В общении с людьми вам, вероятно, предстоит столкнуться с определенными проблемами и сложностями, которые нередко выводят из себя и заставляют волноваться, не позволяя подняться выше уровня наивного восприятия. К подобным проблемам можно отнести закулисные интриги, неверные оценки вашего характера и суждения, выносимые на основе поверхностных впечатлений, мелочную критику в отношении вашей работы. Предлагаемые четыре стратегии, разработанные мастерами прошлого и настоящего, помогут вам справиться с этими неизбежными испытаниями и сохранить ясность мысли, необходимую для развития социального интеллекта.

А. В 1846 году двадцативосьмилетний венгерский врач Игнац Земмельвайс приступил к исполнению обязанностей ассистента в отделении родовспоможения Венского университета, и с первых же дней его мыслями овладела неразрешимая, казалось, проблема. В те времена настоящим бедствием для родильных отделений европейских больниц была послеродовая горячка. Сепсис поражал многих рожениц.

В акушерской клинике, куда поступил на работу молодой Земмельвайс, каждая шестая роженица умирала вскоре после родов. Производя вскрытия, прозекторы обнаруживали одно и то же: беловатый гной с отвратительным запахом и разлагающиеся некротизированные ткани. Наблюдая подобное практически ежедневно, Зем- мельвайс не мог думать ни о чем другом. Все силы, все время он посвящал попыткам разобраться в причинах этой напасти.

Тогда распространение болезни принято было объяснять тем, что болезнетворные частицы, переносимые по воздуху, попадают в дыхательные пути и вызывают заражение. Но Земмельвайсу казалось, что эта гипотеза бессмысленна. Эпидемия послеродовой горячки очевидно не зависела от воздуха — погодные условия, атмосферные явления никак на нее не влияли. Молодой доктор, как и многие другие, обратил внимание, что случаи горячки намного чаще отмечаются среди женщин, рожающих в условиях клиники, чем у тех, кто рожал дома с повитухой. Причины такой разницы казались необъяснимыми, впрочем, никто особо и не задумывался о них.

Много размышляя над загадкой и перечитав множество литературы на эту тему, Земмельвайс пришел к шокирующему заключению, что причиной заболевания является непосредственный физический контакт врача с пациентками — для тогдашней эпохи это было принципиально новой, революционной идеей. Как раз в это время произошло событие, косвенно подтвердившее правильность выводов Игнаца. Профессор его клиники случайно поранил скальпелем палец, производя вскрытие трупа женщины, погибшей от послеродовой горячки, и скончался спустя несколько дней от заражения. При вскрытии у него обнаружили точно такой же гной и некроз тканей, что и у роженицы.

Внезапно Земмельвайс четко понял, как все происходило, и это казалось неоспоримым: доктора-акушеры сами производили вскрытия в прозекторской, после чего, даже не вымыв рук, осматривали рожениц и принимали роды. Именно тогда и происходило заражение, инфекция попадала в кровь женщин через родовые пути и различные повреждения на коже. Акушеры буквально своими руками отравляли пациенток, инфицируя их трупным ядом. Но, если дело в этом, проблему нетрудно решить — достаточно мыть и дезинфицировать руки перед осмотром каждого больного (в то время ничего подобного не делалось). Земмельвайс ввел эту практику в своем отделении, и смертность рожениц мгновенно упала в несколько раз.

Земмельвайс стоял на пороге великого открытия — связи между микроорганизмами и инфекционными заболеваниями. Казалось, его ждут заслуженное признание и блестящая карьера... если бы не одна загвоздка. Руководитель клиники Иоганн Клейн оказался господином весьма консервативным и настаивал на том, чтобы подчиненные руководствовались исключительно общепринятыми в медицине, разрабатываемыми веками методами. Земмельвайса он считал недостаточно опытным врачом, выскочкой, желавшим устроить шумиху вокруг сомнительного открытия и таким способом сделать себе имя.

Земмельвайс продолжал всюду отстаивать свою точку зрения на причины распространения послеродовой горячки. Когда наконец ему удалось продвинуть свою теорию, Клейн пришел в неистовую ярость. Выходило, что молодой сотрудник обвинял врачей, в том числе самого Клейна, в том, что они собственноручно убивают пациенток! С таким «доносом» он не мог согласиться. (Сам Клейн объяснял снижение смертности в отделении Земмельвайса вентиляцией, установленной в палатах по его распоряжению.) В 1849 году, когда контракт Земмельвайса подошел к концу, Клейн отказался его продлить, по сути лишив молодого человека работы.

К тому времени у Земмельвайса было уже несколько единомышленников в медицинском управлении, особенно среди молодежи. Они уговаривали врача провести ряд экспериментов, чтобы подтвердить гипотезу, а затем написать статью в научный журнал, чтобы об открытии узнали в Европе. Однако Земмельвайс не мог переключиться, конфликт с Клейном всецело занимал его внимание. С каждым днем его возмущение росло. Упорство, с которым Клейн цеплялся за смехотворную, уже опровергнутую теорию, становилось преступным. При мысли о том, скольких жизней стоит подобная слепота, у Земмельвайса вскипала в жилах кровь. Разве нормально, что один человек диктует и своей волей определяет, что должно происходить? Почему он, Земмельвайс, должен тратить драгоценное время на доказательства, эксперименты, написание статьей, когда истина и так уже очевидна? Он согласился прочитать несколько лекций на эту тему, в которых с горечью высказывался по поводу узколобости и консерватизма многих представителей медицины.

На лекции Земмельвайса съезжались врачи со всей Европы. Некоторые относились к его гипотезе скептически, однако очень многих удалось переубедить и привлечь на свою сторону. Единомышленники в университете настаивали на том, чтобы талантливый врач продолжал исследования и написал книгу о своей теории. Но, почитав лекции на протяжении нескольких месяцев, Земмельвайс вдруг по непонятным причинам оставил Вену и вернулся в родной Будапешт. Здесь он нашел место в университете и должность врача-акушера, которой его лишили в Вене. Видимо, он ни минуты не мог больше оставаться в одном городе с Клейном и нуждался в свободе действий, даже несмотря на то, что по тем временам Будапешт в медицинском отношении сильно отставал. Друзьям и единомышленникам казалось, что их предали. Рискуя репутацией, они поддерживали Земмельвайса, а он их бросил.

В будапештской клинике, где теперь трудился Земмельвайс, он усердно внедрял свою систему дезинфекции. Делал он это с таким усердием, что сумел значительно сократить смертность, но... ценой стала отчужденность почти всех врачей и сестер, работавших под его началом. Он наживал все больше врагов и недоброжелателей. Земмельвайс категорично настаивал на применении своих новаторских методов, но поскольку не мог подкрепить их книгами и достоверными результатами научных исследований, то казался окружающим не то фанатиком, навязывающим свои причуды, не то желающим прославиться гордецом. Пыл, с которым он отстаивал свою правоту, лишь привлекал еще больше внимания к отсутствию серьезных научных доказательств. Медики терялись в догадках, пытаясь докопаться до истинной причины снижения смертности от послеродовой горячки в клинике Земмельвайса.

Наконец, в 1860 году, под давлением коллег Земмельвайс все же решил написать книгу с полным объяснением своей теории. Когда работа была завершена, оказалось, что труд, изначально задуманный как небольшая брошюра, разросся до 600 страниц довольно бессвязного, изобиловавшего повторами текста, прочитать который было, увы, мало кому под силу. Аргументы Земмельвайса превращались в гневные, почти апокалиптические обвинения, когда он называл своих оппонентов убийцами за то, что те отказывались признать его правоту.

После публикации книги недоброжелатели и противники полезли из всех щелей. Взявшись за ее написание, Земмельвайс сделал свою работу так скверно, что доводы его выглядели бездоказательными, и недруги получили возможность разбить его в пух и прах, да еще и справедливо обвинить в грубости и некорректности высказываний. Бывшие союзники не встали на защиту Земмельвайса — они уже и сами с трудом его терпели. Он вел себя все более нелепо и претенциозно и спустя некоторое время был уволен с должности в клинике. Затравленный, никем не понятый, оставшись без гроша, он заболел и скончался в 1865 году в возрасте сорока семи лет.

Б. Изучая медицину в Падуанском университете в 1602 году, англичанин Уильям Гарвей (1578-1657) понял, что представления современной науки о сердце и функционировании этого органа вызывают у него серьезные сомнения. То, чему их учили, основывалось на теории греческого врача Галена, жившего во II веке. Гален полагал, что кровь образуется частично в печени, а частично в сердце, бежит по сосудам и всасывается в ткани тела, снабжая их питательными веществами. Гарвея волновал вопрос, сколько же крови содержится в теле. Возможно ли постоянно производить такие огромные объемы жидкости?

Шло время, Гарвей успешно занимался наукой и медициной и наконец был избран действительным членом Королевской коллегии врачей в Англии. На протяжении этих лет он продолжал интересоваться вопросами кровообращения и роли, которую играет в нем сердце. И вот наконец в 1618 году им была сформулирована гипотеза: кровь течет не медленно, как предполагал Гален, а очень быстро, сердце же выполняет функцию насоса. И главное — кровь не всасывается органами, а циркулирует по сосудам.

Проблема заключалась в том, что до поры до времени доказать эту смелую гипотезу никак не удавалось. Тогда вскрыть сердце живого человека было невозможно — это означало мгновенно умертвить несчастного. Единственными средствами, доступными для проведения научного исследования, были опыты на животных, или вивисекция, да препарирование человеческих трупов. Однако у животных открытое сердце начинало беспорядочно сокращаться и билось намного быстрее, чем обычно. Механизмы работы сердца весьма сложны, а Гарвей мог делать выводы лишь на основании контролируемых экспериментов — таких, например, как наложение всевозможных жгутов на кровеносные сосуды.

Проведя множество подобных экспериментов, Гарвей чувствовал, что стоит на правильном пути, но в то же время сознавал, что следующий шаг необходимо тщательнейшим образом обдумать. Его гипотеза была радикальна. Она рушила представления об анатомии человека, безоговорочно принимавшиеся как научная истина на протяжении столетий. Для Гарвея было ясно, что публикация результатов его исследования вызовет недовольство и возмущение, а сам он обретет немало врагов. Размышляя о свойстве человека противиться всему новому, Гарвей принял решение отложить публикацию своих результатов, пока теория не приобретет более ясные очертания и не будет подкреплена большим количеством доказательств.

Тем временем исследователь приглашал все новых коллег на вскрытия и опыты, всякий раз интересуясь их мнением. Большинство под впечатлением от увиденного становились сторонниками его гипотезы. Мало-помалу Гарвей сумел обрести множество единомышленников, а в 1627 году занял высший пост в Коллегии врачей, тем самым практически обеспечив себе должность до конца жизни. Теперь он мог не волноваться, что его гипотезы и теории подвергнутся нападкам.

Будучи придворным медиком сначала при Якове I, а затем при Карле I, который взошел на престол в 1625 году, Гарвей старательно трудился, стараясь снискать монаршую милость: вел себя как хороший дипломат, избегая трений с кем бы то ни было и не позволяя втянуть себя в дворцовые интриги. Держался он скромно, даже смиренно. О своих открытиях ученый докладывал королю почти сразу, дабы заручиться его поддержкой. Однажды в больнице лежал юноша с раздробленными ребрами на левой стороне. Рана была так велика, что в образовавшееся отверстие можно было видеть бьющееся сердце и даже коснуться его. Гарвей доставил больного ко двору, чтобы продемонстрировать Карлу, как сокращается и расслабляется сердечная мышца, как сердце выполняет роль насоса.

Наконец, в 1628 году, ученый опубликовал результаты своих исследований, поместив в начале посвящение Карлу I: «Ваше Величество! Сердце животных — основа жизни, начало всего, солнце микрокосма; от него исходит всякая сила. Так и король — основа своего королевства, солнце своего микрокосма, сердце государства; от него исходит всякая власть и милость».

Трактат, естественно, наделал шуму, особенно в континентальной Европе, где Гарвей был менее известен. Возмущались главным образом старые врачи, которые не могли принять теорию, опрокидывавшую все их представления об анатомии и физиологии. Последовали многочисленные письменные опровержения, попытки дискредитировать открытия Гарвея, но он предпочитал отмалчиваться. Время от времени на гневные нападки выдающихся медицинских светил он, не отвечая публично, писал в ответ письма, в которых чрезвычайно любезно, но в то же время твердо отстаивал свои идеи.

Как и рассчитывал Гарвей, благодаря устойчивому положению при дворе и в медицинской коллегии, огромному числу доказательств, собранных за долгие годы и подробно описанных им в научном труде, его теория постепенно пробивала себе дорогу и была наконец признана еще при его жизни. К 1657 году, когда Гарвей покинул этот мир, теория кровообращения стала общепринятой, войдя в медицинскую теорию и практику. Как писал его друг Томас Гоббс: «Гарвей был единственным человеком из тех, кого я знаю, кому, несмотря на зависть и вражду, довелось при жизни установить новую доктрину и увидеть торжество своих воззрений».

Исторические свидетельства, доносящие до нас истории Земмельвайса и Гарвея, убеждают нас в том, что людям всегда было свойственно недооценивать важнейшую роль социального интеллекта в любых областях, и в частности в науке. Например, в большинстве версий жизнеописания Земмельвайса основной акцент делается на трагическую близорукость людей, подобных Клейну, которые и довели молодого венгерского доктора до крайности. Что касается Гарвея, в исторических источниках дарование ученого и блеск его теории преподносятся как единственная причина успеха. Однако в обоих этих случаях именно социальный интеллект сыграл ключевую роль. Земмельвайс полностью игнорировал его значение; такие аспекты жизни скорее раздражали врача, а значение для него имела исключительно научная истина. Но в своем фанатичном рвении он совершенно напрасно восстановил против себя Клейна, которому, вероятно, и прежде случалось не сходиться во мнениях со своими учениками, но никогда это не заходило так далеко. Земмельвайс постоянно противоречил своему руководителю и довел отношения до такого состояния, что Клейн его уволил. В результате поборник правды лишился штатной должности в университете, а с ней и возможности распространять свои идеи. Поглощенный всецело войной с Клейном, он не уделял достаточного внимания тому, чтобы четко, ясно и доказательно изложить гипотезу, демонстрируя равнодушие и пренебрежение к мнению окружающих, не понимая, как важно убедить их в своей правоте. Между тем, потрать Земмельвайс немного времени на то, чтобы как следует описать свои догадки и результаты работы, ему удалось бы сберечь намного больше жизней.

Гарвей, с другой стороны, во многом обязан успеху своей гибкости и умению ладить с людьми. Для него было очевидно, что ученый должен уметь многое, в том числе и играть роль придворного. Гарвей привлекал людей к своим исследованиям, добиваясь, чтобы они прониклись сочувствием к его мыслям. Он написал и опубликовал содержательную, аргументированную книгу, в которой доступным языком изложил результаты своей работы. Затем ученый спокойно ждал результатов, позволив книге говорить самой за себя и понимая, что любые громкие выступления будут привлекать внимание к его персоне, но никак не к научному труду. Гарвей не потворствовал глупости некоторых окружающих, позволяя втянуть себя в мелочные конфликты, и мало-помалу все протесты и несогласия сошли на нет.

Важно, чтобы вы понимали: работа — основное, а подчас единственное находящееся в вашем распоряжении средство для выражения вашего социального интеллекта.

Описав или представив свою работу в простой и доступной для понимания форме, вы выказываете уважение к аудитории или публике в целом. Знакомя других людей со своими проектами и охотно выслушивая их мнение, вы даете понять, что нормально воспринимаете работу в команде. Работа, выполняемая качественно, защитит вас и от расчетливых и вероломных недоброжелателей — им будет трудно придраться и противопоставить что-то вашим отличным результатам. Если вы чувствуете, что стали объектом давления или интриг членов коллектива, не теряйте голову и не позволяйте этим мелким пакостям пожрать себя. Сохраняя собранность, открыто и дружески рассказывая людям о своей работе, вы, во-первых, будете и дальше возрастать в профессии, а во-вторых, выгодно отличаться от тех, кто много шумит, но ничего не производит.

С ранних лет Тересита Фернандес (род. 1968) жила с ощущением, что смотрит на окружающий мир со стороны, словно наблюдатель. Девочка росла в Майами, штат Флорида, она внимательно изучала взрослых: приглядывалась, подслушивала их разговоры, пыталась разгадать тайны их непонятного мира. Став постарше, она так же внимательно наблюдала за одноклассниками. Всем старшеклассникам полагалось примкнуть к одной из многочисленных компаний. Тересита отлично видела, какие порядки царят в каждой из группок, каким правилам там подчиняются, какие поступки ценятся. Сама она, впрочем, держалась особняком, так как ее не тянуло ни в одну из них.

И к самому Майами Тересита испытывала похожие чувства. Девушка тяготела к кубинской культуре, в которой выросла, будучи американкой в первом поколении, — беспечный курортный образ жизни, который здесь царил, не был ей близок. В ее характере присутствовала какая-то мрачность, нервность. Из-за всего этого еще острее становилось чувство, что она изгой, случайная гостья, везде чужая. В школе были и другие изгои, которые по большей части прибивались к школьному театру или художественной студии, — в местах, где занимаются творчеством, проще быть не таким, как все. Тересите всегда нравилось мастерить, делать что-то своими руками, и она стала посещать уроки изобразительного искусства. Однако то, чем занимались на этих уроках, не соответствовало мрачной стороне ее души. Слишком уж легко ей все давалось, работы получались слишком поверхностными и приглаженными, им явно недоставало глубины и силы.

В 1986 году, пытаясь как-то определиться в жизни, Тере- сита поступила в университет. Там она стала заниматься скульптурой, продолжив начатое в старших классах. Но глина, материал мягкий и простой в работе, вызывала у нее досаду, как в школе, когда она билась над своими ученическими работами и все никак не могла довести их до сколько-нибудь приемлемого уровня.

Однажды, проходя по мастерской, студентка обратила внимание на скульпторов, которые работали над монументальной конструкцией из металла. Изогнутые стальные листы казались грубыми, какими-то беспощадными, не были похожи ни на что прежде виденное, и Тересите вдруг подумалось: вот этот материал будет, пожалуй, в самый раз для нее. Серебристый, тяжелый, неподдающийся металл — на то, чтобы изваять из него задуманное, потребуется приложить немало сил. Свойства металла были созвучны ее собственной непокорности, той силе, которую она, несмотря на хрупкость и маленький рост, всегда в себе чувствовала и всегда стремилась выразить.

Тересита принялась лихорадочно трудиться. Литье и формовка металла означали работу с высокими температурами, использование ацетиленовой горелки. В тропическом зное Майами труд в таких условиях особенно тяжел, тем более в дневные часы, поэтому Тересита решила, что будет работать исключительно по ночам. Теперь она жила по странному расписанию: подъем в девять, работа до двух-трех часов утра, а потом сон до вечера. Кроме прохлады работа по ночам имела и другие преимущества — вокруг почти никого не было, в ателье царила тишина, ничто не отвлекало, не мешало сосредоточиться. Тересита могла сколько угодно экспериментировать над кусками металла, могла делать ошибки, которых никто, кроме нее, не видел. Она могла быть бесстрашной и рисковать.

Не сразу, постепенно Тересита начала обретать власть над материалом и, работая над своими композициями, чувствовала, как меняет и преображает себя. Ей интересно было придавать форму грубым, огромным кускам стали, но для этого пришлось изобрести собственный метод. Она сначала делала наброски на бумаге, изображая композицию в целом, затем делила ее на небольшие фрагменты, с которыми ей было под силу справиться. А потом в тишине ночного ателье обрабатывала фрагменты по отдельности и собирала скульптуры. В скором времени ее работы были выставлены на факультете и в кампусе университета.

На большинство первых зрителей скульптуры Тереситы Фернандес произвели впечатление. В ослепительных лучах солнца Майами громадные стальные фигуры излучали ту силу, которую девушка всегда ощущала в себе. Однако была и другая реакция, которая поразила ее. Из-за того, что мало кто видел ее за работой, казалось, что скульптуры появились на свет как бы сами собой, словно истекая без усилий из ее рук благодаря удивительному дару. Это привлекло внимание публики к личности молодой художницы. Скульптура не просто была по преимуществу прерогативой мужчин — ею занимались самые сильные и мужественные представители профессии. В результате о Тересите, чуть ли не единственной женщине, работавшей с металлом, поползли слухи, ее имя было окружено всевозможными предрассудками и мифами. Несоответствие изящной, женственной внешности тяжелым, монументальным творениям поражало, люди пытались фантазировать, задаваясь вопросами, как удается ей выполнять такую работу и кто она вообще такая. Людям, заинтригованным ее характером и прекрасными скульптурами, появляющимися словно ниоткуда, Тересита представлялась таинственным, непостижимым существом, смешением мягкости и твердости, аномалией, колдуньей, наделенной магической властью над металлом.

Став объектом пристального изучения и обсуждения, Тересита неожиданно для себя почувствовала, что перестала быть наблюдателем, поглядывающим на людей со стороны, и сама переместилась в центр внимания. Мир искусства пришелся по ней. Впервые в жизни она испытывала ощущение удобства, комфорта и желание подольше сохранить эту интригу, поддержать интерес окружающих к ее работе.

Вращаясь среди людей, было, казалось бы, так естественно говорить о себе и своих переживаниях, и все же Тересита интуитивно поняла, что ослабит ошеломляющее впечатление от своих скульптур, если станет откровенничать о том, сколько времени и сил отдает каждому своему детищу, о том, что ее произведения — плод тяжелого труда и суровой самодисциплины. Иной раз — она осознала это с полной ясностью — скрытое от глаз оказывается более красноречивым и мощным. Тересита решила не разрушать этого имиджа. Она продолжала окружать себя и свои скульптуры ореолом таинственности, никому не рассказывала, как работает, держала в секрете обстоятельства своей личной жизни и позволяла людскому воображению дорабатывать ее портрет.

Продолжая развиваться и расти, девушка, однако, стала замечать, что имидж, созданный в университетские годы, уже не в полной мере соответствует ее личности. Кое-что, поняла она, теперь начинает играть против нее, и, если упустить это обстоятельство, не отнестись к нему с должным вниманием, о ней будут судить «по одежке», видя просто привлекательную девушку, а серьезного мастера за этим фасадом так и не заметят. Уклончивость и нежелание говорить о себе можно счесть попыткой скрыть за немногословием отсутствие ума — возможно, ее воспринимают как неотесанную дурочку, которая творит по наитию, в силу природной одаренности, но не может тягаться с настоящими интеллектуалами среди художников. С подобными предубеждениями приходилось сталкиваться не только ей, но и многим художникам-женщинам. Любая расплывчатость или нерешительность в высказываниях о своих работах грозила создать ошибочное впечатление, что она легковесна и мало что понимает в искусстве. Осознав это, Тересита стала работать над более соответствующим ей стилем — теперь она охотно обсуждала свои произведения, уверенно и авторитетно рассказывая о том, какое содержание вкладывает в них, и в то же время не спешила приоткрывать завесу тайны над процессом создания скульптур. Тересита давала понять — она не легкомысленная простушка и отлично разбирается в своем предмете. Если художники мужского пола стремятся выглядеть глубокомысленными и все понимающими, ей как женщине это тем более необходимо. Достоинство, с которым она держалась, смягчало резкость и решительность высказываний, но не мешало заметить, что она отнюдь не пустышка.

Шли годы, Тересита Фернандес теперь работала с самыми разными материалами и получила мировое признание как талантливый скульптор-концептуалист. Однако и теперь она не переставала трудиться над своим имиджем, корректируя его в зависимости от меняющихся обстоятельств жизни. Существует предвзятое мнение о художниках как людях поверхностных и ограниченных и не интересующихся ничем, кроме событий в мире искусства. Тересита вознамерилась опровергнуть и этот стереотип. Она стала выступать перед публикой, рассказывая о своих произведениях и идеях, и демонстрировала при этом широту мысли и недюжинную эрудицию. Восхищенные слушатели поражались вызывающим несоответствием между кажущейся простотой этой миловидной женщины и сложностью и глубиной ее высказываний. Оказывается, Тересита Фернандес отличалась познаниями в самых разных областях помимо изобразительного искусства, разносторонность интересов отражалась и в ее работах, благодаря чему она стала известна самому широкому кругу людей за пределами художественного мирка. Она научилась общаться и держалась одинаково непринужденно и с шахтерами, добывающими графит для ее работ, и с высоколобыми искусствоведами. Такая пластичность, в чем-то родственная изворотливости придворных, изменила жизнь художницы к лучшему, а главное, сделала невозможным применение к ней каких бы то ни было шаблонов и штампов. Можно сказать, что собственный публичный образ стал для Те- реситы новой формой творчества — особого рода материалом, который она изменяла и обрабатывала, прислушиваясь к своей интуиции.

Этот факт не всеми признается, и об этом не очень принято говорить, и все же то, какими мы являем себя миру, играет существенную роль в нашей успешности вообще и в нашем продвижении на пути к мастерству. Обратимся к примеру Тереситы Фернандес. Если бы она полностью сосредоточилась лишь на своем творчестве, оставаясь такой, какой была изначально, предвзятое отношение окружающих могло воспрепятствовать ее успеху. Начни она после первой удачи трезвонить на каждом углу о методах работы по металлу, в ней увидели бы трудоголика, рабочую лошадку, ремесленника — и не более того. Еще и обвинили бы в том, что она обычная выскочка, решившая обратиться к «мужскому» материалу как к рекламному трюку, чтобы выделиться, привлечь к своей особе внимание. Недоброжелатели, выискивая ее слабые места, непременно нашли бы за что зацепиться.

Известность, и не только в среде искусства, часто влечет за собой такое безжалостное отношение. Сумев посмотреть достаточно отстраненно и на себя со стороны, и на мир искусства, Тересита Фернандес интуитивно почувствовала, что может обрести настоящую власть, сознательно относясь к формированию своей личности и впечатления, производимого на окружающих.

Важно понять: люди склонны судить о вас по внешнему впечатлению. Если вы не отнесетесь к этому с полным вниманием и всерьез сочтете, что достаточно оставаться самим собой, вам начнут приписывать всевозможные качества, совсем не ваши, зато подходящие под то, что люди захотят в вас увидеть. Все это может сбить вас с толку, смутить, вызвать неуверенность в себе, а в результате поглотит ваше внимание, отрывая его от более важных вещей. Размышляя о чужих суждениях, о том, кто и что может о вас подумать, вы вскоре почувствуете, что не в силах сосредоточиться на работе. Единственная защита — повернуть этот процесс вспять, сознательно управляя внешними впечатлениями.

Временами вам будет казаться, что лучше отойти в сторону, чтобы окутать себя некой таинственностью и тем самым придать себе значительность. В другой период жизни вам, возможно, захочется больше открытости и прямоты — и вы станете менять имидж в этом направлении. Главное — не застывать в одном качестве, иначе вас могут раскусить, «вычислить». Старайтесь всегда быть на шаг впереди общественного мнения о себе.

Работу по формированию имиджа следует рассматривать исключительно как важный элемент социального интеллекта, в ней нет решительно никакого зла или коварства. Все мы и так носим маски на публике и, оказываясь в разных обстоятельствах, играем различные, соответствующие этим маскам роли. Думайте об этом как о театре. Создавая образ — таинственный и интригующий, — вы, словно актер, играете перед зрителями и доставляете им удовольствие своим мастерством. Вы пробуждаете воображение зрителей, позволяя им проецировать на себя свои фантазии, или направляете их внимание на какие-то свойства, вами искусно сыгранные. Однако в частной жизни можно позволить себе сбросить маски и остаться собой. В нашем многообразном, многокультурном мире очень важно уметь свободно и естественно держаться в любой среде и нигде не выглядеть белой вороной. Научитесь получать удовольствие от собственной гибкости и умения создавать образы — и станете непревзойденным актером на этой сцене.

Страдая в детстве от аутизма, Темпл Грандин (подробный рассказ о ее детстве и юности вы найдете в первой главе) должна была преодолеть много препятствий, но к концу школы ей удалось — благодаря страстному желанию и ценой огромных усилий — преобразиться в талантливую ученицу с большими задатками. Девушка понимала, что самое трудное для нее — общение. С животными Темпл без малейших усилий устанавливала почти телепатическую связь, позволявшую понимать их настроения и желания, а вот с человеческими существами дело обстояло иначе. Люди были для нее слишком сложны, часто казалось, что они общаются с помощью не слов, а каких-то едва уловимых, почти незаметных знаков — например, когда вся компания вдруг разражалась дружным смехом, словно повинуясь некому общему ритму, который она, Темпл, не могла постичь. Она чувствовала себя настоящей инопланетянкой, наблюдая за тем, как взаимодействуют эти непостижимые для нее создания.

Казалось, преодолеть неловкость в общении с людьми ей не удастся никогда. Но было кое-что и в ее власти — собственная работа. Темпл решила: в любом деле она добьется такого успеха, что несостоятельность в общении с людьми не будет иметь значения. Однако, окончив колледж с дипломом специалиста по поведению животных и приступив к работе консультанта по проектированию расколов и загонов для крупного рогатого скота, Темпл, наделав ошибок и набив шишек, поняла, что ее план совершенно неосуществим.

Как-то однажды Грандин наняли на животноводческий комбинат для того, чтобы усовершенствовать его планировку в целом. Она отлично справилась со своей задачей, но вскоре начала замечать, что оборудование то и дело ломается. Создавалось впечатление, что все дело в каких- то ее ошибках. Девушка точно знала, что это не так, что причиной поломок не могут быть ее недочеты. Проведя небольшое расследование, она выяснила, что проблемы возникают только в дежурство одного из инженеров. Напрашивался единственно возможный вывод: этот человек нарочно портит оборудование, чтобы бросить тень на Темпл и ее работу. Подобное казалось бессмысленным — зачем кому-то нарочно портить машины, вредить нанявшей его компании? Это вам не проект коровника, справиться с такой задачкой ее ум не мог. Темпл вынуждена была сдаться и уйти с работы.

В другой раз инженер нанял Темпл для решения определенной проблемы, но через несколько недель она заметила, что и другие конструкции на ферме в безобразном состоянии и пользоваться ими опасно. Она написала президенту компании письмо, в котором указала на это обстоятельство. Тон письма был слегка резковат, но Темпл устала от людей, закрывавших глаза на очевидное. Вскоре ее уволили без объяснений, но по всему было ясно, что причина увольнения — то самое письмо.

Обдумывая эти и другие случаи, мешавшие ей успешно работать, Темпл поняла, что проблема в ней самой. Девушка и раньше знала, что нередко своими словами или поступками раздражает окружающих и поэтому многие избегают ее. В прошлом она пыталась жить, закрывая глаза на эти неприятные обстоятельства, теперь же неумение общаться с людьми стало серьезным препятствием, которое мешало ей зарабатывать на жизнь.

С самого детства Темпл Грандин обладала одной особенностью — она умела взглянуть на себя со стороны, словно на другого человека. Поначалу это было мимолетное ощущение, которое появлялось и уходило, но, став взрослой, Темпл поняла: этим даром можно воспользоваться — почему бы ей не проанализировать свои прошлые ошибки так, будто изучаешь действия другого человека?

Например, в случае с инженером, который портил оборудование, девушка ясно вспомнила, что почти не общалась ни с ним, ни с его коллегами, заявив, что со всем справится сама. Она припомнила также, как с неукоснительной логикой представляла свои идеи по проекту, но отмела все попытки обсудить его. В случае с письмом президенту компании Темпл резко критиковала и осуждала людей в присутствии коллег, а когда начальник объявил ей об увольнении, даже не попыталась поговорить с ним. Эти и похожие эпизоды вставали перед глазами так ярко, что в конце концов Темпл поняла свою проблему — она унижала этих людей, заставляла почувствовать себя ненужными. Она, девчонка, задела мужское самолюбие многих, за что и поплатилась.

В случае с Темпл понимание своих ошибок не могло прийти благодаря сопереживанию, эмпатии — это было интеллектуальное упражнение, похожее на разгадывание кроссворда или головоломки. Но именно из-за того, что эмоционально эти ситуации не затрагивали ее слишком глубоко, ей удалось без особого труда докопаться до причин и внести необходимые поправки в свое поведение. В дальнейшем она обсуждала свои предложения с инженерами, старалась как можно больше вовлекать их в работу и ни при каких обстоятельствах не подвергала унизительной прилюдной критике. Так Темпл вела себя на всех последующих местах работы, пока это не вошло в привычку и не стало ее второй натурой.

Постепенно, по-своему развивая социальный интеллект, Темпл стала справляться и с собственной неуверенностью — и добилась успехов в профессии. В 1990-х годах, когда ее известность росла, ее не раз приглашали выступить — сначала с рассказом о том, как она смогла преодолеть аутизм и стать профессионалом высокого класса, а позднее как эксперта в области поведения животных.

Поначалу Грандин была уверена, что выступления прекрасно ей удаются. Лекции были насыщены полезной информацией, каждая мысль проиллюстрирована слайдами. Но спустя некоторое время ей в руки попали результаты опроса, в котором слушатели оценивали выступление, и Темпл была шокирована тем, что узнала. Люди жаловались, что она не поднимает на них глаз, механически читает текст по конспекту и избегает контакта с аудиторией, производя впечатление неприветливой и даже грубой. У слушателей создавалось впечатление, что она раз за разом барабанит один и тот же текст, с теми же слайдами, будто робот.

Странно, но это не огорчило Темпл. Наоборот, возможность обратной связи ее воодушевила. Анкеты слушателей давали ясную и реалистичную картину того, как ее видят со стороны, а именно это и было ей нужно для исправления ошибок. Она с энтузиазмом взялась за дело, исполненная решимости исправиться и стать квалифицированным лектором. Собрав достаточное количество анкет с оценками, Темпл рассортировала их, выбирая те критические замечания, которые казались наиболее осмысленными. Отталкиваясь от этих мнений, она стала менять стиль чтения лекций: вкрапляла в текст выступления истории и даже шутки, уменьшила количество слайдов, а логические схемы разбавляла забавными картинками. Сами выступления Темпл стала делать короче, научилась говорить, не заглядывая в свои заметки, и старалась в конце ответить на все вопросы слушателей, сколько бы их ни задали.

Те, кто присутствовал на первых лекциях Грандин, а потом слышал ее выступления через несколько лет, не могли поверить, что перед ними один и тот же человек: она стала вдохновенным рассказчиком, способным без труда удерживать внимание аудитории. Эти люди не могли даже представить, почему в ней произошли такие изменения к лучшему, и оттого преображение казалось еще более удивительным.

У каждого или почти каждого из нас имеются свои проблемы в сфере общения, от безобидных и мелких до серьезных, реально осложняющих жизнь. Возможно, мы бываем чересчур многословны или не до конца честны в критике окружающих, а может быть, слишком легко обижаемся, если люди не восторгаются нашими идеями. Если такие проявления не единичны, а повторяются достаточно часто, мы задеваем и обижаем людей, причем сами порой не понимаем, как и почему это получается. А причина этого двояка: во-первых, мы отлично видим ошибки и промахи других, а вот объективно оценить самих себя подчас не можем, ослепленные эмоциями и различными комплексами. Кроме того, люди не всегда правдиво говорят нам о наших ошибках. Они боятся, что замечания приведут к конфликту, или не хотят выглядеть мелочными придирами. Поэтому бывает довольно трудно отследить свои промахи, не говоря уж о том, чтобы их исправить.

Иногда и с нами такое бывает: выполняем какую-то работу, казалось бы, блестяще, а потом с удивлением узнаем, что другим все видится вовсе не в столь радужном свете. В такие минуты мы осознаем несоответствие между собственным эмоциональным восприятием нашей работы и объективной реальностью и радуемся тому, что отзывы окружающих помогают выявить недочеты, которых мы сами, возможно, никогда бы не отследили. Точно такое же несоответствие, однако, существует и на уровне общения. Люди видят наше поведение со стороны, и то, как нас воспринимают, почти никогда не совпадает с тем, какими мы сами себя представляем.

Мы получаем возможность исправить свои недостатки, обижающие людей, увидеть свою роль в создании конфликтных и других негативных ситуаций, более реалистично оценить себя.

Чтобы взглянуть на себя объективно, мы должны последовать примеру Темпл Грандин. Начать этот процесс можно с анализа каких-то прошлых неприятных происшествий — предположим, кто-то саботировал вашу работу, начальник уволил без видимых причин, с вами поскандалил коллега. Лучше начать с событий, случившихся не вчера, а хотя бы несколько месяцев назад и уже «отболевших». Препарируя их, мы должны сосредоточиться именно на своей роли в возникновении или усугублении негативной ситуации. Проанализировав несколько таких инцидентов, мы наверняка уловим некую закономерность, выявляющую наш промах или черту характера, нуждающуюся в исправлении. Взглянув на эти события с точки зрения других участников, мы получаем возможность ослабить эмоциональные тиски, влияющие на нашу самооценку. Это помогает нам понять, какие ошибки мы делаем, почему делаем и как можем их исправить. Можно также обратиться к мнению людей, которым мы доверяем, и попросить их дать оценку нашим поступкам, убедив их предварительно в том, что действительно хотим и готовы услышать критику в свой адрес. Так, медленно и постепенно, мы будем учиться самоотстраненности, которая позволит овладеть второй важной частью социального интеллекта — способностью видеть себя в истинном свете.

В 1775 году двадцатишестилетний немецкий поэт и романист Иоганн Вольфганг Гёте (впоследствии фон Гёте) был приглашен в Веймар восемнадцатилетним герцогом Карлом Августом. Семья герцога прилагала старания, чтобы превратить тихий провинциальный Веймар в центр литературы и искусств, так что пребывание Гёте при дворе было весьма желательно для достижения этой амбициозной цели. Вскоре после прибытия литератора герцог предложил ему занять высокий пост в кабинете министров и роль личного советника, которые Гёте согласился принять, решив остаться в Веймаре. Поэт не только усматривал в таком назначении возможность новых впечатлений, но и надеялся, что его возвышенные идеи покажутся полезными правителю Веймара.

Сам Гёте происходил из зажиточной бюргерской семьи и не имел достаточного опыта общения с дворянами. Теперь же, заняв почетное место при герцогском дворе, он быстро сблизился с аристократическим обществом. Однако не прошло и нескольких месяцев, как жизнь в Веймаре стала казаться Гёте невыносимой. День за днем проходил у придворных в круговерти увеселений — карточную игру сменяла охота, но главное, бесконечные пересуды, обмен слухами и сплетнями. Мимолетное замечание господина X или отсутствие госпожи У на вечернем приеме раздувались до событий великой важности, и придворные не жалели сил, обсуждая, что бы все это значило. После посещения театра все судачили только о том, кто в чьем обществе появился, или досконально разбирали, как смотрелась на сцене новая актриса, но никогда обсуждение не касалось самого спектакля.

Если в разговоре Гёте позволял себе упомянуть о работе над какой-либо реформой, кто-нибудь из придворных вдруг начинал возмущаться, прикидывая, что грядущие изменения будут означать для того или иного министра, как пошатнется при этом его собственное положение при дворе, и идеи Гёте терялись в ходе пылкой и острой дискуссии. Да, он был знаменитым писателем, но это ничего не меняло, придворных не интересовало мнение прославленного автора известнейших в то время «Страданий юного Вертера». Куда забавнее было рассказывать прославленному романисту о своем и наблюдать за его реакцией. А их интересы, что ни говори, были ограничены тесным двором и интригами.

Гёте чувствовал себя пойманным в капкан — он дал согласие герцогу и серьезнейшим образом относился к своим обязанностям, но мысль об общении с придворными, на которое он был отныне обречен, казалась нестерпимой. Будучи, однако, реалистом, писатель решил, что бессмысленно сетовать на то, что изменить не в силах. Итак, смирившись с мыслью, что в ближайшие несколько лет единственным его обществом будут те самые придворные, Гёте разработал стратегию, позволяющую возвести необходимость в добродетель: он стал крайне немногословен и высказывал свое мнение по любым вопросам лишь в редчайших случаях. Он не прерывал своих собеседников, предоставляя им беспрепятственно разглагольствовать на ту или иную тему. Слушая, он надевал маску вежливого интереса, а сам в это время внимательно наблюдал, как если бы перед ним действовали театральные персонажи на сцене. Придворные открывали ему свои тайны, делились кукольными драмами и пустыми мыслишками, а Гёте улыбался и всякий раз принимал их сторону.

Придворные не догадывались, что служат ему богатейшим материалом, — их характеры, обрывки диалогов, истории, прихоти и капризы найдут место в произведениях, которые Гёте напишет в будущем. Так писатель избавился от разочарования, превратив его в плодотворную и приятную игру.

Великий американский кинорежиссер австрийского происхождения, Джозеф фон Штернберг (1894-1969) прошел путь от посыльного на студии до одного из самых успешных кинематографистов Голливуда 19201930-х годов. На протяжении всей карьеры, которая закончилась в пятидесятые годы, ему помогал особый взгляд на мир, философия, которую выработал для себя Штернберг-режиссер: важен только финальный продукт, то, что получаешь на выходе. Его задачей было достигать всеобщего согласия в команде, чтобы вести производство фильма в задуманном направлении, добиваясь результата любыми средствами. Главной помехой, не позволявшей ему осуществлять свои замыслы, неизбежно становились актеры. Мысли большинства из них постоянно были заняты исключительно собой и своим успехом. Фильм как целостное произведение значил для них куда меньше, чем интерес, вызванный ролью. Во время съемок каждый тянул одеяло на себя, норовя оказаться в центре внимания, отчего подчас страдало качество фильма. Чтобы работать с такими актерами, фон Штернбергу приходилось идти на хитрости, прибегать к различным уловкам, чтобы заставить выполнить требуемое.

В 1930 году фон Штернберга пригласили в Берлин для съемок самой известной его картины «Голубой ангел». Главную мужскую роль в ней должен был играть Эмиль Яннингс, актер с мировым именем. Проводя кастинг на главную женскую роль, фон Штернберг открыл малоизвестную немецкую актрису по имени Марлен Дитрих, которую впоследствии снял в семи своих лентах, сотворив из нее настоящую звезду.

С Яннингсом фон Штернбергу уже приходилось работать вместе, и он знал, что артист непроходимо глуп и капризен. Казалось, Яннингс специально делает все, что может, дабы помешать съемочному процессу. Любые замечания режиссера он воспринимал как личное оскорбление. Излюбленным приемом было втягивать режиссера в бессмысленные скандалы и мотать ему нервы до тех пор, пока тот не выдохнется и не позволит Яннингсу поступать так, как он захочет.

Фон Штернберг уже знал, что его ожидает, и подготовился к инфантильным играм Яннингса. Для начала актер потребовал, чтобы режиссер каждое утро являлся к нему в грим-уборную и уверял в своей любви и восхищении, — фон Штернберг выполнил это без возражений. Яннингс захотел, чтобы режиссер ежедневно приглашал его на ланч и выслушивал соображения о фильме, — фон Штернберг пошел и на это, терпеливо выслушивая чудовищные бредни актера. Стоило фон Штернбергу выказать внимание к любому другому артисту, как Яннингс устраивал дикие сцены ревности, так что режиссеру приходилось изображать кающегося грешника.

Выполняя все безумные требования Яннингса, режиссер выбивал оружие у него из рук, лишая главного удовольствия — за время съемок он не позволил втянуть себя ни в один скандал. Но время шло, и фон Штернбергу приходилось лукавить, чтобы перехитрить актера и заставить выполнять свои требования.

Во время съемок одного из эпизодов Яннингс по какой- то необъяснимой причине отказался войти в дверь и устроил по этому поводу сцену. В ответ режиссер тихонько велел установить самый жаркий софит таким образом, чтобы он буквально обжигал Яннингсу шею, не давая задерживаться на месте и вынуждая скорее пройти в дверь. Свою первую сцену (а «Голубой ангел» был в числе первых звуковых фильмов) Яннингс провел почти пародийно, с неестественными, преувеличенно напыщенными интонациями. Фон Штернберг невозмутимо и любезно поздравил его, заметив вскользь, что в подобной манере в фильме будет говорить только Яннингс, — разумеется, на фоне остальных актеров это будет смотреться невыгодно и вызывать смех в зале, но так уж тому и быть. Яннингс поспешно отказался от нелепого акцента. Стоило актеру закапризничать и оскорбленно удалиться к себе в грим-уборную, фон Штернберг тут же подсылал к нему кого-нибудь с известием, что режиссер воркует с Марлен Дитрих, окружая ее заботой. Ревнивый артист немедленно кидался на съемочную площадку, чтобы посостязаться за внимание режиссера. От эпизода к эпизоду фон Штернберг ловко маневрировал, направляя актера в нужном ему направлении, и буквально вынудил Яннингса сыграть, возможно, самую блистательную роль за всю его карьеру.

Как уже рассказывалось во второй главе, Дэниел Эверетт со своей семьей в 1977 году отправился в дебри Амазонки, чтобы жить там среди людей племени пираха. Супруги Эверетт были лингвистами и антропологами, и перед ними стояла задача изучить язык пираха — его в то время считали самым трудным, не поддающимся расшифровке, — чтобы перевести на этот самобытный язык Библию. Медленно, но работа все же продвигалась, Эверетт двигался вперед, используя приемы лингвистического исследования, которым его обучали в университете.

Дэниел был хорошо знаком с трудами Ноама Хомского, крупнейшего лингвиста, профессора Массачусетского технологического института, выдвинувшего смелую гипотезу, что все языки мира связаны между собой, а сама грамматика строго задана структурой человеческого мозга, являясь частью нашего генетического кода. Это означает, что по природе своей все языки наделены общими чертами. Уверенный в правоте Хомского, Эверетт изо всех сил бился, стараясь найти эти универсальные черты в языке пираха. Однако со временем, посвятив годы своему занятию, Дэниел обнаружил в теории Хомского множество пробелов и усомнился в ее правильности.

В результате серьезного изучения и глубоких раздумий Эверетт пришел к выводу, что в языке пираха отражены многие особенности их жизни в джунглях. Он определил, к примеру, что в культуре пираха особое внимание придается «непосредственному переживанию»: того, что они не видели собственными глазами, для пираха не существовало, а следовательно, в их языке почти не было слов для описания предметов и явлений, выходящих за рамки непосредственного переживания. Работая над этой своей концепцией, Эверетт предположил, что, даже если базовые свойства всех языков действительно универсальны и запрограммированы генетически, каждый язык при этом содержит элементы, отражающие уникальность породившей его культуры. В том, как мы говорим и думаем, культура играет более важную роль, чем мы могли бы предположить.

В 2005 году Эверетт наконец счел возможным опубликовать свои революционные гипотезы в антропологическом научном журнале. Он догадывался, что, обнародовав результаты своей работы, вызовет оживленную дискуссию, но абсолютно не был готов к тому, что последовало за выходом статьи в свет.

Студенты и аспиранты Массачусетского технологического института во главе с Хомским начали настоящую травлю Эверетта. Когда он выступал с докладом на крупном симпозиуме в Кембриджском университете, некоторые из этих лингвистов специально отправились туда. Эверетта засыпали каверзными и провокационными вопросами, целью которых было нащупать бреши в его теории и поставить в неловкое положение. Эверетт, для которого все это явилось полной неожиданностью, растерялся и оказался не на высоте. То же самое продолжалось и на последующих его выступлениях. Недоброжелатели цеплялись к малейшей оговорке или неточности в речи или сочинениях и использовали эти неточности, чтобы дискредитировать гипотезу в целом. Нападающие даже переходили на личности — публично называли Эверетта шарлатаном и высмеивали мотивы его поездки к пираха. Даже сам Хомский намекал на то, что Эверетт отправился в эту экспедицию ради денег и славы.

Когда Эверетт опубликовал первую свою книгу «Не спать — змеи!», некоторые из соратников Хомского писали письма критикам и литературным обозревателям, пытаясь опорочить автора, и уговаривали вообще не обсуждать книгу в прессе — она ненаучна и написана на непозволительно низком уровне, заявляли они. Дело дошло до того, что ненавистники использовали связи, чтобы оказать давление на Национальное государственное радио, где готовился большой сюжет, посвященный Эверетту. Передачу отменили.

Поначалу Эверетту приходилось трудно, он выходил из себя, не в силах сдержать эмоции. Аргументы его хулителей не дискредитировали теорию, а лишь указывали на отдельные недочеты. Очевидно, истина их не интересовала, куда важнее была задача выставить его в черном свете. Достаточно скоро Эверетту удалось справиться с нервами, и тогда он начал использовать злобные нападки в своих целях. Из-за них он поневоле снова и снова обдумывал и усиливал свои аргументы; недруги заставляли его ответственнее относиться к своим высказываниям, не допускать промахов. Эверетт мысленно возвращался к придиркам своих критиков и в своих последующих статьях опровергал их одну за другой. Благодаря этому он отточил перо, стал яснее мыслить, а поднятая против него кампания лишь увеличила продажи книги «Не спать — змеи!», заставившей многих изменить взгляды и перейти в лагерь его сторонников. В конце концов, Эверетту оставалось лишь благодарить врагов за то, что они помогли ему отшлифовать работу и закалили его характер.

В жизни вам постоянно и на каждом шагу будут встречаться глупцы. Их просто слишком много, поэтому избежать встречи нет шансов. Понять, что перед вами недалекий человек, можно по следующим приметам. В реальной жизни по-настоящему важна перспектива, отдаленные результаты, и важно по возможности эффективно и творчески выполнять свое дело. Собственно, это и должно быть главной целью, которой люди руководствуются в своих действиях. У глупцов же шкала ценностей другая. Они придают преувеличенное значение вещам кратковременным, сиюминутным: их заботит, как бы урвать денежный куш, «засветиться» в прессе или иным образом привлечь к себе внимание, предстать в выгодном свете. Ими управляет не разум, а эгоизм и собственные комплексы. Им свойственно наслаждаться интригами и заговорами и устраивать скандалы просто ради того, чтобы пощекотать нервы. Если они критикуют, то обращают внимание на вещи второстепенные и неважные для общей картины. Собственный успех, карьерный рост, теплое местечко для них важнее истины. Им недостает обычного здравого смысла, они не жалеют сил, трудясь над вещами, не имеющими никакой ценности, и при том не замечают проблем, грозящих гибелью в перспективе.

Имея дело с глупцами, мы нередко опускаемся до их уровня, и такая тенденция вполне понятна. Они допекают нас, раздражают, втягивают в свары, так что в результате мы чувствуем себя ничтожными, измотанными и вконец сбитыми с толку. Мы теряем представление о том, что действительно важно. Одержать верх в споре с глупцами невозможно, как невозможно сделать их своими союзниками или убедить в чем-то, потому что ни о доводах разума, ни о последствиях своих поступков глупцы не помышляют, им это неважно. Вы только потратите впустую драгоценное время и эмоциональную энергию.

Свои слабые стороны есть у каждого из нас, всякий в чем-то неумен, в чем-то может сглупить, у всех нас порой бывают моменты, когда мы теряем голову, проявляем недальновидность или тешим свое самолюбие, — такова человеческая природа. Увидев проявления глупости в себе, вы легче сможете принять это и в прочих людях. Такой подход позволит вам снисходительно улыбаться их странностям, терпеливо отнестись к ним, как к неразумным детям, а главное — не делать безумных попыток изменить их. Все это — часть человеческой комедии, и вам решительно не из-за чего огорчаться и мучиться бессонницей. Такое отношение — снисхождение к людской глупости — должно стать важной темой на этапе ученичества, во время которого вас почти наверняка ожидает встреча с подобными типами. Если они причиняют вам серьезные неприятности, вы должны нейтрализовать наносимый ими вред, полностью сосредоточившись на достижении своих целей и прочих действительно важных вещах и по возможности игнорируя происки глупцов. Вершиной мудрости, однако, было бы пойти еще дальше и фактически воспользоваться глупостью других как материалом для своей работы, примерами того, как не нужно поступать и чего следует избегать, или для поиска способов обратить их действия себе на пользу. В таком случае чужая глупость сыграет вам на руку, помогая добиться полезных результатов, к которым, впрочем, глупец отнесся бы с презрением.