25

Дом был большой, располагался удобно и оказался совершенно пуст. Ворота, украшенные литыми ветвями ивы и лавром, вели в летний сад, в котором еще не распустились цветы. Присыпанная мелким гравием дорожка огибала цветущие деревья и заросшие клумбы, ведя к высокому крыльцу.

Это была золотая малина – роскошный, хорошо обставленный дом из тех, что обычно сдавались провинциальным дворянам, когда те приезжали ко двору. Все остальное время они пустовали под присмотром сторожей, если те не сдавали их состоятельным Кентам. В таких домах устраивали игорные притоны или недолговечные бордели, а также проворачивали аферы, для которых требовались роскошные интерьеры, но я не удивился тому, что и Серый Принц снял этот дом для встреч.

Железо вел меня по дорожке, а я моргал, тер глаза и снова моргал. Мы долго выбирались из Десяти Путей, потом шли через весь город. За это время взошло солнце. Теперь его свет отражался от гравия, и глаза слезились и чесались.

Я знал, что это последствия глиммера Тени. Ночное зрение вернулось, но глаза оставались излишне чувствительными к свету, как в старые времена, когда я только–только получил от Себастьяна этот дар. Я знал, что это пройдет, вопрос – как скоро?

Я щурился и моргал, пока мы не очутились в тени парадного входа. Железо вошел без стука. За дверью открылся маленький вестибюль с плиточным полом и настенными панелями темного дерева. Внутри было прохладно. Свет проникал через пару маленьких окон высоко позади.

Я облегчен вздохнул и почувствовал, как напряжение отпустило шею и плечи. Потом заметил женщину под аркой напротив нас.

Наяву Одиночество выглядела иначе. Приталенный камзол и узкие штаны сменило неброское голубое платье, волосы свободно спадали на плечи. В уголках глаз и у губ залегли первые морщинки – не то от смеха, не то от недовольных гримас. Зато глаза были такие же, как во сне: нефритовые с золотом – оттенка, которому мог бешено позавидовать любой ювелир. Они долго изучали меня, после чего Одиночество обратилась к Железу:

— Итак?

Тот подступил вплотную и что-то зашептал ей на ухо. Она прищурилась, но в остальном сохранила лицо бесстрастным.

Когда он договорил, Одиночество повернулась и повела нас вглубь дома, распространяя эхо от мелодично звеневших талисманов на платье и ленте. Я невольно заметил среди них жетоны паломника.

Конечно – давно пора было догадаться.

Мы прошли через три комнаты, одна больше другой. Мебель стояла в чехлах, ковры лежали скатанными у стен. Штор не раздвигали. Пахло пылью и запустением.

Четвертая комната оказалась меньше. Два низких кресла расчехлили, и между ними стоял столик из темного мрамора. На нем лежала раскрытая книга, рядом была погашенная свеча. Окна, судя по шторам и пробивавшемуся свету, занимали всю стену.

Одиночество опустилась в кресло. Я направился к другому.

— Стой, где стоишь.

Во сне она разговаривала иначе – мягко, искренне. Сейчас в ее голосе осталась холодная сталь.

Я остановился и заложил большие пальцы за пояс. Железный Деган встал в нескольких шагах позади.

— Ну? – проговорила Одиночество, когда стало понятно, что я не заговорю первым.

— Дневника у меня при себе нет, если что, – сказал я.

— Это я и так вижу. Где он?

Я заметил, что в гневе она шепелявила сильнее.

— Я не сказал ни Келлзу, ни Тени. Почему ты решила, что скажу тебе?

Одиночество откинулась в кресле и скрестила вытянутые ноги. Они были хороши.

— Им не удалось тебя взять. А мне удалось.

— Угрозы! – усмехнулся я. – Как изощренно!

И сложил руки на груди.

— Дай кое-что объяснить. На меня напал Никко, меня обхаживал Келлз и отлупила Белый Кушак, я нашел в своей спальне парящий труп; я дрался с Тенью – и все это за три дня! И это лишь основные события. Поэтому ты поймешь, если я скажу, что мне начхать на твои угрозы. Если хочешь получить дневник Иокладии, тебе придется привести доводы получше, чем «кровь пущу». Я с самого начала кровоточу и больше не парюсь. Предложи что-нибудь другое или заглохни, к гребаной матери.

В комнате повисло молчание. Я уловил скрипы старого дома, звон колокола в далеком храме и то, как Железный Деган переступил с ноги на ногу. От последнего звука моя шея напряглась.

Одиночество не пошевелилась. Она сидела, смотрела, и только в глазах зажегся огонек.

— Ирониус, – сказала она наконец, и я чуть не подпрыгнул, – оставь нас.

Позади на миг наступила тишина, после чего я услышал, как Железный Деган повернулся и пошел прочь. Он ступал необъяснимо тихо для своих габаритов.

— Никогда не доверяй наемникам, – произнесла Одиночество, когда дверь затворилась.

— Даже Дегану?

— Особенно Дегану. Я опасаюсь людей, которые клянутся пожизненно. Еще больше стерегусь тех, кто готов напомнить об этом в любой подходящий для них момент.

— И все же работаешь с Деганом.

— Иные неприятности крупнее прочих, – сказала она.

Я согласился, хотя и не отнес услышанное на счет Бронзового Дегана. Я видел, на что он пошел, и был потрясен до сих пор. Мои тревоги сводились к тому, жив ли он, мертв ли Тень, грозит ли опасность сестре. Меня не заботил мой долг перед Деганом, – скорее, грела надежда, что он все-таки уцелел и продолжал отстаивать мои интересы.

Одиночество указала на кресло:

— Прошу.

Я сел.

— Расскажи, что ты знаешь о Десяти Путях.

— Это гадюшник, – отозвался я.

— И это все?

— Его окружили войска.

— И все?

— И там идет клановая война, которую развязала ты.

Одиночество и ухом не повела.

— Отлично. А зачем я ее развязала?

— Тебе лучше знать.

Она улыбнулась ярче, чем сверкнула бы бритва.

— Так не пойдет. Выкладывай все, что знаешь, а я заполню лакуны.

— По своему усмотрению? Нет. Мы выскажемся на равных обо всем с начала и до конца.

Одиночество села глубже и сплела пальцы на уровне лица. Послышалось постукивание. Я не сразу понял, что она барабанила по зубам ногтем большого пальца.

— Идет, – согласилась она. – Но ты рассказываешь первым. Мне нужно знать, что думают Келлз, Никко и Тень о моих видах на Десять Путей. Ты был для них главным источником сведений. Я хочу услышать твою версию, пока ты не начал подгонять ее под мою.

Я вынул из кисета зерно ахрами и принялся катать в ладонях. Оно нагрелось, намокло от пота и резко запахло мускусом. Я наклонился и вдохнул – старый дружок в чужом доме.

Передо мной сидела женщина, которая посоветовала мне – во сне, между прочим, – спрятать книгу и никому о ней не говорить. Мне пришлось исходить из того, что игра продолжалась. Но между осторожностью и глупостью большая разница, а утаивать информацию от Серого Принца, который готов пойти тебе навстречу, было глупо. Я сомневался, что в обозримом будущем получу предложение лучше.

— Добро, – сказал я, продолжая вдыхать из горсти. – Ты хочешь стать Королем–Тенью. Война в Десяти Путях нужна тебе, чтобы стравить Никко и Келлза, а потом взять их к ногтю. Дальше ты захватишь их территории, а после и всю Илдрекку.

Одиночество не шелохнулась.

— А что другие Принцы? – спросила она. – Им и дела нет до такого расклада.

— Поэтому тебе и нужна книга – чтобы справиться с ними, если они вздумают вмешаться.

— Вот как! – (Цок, цок, цок – ногтем по зубам.) – Ты так и сказал им?

Я положил зернышко в рот и погонял, повторяя звук: цок, цок, цок.

— Более или менее.

Одиночество улыбнулась. Сначала я подумал, что ее развеселило мое передразнивание, но она рассмеялась:

— Я готова расцеловать тебя, Дрот. Это просто прекрасно!

— Мм?.. – не понял я.

— Если Никко, Келлз и Тень считают, что я хочу подмять под себя Илдрекку, то они попытаются остановить меня, как только я начну действовать вне кордона. На самом деле им вовсе не нужны Десять Путей, а потому они отступят оттуда, чтобы не пропустить дальше. А это значит, что кордон падет даже быстрее, чем я думала. – В ее глазах зажглось темное пламя. – А если война ограничится кордоном, империя отведет войска. Когда доломает его, конечно.

Она снова рассмеялась, хлопая в ладоши.

— Ах, это замечательно! Мне нужно платить тебе за такие сказки!

Я выпрямился в кресле, внезапно ощутив себя далеко не столь умным, как минуту назад.

— Значит, дело в Десяти Путях? – выдавил я. – Все эти подставы, слухи, стравливание Никко и Келлза, даже участие империи – лишь ради того, чтобы захватить кордон? И ты не хочешь стать Королем–Тенью?

— О нет, черт побери! – воскликнула Одиночество. – Мне хватает забот вообще без королей, тем более в моем исполнении! Нет, мне нужен только кордон.

— Но зачем? – задал я очевидный и ожидаемый вопрос.

— Ты уверен, что хочешь знать?

Нет.

— Да.

— Я так и думала.

Одиночество улыбнулась и подалась вперед.

— Потому что давным–давно кордон назывался иначе. Не «Десять Путей», а «Десять Мудрецов».

Я осознал, что разжевал и проглотил ахрами и даже не заметил. Пришлось взять второе.

— Насколько давно? – спросил я, начиная догадываться, что влип в скверную историю.

— Примерно когда Стефана Дорминикоса провозгласили императором, – ответила она. – И до начала Бесконечного Цикла.

— А почему его назвали «Десять Мудрецов»?

— По–моему, ты и сам понимаешь, – улыбнулась Одиночество. Я промолчал, и она пожала плечами. – Его назвали «Десять Мудрецов» в честь людей, которым Стефан Дорминикос даровал эту землю. Он отдал кордон десяти Эталонам для беспрепятственных изысканий.

— И одним из них была Иокладия Неф, – произнес я.

— В том числе, – кивнула она. – Иокладия вела этот дневник, чтобы подстраховаться, хоть это и не помогло.

— Подстраховаться? – переспросил я. – Зачем, если она служила императору?

— А зачем слуге всесильного владыки страховаться?

— Чтобы защититься от него.

— Совершенно верно. Император отвел им кордон Десяти Мудрецов не для того, чтобы они занимались имперской магией. Он велел им заняться магией душ и потребовал сделать себя бессмертным.

Одиночество подалась ко мне еще ближе и вперилась в мои глаза.

— Ангелы не избирали Стефана Дорминикоса Бессмертным Императором – он сам это придумал. Он поручил Эталонам сделать его бессмертным, но те не сумели и добились только реинкарнации. Поэтому они разделили его душу на три части и сделали так, чтобы те непрерывно воплощались одна за другой. Так Стефан Дорминикос стал Маркино, Теодуа и Люсиеном. Ангелы к этому не имеют ни малейшего отношения.

Сердце екнуло, но я не заметил.

— А Эталоны? – спросил я, уже зная ответ.

— Убиты. Все десять со всеми присными – слугами, учениками, пекарями. Всех перебили за одну ночь. Император велел окружить кордон, ввел туда войска, а когда там не осталось ни одной живой души, приказал спалить все дотла. Кордон без счета перестраивали и каждый раз чуть изменяли название. Но под этими наслоениями Десять Путей остаются Десятью Мудрецами. И там похоронено много тайн.

— Например, дневник Иокладии, – вставил я.

— И дневник Иокладии тоже, – согласилась Одиночество. – Он самый полный, но есть и разрозненные записки, обрывки других дневников, древние руны и круги силы – все скрывается там. И я хочу это раскопать и вытащить на свет, а потому нуждаюсь в Десяти Путях.

Я пялился на нее, пытаясь осмыслить услышанное. Если это правда, то Ангелы и впрямь не имели отношения к реинкарнациям Стефана Дорминикоса. А если это так, то сама основа империи, само его право на Бессмертный Престол в качестве посредника между Ангелами и людьми – выдумка, блеф и гребаная разводка.

Мир пошатнулся, и мне было наплевать.

— Но как? – выдохнул я, нуждаясь в опоре. – Как им это удалось? Религия, культы, голимая вера – невозможно!

— Еще как возможно, – возразила Одиночество, сверкнув зелеными глазами. – Как ты распускаешь слух? Рассказываешь нескольким ключевым людям историю, велишь разносить и отходишь в сторону. Если все сделано правильно, слух заживет своей жизнью. Смотри, как я управилась с Никко и Келлзом в Десяти Путях, а ведь это пустяк. Теперь представь, на что способен император, тем более при многолетней подготовке. Он мог заложить основы культа, создать армию фанатиков, настроить на свое возвращение бюрократию. Эталоны придумали Бесконечный Цикл не за одну ночь, а он не в тот же день умер. У него было время сплести заговор и заложить фундамент, чтобы возродиться в империи, которая ждала бы его возвращения, опираясь на веру. А что произошло, когда он вернулся? – Одиночество развела руками. – Все было подтверждено. Труднее всего оказалось покончить с Первым Регентством, когда императору не захотели отдать власть, но после осталось лишь оправдывать ожидания и регулярно возрождаться.

Я потер виски. Боль вернулась, но я знал, что причина была не только в перенапрягшемся зрении.

— Но зачем? – спросил я. – Зачем так цепляться за трон?

— Зачем Стефан убил своего дядю и провозгласил себя императором? – спросила Одиночество.

— Чтобы спасти империю, – брякнул я.

Во всяком случае, так говорили. Теперь я не был в этом уверен.

— Именно, – отозвалась Одиночество. – Он спас империю, но также знал, что, как бы прочно ни утвердился, настанет день, когда государство снова окажется в опасности. Ты же знаешь историю: рано или поздно на трон восходит человек, который обращает в прах дела своих предшественников. Если таких наберется много, то империи конец. – Одиночество воздела палец. – Если только…

— Если только он не останется навсегда, – подхватил я.

— Во всяком случае, такова теория. И до сих пор это получалось.

— Но как же Ангелы? – не сдавался я. – Стефан, как вернулся, постоянно называл себя Избранным. Если они не возвращали его, то почему не свергли?

— Откуда мне знать? – пожала плечами Одиночество. – Я не богослов. Что бы они ни думали, это дело их и Стефана. Насколько нам известно, безумие, постепенно одолевающее его, и есть наказание за святотатство. Но я надеюсь, что это не так. На мой вкус, оно слишком легкое.

Я снова потер виски и полез за кисетом с травами. Его не было. Разумеется. Я давным–давно простился с моей одеждой. Я потянул перешитый шов Нестерова дублета, и тот поехал. Так или иначе, с этим нарядом придется расстаться.

— Прошу прощения за вопрос, – молвил я, – но пойми правильно. Откуда, черт побери, тебе все это известно?

— Ты хочешь увериться, что я не сошла с ума и не выдумываю?

— Есть такая мысль, – признал я. – Даже ты согласишься, что этого не вычитать в историческом труде.

— У меня есть фрагменты другого дневника, – ответила Одиночество. – Обрывки, отдельные страницы, но этого достаточно, чтобы составить общую картину. Остальное я собрала по частям из древних трактатов, о которых ты, я уверена, даже не слышал; из еретических богословских трудов и других источников. Как ты понимаешь, сведения об этом аспекте… истории империи… не лежат на поверхности. Но они есть, если знаешь, где искать.

— А ты знала, где искать, – заметил я с долей ехидства.

— Как и ты.

Я чуть поерзал. Она была права: мне не составило бы труда выяснить, правду она говорит или нет. Я мог заглянуть в дневник Иокладии. Одно это побуждало меня поверить ей – по крайней мере, сейчас. Оставалась одна проблема. В этом случае я влипну в историю, грандиозность которой превосходила всякое воображение.

Я занервничал. Меня одолели подозрения. Она отвечала на все мои вопросы, кроме главного: зачем?

— А Тень? – спросил я. – Как он вписывается в происходящее?

Одиночество помрачнела.

— Никак, – сказала она. – Во всяком случае, до недавнего времени.

— Откуда он узнал про дневник?

Одиночество не ответила.

— Ты обещала выложить все, – напомнил я.

— Оказалось, что один из моих людей – Длинный Нос, – огрызнулась она, и я удивленно вскинул бровь. – Скажешь хоть слово, – резко добавила Одиночество, – и Железо придаст тебе занятные, неповторимые формы.

Я вскинул руки:

— Сугубо профессиональный интерес.

Быть Длинным Носом и шпионить за Одиночеством – чума, а не авантюра.

— Как много известно Тени?

— Тень знает, что дневник существует, но вряд ли вполне понимает, о чем там речь. Для него это источник силы, кладезь великих чар. Я не думаю, что он знает о его связи с империей, но даже если и знает, дневник все равно для него небывалый соблазн и угроза сам по себе. Тень, овладевший секретами имперской магии, есть нечто, о чем я не хочу даже думать. Но если он завладеет записями Иокладии и осознает их истинную ценность…

— Он ими воспользуется, – сказал я.

Я не очень понимал, что представляет собой Тень, но мне хватило свидания с Келлзом. Тень не упустит возможности сравняться с императором.

— Он разнесет Десять Путей по камешку в поисках остальных дневников. А когда найдет все – запустит Бесконечный Цикл, но для себя.

— И у нас окажется два бессмертных императора вместо одного, – сказала Одиночество. – Один для Светляков, другой для Кентов.

— А тебе ничего не перепадет, – усмехнулся я.

Одиночество прищурилась:

— Что ты хочешь этим сказать?

— А что мне, черт побери, говорить? Ты заявляешь, что ищешь дневник Эталона, что там раскрыты тайны реинкарнации и ты хочешь перерыть Десять Путей в поисках всего, что имеет отношение к этому процессу. Пусть ты не хочешь стать Королем–Тенью, но я уверен, что тебя очень интересует бессмертие.

Одиночество вскочила так быстро, что звон амулетов слился в единый звук.

— Вот как ты обо мне думаешь? – взвилась она. – Считаешь, что я хочу разделить душу и оживать? Ищу вечной жизни в урезанном виде?

— Зачем же еще? – поддел ее я нарочно. – Зачем искать дневник и рыться в Десяти Путях, если не воспользоваться рецептом? Если тебе не хочется возрождаться?

— Затем, что знание необязательно применять одинаково! Глиммер работает в обе стороны!

Проговорилась. Я сел прямее, переваривая услышанное.

— Проклятье! – Одиночество врезала ногой по столику. Тот качнулся и с грохотом рухнул. Мраморная столешница разлетелась на куски. Железо немедленно сунулся в дверь, и Одиночество махнула ему уйти.

— Не так я хотела обсуждать эти материи, – призналась она. – Сперва собиралась выяснить, на чьей ты стороне.

— Твоя цель – император? – спросил я, проигнорировав ее жалобу. – Дело не в Тени и Круге, а в нем! Ты хочешь свергнуть гребаного императора!

— Нет, – скорбно покачала она головой. – Мятеж – это слишком просто. Сколько их уже было – не сосчитать. Я хочу его убить. Навсегда. Мне нужно понять, как первые Эталоны сделали его бессмертным, и разрушить их чары.

— Ты спятила, – сказал я.

— Не вали с больной головы на здоровую. Это император спятил. Все три воплощения Стефана Дорминикоса – Маркино, Теодуа и Люсиен – со временем впадают в безумие.

— Подумаешь, откровение! – пожал я плечами. – Всем известно, что к старости они выживают из ума. Всегда так было. Вот почему следующая инкарнация или Регент стоят наготове, когда правящей ипостаси исполняется пятьдесят.

— Но это не безобидное слабоумие, – возразила Одиночество, – и так было не всегда. Это началось двести пятьдесят лет назад. До Теодуа Шестого Регентство не было постоянной должностью, Регент не имел двора и не жил в одном дне пути от Илдрекки. Перемены начались, когда на исходе правления рехнулся Теодуа. С тех пор безумие усиливается: император сходит с ума все раньше и основательнее.

Я задумался над ее словами и тем, что читал в исторических трудах, а также о рассказах Ликонниса про Четвертое Регентство. Если взглянуть на историю империи с точки зрения Одиночества, то шаблон действительно вырисовывался. Регенты чаще вступали в должность, воплощения реже покидали столицу и до начала своего правления, и во время него. Черт, да сказывали, что Маркино, Теодуа и Люсиен раньше общались друг с другом! Такого больше не было ни официально, ни, по всей вероятности, приватно.

— Скоро, – продолжила Одиночество, – речь пойдет не о державных стариках, одержимых паранойей, которые пускают слюни, а о трех активных, бодрых, толковых претендентах на трон, каждый из которых убедит себя в злонамеренности остальных. У них разовьются паранойя, слабоумие и бред величия, подкрепленные огромным государственным аппаратом. Уже сейчас каждое новое воплощение относится к своим предшественнику и наследнику намного хуже, чем первые пять веков. Открытая война между ними – вопрос времени.

— Гражданская война? – переспросил я, не веря.

Одиночество кивнула.

— Гражданская война между тремя императорами, каждый из которых регулярно возрождается из мертвых, жаждет мести, способен собрать и повести за собой армию. И так цикл за циклом.

— Но империя и раньше переживала кризисы, – возразил я не столь уверенно, как хотелось. – Правление Претендентов, Мятеж Бастардов, предательство Белых Кушаков под командованием Серебряного Ястреба – имперский двор выживал вообще без воплощений Стефана. Кто сказал, что он не справится с полоумным императором?

Одиночество скрестила руки.

— Сам подумай. Даже полоумный император остается императором.

А люди ему подчинялись. По крайней мере, одной из версий. Но если им придется выбирать между тремя станами, то в стране начнется хаос, которому не будет конца.

Мир, доселе шатавшийся, начал рушиться. Я чувствовал приближение ужасных событий. Когда нас накроет волной, она снесет все, и строить под ударом плотину может только глупец.

— Это не мое дело, – сказал я и встал поспешнее, чем хотел.

Картинка дрогнула, но сразу выровнялась. Моя забота – Келлз, сестра и собственно я, а не судьба империи.

— Я член Круга, и не мне противостоять императору, не говоря о херне со спасением империи. Пусть устаканивается сама.

— Ой ли? – лукаво поинтересовалась Одиночество. Она уже села и устроилась поудобнее. – Я так не думаю. Ты спрятал дневник не только потому, что боишься за свою шкуру, Дрот. Думай ты о себе, давно отдал бы его Келлзу, Никко, Тени, а то и мне. Это было бы просто, особенно для тебя. Но ты этого не сделал.

— Никто не застрахован от ошибок, – ответил я.

— Да, но ты-то не ошибся. И знаешь почему? Потому что в глубине души хочешь быть игроком. Ты знал, что дневник важен, а потому будешь важен и ты. И знаешь, Дрот, у тебя получилось. Ты в игре, и неважно, нравятся ли тебе финальные ставки. А я пригласила тебя, чтобы сказать, что теперь уже поздно умывать руки и удаляться.

— Смотри, как это делается.

Я пошел к двери, готовый к тому, что Одиночество кликнет Железо. Но та лишь вздохнула.

Потом произнесла то самое слово:

— Лицемер.

Я остановился, хотя и не обернулся.

— Что?

— Я наслышана о тебе, Дрот, – проговорила Одиночество. – Тебя описывают по–разному: крутой, опасный, упорный, умный. Слыхала и другое, не столь приятное. Но прозвучало слово, которого я почти никогда не слышу в разговорах о Кентах.

— Только от «честного» воздержись, – отозвался я. – На это даже я не куплюсь.

— Не честный, – возразила она со смешком. – Но близко к тому. Тебя называют человеком чести.

Теперь я повернулся.

Одиночество нацепила свою лучезарную улыбку.

— Представь, что так называют нас, «помойных крыс». Я слышала такие отзывы о ноблях, воинах, священниках – даже о купцах, помоги мне Ангелы, но очень редко – о Темняках, и никогда – о Носе.

Она поднялась. Я смотрел, как она шла ко мне и мягко давила мраморные осколки.

— Когда человеком чести всерьез называют такого, как ты, – тихо проговорила она, – я гадаю, правда ли это, или человек надышался дыма? Знаком ли ты с честью, Дрот? Предан ли ты не только боссу и друзьям, но и Кругу? Потому что о нем и речь. Если хочешь остаться в живых, держать дневник козырем в рукаве и заслужить наше серьезное отношение, то тебе придется понять, что дело выше твоих интересов. На кону стоит судьба всех Кентов – выживут ли они, угодят под хомут или будут истреблены властями. Ты не знаешь всей картины – она больше, чем одна организация. Мне кажется, что, не будь тебе это важно, тебя бы здесь не было. Думай ты только о себе, ты бы давно загнал или обменял дневник.

Одиночество сделала последний шаг и подступила вплотную. От нее исходил аромат ванили, кедра и летнего вина.

— Что скажешь, Дрот?

Я заглянул в ее зеленые глаза и понял, что мне не врали, когда говорили, что людей она подбирает сама. Она была хороша – дьявольски хороша. И вдобавок права.

Раньше я собирался – да к черту, мог и сейчас – дойти ради Круга до императора даже ценой измены Келлзу, изгнания и травли. Я должен был это сделать.

Но это не означало, что я обязан отдать дневник ей за красивые глаза и сладкие речи.

— Даже если ты права и я намерен спасти Круг, мне все равно непонятно, чего я добьюсь, передав тебе дневник. Если придется спасать нас от истребления, то я лучше пойду к имперцам. Если дневник и впрямь такой важный, я сумею договориться с императором к выгоде как для Круга, так и для меня. А если отдам тебе, то ничего подобного не добьюсь.

Одиночество медленно кивнула.

— Хорошо, – проговорила она. – Ты это понимаешь. Молодец.

— Что понимаю?

— Угрозу, исходящую от империи.

— Ну, это трудно не заметить: они окружили кордон и собираются перебить Кентов.

Одиночество покачала головой.

— Я говорю не о Десяти Путях, Дрот, и даже не о судьбе Исидора. Я внушаю тебе то, что император сходит с ума и три его воплощения вступят в войну и потянут за собой всех – всю империю, включая Круг. Тебе не приходит в голову, что мы окажемся по разные стороны баррикад? Что Серые Принцы с Тузами начнут ради личной выгоды служить разным хозяевам? Война охватит не только леса и поля, но выплеснется на улицы. Разве Стефан Дорминикос не воспользуется таким прекрасным орудием, как мы, несмотря на извечное к нам презрение, а после не избавится от нас, так как мы всего–навсего Круг?

Нет, Дрот, речь идет не о сиюминутной угрозе, а о нашей судьбе. О том, что случится через пятьдесят, сто, двести лет. Речь идет о выживании Круга как структуры, как образа жизни. Если империя падет, с ней настанет конец и Кругу. Как не бывает без света тьмы, так и его не будет без империи. Великая ирония в том, что если мы хотим сохранить империю, а с ней и Круг, то нам придется убить императора.

Я был прав, мне сразу не понравился наш разговор. Я сглотнул и попятился. Одиночество шагнула вперед.

— Какое мне дело до Круга через сто лет? – спросил я.

— А какое сейчас? – парировала она. – Ты давно мог выйти из игры, но не вышел, потому что ты один из нас и человек чести. Потому что ты умен и видишь картину в целом.

Я стоял и молчал. В голове бестолково роились мысли. Их было слишком много, и я не мог выцепить ни одной. Впрочем, нет. Одна представлялась совершенно ясной.

Одиночество была права. Будь она проклята, но она права.