Глава 13. Пират

Ванька Грязь сидел в портовой кофейне Халич-Галаты и пил восьмую по счету чашку кахвы. Он уже прожил в Истанбуле много дней, но по-прежнему терпеть не мог эту горькую бурду, хотя и приучал себя к турскому напитку с завидным упрямством — назвался груздем, полезай в кузовок; в чужом монастыре нечего делать со своим уставом. А уж табачный дым был ему и вовсе отвратителен, поэтому Ванька лишь делал вид, что курение кальяна — для него радость неземная. Хорошо, что за ним никто не наблюдал. Иначе его фиглярство — в том числе и переодевание в греческую одежду — было бы давно раскрыто.

«Щец бы сейчас кислых с холодного погреба… — думал он с тоской, глядя на скопище судов у пристани, очертания которых расплывались в солнечном мареве. — Или мёду ставленого, да чтобы с ледком, с морозцу… Эх, где ты родная сторонушка! Знать, судьба моя такая — скитаться среди проклятых басурман».

Пот выедал глаза и Ванька раздраженно смахивал его рукавом своей греческой одежды. Он сидел в кофейне с восхода солнца, но примелькаться не боялся — таких, как он, бездельников в заведении еврея-романиота Якуба терлось много. Народ никуда не спешил; все неторопливо потягивали кахву, курили кальян и трубки и вели неторопливые беседы о разной чепухе. Среди завсегдатаев кофейни Якуба Ванька не замечал ни богатых истанбульцев, ни состоятельных иностранцев, поэтому диву давался — где они берут деньги на то, чтобы бездельничать с утра до вечера? Странные люди… Даже совсем небогатый водонос мог просидеть за чашкой кахвы часа два-три в жаркий полдень, когда торговля ледяной водой была наиболее оживленной.

Слуга князя Радзивилла ждал посланца из Палестины. Он торчал в порту вторую неделю, все питейные заведения Халич-Галаты посетил, выпил никак не меньше бочки кахвы, из-за чего желудок Ваньки начал бунтовать, а посредник все не появлялся, хотя сроки уже давно вышли. Неужто плененный купец Маврокордато соврал?!

«На кусочки изрежу, сучье вымя! — мысленно бушевал Ванька, когда после очередной затяжки табачным дымом к горлу подступала тошнота. — Ежели сбрехал, пусть намыливает веревку. Удавлю, как шелудивого пса!».

Ванька Грязь ошибался, когда думал, что за ним никто не следит. Из самого темного угла кофейни на него смотрели жгуче-черные глаза Мордка. В сильно накуренном помещении его трудно было узнать. Он напялил на себя одежду еврея-романиота, которую венчал головной убор, очень похожий на чалму — фетровый конусовидный колпак фиолетового цвета, обмотанный золотисто-желтой материей. В этом платье Мордко нельзя было отличить от сотен его сородичей, которые облюбовали для жилья на берегах бухты Золотой Рог богатые кварталы Хаскёе, Кассым-Паша, Галата и Мумхан. Евреи жили в семнадцати кварталах Истанбула, но большая их часть селилась поближе к местам оживленной торговли; а где самое прибыльное место, как не порт Халич-Галата?

Мордко не удалось зацепить Ваньку историей с московитом, проданным на галеры. Осторожный, битый жизнью Ванька Грязь не преисполнился к нему горячей благодарностью и не стал исповедоваться берестейскому купцу в делах, касаемых князя Радзивилла. Вопреки замыслам Мордко, они так и не сблизились, не стали закадычными дружками, несмотря на родство душ, поднаторевших в интригах.

Когда Мордко после долгих и бесплодных маневров вокруг да около Ваньки наконец не выдержал и спросил прямо, какое задание дал ему князь Радзивилл и сколько он платит за службу, которую легкой никак не назовешь, московит состроил постную, предельно честную физиономию и ответил: «Я твой должник, Мордко. Ты сделал мне доброе дело, и я отвечу тем же. Только скажи. Но это наши личные отношения. Что касается князя, то я дал ему слово служить честно, а значит, сохранение его тайны — моя наипервейшая обязанность. Записываться в иуды у меня нет ни малейшего желания. Даже если мне предложат в десять — да что в десять, в сто! раз — больше, чем я получаю у князя».

Конечно же, Ванька Грязь врал. За деньги (тем паче, за большие) он готов был продать кого угодно. Тем более что князь Радзивилл не был для него отцом родным или хотя бы близким родственником. Однако новообращенный католик Иван Грязной до смерти боялся ордена. О каре Господней за предательство ему как бы вскользь, притом с мягкой пастырской улыбкой, намекнул архиепископ Юрий Радзивилл. И Ванька верно понял этот намек, приняв его слова как угрозу.

А то, что иезуиты способны достать любого человека, где бы он ни спрятался, бывший офеня знал не понаслышке. В бытность Ваньки коробейником на его глазах умер в страшных мучениях бывалый грек-офеня, который, как потом оказалось, скрывался от папской инквизиции на бескрайних просторах Московии. Но иезуиты и там его достали. Все коробейники ели из одного котла, а отравился только он один. Как это могло случиться, бродячие торговцы терялись в догадках.

Но перед кончиной грек рассказал, по чьему приказу его отправили на тот свет. Вот только кто именно это сделал, он не знал. И выяснить это не удалось. С той поры офени уже никогда не собирались вместе, а их товарищество разбежалось кто куда, потому что никто не доверял друг другу, как прежде.

Мордко лишь кисло покривился в ответ. А что скажешь? Он не верил в преданность Ваньки своему господину, потому что знал силу денег, однако нажимать на него не стал. Берестейский купец решил поступить более хитро и стал следить за слугой князя Радзивилла…

Ванька без особого интереса наблюдал, как матросы мыли палубу галеры. Они таскали забортную воду кожаными ведрами и лили ее прямо на головы прикованных невольников-гребцов, словно перед ними была скотина или неодушевленные предметы. Гребцы покорно терпели эту процедуру, хотя знали, что потом, когда соленая вода с тел испарится, соль начнет разъедать кожу, и от изъязвления их спасет только обильный пот или дождь, которого они всегда ждали, как манны небесной.

В этот момент Ваньке почему-то вспомнился московит, которого по его просьбе Мордко продал в рабство. Как потом слуга князя Радзивилла узнал, несчастного звали Ивашкой Болотниковым. Нет, Ванька Грязь не сожалел о своем поступке. Еще чего! Каждый должен сам заботиться о своем благополучии и сохранности собственного живота. Зевнул момент, получил удар под дых, вини только себя. Тем более что Ванька своих рук к злому деянию не приложил. Умыслил — да, было, но от умысла до его свершения расстояние как от Москвы до Истанбула.

И все же однажды каменное сердце Ваньки дрогнуло. Он точно так сидел в кофейне и наблюдал за судами возле пристани, и точно так на одной из военных галер производилась уборка. Вот тогда-то Ванька Грязь и увидел прикованного к банке Ивашку Болотникова. Как раз в этот момент его за какую-то провинность надсмотрщик охаживал плетью.

Это зрелища настолько смутило Ваньку, что в нем вдруг проснулось раскаяние. Ненадолго, всего на полдня, но и за это время он успел сделать многое: купил добрый напильник, засунул его в хлеб, познакомился с итальянцем, служившим на галере, и, отсыпав ему пятьдесят акче, договорился, что тот передаст Ивашке пакет с провизией.

Хитрый Ванька не очень надеялся на честность итальянца-потурнака*, поэтому к хлебу он приложил еще и добрый кусок вяленой баранины. Бывший офеня судил людей по себе. Уж он точно не отдал бы невольнику ароматное мясо, обвалянное в красном перце и пряных приправах. Чего ради? А значит, изрядно подсохший хлеб точно должен был попасть по назначению.

Собственно говоря, так оно и случилось. Но этого Ванька Грязь знать не мог. Да и не хотел. Сделав нечаянный жест сострадания и человеколюбия, Ванька уже во второй половине дня выбросил Ивашку Болотникова из головы, словно никогда он в ней и не присутствовал. Сожалеть о содеянном было не в характере бывшего офени, а затем старьевщика Вшивого ряда.

Судов у пристани толпилось много, притом самых разных типов и размеров. После сражения у Лепанто, где турский флот потерпел сокрушительное поражение, господство османов в Средиземном море пошло на убыль, что сильно поспособствовало оживлению торговли между странами. Теперь купеческие корабли практически избавились от неприятных встреч в открытом море с многочисленными турскими галерами, капитаны и одновременно владельцы которых считали своим долгом проверять содержимое трюмов торговых посудин, после чего они изрядно теряли в осадке, так как часть товаров перекочевывала к реису и янычарам — воинской команде галеры.

Правда, теперь в полной мере проявилась другая беда — берберийские и алжирские пираты. Средиземное море с древности служило очагом морского разбоя. Пираты умело использовали политическую обстановку в регионе, поддерживая османов против христианских держав Европы. Часто мусульманские страны сами обращались к пиратам за помощью. Когда испанцы пошли войной на Алжир, алжирцы призвали знаменитых предводителей пиратов братьев Барбаросса на помощь. Старший брат Арудж, по прозвищу Краснобородый, не только отбил испанцев, но еще и захватил Алжир, а затем провозгласил себя султаном Барбароссой I и стал личным другом турского султана.

Так возникло пиратское государство в Северной Африке, которое еще больше расширилось после присоединения к нему Туниса в 1534 году. Формально оно входило в состав Турции, но управлялось независимо от Истанбула.

Помимо пиратства, одним из источников богатства морских разбойников была торговля рабами-христианами. Их численность в Алжире достигала десятков тысяч человек. Тех, кто имел богатых родственников, выкупали, остальных продавали с торгов. Многие пленники принимали мусульманство и присоединялись к пиратам, чему немало способствовало сравнительно гуманное отношение берберийцев к свои рабам. В отличие от мусульманских пиратов, обращавшихся с пленниками как с домашним скотом, строго, но заботливо, испанцы отправляли захваченных османов и берберийцев на костер как еретиков.

Вот и сейчас у пристани стояла на якоре шебека, парусно-гребное судно то ли алжирских, то ли берберийских пиратов. По внешнему виду отличить их друг от друга сложно. (Впрочем, не исключено, что команда судна была смешанной.) По силуэту шебека напоминала трехмачтовую галеру, но у нее отсутствовали бортовые свесы для размещения гребцов — весла проходили через небольшие отверстия в фальшборте, расположенные между орудийными портами. Весел тоже немного — двадцать пар. Благодаря великолепным обводам, шебека развивала под парусами высокую скорость, за что ее и облюбовали алжирские и берберийские пираты.

Вымпелы, вяло обвисшие на мачтах шебеки, совсем не походили на пиратские; скорее всего эти длинные пестрые лоскуты прочной шелковой материи пираты позаимствовали у какого-нибудь купца-европейца, которому сильно не посчастливилось. Со стороны неискушенному зрителю шебека казалась вполне мирной посудиной, если бы не орудийные порты — двенадцать по каждому борту. Впрочем, в те времена каждый купец считал своим долгом иметь на борту корабельные орудия даже в ущерб полезному грузу; жизнь и свобода дороже любых денег.

Судя по всему, на шебеке невольников не держали. Это было мудро. Пираты, исполнявшие роль гребцов, в нужный момент могли помочь своим товарищам, взявшись за оружие. Так обычно и случалось во время абордажа. И потом, грести им приходилось совсем немного — паруса шебеки могли ловить самый слабый ветерок.

Ванька Грязь со своего «наблюдательного поста» увидел, как пестро одетые матросы на шебеке засуетились, забегали по палубе, и спустя три-четыре минуты по сходням на берег спустился богато разодетый господин примерно сорока лет от роду в сопровождении чернокожего мальчика-слуги. На его голове красовалась чалма из красной материи, но этим головным убором принадлежность странного господина к мусульманам исчерпывалась. Остальная его одежда была европейской (только восточного кроя): парчовый длинный кафтан из зеленой тафты с многочисленными золотыми пуговицами, подпоясанный широким кожаным поясом, мягкие желтые сапожки с высокими голенищами и узкие темно-красные шаровары, как у польских гусар.

Пояс господина украшали чеканные серебряные бляшки и драгоценные камни. Но к нему был подвешен на расшитой золотыми нитями перевязи не турский ятаган, как можно было ожидать, и не другое восточное оружие, а короткий массивный кутласс — любимая сабля пиратов, удобная для абордажного боя в тесных корабельных помещениях. Кроме того, за поясом торчали два дорогих английских пистоля.

Сильно загорелое и обветренное лицо господина с длинным орлиным носом изуродовал шрам — след от сабельного удара. А его серые глаза смотрели так остро и пронзительно, что хотелось немедленно вскочить на ноги и вытянуться перед ним во фрунт.

«Наверное, капитан пиратов», — решил Ванька Грязь и насторожился — господин направился к кофейне, где сидел слуга князя Радзивилла. А в следующий момент его уже прошиб пот — в руках пират держал пальмовую ветку, обвитую красным шнуром, которой он отмахивался от мух!

Пальмовая ветвь служила условным знаком. Так говорил плененный Маврокордато. Выходит, этот страшный тип, пират, а скорее всего даже пиратский капитан — посредник?! У Ваньки вдруг забурлило внутри. Проклятая кахва! Дала о себе знать в самый неподходящий момент…

Героическим усилием задавив в себе желание сорваться с места и срочно бежать в нужное место, Ванька Грязь будто нечаянно смахнул со стола пиалу, которая упала на каменный пол, как ему показалось, со страшным грохотом и разбилась. Это действо тоже являлось условным знаком. Пират медленно повернул голову в сторону Ваньки, окинул его оценивающим взглядом с ног до головы, будто барышник, покупающий лошадь, и направился к его столу.

— Маврокордато?.. — недоверчиво спросил пират, умостившись напротив Ваньки.

Негритенок сел у его ног прямо на пол, ловким движением подстелив под себя платок, который до этого служил ему поясом.

Ванька Грязь врать не стал. Он не исключал, что пират знаком с греком-фанариотом, или ему описали внешность купца-связника.

— Нет, — ответил Ванька по-гречески. — Я здесь по его поручению, чтобы отвести тебя к хозяину. И не беспокойся — я в курсе дела.

— Как тебя зовут? — Пират тоже знал греческий язык, что сильно порадовало Ваньку, в таком тайном деле общаться через переводчика опасно.

— Э-э… зачем тебе мое имя? Я всего лишь пешка в игре.

— А затем, что ты лжешь, — ответил пират.

При этом он свирепо осклабился и положил руку на рукоять кутласса. Ванька весь подобрался и хищно сощурился. Он сделал незаметное движение и в его руке, скрытой столешницей, оказался нож, с которым бывший офеня никогда не расставался. Ванька не только искусно владел приемами боя на ножах, но и мог метать клинок с любого положения точно в цель.

Как Ванька ни изощрялся, а имевший большой опыт в кабацких схватках пират все же заметил, что его собеседник готов мгновенно ответить ударом на удар. Он расслабился и вдруг расхохотался — весело и беззаботно, тем самым вызвав недоуменные взгляды посетителей кофейни. В этот момент к ним подбежал мальчик-слуга, который принес пирату кахву — это был обязательный заказ; вслед за ним приковылял хромой старичок с уже зажженным кальяном.

Пират с удовольствием затянулся ароматным дымом и сказал, когда слуги удалились:

— Что ж, вижу, ты парень не промах. Убери нож. Поговорим.

— Поговорим, — сурово ответил Ванька, но далеко прятать нож не стал.

— Так что там с Маврокордато?

— Его покупатель отменил сделку, — на ходу соврал Ванька, сделав честную физиономию. — Но есть другой человек, который не поскупится.

— Ну, моему клиенту без разницы, кто выступит покупателем. Главное, чтобы у него водились денежки… — Пират хищно оскалил крупные желтоватые зубы.

— Что ж, коли так, допиваем кахву и пойдем к моему господину. Я не уполномочен говорить о цене.

— А ты не фанариот… — констатировал пират, покалывая Ваньку шильцами своих серых, явно не восточных глаз.

— Да и твоя милость не похожа ни на алжирца, ни на османа, — ответил слуга князя Радзивилла и нахально ухмыльнулся. — Похоже, ты поляк или француз.

Пират скупо покривился в ответ — изобразил улыбку — и сказал:

— Твоя проницательность делает тебе честь. Но о том, кто мы и откуда, поговорим позже… когда познакомимся поближе и если будет на то время. А пока веди меня к покупателю. Мне и моим ребятам долго мозолить глаза портовой страже опасно. Надеюсь, ты это уже понял.

— А чего ж тут не понять…

Ванька Грязь и пират как по команде приязненно улыбнулись, почуяв друг в дружке родственные души прожженных авантюристов, и дружно встали. Покинув кофейню, он отослал негритенка на шебеку, а затем они наняли пару носилок, которые гораздо удобней конных экипажей, потому что в узких улочках Истанбула особо не развернешься. А кое-где они и вовсе были непроходимы для повозок.

Князь Радзивилл утратил терпение. Его тянуло побыстрее добраться до Святой земли, чтобы там исцелиться, потому как рана по-прежнему не давала ему покоя и не закрывалась, превратившись в чужом климате в незаживающую язву.

Он устал осматривать достопримечательности Истанбула, ему до смерти надоели муэдзины* с их истошными воплями, от которых портился аппетит и начинала болеть рана, его раздражали назойливые зазывалы на базарах и возле многочисленных лавок, которые бесцеремонно хватали за рукава одежды и расхваливали свои товары такими пронзительными голосами, что закладывало в ушах; а когда князь слышал слово «бакшиш», он и вовсе готов был изрубить на мелкие кусочки очередного султанского чиновника, требовавшего привычную мзду.

У князя совершенно испортился характер, и слуги, знавшие его в прежние времена как доброго и рачительного господина, теперь старались показываться на глаза Радзивилла как можно реже. Даже верный Ян Кмитич замкнулся и исполнял свои обязанности без прежнего душевного подъема — как мало приятную повинность. Понимая, что раздражительность, вызванная длительным ожиданием вестей из Палестины и бездельем, может вообще свести с ума, князь взял себя в руки, закрылся в своей комнате — от греха подальше — и, чтобы убить время, начал вести дневниковые записи. Ему всегда нравилось литературное творчество, он уже пробовал перо, и теперь Николай Радзивилл Сиротка решил для пользы отечества более глубоко изучить и описать внутренне устройство державы османов, с которой у Речи Посполитой издавна сложились непростые отношения.

Князь сидел за письменным столом и систематизировал свои наблюдения и сведения, почерпнутые из разных источников, касавшиеся правления нынешнего султана, Мурада III. Особенно его интересовали доходы как самого правителя империи, так и его казны. Имевший определенный опыт в государственных делах, Радзивилл понимал, что сокрушить империю можно двумя способами — разбить ее войска (что всегда проблематично) и сократить доходы до минимума.

Лишившись своего морского могущества из-за поражения у Лепанто, турская империя тем самым сильно опустошила свою казну. Однако личная казна султана, в отличие от государственной, не испытывала нехватки средств. Она постоянно пополнялась самыми различными способами — данью из вассальных дунайских княжеств и Египта, доходами от вакуфных* учреждений, а также бесконечными подношениями и подарками.

На содержание султанского двора тратились баснословные суммы. Дворцовая челядь исчислялась тысячами. В дворцовом комплексе жило и кормилось более десяти тысяч человек — придворные, султанские жены и наложницы, евнухи, слуги, дворцовая стража. Особенно многочислен был штат придворных. Во дворце обретались не только обычные придворные чины: стольники и ключники, постельничие и сокольничие, стремянные и егеря, но и главный придворный астролог, хранители шубы и чалмы султана, и даже стражи его соловья и попугая. Роскошь султанского двора подчеркивала величие и значимость повелителя в глазах не только его подданных, но и представителей других государств, с которыми Османская империя имела дипломатические отношения.

Дописав последние строки, Николай Радзивилл устало откинулся на спинку стула. «Излишняя роскошь двора погубит османов, — продумал он не без некоторого удовлетворения; этот вывод явился плодом долгих раздумий. Тем более что у двух монстров — Англии и Московии — уже выросли зубы изрядной величины. Не говоря уже про Австрию и Речь Посполитую. М-да… К сожалению, Речи Посполитой мало что достанется, когда придет время делить столь лакомый кусок, коим, несомненно, являются земли Османской империи. Увы, Стефан Баторий не вечен, а другому королю с шляхтой не совладать. Боюсь, что внутренние распри до добра Речь Посполитую не доведут…».

Стук в дверь слился с воплем муэдзина и князь, нервно вздрогнув, разразился проклятиями:

— …Пся крев! — взревел он как на поле боя, закончив длительную тираду. — Я дал наказ не беспокоить меня до обеда!

— Ваша мосць… — Ян Кмитич робко просунул голову в дверь. — Прошу прощения, но вы сами приказали…

— Что я приказал?!

— Как только прибудет нужный вам человек, доставить его к вашей светлости немедленно, в любое время дня и ночи.

— Он… прибыл?!

— Московит привел. Они ждут аудиенции в кофейне возле фонтана.

— Зови! — приказал Радзивилл, вскакивая со стула. — Немедленно ко мне! Нет, постой! — опомнился он, сообразив, что шлафрок, который на нем, не лучшее одеяние для приема столь долгожданного посланца. — Мою парадную одежду!

Когда пират вошел в комнату князя (московита Ян Кмитич без особых церемоний оставил допивать кахву, чем здорово его обидел), Радзивилл разоделся как король; только короны не хватало. Он красовался в длинном приталенном жупане из очень дорогой персидской материи фиолетового цвета со стоячим воротником, застегнутом до талии на ряд часто посаженных золотых пуговиц. Пояс князя представлял собой широкую и длинную, специально вытканную полосу с красивым мелким рисунком; замысловатый орнамент и немалой цены материал пояса свидетельствовали о высоком ранге его обладателя, тем более что в ткань вплели нити тюркского золота. Пояс имел застежки из чеканного серебра и специальные карабины, к которым крепилась карабела в очень дорогих ножнах с рукоятью, представлявшей собой настоящее произведение ювелирного искусства.

Поверх жупана Радзивилл надел темно-синюю делию из венецианского бархата, похожую на венгерский ментик. Ее воротник был оторочен соболем, а в золотые фигурные застежки искусный ювелир вмонтировал большие рубины. Узкие шаровары из турского узорчатого шелка были заправлены в высокие красные сапоги, а на голове князя красовалась рогатывка — шапочка с отворотом, разрезанным над лбом. Ее сделали из соболиного меха и украсили пышным султаном из перьев и драгоценной пряжкой с большим бриллиантом.

Когда пират увидел все это великолепие, он окончательно убедился, что он на верном пути и что все пока идет, как должно. Все то время, что морской разбойник провел в носилках, его терзали сомнения и подозрения. Тем более что лисья физиономия Ваньки не внушала ему никакого доверия.

Но теперь он понял, что перед ним человек, занимающий в своей стране высокое положение, а значит, богат, знатен и не станет прибегать к примитивному обману. Поэтому пират, вспомнив этикет, которому обучался в детстве и который ему вбивали розгами в мягкое место из-за строптивого характера, низко поклонился и расшаркался. При этом он невольно пожалел, что на голове у него чалма, а не шляпа, чтобы эффект от реверанса получился на загляденье.

— Шевалье де Гурж, — представился пират, приятно улыбаясь.

— Князь Николай Христофор Радзивилл, — ответил ему Сиротка и тоже изобразил поклон — не очень низкий (скорее благосклонный кивок), как раз соответствующий его высокому статусу.

У де Гуржа вытянулось лицо — фамилия баснословно богатых магнатов Радзивиллов была в Европе на слуху. Тем более во Франции, на родине пирата. Знал он и кто таков князь Николай Радзивилл, а также какую должность занимает при дворе короля Речи Посполитой Стефана Батория — шевалье де Гурж в последнее время живо интересовался европейской политикой.

Франция во второй половине шестнадцатого века была ослаблена внутренними смутами и гугенотскими войнами, Париж сотрясали восстания, и династия Валуа доживала свои последние годы. Кризис следовал за кризисом, поэтому из морской войны за колонии, в которой французские пираты принимали самое активное участие, Франция временно вышла. Конечно, флибустьеры, «свободные мореплаватели» (так называли себя французские пираты с Тортуги), продолжали борьбу, они не исчезли из региона Карибского моря, но масштабы этой войны уже не были столь значительными, как раньше. А некоторые из них — такие, как шевалье де Гурж — и вовсе переместились поближе к Испании, в том числе и в район Средиземного моря.

— О! — воскликнул де Гурж и еще раз поклонился. — Для меня большая часть, что вы удостоили меня аудиенции. Быть принятым великим маршалком литовским — что еще может желать такой морской бродяга, как я?

— Позвольте поинтересоваться, шевалье, уж не тот ли вы храбрец-капер де Гурж, который потопил испанскую эскадру под командованием адмирала дона Педро Менандеса? — не удержавшись, воскликнул Радзивилл, блеснув своей хорошей памятью и эрудицией; он вдруг вспомнил, где и когда слышал эту фамилию.

Когда князь в отрочестве посещал Францию, весь Париж гудел, обсуждая рейд бравого гасконца де Гуржа. В 1562 году французские гугеноты основали французское поселение Форт Каролина во Флориде. Испанцам не понравилась подобная самодеятельность французов, и адмирал флота Испании дон Педро Менандес напал на французскую колонию. На ее месте он основал испанский форт, а всех французов перевешал на деревьях, прибив надпись: «Повешены не как французы, а как еретики».

Таким образом, дон Педро намеревался навсегда отбить охоту у французов основывать свои поселения по соседству с колониями его католического величества короля Испании. Однако жестокость не только не остановила французов, а наоборот, возбудила в них чувство мести. Капитан де Гурж во главе военной эскадры появился у берегов Флориды и, в свою очередь, сжег испанский форт. Пленных он, как и дон Педро, брать не стал. Всех захваченных испанцев де Гурж повесил и тоже оставил надпись: «Повешены не как католики и испанцы, а как бандиты и убийцы».

— Вы чересчур лестно отозвались о столь незначительном эпизоде моей биографии, — с напускной скромностью ответил де Гурж.

— Поверьте, я очень рад принимать такого героя, как вы, — несколько выспренно сказал князь.

Слово «герой» в ситуации с де Гуржем оказалось несколько неуместным, и Радзивилл понял, что немного сфальшивил, поэтому тут же перевел разговор на другую тему:

— Однако этот ваш наряд, шевалье… Вы приняли ислам?

Де Гурж непринужденно рассмеялся, он уже вполне освоился с обстановкой.

— Отнюдь, — ответил он. — Но султан с гораздо большей благосклонностью принимает алжирских пиратов, нежели честных христиан. Поэтому мне пришлось прибегнуть к маскировке, что оказалось совсем не трудно. В моей команде и раньше были уроженцы Алжира. Перебравшись поближе к Европе, я набрал в экипаж еще несколько берберийцев, которые отличаются большой храбростью и нечувствительностью к боли, и ни одна сторожевая галера османов не заподозрила в нашей посудине ничего необычного. Кроме того, среди алжирских пиратов (в том числе и капитанов) есть европейцы, принявшие ислам. Так что я вполне сошел за своего.

— Вы и впрямь удивительный человек, — восхищенно сказал Радзивилл; он сам не пас задних в бою и любил храбрецов. — Что ж, прошу к столу, шевалье. — Князь позвонил в крохотный звонок, и слуги начали быстро накрывать на стол. — Уж не откажите в любезности отобедать вместе со мной. Ну, а потом мы решим все наши деловые вопросы. Вы не против?

— Что вы! Я голоден, как тигр. Благодарю, ваша милость.

Обед пришелся де Гуржу по вкусу. Все блюда были европейской кухни. Радзивиллу уже до чертиков надоел каждодневный люля-кебаб, вызывавший изжогу, и прочие прелести турского быта, поэтому князь приказал своему повару готовить ему ту еду, к которой он привык. А уж от вин из погребка князя шевалье и вовсе пришел в восхищение.

Беседа у них получилась весьма содержательной. Де Гурж рассказывал Радзивиллу о Тортуге и о своих морских приключениях, а князь, в свою очередь, поведал пирату о Ливонской войне и о тех подспудных течениях в политической жизни Европы, которые обычно скрыты от глаз непосвященных. Они быстро и достаточно неожиданно (маршалок Речи Посполитой и пират! час назад такую ситуацию нельзя было даже представить) прониклись доверием друг к другу, поэтому запретных тем в разговоре не было.

Наконец они перешли к кахве. Задымили кальяны и умиротворенные сытным и очень вкусным обедом собеседники перешли к главному вопросу — торговле. Де Гурж, увидев князя, поначалу хотел выставить за Копье цену вдвое большую той, что просил продавец, но в конечном итоге скостил сумму почти до минимума, оставив себе за посреднические услуги всего ничего, хотя и в таком варианте она выглядела достаточно внушительно. Но князь согласился на его условия, даже глазом не моргнув. Он лишь спросил:

— Здесь учтен ваш интерес?

— Да, — честно ответил шевалье и назвал свою маржу.

— Не мало ли?

Де Гурж улыбнулся и ответил:

— Та информация, которую я получил от вас, стоит гораздо дороже. Так что мне вполне достаточно. Главное, мне обязательно нужно расплатиться с моими парнями за вынужденный простой.

Николай Радзивилл с пониманием кивнул. Он хорошо знал нравы наемников, коими являлись в какой-то мере и пираты. Без денег они и пальцем не шевельнут. А если уж совсем прижмет, то жди бунта.

— Вам придется совершить путешествие на остров Крит, — сказал де Гурж. — Там вы встретитесь с владельцем Копья и обговорите, где, когда и в каком месте состоится сделка. Можно пуститься в плавание на моей шебеке, но больно уж она приметная. Так что вам придется нанять какого-нибудь купца. И потом, мне уже сегодня нужно покинуть Халич-Галату. А то я заметил какое-то нездоровое шевеление вокруг своей персоны.

— За вами следили?! — встревожился князь.

— Скорее да, чем нет. Из носилок много не увидишь. Уж не знаю, чем я заинтересовал тех, кто следил за мной в порту… — Тут пират хищно осклабился и продолжил: — Praemonitus — praemunitus. Предупрежден — уже вооружен, как говорили древние римляне. Меня ведь не в капусте нашли. Поживем — увидим. Но я бы рекомендовал вам покинуть Истанбул как можно быстрее и без лишнего шума.

— Хороший совет, — сказал Радзивилл, поднимаясь. — Сборы начнем немедленно. Судно и команда уже давно ждут. Я купил шебеку сразу же по приезде в Истанбул. Все матросы на судне — мои люди, опытные мореплаватели.

— Я восхищен вашей предусмотрительностью. — Де Гурж с удивлением покачал головой. — У вас несомненный талант полководца — предугадывать события, — польстил он князю.

На этом пират и Николай Радзивилл распрощались, вполне довольные друг другом. У выхода из караван-сарая де Гурж встретил Ваньку, унылая физиономия которого говорила красноречивее любых слов.

— Мне приказали тебя проводить, — буркнул Ванька, стараясь не смотреть в глаза пирату.

— Это лишнее. Обратную дорогу я найду сам.

— Извини, но приказ есть приказ. Сейчас позову носильщиков…

— Нет! — отрезал де Гурж. — Обратно пойдем пешком.

— Почему?! — взъершился Ванька, которому до смерти не хотелось бить лишний раз ноги по скверным улицам Истанбула. — Али денег жалко? Так я заплачу, не переживай.

— Не поэтому. Ты разве не заметил, что за нами следили?

Ванька хохотнул.

— Эк, удивил… Ну и что? Пусть их. В Истанбуле полно шпионов султана. Хлеб свой им ведь нужно отрабатывать? Нужно. Вот и стараются. Но толку с них…

— Не знаю, не знаю… — задумчиво сказал пират. — Может, и шпионы. Но что-то у меня на душе тревожно. Так что придется до порта топать на своих двоих.

— Что ж, коли так… — Тревога пирата передалась и Ваньке, и он вмиг утратил благодушие. — Тогда иди вперед, а я за тобой, в отдалении. Проверим, прав ты или нет.

— Разумно, — одобрительно сказал де Гурж. — Только будь осторожен.

— Само собой. Я всегда настороже, — ответил Ванька Грязь.

Беззаботно насвистывая, де Гурж неторопливо зашагал по щербатой каменке, которая помнила еще великих византийских императоров. Ванька подождал, пока он не превратится в лилипута, и последовал за пиратом. Какое-то время ничего не происходило. Или Ванька просто не мог вычислить соглядатаев среди многочисленных прохожих.

Но вот де Гурж свернул в узкий переулок, который должен был вывести его на одну из центральных улиц Истанбула, ведшую к порту, и Ванька увидел, как несколько человек весьма подозрительной наружности последовали за пиратом. Холодея от дурных предчувствий, слуга князя Радзивилла ускорил ход и буквально влетел в почти безлюдный переулок.

Он успел вовремя. Ванька увидел, как типы, одетые в немыслимое рванье, как дервиши, достали оружие — в основном длинные ножи и боевые топорики, которые легко спрятать в одежде, и прибавили шагу, чтобы догнать де Гуржа, который по-прежнему изображал полную беззаботность; он шел, не оборачиваясь, и напевал под нос какой-то фривольный мотивчик.

Ванька летел как на крыльях, легко и бесшумно, едва касаясь носками мостовой. Ему особенно не понравился один тип из этой подозрительной компании. Это был длинный, как жердь, валах. Он держал в руках сеть для ловли птиц с маленькими гирьками по краям, и по тому, как он ловко с нею управлялся, можно было понять, что ловить таким образом людей для него не впервой.

Значит, эти бандиты хотят взять пирата живым, понял Ванька. Это плохо, очень плохо. Под пытками он расскажет все секреты князя Радзивилла. И потом, если пирата схватят, то и ему не поздоровится. Князь приказал недвусмысленно — сопровождать де Гуржа до самой шебеки и, ежели что, защитить его хоть ценой своей жизни. Последняя фраза не очень понравилась Ваньке, но он понимал, что князь сказал ее не для красного словца. Если с пиратом и впрямь что-то случиться, то тогда Ваньке лучше сразу утонуть в Босфоре. При всей своей мягкости Радзивилл был предельно жесток к тем, кто рискнул ослушаться его приказа.

Ванька ударил с разбегу — как в Москве, когда ему приходилось драться стенка на стенку. Обычно его выставляли в качестве закоперщика и он всегда нападал первым. Поскольку физические кондиции бывшего офени не впечатляли, противники лишь посмеивались, глядя на плюгавого Ваньку, до тех пор пока он не врезался в их ряды. Невзрачный с виду закоперщик наносил благодушным мужикам такой же урон, как пушечное ядро, которое косит строй солдат.

Быстрый, резкий и неуловимый, Ванька Грязь метался в толпе, словно хорь, который забрался в курятник. И многие здоровяки потом сокрушенно чесали в затылках, не в состоянии понять, как такой огрызок мог завалить нескольких амбалов.

Первым делом он разделался с валахом; его сеть слуга Радзивилла посчитал самим опасным оружием в данной ситуации. Ванька убил валаха одним ударом ножа в спину. А затем, полоснув остро отточенным клинком ближайшего бандита, он отскочил на безопасное расстояние. Наступил момент, когда Ванька мог запросто дать деру. Де Гурж, конечно же, услышал шум и заметил бандитов, а значит, Ванька свое дело сделал и можно спасать свою жизнь.

Но чисто русский азарт хмельной волной ударил в голову бывшего старьевщика Вшивого ряда и он, забыв обо всем, схватился с бандитами, которые буквально взревели от ярости, когда увидели поверженного валаха. Забыв про пирата, они дружно набросились на Ваньку, горя желание порезать его на кусочки.

Однако не тут-то было. Ванька вертелся, как вьюн, а его нож порхал в воздухе, словно стриж. Он убил еще одного бандита и нескольких ранил, когда ему на подмогу пришел де Гурж. Пират обрушил на головы бандитов свой кутласс и сразу же зарубил двоих. Остальные, видя такой непредвиденный оборот событий, в смущении сначала отступили, а затем бросились врассыпную, и вскоре переулок опустел.

— А ты знатный боец, — сказал удивленный де Гурж, вытирая саблю об одежду одного из поверженных бандитов. — Спасибо, ты спас мне жизнь. Я этого не забуду.

— Пустяки, — отмахнулся Ванька и почувствовал, как его начала бить мелкая дрожь.

С ним всегда так случалось после большого физического и морального напряжения.

— Не скажи… Слушай, а ты не хочешь присоединиться к моей команде? Будешь мне помощником. Спустя год-два станешь богатым человеком.

— Если не повесят на рее, — ответил Ванька, изо всех сил стараясь не лязгать зубами.

— И то правда… — Де Гурж весело рассмеялся. — Мы ведь псы госпожи Удачи. Она часто бросает нам кость с мясом, но, бывает, иногда и отворачивается. И тогда только держись. Что ж, вольному воля. Ежели тебя припечет, я всегда к твоим услугам. Будешь мне боевым товарищем. Я капитан де Гурж. Найти меня будет несложно. Я дам тебе адрес верного человека в Истанбуле, он подскажет, где меня искать. А тебя как зовут?

— Иван… Грязной, — представился и Ванька.

— Московит?! — удивился пират.

— Да.

— Тогда понятно, откуда у тебя такая храбрость, — уважительно сказал де Гурж. — Знавал я московитов…

— Нам пора уходить отсюда, — сказал Ванька, тревожно посматривая по сторонам. — Не ровен час, появятся аскеры…

— Согласен. Ходу!

Они быстро, почти бегом, пошли по переулку и вскоре затерялись в людском потоке, который бурлил на портовой улице. Ни Ванька, ни де Гурж не могли видеть, как на месте схватки появился берестейский купец Мордко. Он постоял какое-то время над трупами бандитов с удивленным видом, словно не верил своим глазам, затем яростно выругался, рванув себя за пейсы, и поторопился исчезнуть в какой-то подворотне, потому что к месту событий валила толпа истанбульцев во главе с асес-баши. Похоже, кто-то уже сообщил о резне в переулке…

Беда свалилась на голову Ваньки с той стороны, откуда он ее совсем не ждал. Князь уже отплыл на корабле с верными людьми в неизвестном направлении (по крайней мере, Ваньке не сообщили о маршруте Радзивилла), а ему и еще трем десяткам слуг приказали ждать возвращения господина сколько потребуется. Богатый караван-сарай им пришлось оставить и перебраться на окраину Истанбула, в мазанки, — князь не хотел, чтобы его слуги мозолили глаза чиновникам, и на содержание выделили совсем мизерные деньги. Не будь у Ваньки гешефта с греком-фанариотом, ему пришлось бы трудно, тем более что среди слуг князя он был чужаком.

Ванька Грязь шел к своему подземному укрытию. Нужно было что-то решать с Маврокордато. Выпускать его никак нельзя, хотя грек клялся всеми святыми, что не сдаст Ваньку полиции султана. Но кто ж ему поверит? Это нужно быть полным идиотом, чтобы принять на веру слова Маврокордато. Его вмиг расколют, едва он вернется к своему семейству. А дальше… Дальше совсем неинтересно.

Ваньку или на кол посадят, или сварят живьем в казане как опасного преступника. Греки-фанариоты имели большие связи среди чиновного люда Османской империи. И они точно не простят какому-то московиту, пусть и единоверцу, надругательство над членом уважаемой семьи Маврокордато.

Все случилось на подходе к Айя-Софии. Ванька решил не делать круг, а забраться в подземную цистерну с главного входа. Он уже намеревался свернуть в знакомый проулок, как раздался истошный вопль:

— Вот он! Держите его! Хватайте этого негодяя!

Удивленный слуга князя Радзивилла озадаченно повертел головой: что за переполох? Кого ловят? И, оглянувшись, похолодел. На него неслась, судя по одежде, толпа греков, а впереди всех бежал… узник подземного водохранилища Маврокордато! Он был страшно заросший, с огромной черной бородищей, бледный, исхудавший и почти голый, если не считать каких-то тряпок, намотанных вокруг бедер.

Ваньку это зрелище сразило, что называется, наповал. Как грек сумел освободиться?! Без посторонней помощи это невозможно, Ванька точно знал. Выходит, кто-то сумел проникнуть в подземное водохранилище?! Бывший офеня даже застонал, будто ему стало очень больно. В цистерне он хранил около трех тысяч полновесных левков, доход от совместных торговых операций с греком-фанариотом и плата за службу князю, и если тайник раскрыт, то ему лучше и не жить, потому что в таком случае его мечты о богатстве развеялись как дым.

Наверное, мольбы Маврокордато об освобождении услышал наконец его ангел-хранитель. Похоже, он и привел к нему трех мальчишек, испытывавших неодолимую тягу к приключениям. Что, впрочем, и не удивительно. В юном возрасте почти все дети — романтики.

Трое подростков наткнулись на вход в подземную цистерну совершенно случайно. Как это обычно бывает с их сверстниками практически всех «цивилизованных» народов, мальчишек посетила мысль быстро и без особого труда разбогатеть. Нужно было найти клад. Всего лишь. Как уж они отыскали тщательно замаскированный предусмотрительным Ванькой лаз в подземную цистерну, про то история умалчивает. Но когда перед мальчишками открылась лестница, ведшая куда-то вниз, они не побоялись ни злых джиннов, ни прочих демонов, и, запасшись факелами, спустились на дно цистерны, где и нашли бедного Маврокордато.

(Опережая события, нужно сказать, что мальчики все-таки разбогатели. Освобожденный из заточения Маврокордато был очень щедр к ним.)

Конечно же, мальчики не сумели самостоятельно справиться с цепью, которой Маврокордато приковали к камню, поэтому один из них сбегал за родственниками купца. Те принесли нужные инструменты, и вскоре несчастный узник увидел белый свет. Его вывели наружу через главный выход, потому что подняться по крутой лестнице сильно ослабевший Маврокордато не мог.

Видимо, это был его день. Кроме обретения свободы судьба преподнесла ему еще один подарок в виде главного обидчика, который нарисовался перед Маврокордато совершенно неожиданно; видимо, госпожа Удача решила пошутить и доставила Ваньку возмущенным грекам, что называется, на блюде.

Подпрыгнув от неожиданности на месте, Ванька заячьим скоком помчался по улицам Истанбула. Он понимал, что пропал, что его все равно поймают, но ноги несли слугу князя Радзивилла вперед, совершенно не подчиняясь рассудку. Фанариоты настигали. Конечно, именитые купцы, не отличавшиеся ни стройными атлетическими фигурами, ни большой выносливостью, отстали, но их резвые слуги, горя желанием получить большую награду за поимку преступника, летели вперед, как борзые.

Купола, опускавшиеся каскадом, и четыре изящных минарета новой мечети Сулеймание, возникшие перед затуманенными страхом глазами Ваньки, вдруг подсказали ему невероятную идею. Это его спасение! Вскричав, как безумец, он проломился сквозь стену живоплота, окружавшую двор (где кроме самой Сулеймание были расположены еще и здания медресе, обсерватории, библиотеки и двух бань), при этом разорвав на себе одежды и сильно оцарапавшись, забежал внутрь мечети и упал ниц перед кафедрой из белого мрамора, на которой стоял имам.

— Верую, верую! — завопил Ванька на турском языке. — Верую в Аллаха и его сына Магомета! Хочу обратиться в истинную веру! Бисмилля ир-рахман ир-рахим! — ляпнул он в конце своей тирады ни к селу ни к городу и украдкой посмотрел на имама.

Тот расплылся в широкой улыбке и довольно кивал дынеобразной головой в огромной чалме. Он предвкушал, как при встрече с другими имамами покажет живой пример большой святости мечети Сулеймания, которая приводит к истинной вере даже закоренелых преступников; все еще зоркие глаза имама рассмотрели через широко распахнутые входные двери, что возле входа толпятся разгневанные греки, вооруженные дубьем. Входить внутрь им запрещено…

Греческие купцы ушли восвояси, так и не добившись выдачи Ваньки. Не помог даже асес-баши, которому они всучили большой бакшиш. Имам был непреклонен — раскаявшийся грешник, обратившийся в ислам, ему дороже тысячи гяуров с их мелочными заботами и претензиями.

А совсем потерявшийся Ванька Грязь тем временем стоял на коленях на большом ковре, устилавшем пол мечети, и мрачно рассматривал изрядно выцветший рисунок. Нет, в его душе не было раскаяния, что он изменил вере отцов уже в третий раз. Мысли Ваньки занимала лишь одна мысль: нашли его тайник в подземной цистерне или нет?