Рози не была так уж уверена насчет детей, что бы там ни говорил Фуаб, но почувствовала она себя не столько лишней и никому не нужной, сколько одной из взрослых, вместе с другими угодивших в эту заварушку. Ощущение пустоты и потерянности, беспокоившее ее перед свадьбой Катрионы, по большей части заполнилось или вытеснилось новой жизнью и новыми заботами, но остатки его напрочь уничтожил Джем, занимавший собой все время, какое только было.

– Это потому, что он фея? – озадаченно спросила Рози у Тетушки.

– Нет, милая, это потому, что он младенец, – пояснила та, с героическим самообладанием удержавшись от замечания, что еще совсем недавно Рози была точно таким же младенцем (если не хуже).

Когда Рози сравнялось восемнадцать, а Джему два – он пошел и начал разговаривать, и, хотя оставался совершеннейшим маленьким бедствием (по мнению Рози), в нем уже можно было распознать будущего человека, – Катриона родила Гилли, и все началось заново.

Однажды вечером, укачивая Гилли, в жизни которой наступила неприятная пора, когда она соглашалась спать только на руках у взрослого, прохаживающегося с ней по комнате, Рози вспомнила о Перниции. До них не доходили слухи о ней вот уже… с самой свадьбы. Шон больше не рассказывал историй о придворных магах, и они давно не видели, чтобы через деревню проезжал отряд несчастных кавалеристов, гоняющихся за призраками. Рози посмотрела на личико спящей Гилли – та обмякла и растеклась, словно хлебное тесто, в которое добавили слишком много воды, – и попыталась этому обрадоваться. Но в свои восемнадцать Рози стала уже слишком взрослой, чтобы верить, будто не видеть чего-то и быть от этого в безопасности – это одно и то же. И ее коснулось протянувшееся из ниоткуда холодное щупальце страха.

– Спасибо тебе, солнышко, – обратилась к ней Катриона, появляясь из-за двери и зевая после недолгого сна, – теперь я ею займусь.

– Кэт… – начала Рози, бережно передавая малышку (впрочем, недостаточно бережно, раз та захныкала, угрожая проснуться и разразиться полноценным ревом). – Кэт, мы уже несколько лет ничего не слышали о Перниции. Даже Гисмо больше не рассказывает баек ни о ком, кроме трех принцев.

– Нет, не слышали, – признала Катриона, прохаживаясь по кухне так же, как чуть раньше делала это Рози.

Кухня была самым просторным и хорошо приспособленным для прогулок помещением в доме, с длинным столом посередине и прялкой в углу у двери.

Ее взгляд скользнул к трехногому железному котелку, в котором теперь лежал моток зачарованного шнурка. Рози так и не выяснила, что случилось с ожерельем Катрионы, кроме того, что его утрата сильно ее огорчила.

– Но что же насчет несчастной принцессы? – спросила Рози.

– Не знаю, – ответила Катриона, снова посмотрев на нее.

Рози заметила, какой она сделалась грустной, испуганной и встревоженной, и подумала, как это похоже на Кэт: любить кого-то, кого она никогда не встречала, только потому, что над этим незнакомцем висит проклятие и ему, должно быть, приходится по-настоящему туго. Бедная принцесса! Жаль, нельзя ей сообщить, что на ее стороне такой человек, как Кэт. Рози надеялась, что придворные феи хорошо заботятся о принцессе, но они не могли быть и вполовину так заботливы, как Кэт.

– Возможно, Перниция отступилась, – предположила она, – и принцесса уже завтра отправится домой.

– Хорошо бы, – попыталась улыбнуться Катриона и продолжила тихонько, чтобы не потревожить ребенка, но так, будто она долго об этом размышляла: – Конечно, проклятия имеют обыкновение изнашиваться, но она не могла этого не знать. Перед тем как явилась на именины, она наверняка придумала способ преодолеть течение времени. Иногда превращение из ребенка во взрослого ломает даже самое мощное проклятие, как это много лет назад случилось с лордом Карреном… – (Рози кивнула: Бардер научил ее балладе про этого лорда.) – Но, должно быть, она придумала, как обойти и это. Тетушка всегда говорила, что с самого начала дело было только в двадцать первом дне рождения, остальное просто жестокость, как будто само проклятие было недостаточно жестоким…

– Возможно… возможно, это просто жестокость, – нерешительно предположила Рози. – Возможно, дело только в этом единственном дне рождения. Возможно, принцесса может завтра вернуться домой. До ночи накануне ее двадцать первого дня рождения.

– Нет, – отрезала Катриона.

Она слегка хмурилась, и ее взгляд сосредоточился на чем-то, чего Рози не видела и что не смогла бы разглядеть, даже если бы обернулась и посмотрела.

– Нет. Сиг… Фея королевы узнала бы, будь это безопасно.

Катриона моргнула. Теперь она смотрела на паучка, осторожно спускающегося с потолочной балки. Рози тоже глянула на него. Он нерешительно покачивался туда-сюда, поблескивая хитином в свете лампы, а затем поспешно взобрался по своей невидимой нити и скрылся в тенях.

Катриона поудобнее перехватила Гилли.

– Я засыпаю на ходу, Рози. Не слушай моего бормотания.

– Хотелось бы надеяться, что в конце концов принцесса победит, – вздохнула Рози.

– Мне тоже, – поддержала ее Катриона.

К этому времени Рози уже с головой ушла во врачевание лошадей, а иногда и коров, овец, свиней, коз, собак, птиц, кошек и почти всех остальных, кроме людей. Тетушка и Катриона пытались поддразнивать ее насчет работы, которую она у них перехватывает, но она так расстроилась, что они прекратили шутить на эту тему. (Бардер по-прежнему иногда заявлял ей, что стоило бы почаще оставаться дома и вырезать веретена-волчки, но, поскольку обычно после такого вступления он показывал ей еще какой-нибудь хитрый прием в обращении с ножом и деревом, она не возражала.) Весьма часто способ лечения для какого-либо недомогания они находили на общем совете. Многие животные (в отличие от людей) понимали, когда их преследовали духи. Это сберегало время на постановку диагноза, так так Рози могла передать их слова по назначению. Но сама Рози ничего не могла поделать с земляным духом, вызывающим болотную лихорадку, или водяным чертом – виновником воспалений шкуры. Впрочем, однажды в первом случае она почти случайно выяснила, что земляной дух раздражен тем, что все его лучшие туннели перерыты и расширены кротом, и сумела уговорить крота перенаправить усилия на другую сторону луга.

Однажды утром Рози заметила на противоположной от кузницы стороне площади двух конюхов в ливреях лорда Прена, приехавших на двор к тележному и колесному мастерам. Она предположила, что они прибыли за Тетушкой и Катрионой, и даже начала гадать, зачем они обе могли понадобиться лорду Прену. Но когда она увидела, как Тетушка через площадь направляется к кузнице, а конюхи следуют за ней, ведя лошадей в поводу, у нее упало сердце: она испугалась, что ее попросят посидеть с ребенком.

– Они приехали за мной? – удивилась она.

– За тобой, – с улыбкой подтвердила Тетушка.

– Я же говорил, – буркнул Нарл с полным ртом гвоздей. – Ждал, пока тебе стукнет восемнадцать.

Восемнадцать лет считалось официальным возрастом, когда можно было объявить об окончании ученичества или браться за собственную работу, даже оставаясь при мастере, если он (или она) не возражал.

Рози, в кои-то веки лишившаяся дара речи, взобралась на лошадь позади второго конюха и, подпрыгивая от резвой рыси, отправилась в Вудволд. Езда верхом никогда не доставляла ей удовольствия.

«Прошу прощения», – извинилась она перед лошадью.

«Рада помочь», – отозвалась та, поскольку ей нравилось считать себя искушенной в человеческих обычаях.

Рози уже бывала в Вудволде. Лорд Прен ежегодно по некоторым праздникам приглашал на обед всю Двуколку (а деревенские старосты сидели за его собственным столом). И тогда парк вокруг огромного скопления зданий, башен, закоулков и щелей, составлявших Вудволд, заполняли прилавки, с которых торговали цукатами, амулетами, лентами, тканями, игрушками и веретенами-волчками (поделки Бардера вот уже несколько лет получали высшую цену, но Рози потихоньку его догоняла). Рядом обязательно выступали сказители и певцы, и танцы становились тем зажигательнее, чем ниже спускалось солнце и чем больше выпивалось пива, эля и сидра. Даже тогда, в окружении сотен людей, чувствовалось, как громада Вудволда наблюдает за тобой. Но Вудволд был единственным по-настоящему крупным строением во всей Двуколке, и большинство ее жителей никогда не видели других ему подобных. Конечно, про Вудволд рассказывали истории – куда же без них? Весьма огорчительно, если про твоего лорда, его семью и владения не ходит легенд, а сами Прендергасты вот уже много поколений считались такими удручающе обыкновенными, надежными и ответственными, что оставалось только радоваться существованию Вудволда, дававшего сказителям хоть какую-то основу для работы. И если казалось, что он подавляет своими размерами, что ж, это свойственно всем крупным зданиям, а ощущение, будто он наблюдает за своими гостями, было, вероятно, вызвано избытком услышанных легенд (и, возможно, выпитого пива).

Но Рози воспринимала Вудволд иначе, когда в ходе своего ученичества бывала там вдвоем с Нарлом.

После развилки дорога, ведущая из Туманной Глуши, расширялась вдвое, достаточно, чтобы на ней могли разъехаться две повозки, а перед тем, как вывести к большим воротам, удваивалась еще раз, образуя просторную круглую площадку, похожую на двор. На ней не стояло ничего, кроме ворот и каменной стены двенадцати футов в высоту, тянувшейся в обе стороны, насколько хватало глаз. Ворота вдвое превосходили высотой самый высокий фургон и завораживали Рози сложностью ковки. (По мнению жителей Двуколки, как и многих гостей Прендергастов из других земель, они были настолько красивы, что могли бы быть сотворены волшебством, если бы холодное железо уступало чарам или кузнецы не чурались магии.) Когда человек пересекал невидимую границу, отделяющую земли Вудволда от внешних, его желудок кратко вздрагивал, как будто его на миг переворачивало вверх тормашками и сразу же обратно, и лошадиные копыта, колеса повозки и даже ноги на протяжении нескольких шагов поднимали в воздух удивительные клубы пыли. (Леди Прендергаст всегда заказывала перед праздниками длинные цепи заклятий, прибивающих пыль к земле, и их красиво развешивали на открытых воротах.)

Затем дорога тянулась все дальше и дальше, потому что парк все не заканчивался, полный красивых деревьев и маленьких красновато-коричневых оленей, совершенно не похожих на обычных больших оленей в лесах Двуколки (в том числе и тем, что эти были наполовину ручными и с нетерпением предвкушали дни, следующие за праздничными, когда можно подбирать разные вкусности там, где накануне стояли пиршественные столы), и неожиданно открывавшихся аллей с причудливыми строеньицами или статуями в конце. К тому времени, как путник решал, что забрел в какое-то зачарованное место, и принимался гадать, сумеет ли выбраться обратно, начинались конюшни на окраинах Вудволда.

Казалось, Вудволд всегда стоит против солнца, откуда бы на него ни смотреть и где бы ни находилось само солнце. Он был возведен из камня и дерева. За многие века они потемнели и как будто вросли друг в друга, пока не стало невозможно отличить, где заканчивался один материал и начинался другой. Если попытаться его исследовать, выходило, что этот дом совершенно не уравновешен: здесь крыло, там пристройка, лишний этаж в этой части, но не в той, шесть окон по одну сторону от двери, семь – по другую. Но он производил впечатление великой основательности, глубинного упорядочивающего духа или принципа, пронизывающего его от самого захудалого чулана до вершины высочайшей башни, где развевалось знамя Прендергастов.

И он ощущался живым. По крайней мере, он казался живым Рози. Она всегда почти ожидала, что Вудволд с ней заговорит, и ощущала, как то чувство (чем бы оно ни было), с помощью которого она общалась с животными, пыталось наладить с ним связь. Каменная стена была границей – даже с завязанными глазами Рози поняла бы, где находится, едва шагнув за ворота. Она ощутила бы присутствие Вудволда.

В тот день, без Нарла, он казался еще больше. Нарл сглаживал воздействие любой неведомой мощи даже лучше, чем Тетушка.

Она решила, что ей повезло с этой первой самостоятельной работой. Дрок, любимый жеребец лорда Прена, лишился аппетита.

«Со мной обращаются как с парадным седлом, – пожаловался ей Дрок. – Полируют и полируют, а затем вешают на крючок до парада».

Дрок был шестнадцати с половиной ладоней в холке и золотистым, словно предполуденный свет. Даже просто стоя рядом с ним, ты ощущал прилив гордости и благородства.

«Ты слишком хорошо воспитан, – заметила Рози. – Если бы ты время от времени кусал людей и закатывал им истерики, они бы уловили намек».

Дрок склонил голову так, чтобы заглянуть ей в лицо, – если у него и был какой-то недостаток, так это малость чопорное чувство юмора, – а она могла посмотреть на него. Смиренная печаль в его темных глазах придала Рози больше резкости, чем она позволила бы себе, если бы вспомнила, с кем разговаривает, и осознала, что ее будущее может зависеть от следующих произнесенных слов.

– Возьмите его на охоту, – вслух потребовала она. – Дайте ему взмокнуть, испачкаться, устать и испугаться. У него внутри совсем пусто, ему нужно чем-нибудь заняться.

– Он… К нему приводят лучших кобыл в стране, – смущенно напомнил встревоженный главный конюший.

Он подумывал, не рассердиться ли ему, но выражение морды коня (и лица Рози) его остановило.

Рози коротко хохотнула:

– Это трудно назвать занятием, не правда ли?

Ей нравился главный конюший лорда Прена, и, что важнее, она ему тоже нравилась. Он всегда держался с ней вежливо, а даже к договорным подмастерьям, каковым она не являлась, необязательно относились с уважением. Она посмотрела конюшему прямо в лицо и увидела, как до него постепенно доходит смысл ее слов. Наконец улыбка нехотя смягчила его лицо.

– Ты ничуть не уступаешь прямотой Нарлу, – заключил он. – Похоже, он хорошо тебя обучил. Что ж, ладно, я сообщу лорду Прендергасту, что ему следует взять самого ценного жеребца в его конюшнях на охоту. Скоро состоится охота на того кабана, который докучает Мглистой Запруде. Это подойдет?

Главный конюший Вудволда начал звать ее «моей Рози» в разговорах с подчиненными и, похоже, видел в ней нечто среднее между протеже и дочерью. Ее дар не исчерпывался тем, что она умела говорить с лошадьми: она слышала их, а они слышали ее. Однажды ее вызвали, когда Резвый, крупный скаковой гнедой, довел свою неприязнь к движущимся теням до такой степени, что скорее опрокинулся бы на спину, чем покинул стойло, а затем разнес стойло в щепки, поскольку извелся от тревоги в замкнутом пространстве.

«Ты самовлюбленный, дурно воспитанный сосунок, – заявила Рози, распахнув дверь в его стойло. – Попробуй только закатить мне одну из своих истерик, и я огрею тебя по голове доской. Чего, по-твоему, ты хочешь? Стать королем всего мира? Знаешь, это тоже скоро наскучит – решать, кто прав, а кто нет, когда твои подданные спорят, пытаться выяснить, кто строит против тебя козни и что с этим делать. Вбей в свою тупую башку, что вокруг полно других живых существ, не менее важных, чем ты сам, как бы ты к этому ни относился, и веди себя соответственно, или я скажу егерю, чтобы он сделал из тебя каминный коврик».

Резвый, вставший на дыбы, как только дверь открылась, с ошеломленным видом опустился обратно на все четыре ноги. Рози чувствовала себя слегка виноватой, поскольку он был очень юным и очень-очень резвым и его конюхам и наездникам велели относиться к каждой его прихоти с величайшим почтением. Нельзя было винить его одного в том, что он начал баламутить воду, раз ему это позволяли. Но все равно его следовало остановить. Лорд Прен не станет держать у себя в конюшнях опасную лошадь и не захочет ее перепродавать. Рози сказала себе, что спасает Резвому жизнь, скрестила на груди руки и свирепо нахмурилась.

Он явно размышлял, но не произнес ни слова. Спустя примерно минуту смятенной тишины он склонил голову и издал негромкий, робкий жующий звук, словно страдающий жеребенок. Рози опустила руки и потянулась почесать ему лоб.

«Хочешь пойти прогуляться? – предложила она. – День выдался чудный».

Она рассказала Нарлу о столкновении с Резвым, наблюдая за тем, как он трудится над новой табличкой с пожеланием удачи, которой предстояло висеть за стойкой в трактире. Раньше там красовалась серебряная, принадлежавшая еще бабушке Кернгорм, но пару недель назад она взорвалась, изрядно встревожив всех, а в особенности саму Кернгорм, которая не думала, что успела нажить врагов, настолько ее ненавидящих и способных позволить себе нечто столь драматическое. Решив не рисковать, замену она заказала из холодного железа. Бардер в последнее время учил Нарла замысловатым узлам, поэтому табличка напоминала большую плетенку из черной веревки.

Рози вывела Резвого на прогулку по дороге к воротам и несколько минут простояла, разглядывая их, пока конь пощипывал редкие травы, растущие на ухоженных выгулах Вудволда. Издали можно было увидеть стойки с тремя поперечинами ближе к верху и еще тремя внизу, но, если подойти ближе и присмотреться, остов исчезал в кипении растений и животных, переплетенных и скрученных вместе, словно куча спящих щенят. Львиные морды выглядывали из завитков ломоноса, скачущий заяц выгибался над извивом змеи, а анютины глазки и розы спускались гривой вдоль медвежьего хребта. Очнулась она лишь тогда, когда Резвый зашел ей за спину и ущипнул губами за загривок.

– Нарл… – начала она. – А правда, что лорд Прен привез тебя сюда, чтобы сделать эти ворота?

Кузнец поднял на нее взгляд, и Рози поняла, что он, вредина, уже решил не отвечать, о чем бы она его ни спросила.

– Нет, – ответил Нарл и вернулся к работе над табличкой.

Рози вздохнула и направилась домой – пропалывать грядку с травами.

Она все еще думала о Вудволде, когда Тетушка позвала ее помочь с приготовлением чая, но так и не смогла заставить себя произнести: «Я все жду, когда же он со мной заговорит».

– У этого места есть занятный… запах, что ли, – вместо этого заметила она. – Ты не замечала? Конечно, у ворот есть какая-то преграда, и, когда я ее пересекаю, мне почти мерещится запах горячей медовухи, или подвальной плесени, или еще чего-то. Но когда заходишь поглубже внутрь, он становится отчетливее, а не исчезает, только уже совсем не придумать, на что он похож. И мне кажется, это даже не запах вовсе…

Тетушка посмотрела на нее с интересом:

– Ты права. Но это и запах, и что-то еще… Я не ожидала, что ты его уловишь. Живя со мной и с Катрионой, ты научилась большему, чем я предполагала.

– Ты имеешь в виду, что это волшебный запах? – уточнила Рози.

Она наморщила нос, хотя причиной тому, возможно, был Джем. Тот вернулся с улицы, вывалявшись в какой-то мерзости, – вероятно, взял пример с Зогдоба. Флинкс, пришедший следом за Рози с огорода, приблизился к нему с явным недоверием, встопорщил усы, выпрямил трубой хвост и величественно удалился.

– Не совсем, – поправила ее Тетушка, – но это запах, который порождает близость магии.

Рози рассмеялась:

– Типичный ответ феи. Даже если бы я оказалась феей сама, все равно ни за что не смогла бы уложить это в голове. Тебе пришлось бы делать для меня амулет (как Сник кладет в карман немножко боярышника и рябины, когда садится играть в карты), или я до самой смерти от старости продолжала бы творить какую-нибудь жуткую детскую магию.

По лицу Тетушки было видно, что она задумалась о чем-то другом, но ни за что не признается, о чем именно.

– Необязательно. Магия обычно следует форме своего сосуда. Если ты будешь так любезна, что избавишь это дитя от одежды, я его искупаю, иначе он всем нам отравит удовольствие от чая.

Когда яростные возражения Джема поутихли и он заявил о своем намерении стать рыбой, надеясь вызвать какой-нибудь отклик использованием плохого слова (разочарованный, он принялся плескать водой на пол), Рози вернулась к беседе.

– Но я по-прежнему не понимаю, – задумчиво сообщила она. – Среди Прендергастов нет ни фей, ни магов. У них почти не бывает детской магии. Тот славный ходячий лес несколько лет назад устроил ведь сын дворецкого, верно? Я помню, как ты делала огромный амулет, чтобы он мог остаться дома. Они даже не держат собственных фей, поэтому всегда приглашают тебя и Кэт. Тогда откуда… откуда этот запах?

Тетушка закончила отскребать Джему волосы и плеснула ему на голову водой.

– Это сам дом, – коротко пояснила она. – Ты же слышала истории.

Не такой ответ хотела услышать Рози. Мысль о том, что нечто столь могущественное спит так неглубоко под поверхностью обыденного мира – каким бы изъеденным и истрепанным магией ни был этот обыденный мир, – что даже обычный человек, живущий с парой фей, может заметить его присутствие, изрядно ее обеспокоила. Не говоря уже о том, что ей постоянно казалось, будто оно вот-вот с ней заговорит.

Глянув на Рози, Тетушка отчасти угадала, что ее тревожит.

– Думай о нем как о своеобразном сторожевом псе, – предложила она. – Думай о Дротике.

Выразительное лицо Рози тут же расслабилось, когда перед ее внутренним взором торжественно двинулась процессия огромных сторожевых псов, украшенных башенками. Свои первые шаги она делала, цепляясь за хвост Дротика, пока Флора с Катрионой мыли тарелки и кружки и разговаривали. Хотя его темная шуба уже почти вся побелела от старости, он по-прежнему оставался грозой буйных пьяниц со всей Двуколки.