окружает дурная погода – ее собственная и всех остальных. Дождь и ветер при этом едва ли играли какую-то роль. Роуленд никак не мог иметь отношения к принцессе, но все же казалось донельзя странным то, что ее собственный личный мир изо всех сил пытается треснуть по швам именно в этот последний, безумно напряженный год перед двадцать первым днем рождения принцессы. Если так это ощущалось в Двуколке, там, где находилась она сама, вероятно, было и вовсе жутко.
– Думаю, я спрошу у тети с дядей, нельзя ли мне на сезон перебраться в Дымную Реку. Может, я научусь там прядильному заговору, – предположила Пеони и одарила Рози слабой, неуверенной улыбкой, похожей на солнце, пытающееся пробиться сквозь грозовые тучи. – Ты знаешь, я плохо пряду, и это меня расстраивает.
Рози знала. В этом ремесле Пеони была медлительна и неуклюжа. Между ними ходила давнишняя шутка о том, что Пеони превосходно умела прясть, пока Рози не перебралась жить по соседству. Рози как-то хотела одолжить ей веретено с горгульей, объяснив про поглаживание носа, но Пеони отказалась, серьезно заявив, что если это действительно зачарованная вещь, то она принадлежит их семье и расстроится, а то и вовсе испортится, попав в чужие руки.
– Я попрошу Бардера вырезать тебе веретено-волчок в подарок на возвращение домой, – пообещала Рози, подавив желание упросить Пеони остаться. Ведь тогда ей придется день за днем проводить в кузнице наедине с Нарлом.
На этот раз солнце в улыбке Пеони проглянуло чуточку увереннее.
– Я бы предпочла, чтобы ты сделала его сама, – отозвалась она.
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15