Они шли и шли, проклиная мороз, пургу и проникающую во все щели одежд и палаток снежную крупу; шли, обливаясь потом, который тут же превращался в ледяную осыпь; проклиная свою полярную прихоть, которая, как известно, пуще неволи, а вместе с ней — и свою распроклятую судьбу.

Они обессиленно брели, теряя счет дням и милям, ежеминутно ощущая боль в обмороженных натертых конечностях и в любую минуту рискуя свалиться в прикрытую легким снежным настом ледовую трещину или в материковую бездну. И когда в этом снежно-ледовом бреду вдруг раздался крик лейтенанта Бауэрса: «Земля!», полярники встрепенулись так, словно голос этот прозвучал на палубе судна, давно лишившегося компаса и парусов и безнадежно заблудившегося посреди океана.

Это действительно была земля, восстававшая посреди ледового безбрежья треглавой вершиной горы Меркхема, рядом с которой в подзорную трубу хорошо просматривались окаймленные базальтовыми скалами мысы Литтлтон и Голди. Люди настолько устали от бесконечной снежно-ледовой пустыни, настолько истосковались по виду обычной земли, что интуитивно потянулись к ней взглядами, как-то сразу же почувствовав себя защищеннее и увереннее.

Однако взбудораживавшее людей «видение» это продолжалось недолго. Оно развеялось так же неожиданно, как и появилось, и вскоре полярные странники опять начали углубляться в ледовую пустыню, в свои ощущения и проблемы, в однотипность мыслей и движений.

«Мы стоим лагерем в „бездне тоски“, — доверялся своему дневнику капитан Скотт. — Метель сатанеет с неслабеющей лютостью. Температура дошла до плюс одного, в палатке все промокло. Кто выходит на улицу, возвращается, словно бы из-под ливня. Из них стекает вода и тут-таки у ног образуется лужа. Все больше снега навевает возле палаток, валов, лошадей; последние выглядят до крайности жалкими. О, это ужасно! А до глетчера только двенадцать миль. Охватывает полная безнадежность, бороться с которой бессмысленно. В таких условиях нужно какое-то особое терпение».

Коней они теперь отстреливали одного за другим: Христофора, Виктора, Михаила… Полярникам казалось, что свежая конина придает им сил, возрождает бодрость и возвращает утраченный вес, однако впечатление это было обманчивым и уж в любом случае временным, поскольку с каждым убитым конем все больше груза ложилось на сани, в которые приходилось впрягаться им самим.

Однако апофеоз этой трагедии наступил в субботу, девятого декабря, когда полярники разбили лагерь в местности, которую Шеклтон назвал «Воротами». Здесь Скотт приказал застрелить всех оставшихся лошадей, и часть мяса, которое может пригодиться им во время возвращения с полюса, поместить в склад. А, нанося лагерь на путевую карту, по суровой справедливости назвал его «Бойней».

Описание «Ворот» знакомо было капитану по воспоминаниям Шеклтона, но всякое красноречие меркло перед зрелищем, которое открывалось сейчас его взору. Посреди каменистой равнины перед путником восставали три огромных гранитных столба, которые представляли собой правое основание «Ворот», в то время как левым служил острый угол горы Надежды. И хотя «воротами» этот гористый проход можно было называть лишь условно, все равно создавалась иллюзия того, что стоит пройти их, как взору откроется то ли огромный внутренний двор крепости, то ли стены величественного замка. Иллюзия эта была настолько яркой и привлекательной, что капитану долго не хотелось расставаться с ней.

Когда десятого ноября полярная партия оставляла этот лагерь, основная масса грузов, порядка восьмисот фунтов, размещалась на санках, которые тащили собаки. Но в этот же день Скотт принимает решение: завтра после полудня перегрузить всю эту массу на санки с людскими упряжками, а собак, под опекой лейтенанта Мирза и каюра Дмитрия, отправить на базу.

— А стоит ли уже сейчас отправлять собак на базу? — воспротивился этому решению ротмистр Отс. — Мирз и Дмитрий могут возвращаться, но без упряжек. Мы могли бы еще несколько дней использовать тягловую силу собак, постепенно убивая их и скармливая сородичам, а также добавляя собачье мясо к своему рациону.

— Мы не станем убивать собак, они должны вернуться на базу, — резко ответил капитан.

— Тогда нам придется самим тянуть трое саней, причем на каждых из них будет по двести фунтов. Согласен, в этой местности довольно глубокий снег и движение нарт не столь эффективно, как хотелось бы. Но ведь так будет не всегда. Почему бы нам не поберечь себя еще хотя бы два-три дня, пусть даже мы слегка уменьшим нагрузку на собак.

— Решение уже принято, — спокойно, сухо напомнил начальник экспедиции Отсу, давая понять, что обсуждение неуместно.

— А я уверен, что Амундсен дойдет на своих упряжках до самого полюса, — проворчал ротмистр. — При этом значительную часть собак убьет ради пропитания, да и то на обратном пути.

Скотт оскорбленно взглянул на ротмистра, как бы укоряя его за напоминание о сопернике, но, так ничего и не ответив, вошел в палатку, чтобы приготовить записку, которую собирался передать в базовый лагерь через Мирза. «Глетчер Бирдмора, — писал он, обращаясь не столько к оставшимся на мысе Эванса полярникам, сколько к тем, кому выпадет читать его письма после завершения экспедиции. — Посылаю с собаками только маленькую записку. Дела не такие уж и розовые, как могли бы быть, однако мы не теряем надежды и уверяем себя, что должно же когда-то повернуться на лучшее. Хочу лишь сказать вам, что я, как и раньше, могу не отставать от других».

После прощания с Мирзом и Гирёвым партия пошла в глубь глетчера тремя санями, первые из которых тащили сам Скотт, доктор Уилсон, Отс и унтер-офицер Эванс. Над командой вторых саней, в составе Аткинсона, Райта и Лешли, старшим был назначен лейтенант Эванс. А в третьи, которые шли под командой Бауэрса, впряглись Черри-Гаррард, Крин и Кеохэйн. Причем к тяжести санок и бесконечному количеству трещин и снежных заструг, которые мешали движению экспедиции, добавилась еще и жестокая «снежная слепота», которой одновременно заболели Отс, Бауэрс, Кеохэйн, унтер-офицер Эванс и Лешли. Но их болезнь не могла что-либо изменить в требованиях капитана к этим полярникам. Нужно было идти вперед, и с каждым часом команда все выше и выше поднималась на высокогорный глетчер, где её ждали сильные морозы, метели, трещины и немыслимо тяжелый труд.

Дни тянулись медленно и изнуряюще. Скотту не хотелось расставаться со своими спутниками, но он вынужден был прибегать к этому. И вот двадцать первого декабря, то есть через десять дней после прощания с Мирзом и русским каюром Дмитрием, настал черед прощаться со «штурмовой» партией группе Аткинсона, в которую вошли Черри-Гаррард, Райт и Кеохэйн. Понятно, что все четверо прощались с уходящими в сторону полюса с тоской в душе, но особенно болезненно воспринимал это возвращение на базу канадский физик Чарльз Райт.

— Нельзя ли мне пойти с вами, сэр? — вполголоса, стараясь не привлекать внимания остальных полярников, спросил молодой ученый.

— Это уже невозможно, — покачал головой Скотт.

— Только потому, что я — канадец, а группу, исходя из патриотических соображений, вы формируете исключительно из англичан?

— Во время формирования штурмовой группы мне и в голову не приходило подбирать себе спутников по национальному или религиозному признакам. Иное дело — опыт, подготовленность к данной экспедиции, физическое состояние людей.

— Оказаться так близко от полюса и не дойти до него!

— Понимаю, что в Канаду вам хочется вернуться национальным героем, — мягко улыбнулся Скотт. — Однако вы еще молоды и впереди вас ждет немало всяческих экспедиций, исследований, открытий. Кстати, пусть вас утешает то, что лейтенанту Эвансу, Крину и Лешли возвращаться будет еще труднее, ведь им придется покинуть штурмовую партию в каких-нибудь ста пятидесяти милях от вожделенной цели. Так что вам, Чарльз, еще в какой-то степени повезло.

— А не допускаете, сэр, что кто-то из тех, кому выпало идти дальше, согласен будет поменяться со мной местами?

— Не допускаю, — решительно повел подбородком Скотт. — Вот этого я действительно не допускаю!

Экипаж первых саней после этого расставания не изменился, а в экипаже вторых место Райта занял неутомимый Лешли.

Расходясь в разны стороны, эти две группы полярных странников еще долго оглядывались друг на друга, словно бы надеялись, что кто-то один не выдержит и позовет остальных. Неважно, кто именно и в какую сторону, главное, что позовет. Слишком уж страшно это было для каждого из них — оставлять своих друзей посреди безжизненной ледовой пустыни.