Операция по закладке складов еще только начиналась, а Скотт уже стал замечать, как постепенно выходят из строя и тягловые животные, и люди, хотя любая потеря угрожала срывом всей подготовительной экспедиции. Первым с докладом подошел унтер-офицер, ирландец Кеохэйн. Его конь растянул сухожилие, и поскольку освободить это животное от нагрузки невозможно, а пристреливать жалко — вдруг оно еще вернется в строй, — придется сбавлять темп движения. Затем лейтенант Бауэрс доложил, что его конь окончательно ослаб на передние ноги, и теперь уже встал вопрос: как долго он продержится? И стоит ли тратить на него фураж? Пока что этого коня пришлось привязать сзади к санкам, чтобы как-то довести до Старого Дома, а оттуда, возможно, до базы.

Но еще большее беспокойство вызывало состояние лейтенанта Аткинсона. Почти целый день он пролежал в палатке второго лагеря с распухшей пяткой, и теперь уже ясно было, что без вскрытия нарыва, образовавшегося на месте прорванной мозоли, не обойтись. Но проблема в том, что самому корабельному врачу Аткинсону полноценно сделать на себе эту операцию — да к тому же, на морозе, в полевых условиях — вряд ли удастся.

Чтобы лишний раз не рисковать, Скотт запретил ему браться за скальпель, пока не прибудет доктор Уилсон, отправившийся с группой за очередной порцией груза в первый лагерь. Однако же зря терять время тоже было непозволительно, поэтому, уложив Аткинсона на санки, группа отправилась к месту закладки «Безопасного» лагеря, в котором должен был размещаться очередной продовольственный склад.

Уже приблизившись к ледяному барьеру, полярники вдруг заметили чуть в сторонке от маршрута какой-то темный предмет. Скотт сам направился к нему и, к своему изумлению, обнаружил две полузасыпанные снегом палатки. Даже на обитаемом континенте такая находка показалась бы невероятной, а тут вдруг посреди «ледового безумия»… Одна палатка оставалась целой, вторая оказалась полуповаленной, но самое удивительное, что между ними безмятежно спал одинокий, впавший в линьку императорский пингвин. Почему он оказался здесь, вдали от мест кормежки и от своей стаи, — оставалось загадкой.

— Следует полагать, что перед нами лагерь, оставленный Шеклтоном? — приблизился к капитану Бауэрс.

— Кто еще с такой небрежностью и расточительностью мог относиться к своим лагерям и к имуществу? Достаточно вспомнить, в каком состоянии он оставил после своего визита мою хижину на мысе Хат-Пойнт.

— Хотя, с другой стороны, для кого-то из попавших в беду исследователей этот памятник полярной небрежности может оказаться спасительным. Уверен, что кроме пристанища он сможет найти здесь еще и запас продовольствия.

— Не исключено, не исключено, — проворчал капитан, давая понять, что при любом истолковании этого поступка Шеклтона свойственное ему разгильдяйство оправдания не имеет.

— Попытаемся пробиться внутрь палаток?

— Не сейчас, не будем терять времени.

— Вдруг там обнаружится нечто, представляющее общий интерес…

— Не обнаружится, Бауэрс, — мягко осадил его начальник экспедиции. — Увы, не обнаружится. К тому же нам еще предстоит пройти через ледяную гряду, чтобы разбить свой собственный лагерь, а значит, нужно торопиться, пока не испортилась погода. На гряде постоянно гуляют ветры.

— И потом, не можем же мы нарушать покой «его императорского величества», — неохотно согласился с ним Бауэрс, кивнув в сторону пингвина, который так и не сдвинулся с места, разве что гортанно пророкотал что-то на своем императорско-птичьем языке.

Они ушли в сторону гряды, решив, что направят сюда группу после того, как обоснуются в лагере «Безопасном». Они явно торопились: по их подсчетам, уже двадцать третьего апреля на этой широте должна наступить полярная ночь — с ее теменью, штормовыми ветрами и морозами. И тогда всякие рейды придется прекратить, пережидая многомесячную ночь в базовом лагере, на томительной полярной зимовке, вплоть до появления солнца, увидеть которое странники смогут не раньше середины сентября.

Тем временем склад, который они решили заложить за ледовым барьером, должен был стать перевалочным. Большая часть груза, которую вспомогательным партиям в течение нескольких челночных рейсов удастся забросить в «Безопасный», затем будет транспортироваться все дальше и дальше, пока не будет заложен последний из экспедиционных складов, из которых станет пополнять запасы штурмовая группа капитана Скотта, идущая к полюсу.

Заложить этот лагерь они решили по ту сторону гряды, на небольшой возвышенности, с трех сторон прикрытых заледенелыми холмами. В нем полярные странники действительно чувствовали себя защищенными от ураганных ветров и снежных буранов, причем устроен он был на такой местности, пройти мимо которой, не заметив склада, практически невозможно.

Как только были установлены все три палатки, капитан приказал матросам сооружать ледовый грот, в котором должен располагаться склад экспедиции, а сам с зоологом Черри-Гаррардом осмотрел ногу доктора Аткинсона. Вид у нее был ужасный. Высокий консилиум, возглавляемый самим доктором, пришел к выводу, что дальше тянуть нельзя. Если этот гнойный нарыв не ликвидировать, во время последующего перехода он наверняка прорвется сам, и тогда может произойти заражение крови. В лучшем случае Аткинсон окажется надолго «прикованным» к своему спальному мешку, а болеть посреди ледового безумия Антарктиды — роскошь непозволительная.

Поскольку при одном виде крови Скотту до сих пор становилось дурно — старая, затянувшаяся неприязнь детства, — то он с радостью поручил обязанности эскулапа молодому лейтенанту Черри-Гаррарду, консультантом у которого выступал сам доктор. Когда, спустя полтора часа, капитан вернулся с разведывательного лыжного похода по окрестностям, нарыв уже был ликвидирован, рана промыта кипяченой водой и спиртом, а сам доктор с перевязанной ногой упакован в спальный мешок. Понятно, что на несколько дней он, по существу, выбывал из строя, зато теперь можно было надеяться, что вскоре их доктор пойдет на поправку.

— Никогда не думал, что первым своим пациентом в этой экспедиции окажусь я сам, — сокрушенно произнес Аткинсон, завидев капитана, — и что потери отряда тоже начнутся с меня. Недостойно все это. Звания медика недостойно…

— Будем надеяться, что на этом наши «потери» завершатся, — суховато успокоил его Скотт. — Но отныне каждый вечер вы должны проводить опрос и осмотр всех полярников, чтобы не доводить любую царапину до нарыва. Считайте это моим приказом, доктор Аткинсон.

— Именно так я и воспринял ваши слова, сэр. И еще… Не хотелось бы, чтобы эта ничтожная операция на пятке помешала мне войти в состав вашей штурмовой группы.

— «Штурмовой группы», доктор? Прекрасно сказано, по-военному. Группа, которую мне придется уводить в сторону полюса, в самом деле будет штурмовой.

— Но вы не ответили на мой вопрос, — скептически выслушивал его Аткинсон, понимая, что капитан попросту тянет время.

— Не терзайте себя сомнениями, док. Я пока что и сам не знаю, кто войдет в эту нашу «штурмовую группу». Окончательный состав, очевидно, сформируется только весной, в зависимости от физического состояния каждого из претендентов.

— Благоразумно, — признал доктор.

— Не исключено, что вы будете назначены руководителем базового отряда, который останется на мысе Эванса, — тут же подсек капитан появившуюся было у доктора надежду.

Прооперировав пятку доктора, лейтенант Черри-Гаррард тут же вызвался пойти вместе с Бауэрсом и тремя матросами к обнаруженным во льдах палаткам. Поисковая группа вновь набрела на лагерь, оставленный командой шеклтонского судна «Нимрод», и полярники принялись откапывать обе палатки. Одна их них, полузаваленная, оказалась забитой осколками льда, и парусина ее полусгнила. В другой же, неплохо сохранившейся, образовался лишь небольшой внутренний сугроб у задернутого входа, который и защищал брошенное пристанище полярных скитальцев от бесконечных антарктических метелей.

Осмотрев содержимое палаток, полярники обнаружили походную металлическую печь, несколько ящиков с углем, канистры с керосином, множество ящиков с провиантом и запасной экипировкой, целый склад всевозможных инструментов и даже разбросанные консервные банки и пакеты с прочими продуктами. Причем значительная часть этих припасов хранилась в ледовом складе, наспех созданном между палатками.

— И как вы все это можете объяснить, лейтенант Черри-Гаррард? — спросил Бауэрс, когда последний ящик с провиантом был извлечен из-под снега и ледовой корки и тщательно осмотрен.

— Создается впечатление, что обитавшие здесь люди покидали свой лагерь с такой поспешностью, словно уходили от какой-то страшной угрозы.

— Предположение верное. Но сразу же возникают вопросы: от какой угрозы они уходили, если палатки их стоят до сих пор? И где искали спасения — в глубинах ледовой пустыни?

— Если же предположить, что моряки с «Нимрода» создавали здесь один из экспедиционных лагерей, — продолжил его мысль Черри-Гаррард, — то почему оставили его в таком беспорядке, словно их подняли ночью по тревоге?

Так и не придя к единому мнению по поводу того, что способно было вынудить людей оставить здесь палатки с таким большим запасом продовольствия, топлива и всевозможных вещей, полярники внимательно осмотрели окрестности стоянки. Теперь их интересовало только одно: не обнаружится ли поблизости могила или просто оставленное на снегу тело кого-то из покорителей Антарктики. Однако поиски их были безуспешными.

Выслушав доклад Бауэрса, полковник флота лишь снисходительно улыбнулся:

— Даже если бы там не было ящиков с надписью «Нимрод», можно было бы не сомневаться, что в таком виде свою стоянку мог оставить только Шеклтон.

— Если последует ваш приказ, мы возьмем завтра лошадиную и две собачьи упряжки и перебросим все содержимое шеклтонского склада сюда.

— Следует ли прибегать к полному разорению чужого склада, джентльмены? — мгновенно отреагировал ротмистр Отс. — Имеем ли мы на это право?

— Этот склад как раз и оставлен Шеклтоном для тех, кто пройдет его маршрутом несколько лет спустя, — объяснил свою позицию Бауэрс. — Почему весь этот провиант должен бессмысленно погибать во льдах?

— Но ведь до сих пор он не погиб. И потом, почему мы решили, что Шеклтон создавал свой склад именно для нас? Предлагаю взять из его запасов лишь незначительную часть продовольствия, которое пополнит склад «Безопасного» лагеря, а все оставшееся в лагере Шеклтона считать аварийным запасом. Отмеченная на антарктических картах Адмиралтейства эта стоянка станет запасным лагерем для тех, кто, дойдя до здешних мест, действительно окажется в смертельной опасности.

— Ротмистр Отс прав, — признал Скотт. — Привезите сюда, лейтенант Бауэрс, часть провизии на собачьей упряжке; палатки и склад приведите в порядок и окружите этот аварийный лагерь снежным валом. Для надежности водрузите бамбуковый шест, чтобы стоянка была видна издалека. Координаты ее нанесите на карту. Что именно следует взять со склада Шеклтона, это вы, Бауэрс, определите сами как каптенармус экспедиции.

— Я отнесусь к этому отбору с должным вниманием и тактом, сэр.

Но прежде чем группа лейтенанта отправилась к лагерю команды «Нимрода», капитан Скотт решил созвать «военный совет», чтобы определиться с ближайшими планами действий на полюсном маршруте. «Я изложил свой план дальнейшего продвижения, — отмечал в своем дневнике Скотт. — Он предполагал: взять с собой на пять недель провиант для людей и животных; после двенадцати-тринадцати дней создать склад из двухнедельного запаса провизии и вернуться сюда (в лагерь „Безопасный“). Грузы должны составлять по 600 фунтов с чем-то на каждого коня и по семьсот — на каждую собачью упряжку. Для лошадей это не много, если поверхность окажется хорошей и они смогут идти свободно; а вот собакам, очевидно, придется облегчить грузы».

А днем спустя, во вторник, тридцать первого января, Скотт записал: «У нас все готово. Но сегодня мы провели испытание с конем Уилли: надели ему конские лыжи. Результат оказался чудесным: конь начал прохаживаться вокруг нас, ступая, словно по твердой земле, в тех местах, на которых без лыж беспомощно барахтался. Отс никогда не верил в эти конские лыжи, да и я считал, что даже самому смирному коню нужно будет с ними попрактиковаться.

Сразу же после этой удачной попытки с лыжами я решил, что нужно постараться привезти еще несколько лыж, и уже через полчаса Мирз и Уилсон были в пути к стоянке, расположенной от нас за двадцать с чем-то миль. Может, на наше счастье, лед еще не тронулся, но боюсь, что надежды мало. В то же время думается, что с этими лыжами можно было бы удвоить расстояние дневных переходов».

Прервав свои записи, Скотт вместе с доктором Уилсоном осмотрел ногу Аткинсона. Выглядела она все еще угрожающе, наверняка понадобятся еще три-четыре дня, чтобы доктор смог чувствовать себя уверенно. А главное, ему нужен был покой. Чтобы не связывать себе руки, Скотт решил оставить Аткинсона в палатке, под опекой матроса Крина. Но прежде чем выйти на маршрут, он отправил лучшего лыжника экспедиции норвежца Трюгве Грана с почтой на мыс Хат-Пойнт, к Старому Дому. Он вернулся лишь через четыре часа; к тому времени метель уже была такая, что «почтальон чуть было не прошел мимо стоянки, причем никаких особых новостей не привез: жизнь в Старом Доме, как и в базовом лагере, шла своим чередом.»

Поскольку оставить стоянку решено было утром, в надежде на то, что к тому времени метель уляжется, капитан Скотт принялся анализировать снабжение своей экспедиции. Он вообще считал, что в ряду других научных изысканий большое значение приобретает умение полярников правильно рассчитать груз своей санной экспедиции, калорийность ее питания и экипировку.

«Чем больше, — излагал он свои соображения на страницах дневника, — я размышляю над оборудованием нашей санной экспедиции, тем больше убеждаюсь, что мы недалеки от идеала возможного в данных условиях для цивилизованного человека. Хотя определить грань, отделяющую необходимость от роскоши, довольно трудно. Можно было бы уменьшить вес груза во вред выгоде, но все, что удалось бы при этом сэкономить, составляло бы мизерную часть груза.

Если предположить, что доведенная до крайности борьба за существование заставила бы нас выбросить все предельно необходимое, то после этого мы сохранили бы в течение этого трехнедельного путешествия: топлива для кухни — сто фунтов; кухонного оборудования — сорок пять; одежды, вещей личного пользования — сто фунтов или что-то около этого; палаток — тридцать, инструментов и всего прочего — сто фунтов. То есть половину груза одних только саней, а их десять, или около одной двадцатой части всего нашего багажа. Если эта часть груза составляет все, что при некоторых обстоятельствах можно отнести к рубрике „предметы роскоши“, то из этого вытекает, что уступка, сделанная комфорту, даже не стоит разговора. Такой жертвой мы никак не увеличили бы количество пройденных нами миль.

После этого кто-то может решить, что нами взято много провизии: порция — тридцать две унции в день на человека. Я хорошо помню, как мы изголодались в 1903 году, просидев четыре или пять недель на двадцати шести унциях, и абсолютно уверен, что за это время мы потеряли много жизненных сил. Допустим, что четыре унции в день еще можно было бы сэкономить; на всех нас вышло бы три фунта в день или шестьдесят три фунта за три недели, то есть одна сотая частицы нашего настоящего груза. И от такой незначительной разницы зависит хорошее физическое состояние людей, пока при них есть животные, потребности которых соответственно значительно больше, нежели потребности людей…»

Завершив свои провиантские изыскания, Скотт прочел их каптенармусу экспедиции Бауэрсу. Тот с минуту молчал, думая о чем-то своем, затем, словно бы опомнившись, встрепенулся:

— Да-да, вы правы, господин капитан. Все последующие экспедиции будут признательны нам. А ваши снабженческие выкладки станут воспринимать как наставление человека, не единожды лично прошедшего через все это ледовое безумие.