Как часто нам приходится читать о том, что мастеров, живших в самые разные века и занимавшихся самыми разными видами деятельности, после многолетнего погружения в свое дело посещало чувство внезапного просветления, они испытывали прилив интеллектуальных сил. Великий шахматист Бобби Фишер утверждал, что не просто продумывает ходы фигур на шахматной доске. По его собственным словам, он видел некие линии силы, позволявшие ему предугадывать дальнейшее развитие всей партии. Пианисту Гленну Гульду с некоторых пор не нужно было сосредотачиваться на заучивании нот или разборе партий — он видел пьесу целиком, понимал замысел автора и мог сразу же воспроизвести его. Альберту Эйнштейну удалось не просто решить задачу, а внезапно, благодаря интуитивному прозрению, по- новому взглянуть на устройство Вселенной. Изобретатель Томас Эдисон рассказывал о видении, в котором он осветил целый город электрическим светом, — эта сложнейшая система явилась ему мгновенно в зрительном образе.

Во всех этих примерах мастера, специалисты, отдавшие долгие годы своему делу, описали чувство сверхвИдения. Они внезапно обретали способность постичь проблему или сложную ситуацию через образ либо представление или через сочетание образа и представления. То, что они испытывали, имеет и другие названия — интуиция, чутье.

Учитывая силу, которой подобные способности могут наделить нас, учитывая неоценимый вклад в культуру, сделанный владеющими ею мастерами, казалось бы, такая интуиция (интуиция высочайшего уровня) должна быть предметом многочисленных книг и дискуссий, а сопутствующий ей уровень мышления стать идеалом, предметом устремлений для всех нас. Но, как ни странно, в действительности все не так. Эту форму интеллектуальной деятельности либо игнорируют, сбрасывают со счетов, относя к сомнительной области мистического и оккультного, либо объясняют генетической предрасположенностью, гениальностью. Кое-кто даже пытается вообще отрицать существование такой силы, заявляя, что великие мастера преувеличивали свои возможности, а их, с позволения сказать, интуиция не выходит за рамки обычных умственных способностей, правда сочетающихся с блестящей эрудицией и опытом.

Причина такого явного замалчивания проста: мы, люди, признаем лишь одну форму мышления и рассудочной деятельности — рациональную.

Рациональное мышление по природе своей поэтапно, последовательно. Мы видим явление А, выводим следствие В и, может быть, предвидим реакцию С. Имея дело с рациональным мышлением, мы в любом случае можем реконструировать отдельные этапы, необходимые для достижения конечной цели — умозаключения или ответа. Такая форма мышления чрезвычайно эффективна, она сделала нас по-настоящему сильными. С ее появлением и развитием мы не только получили способность познавать окружающий мир, но и обрели власть над ним. Ход рассуждений, необходимый для получения ответа путем рационального анализа, логичен, его можно изучить, воспроизвести и проверить, потому-то он высоко ценится.

А вот интуицию, вспышки которой описаны разными мастерами, свести к формуле невозможно, как невозможно и реконструировать шаги, проделанные на этом пути. Мы не сможем проникнуть в мысли Альберта Эйнштейна и испытать озарение, открывшее ему природу относительности. А поскольку мы признаем рациональность как единственно приемлемую форму разума, ничего не остается, как счесть случаи «сверхвидения» либо формами логического мышления, только протекающего неизмеримо быстрее, либо просто чудом.

Проблема, с которой мы здесь сталкиваемся, состоит в том, что интуиция высокого порядка, высшее проявление мастерства, представляет собой процесс качественно отличный от логического мышления, но не уступающий ему, а даже более точный и тонкий. Он обеспечивает доступ к более глубинным уровням реальности. Это допустимый и совершенно законный тип мышления, но требующий особого подхода. А чтобы понять его, мы должны отнестись к интуиции не как к чуду, а как к нормальному и неотъемлемому свойству человеческой психики, доступному для любого из нас.

Чтобы попытаться осмыслить этот тип мышления, давайте посмотрим, как он может действовать в двух очень разных областях знания — в естественных науках и военном деле.

Если мы хотим как следует изучить и узнать какое-то животное, то разбиваем процесс изучения на несколько этапов. Мы можем изучить отдельные органы, мозг и анатомическое строение, чтобы понять, в чем уникальность этого животного, чем оно отличается от других и как приспособилось к окружающей среде. Мы будем наблюдать за его поведением, за тем, как оно ищет корм, за его брачными ритуалами. Нам захочется понять, какую роль играет этот вид в экосистеме. Собрав разнообразную информацию, мы можем получить точное и всестороннее представление о животном.

На войне все очень похоже, военное дело тоже разбито на отдельные дисциплины — полевые учения, боевая техника, логистика, стратегия и тактика. Располагая серьезными и основательными познаниями в этих областях, можно анализировать ход и предвидеть возможный результат сражения, сделать полезные для себя выводы, а при наличии практического полководческого опыта даже повести армию в бой и добиться успеха.

Если, однако, проводить все эти исследования наспех, что-то непременно упустишь. Животное — это не просто совокупность отдельных частей. У него имеется собственный опыт, оно чувствует, и это играет важную роль в поведении, но такие элементы трудно, подчас невозможно измерить или даже заметить. Нам трудно проанализировать сложнейший комплекс взаимодействий животного с природной средой, если мы начнем разбивать этот комплекс на части. Постоянно меняющиеся в зависимости от ситуации поведенческие реакции животного тоже чрезвычайно трудно точно оценивать и адекватно трактовать.

Ситуация меняется с каждым мгновением, противоборствующие стороны воздействуют одна на другую, постоянно происходит что-то, чего никто не мог предвидеть. Сражение, в котором на ход событий может влиять огромное количество обстоятельств, — это нечто, не поддающееся измерению, его невозможно увидеть заранее, невозможно полностью продумать, проанализировать, обосновать логически.

Невидимый компонент, позволяющий нам воспринимать совокупный образ животного и превращающий сражение из тысячи отдельных эпизодов в изменчивое, подвижное целое, можно называть по-разному. Древним китайцам он был известен как Дао, или Путь, присутствующий в мире абсолютно во всем и определяющий связи между вещами и явлениями. Опытным людям, мудрецам этот Путь виден во всем — от приготовления еды и плотницкого дела до войны или философии. Но, если хотите, можно говорить об энергии, жизненной силе, управляющей всем, что мы изучаем или делаем. Именно она, эта жизненная сила, определяет то, как функционирует каждая вещь (вещь как целое), как растут и развиваются связи. Она определяет не отдельные ходы фигур на шахматной доске, а всю игру в целом, включая характер игроков, решения, которые они принимают здесь и сейчас, весь их предыдущий опыт, воздействующий на сиюминутную ситуацию, удобные или неудобные стулья, на которых они сидят, взаимное влияние их темпераментов, — все это разом и одновременно.

Благодаря интенсивному погружению в свою профессиональную область на долгое время мастера начинают чувствовать всю совокупность изучаемого предмета. Они достигают точки, когда все это усваивается настолько, что перестает быть чем-то внешним, они больше не видят отдельных частей, приобретая взамен способность интуитивно ощущать целое. Они в прямом смысле видят или чувствуют жизненную силу.

В биологии, науке о живом, мы располагаем примером Джейн Гудолл, которая, наблюдая за шимпанзе, несколько лет прожила в дебрях Восточной Африки. Постоянно общаясь, взаимодействуя с ними, она достигла уровня, когда начала мыслить, как шимпанзе, и получила возможность изучить тонкости их социальной жизни на таком уровне, к которому даже близко не удалось приблизиться другим исследователям. Джейн обрела способность интуитивно понимать не только то, как действуют отдельные особи, но и механизм функционирования всей группы. Открытия, которые она сделала относительно социальной жизни шимпанзе, навсегда изменили наши представления об этих животных, но важно понимать, что эти открытия не стали менее достоверными от того, что Джейн сделала их благодаря проникновению на глубочайшие уровни интуиции.

Говоря о военном деле, можно обратиться к примеру Эрвина Роммеля, обладавшего, как известно, поразительной интуицией и уникальным умением предвосхищать события. Он будто наверняка знал планы противника и всякий раз нарушал их, нанося безошибочные удары по самым слабым звеньям вражеской обороны. Казалось, у этого человека есть глаза на затылке, а будущее ему возвещают оракулы. Все это он проделывал в пустынях Северной Африки, где четкое ориентирование на местности затруднено до крайности. Сила Роммеля, однако, не имела никакого отношения к оккультизму. Просто он был намного опытнее других генералов и не в пример лучше разбирался во всех аспектах военного дела. Он постоянно совершал вылеты в пустыню на личном самолете, изучая местность с высоты птичьего полета. Будучи квалифицированным и опытным механиком, Роммель превосходно знал конструкцию своих танков и их возможности. Что касается армии противника, то он не жалел сил на ее изучение, знал все подробности психологической обстановки в войсках, имел информацию и о генералитете. Он лично общался почти с каждым из своих солдат и потому ясно понимал, чего можно от них требовать. За что бы ни брался этот человек, к изучению дела он подходил с незаурядной отдачей, энтузиазмом и глубиной. Затем наступала стадия, когда Роммель твердо усваивал все составные части целого. Все данные будто сплавлялись, так что в его мозгу возникала полная, объемная и динамичная картина будущего боя и ощущение взаимодействия с процессом.

Способность такого полного интуитивного охвата целостной картины — это лишь вопрос времени. Поскольку было доказано, что после десяти тысяч часов практики в каком-либо занятии мозг в буквальном смысле изменяется, можно предположить, что такие возможности — результат дальнейшей трансформации, происходящей в мозгу после двадцати и более тысяч часов занятий своим делом. При такой громадной практике и недюжинном опыте мозг формирует связи, объединяющие разные типы информации. Мастера, таким образом, совершенно естественно и органично ощущают, как все взаимодействует между собой, причем закономерности и решения приходят к ним мгновенно. Такая стремительная форма мышления не определяется логикой и поэтапностью — решения приходят в виде вспышек и озарений в моменты, когда мозг устанавливает соединения между разными формами знания, заставляя чувствовать реальное действие жизненной силы.

Кое-кто все же утверждает, что подобные интуитивные прозрения — процесс последовательный, поэтапный, просто проистекает все настолько быстро, что даже сами мастера не замечают этапов. Но давайте обратимся к истории какого-нибудь великого открытия, например теории относительности. Если уж сам Альберт Эйнштейн впоследствии не мог воссоздать ход и этапы рассуждений, приведших его к прозрению, тогда на каком основании мы должны считать, что такие этапы вообще существовали? Нам остается с уважением и доверием отнестись к опыту и свидетельствам великих мастеров, людей высочайшего самосознания и аналитического склада ума.

Тем не менее

Во-первых, достичь этой высшей формы интеллекта они могут только благодаря многолетнему упорному труду, глубине своих познаний и развитию аналитических способностей. Во- вторых, пережив озарение, мастера неизбежно подвергают свою мысль проверке, подключая логическое мышление высочайшего уровня. В науке они подчас проводят месяцы и годы, проверяя истинность своего прозрения. Подолгу работать с внезапно пришедшими в голову интуитивными догадками, чтобы осмыслить и оформить их, приходится и в искусстве. Нам трудно это представить, потому что мы считаем взаимоисключающими интуицию и рациональное мышление, но в действительности они сосуществуют на высочайшем уровне и связаны между собой неразрывно. Рассуждения и доводы мастеров основываются на интуиции, интуиция же зиждется на сосредоточенности и логике. То и другое переплетено и объединено.

Хотя определяющим фактором в достижении мастерства и подобной интуиции является время, речь здесь идет не о времени как нейтральном или просто количественном факторе. Час размышлений шестнадцатилетнего Эйнштейна не адекватен часу, который старшеклассник проводит за решением задачки по физике.

Значит, самое главное для достижения этого высшего уровня интеллектуальной деятельности — сделать наши годы качественными, насыщенными и плодотворными. Мы должны не просто впитывать информацию, а усваивать ее, делать своей, отыскав способ использования полученных знаний на практике. Наша задача — искать и находить связи между отдельными изучаемыми предметами, те скрытые законы, которые нам предстоит постигать на этапе ученичества. Пережив неудачу или провал, не стремитесь, оберегая самолюбие, поскорее забыть о них. Наоборот, анализируйте случившееся, стараясь определить, что сделано не так, чтобы не повторять ошибок. По мере продвижения вперед подвергайте сомнению некоторые исходные посылки и воззрения, которым научились за это время. Затем приступайте к их проверке, экспериментируйте, действуйте все активнее. На всех этапах, подводящих вас к мастерству, действуйте энергично, с полной отдачей. Каждое мгновение, каждое впечатление становится важным и значимым уроком. Будьте всегда начеку, действуйте осмысленно — механический, формальный подход исключен.

Наилучшим примером такого использования времени для достижения мастерства служит Марсель Пруст, чей великий роман «В поисках утраченного времени» повествует как раз об этом. Французское слово perdu, переведенное, как «утраченное», имеет и другое значение — «потерянное, истраченное впустую». Сам Пруст и многие из тех, кто знал его молодым человеком, едва ли могли поверить, что именно он сумеет стать мастером, потому что на первый взгляд впустую расточал бесценное время. Казалось, этот повеса ничем всерьез не занят, только читает, прогуливается, пишет нескончаемые письма, развлекается на балах, спит с утра до вечера да публикует поверхностные заметки в светской хронике. Взявшись наконец за переводы Рёскина, Пруст и здесь, как казалось, занимался необязательными делами: например, посещал описанные у Рёскина места — никакому другому переводчику такое бы и в голову не пришло!

Писатель и сам постоянно винил себя в том, что столько времени впустую растратил в молодости и потому сумел достичь лишь немногого. Но эти его сетования нельзя принимать всерьез, ведь дело обстояло не совсем так. Пруст никогда не сдавался и не бросал задуманного. Несмотря на физическую слабость, хрупкое здоровье, приступы депрессии, он не оставлял стараний и неуклонно расширял горизонты своих познаний. Он без устали и неотступно шел к цели. Даже минуты слабости и сомнений служили ему толчком для движения вперед, напоминая о том, как мало осталось впереди. Пруста отличало глубокое осознание предназначения, главной цели, оправдывающей все его странности, цели, которую он был призван исполнить, написав свою эпопею.

Прочитанное откладывалось в его памяти, плюс ко всему, обогащая ее разными стилями письма, способными сделать ярче его собственный. Марсель не просто вращался в свете — изучив людей до тонкости, он видел все их тайные побуждения. Он не копался в себе, но так глубоко проникал на разные уровни сознания, которые обнаруживал в своей душе, что испытывал озарения, объясняющие механизмы памяти и предвосхитившие некоторые открытия в нейропсихологии. Он не просто переводил, а стремился проникнуть в сознание самого Рёскина, познать и перенять его образ мыслей. Мало того, Пруста не ослабила даже смерть матери, он и эту ситуацию использовал для усиления развития. С ее уходом он в отчаянии стал писать для самого себя, а в результате нашел выразительные средства для того, чтобы описать взаимные чувства в книге, над которой работал. Позднее он уподоблял свои переживания семенам, а работу над романом — труду садовника, который заботится и ухаживает за растениями, пустившими корни много лет назад.

Благодаря своим усилиям Пруст из подмастерья вырос в зрелого писателя и переводчика, а потом и умелого романиста, точно знавшего, о чем ему писать, как должен звучать голос рассказчика и как ему приступить к своему предмету.

После того как Пруст приступил к работе над романом, с ним произошло третье преображение. Воспоминания и мысли хлынули потоком. Книга росла, расширялась, но писатель не терял контроля, внутренним чутьем постигая, какой она станет и как отдельные кусочки мозаики лягут в общий узор. Необъятная эпопея жила и дышала в его сознании. Он, в свою очередь, жил в каждом из персонажей и во всем срезе французского общества, о котором писал.

Особенно важно то, что он полностью сливался с рассказчиком (который, собственно, и был Прустом), открываясь читателям настолько, что у них возникает чувство, что они изнутри воспринимают переживания другого человека. Достичь этого удивительного эффекта Прусту позволила сила интуиции, развившаяся в результате тридцати лет непрерывной работы и анализа.

И нам, как Прусту, тоже необходимо поддерживать в себе чувство предназначения, ощущая связь с ним постоянно. Каждый из нас неповторим и уникален, а цель уникальности именно в этом.

Ни один миг не пройдет даром, если вы внимательны и извлекаете уроки из любой ситуации. Постоянно и с усердием занимаясь предметом, к которому направляет вас призвание, атакуя его с разных сторон и рассматривая во всевозможных плоскостях, вы удобряете почву для того, чтобы эти семена пустили корни. Сейчас вы можете и не видеть, во что все это выльется впоследствии, но выльется, уж поверьте. Ни в коем случае не теряйте связи с делом своей жизни, и тогда, сами того не сознавая, при любом жизненном повороте вы будете делать верный выбор. Со временем мастерство придет к вам.

Интуиция высшего уровня, о которой мы сейчас толкуем, имеет прямое отношение к нашему развитию как разумных животных. Важно понимать, что у этого явления есть эволюционная цель, имеющая непосредственное отношение к временам, в которые мы живем.