Визитная карточка. Иван Лаврентьевич УСТИНОВ родился 1 января 1920 г. В 1941 г. окончил пехотное училище; с начала войны — в органах военной контрразведки. Начальник 3-го управления КГБ при СМ СССР (военная контрразведка) — 1970–1974 гг.; руководитель Управления особых отделов КГБ по ГСВГ — 1974–1981 гг.; советник при председателе Госплана СССР по проблемам безопасности — до 1991 г. Генерал-лейтенант в отставке, награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени, тремя орденами Красной Звезды, медалью «За отвагу» (1941), многими другими медалями, а также орденами и медалями зарубежных стран. Автор книги «На рубеже исторических перемен» (М., 2008); в первом издании — «Крепче стали» (М., 2005).

— 10 июня 1941 года я окончил Камышловское пехотное училище и был направлен в Могилев на курсы военных разведчиков. Три дня проучились — и война. После первых боев меня определили в особый отдел 16-й армии, которая только еще разворачивалась.

— То есть учиться всему пришлось по ходу дела?

— Конечно. Прикрепили меня к капитану Харитонову, старшему оперуполномоченному, и он меня начал таскать по командировкам — в дивизии, в бой. Показывал, как в бою организовать работу, как с работниками полкового звена встречаться, как вербовать агентов в боевой обстановке, оформлять эго…

— К тому же вы непосредственно участвовали в боях?

— Все время дрались: сначала под Смоленском, потом Днепр вплавь форсировали, попали в окружение в районе Соловьевской переправы — страшные бои были, потери невероятные.

— То есть там уже было не до оперативной работы?

— Командование все время давало нам поручения: там разберись, тут наведи порядок. Прав у военной контрразведки всегда было больше, чем у командиров. В сентябре в окружении в районе Вязьмы оказались не только наша, но и соседние 19-я и 20-я армии. С остатками артиллерийской части мы заняли оборону в лесу, нас окружили, и мы трое суток отбивались, нас и бомбили, и черт знает что!

— Иван Лаврентьевич, вы в это время — как бы поточнее спросить — в какой роли выступали?

— Так как командование было убито, я начал организовывать из оставшихся военнослужащих оборону — пришлось это делать с большим усилием, вплоть до угрозы применения оружия. И тут появляются пятеро военнослужащих. Один распахнул плащ-накидку — вижу, бригадный комиссар. Он представился: Лебедев. Спросил, что мы намерены делать. Отвечаю: организовать прорыв окружения. Лебедев предложил сформировать настоящий воинский отряд, проверить все оружие и готовить прорыв. Меня он назначил своим заместителем и начштаба отряда. Вечером мы пошли на прорыв…

— И вышли к своим?

— Да, мы тоже так думали. Убыль была большая, много убитых, но с учетом того, что к нам примкнуло много окруженцев, всего собралось 500–600 человек. Потом наши разведчики сообщили, что тут одни немцы кругом, а фронт находился в районе Можайска, мы — южнее Вязьмы. Так что 2 0 суток выходили, ведя бой в тылу противника! Многие погибли, а раненых мы по деревням рассовывали. Лебедев тяжело заболел — его несли на носилках.

— Куда же вы вышли?

— К знаменитому селу Бородино. Но только расположились — немецкие танки! Распределил я людей, чтобы хоть как-то остановить их. В это время подходит колонна наших автомашин. Полковник меня спрашивает, кто мы такие. Объясняю. Он посмотрел, сколько нас и в каком виде, и сказал, чтобы мы шли в Дорохово на сборный пункт, а они займут оборону. Это был полк, прибывший с Урала. Я привел свой отряд в Дорохово — нас оказалось 72 человека: 10 — рядовые и сержанты, остальные — офицеры. И подполковники были, и майоры.

— А вы — только старший лейтенант? Почему они вам подчинялись?

— Настолько, видимо, велик был авторитет военной контрразведки. Все относились с уважением, а прощались со слезами.

— Вы в это время выполняли исключительно командирские обязанности?

— Нет, не только. Немцы под видом выходцев из окружения забрасывали своих разведчиков, диверсантов. Приходилось на ходу проверять наше «пополнение», кто такие. К нашему счастью, агентов не было.

— И вы наконец-то вернулись в особый отдел?

— Штаб находится в Волоколамске. Доезжаю на попутных машинах — а бомбежка страшная была! — вижу, около домика стоит солдат. Подхожу — рядом с ним стоят Рокоссовский и адъютант, который его уговаривает спуститься в щель. Вокруг все буквально трясется, бомбежка невероятная… Рокоссовский молчал, молчал, а потом говорит: «Как я могу идти в щель, если тут солдат стоит?!»

— Вы потом с Константином Константиновичем встречались?

— Конечно, и довольно часто. Последняя моя встреча с ним, когда он был командармом, произошла так. В освобожденных Сухиничах Рокоссовский сидел в кабинете, и рядом с домом разорвался снаряд. Осколок влетел в окно, ранил генерала в грудь, пробил легкие. Начальник мне говорит: «Из Москвы вызвали санитарный самолет, организуйте эвакуацию и обеспечьте безопасность командующего». Поехал я к указанному месту, куда вскоре привезли Рокоссовского. Он в тяжелом положении был — кровотечение сильнейшее, дышал с трудом. Когда прилетел самолет, я решил проверить его. Ведь было в 1941-м, что немцы перехватили информацию и захватили одного командующего. Мне сразу бросилось в глаза, что трое врачей какие-то не совсем белые и по-русски с акцентом говорят! Докладываю по телефону, что вот такое дело. Самолет задержали. Через полчаса звонят: «Отправляй, это испанцы, эмигранты — они создали санитарный отряд». Заранее предупредить не могли! После излечения Рокоссовского назначили командующим Сталинградским фронтом, а к нам пришел Баграмян.

— С ним у вас тоже установились хорошие отношения?

— Да, он к нам часто приходил, все дела мы с ним обсуждали. В 1942-м меня назначили старшим оперуполномоченным отдела контрразведки армии — считали, что я уже опыт приобрел. Но у меня больше военного опыта было.

— В чем заключались ваши служебные обязанности?

— Прежде всего бороться с агентурой противника. В первый период войны они в нашей форме ходили, но мы быстро навели порядок. Каждый месяц в документы офицерам и солдатам ставили шифрованные обозначения. Если нет обозначения — задерживали и разбирались… Когда же мы брали Городок, военная контрразведка впервые создала свой небольшой отрядик, который вошел в прорыв вместе с наступающими и даже с военной разведкой.

— Для чего это было нужно?

— Для захвата немецких разведывательных и карательных органов. Мы знали, что они там находятся. Мне пришлось участвовать в расследовании — это страшная картина, что они там творили! Сотни людей были закопаны живыми, вместе с детьми. Эти материалы мы передали правительственной комиссии. Пройдя через Белоруссию, наша армия вышла в Литву и первой прорвалась в Восточную Пруссию, на территорию противника.

— Какая тогда была оперативная обстановка в Литве?

— На первых порах вроде бы и ничего. Война есть война, им некогда просто было. А когда основные силы ушли в Восточную Пруссию, обстановка в Литве стала тяжелейшая! Подполье начало действовать, чего только там не творилось! Они небезуспешно действовали — хорошо знали свою обстановку, местность, лесистые места, топи всякие. Наши пройти не могут, а они.

— Но ведь вы боролись с этими бандитами?

— Конечно. В 1945-м, когда я уже был начальником отдела, мы получили информацию, что активно действующая банда собирается разграбить несколько сел. Я сформировал конный отряд, чтобы перехватить их, но мы опоздали, пока пробирались по болотам. А бандиты в своих же литовских деревнях такое натворили, что просто ужас! Волосы вырывали и груди отрезали у женщин, звезды на телах вырезали. Хотя нескольких бандитов мы выловили, но отряд был большой, и они возвратились через болота в свои схроны. Вообще Литва нам дорого обошлась.

— Вы сказали, что к этому времени уже были начальником отдела. Какого?

— Дело в том, что немцы очень серьезно использовали прикрытие раненых бойцов и офицеров. Сознательно подстреливали своих агентов, они попадали в медсанбаты, госпитали, а оттуда — в наши подразделения. Тогда было принято в нашей, теперь уже 11-й гвардейской, армии решение сформировать отдел контрразведки «Смерш» по выявлению агентуры и разведчиков противника через госпитали, медсанбаты, пункты эвакуации. Меня назначили начальником такого отдела — и мы начали работать. Небезуспешно, прямо скажу.

— А разве немцы под конец войны не снизили свою разведывательную активность?

— Представьте, мы уже вели бои за Кенигсберг, а в это время мой отдел вылавливает парашютиста! Агент прошел школу — с документами советского офицера, с рацией, со связью к националистическим бандформированиям. В общем, на длительное оседание. Борьба велась до конца!

— И все же по вашей контрразведывательной линии вы гитлеровцев переиграли?

— Да, хотя германская разведка и была на высшем уровне… Между тем у них все было совсем не так, как у нас. У нас все было расписано, указано, что можно делать, чего — нельзя. У них же вообще не было понятия «нельзя», они применяли любые методы, шпионам, диверсантам и террористам разрешалось действовать в любом плане.

— Иван Лаврентьевич, вот такой деликатный, с точки зрения спецслужб, вопрос: как строились ваши взаимоотношения с различными категориями военнослужащих?

— Сегодня некоторые мемуаристы оценивают взаимоотношения командования и контрразведки в критическом плане. Но у нас никаких противоречий не было. Обстановка была исключительно доброжелательная, при полном взаимодействии, полном понимании. Я уже говорил про будущих маршалов Советского Союза Рокоссовского и Баграмяна, очень добрые отношения были у меня с генералом Лукиным, который в 1941-м, как известно, попал в плен. Уж на что был строг будущий маршал Кошевой, но и с ним работа велась при полном взаимодействии.

— Как солдаты относились к «Смершу»?

— Нормально. Боязни, могу вас заверить, никакой не было. Тем более что мы все время вместе находились рядом. И потом, если человек готовится к бою, понимает, что его, может быть, совсем скоро убьют — чего ему тебя-то бояться?

— Ну а вот отношение к вашим агентам?

— Да кто их знал?! Никто ничего не знал. Если же где-то какой-то прокол был, сразу ликвидировали все документы, прекращалась всякая связь… К тому же очень часто мы обращались к помощи доверенных лиц, без оформления. Люди помогали нам на чисто патриотической основе. Подсказывали, информировали. Мы постоянно общались с личным составом, и это не вызывало никакой негативной реакции.

— Какой же интерес был им с вами работать? Была ли какая-то материальная заинтересованность?

— Да что вы! У нас и у самих денег-то не было. Просто подавляющее число воинов были преданы Отечеству, понимали и видели, что все, что мы делаем, — это в интересах страны, для того, чтобы приблизить победу над врагом.

Нашим собеседником был генерал-лейтенант в отставке Александр Иванович МАТВЕЕВ (1916–2007), первый заместитель начальника 3-го Главного управления (военная контрразведка) КГБ СССР, председатель Совета ветеранов военной контрразведки.

— Пришел 22 июня 1941 года. Я был первым секретарем Запорожского горкома комсомола, и уже через несколько часов после начала войны меня мобилизовали. Вот и начал службу старшим оперуполномоченным полка.

— Скоро ли вам пришлось встретиться с вражескими агентами?

— Очень скоро — в сентябре 41 — го, когда нас перебросили в район города Большой Токмак, где мы заняли оборону… Как-то ночью боевое охранение задержало трех военнослужащих — старшину и двух бойцов с оружием, выходивших из окружения. А уже было известно, что противник настойчиво забрасывает к нам диверсионные группы. Доставили окруженцев ко мне, при проверке я обнаружил, что документы у них поддельные… Начал работать более целенаправленно… Один сказал, что родом из Запорожья.

— Это для вас, думаю, подарком было…

— Конечно, я ведь обстановку в городе хорошо знал. Боец сказал, что работал на заводе «Интернационал». Да, есть такой завод. Но когда я спросил фамилию секретаря райкома, он ответить не смог. И на других вопросах «поплыл». В общем, длительная у меня с ними работа была, и в конце концов тот, что был с петлицами старшины, признался, что они составляют диверсионную группу, заброшенную с целью совершения диверсий в районе Волновахи, а потом — в Запорожье.

— Как с ними тогда поступили?

— Допросил и, как было приказано, доставил в штаб армии. Но тут целое приключение вышло. Мне выделили трехосную полуторку со счетверенным зенитным пулеметом, пятерых солдат. Передал задержанных и протоколы допроса в особый отдел армии, сразу же возвращаться мне не советовали: мол, не стоит на ночь глядя. Утром уточнил обстановку, мне сообщили, что полк стоит на прежнем месте в районе хутора Трудовой — туда мы и отправились. Когда же подъехали к хутору, то увидели, что он занят немцами. Что делать? Командую водителю, тот — по газам. Пока немцы разобрались, мы пулей промчались по главной и единственной улице. Вслед нам ударили из миномета, не попали.

— Действительно приключение!

— Нет, это было только его начало, потому как следующий населенный пункт Ивановка тоже был занят противником. Мы оказались в «мешке». Обочины заминированы, а бросить машину и пешком выбираться — не дело. Решили идти на прорыв. Я дал команду подготовить установку к стрельбе по наземным целям, рассадил соответствующим образом автоматчиков — и мы промчались через Ивановку на полном ходу с ураганным огнем.

— Для вас это был первый бой?

— Конечно же нет… Еще в августе на Днепре, когда мы занимали оборону в районе населенного пункта Балки, был получен приказ любой ценой задержать продвижение противника. Ежедневно шли исключительно тяжелые бои, наши позиции непрерывно атаковали танки, самоходки, артиллерия, пехота. В конце концов мы выдохлись, противник обнаглел, и в один прекрасный день немцы подошли к нашим позициям вплотную, началась рукопашная. «Ну что ж, Саша, теперь настала наша очередь», — сказал мне комиссар полка Слесаренко. Он поднял Боевое Знамя полка — и нас всех как ветром вынесло из окопов, была такая драка, что трудно себе представить. Все перемешалось! Дрались чем могли — винтовками, автоматами, сапогами, кулаками, душили друг друга, били головой о камни. Наконец немцы не выдержали, побежали, а мы их преследовали километров, наверное, 6–7. Причем они бежали, мы — за ними и не стреляли, вот что интересно! Стремились догнать и доколотить. Но потом они выдвинули танки и нас немножко отрезвили. Как видите, мы и в 41-м году не всегда драпали.

— Известно, что командир в бою — впереди, «на лихом коне»; комиссар — в массах; а где во время боя находился особист?

— Он всегда находился вместе с войсками, там, где была оперативная необходимость в его присутствии. Вообще его место там, где его подразделения, и если полк участвовал в бою, оперативный работник не мог просто наблюдать за этим. Кроме контрразведывательного обеспечения войск, он при необходимости еще непосредственно участвовал и в боях. Как свидетельствует опыт, чаще всего оперативный работник находился рядом с командиром полка.

— Была ли в том польза в оперативном плане?

— Так поэтому, кстати, наши оперативные работники и пользовались большим уважением и авторитетом среди личного состава! Офицеры и рядовые часто сами приходили с информацией, которая была полезной в оперативном плане. Это как раз подчеркивает необходимость того, чтобы оперативный работник был в гуще личного состава, который воюет, и чтобы он сам, если надо, воевал с оружием в руках…

— Но, извините, не получалось ли это работой напоказ — в ваших, скажу так, ведомственных интересах? Мол, видите, какой у вас особист отважный? Или участие оперативного сотрудника в бою имело какое-то особое значение — не просто «лишний штык»?

— Поверьте, что наши работники обычно играли большую цементирующую роль — например, по предотвращению паники, когда попадало подразделение в окружение. Ведь паника — самое опасное, самое неуправляемое поведение, которое может привести к тяжелым последствиям. Оперативные работники — это бойцы.

— Это когда они в боевых порядках. А так, думаю, вам все же следовало переигрывать противника интеллектуально.

— Всякое бывало. В ноябре 41-го, когда готовились к наступлению на Ростов-на-Дону, нам для усиления артиллерийского и пулеметного огня придали бронепоезд. Через свои оперативные связи мы узнали, что туда проник немецкий агент, который склоняет личный состав к измене, чтобы вывести бронепоезд и сдаться немцам. Ну, задержали мы его. В комендантском взводе был домик, туда его ко мне и привели. Дело было вечером, темно уже. Солдат-автоматчик за дверью дежурил, а я за столом сидел, допрашивал. Во всем признавшись, он неожиданно бросился в соседнюю комнату, где спали бойцы комендантского взвода. Во мне вдруг пробудилась какая-то необыкновенная сила. Я тоже сорвался с места, выхватил маузер и так с ходу в живот пистолетом ему ударил, что он тут же выронил автомат, которым уже успел завладеть. Это мне на всю последующую войну, на всю жизнь запомнилось: с врагом надо быть бдительным.

— Агентуры немецкой тогда много было?

— Много. Но только качество подготовки агентов разнилось. Хотя вообще у них подготовка не очень хорошая была. Немцы на скорую руку создали целую сеть школ, формировали свою агентуру из числа изменников, предателей, пленных. Готовили их месяц-полтора, а потом забрасывали с ограниченными задачами: для разложения Красной армии, внедрения в боевые части, получения информации и, конечно, для совершения диверсий. Это было особенно опасно. Но началось это не в 41-м, а значительно позже — ими уже «Смерш» занимался…

— Кстати, чем была вызвана реорганизация органов военной контрразведки, переподчинение их Наркомату обороны?

— Переподчинение в первую очередь подняло ответственность командиров всех степеней за борьбу со шпионажем. Они приняли меры для усиления режима секретности и стали более активно оказывать помощь оперативным работникам — в частности, с привлечением войск для проведения оперативных мероприятий. Образовалось более конкретное сотрудничество с оперативными работниками. Так что это было полезное дело.

— Александр Иванович, вы тогда в какой должности были?

— С начала и до конца действия «Смерша» я был начальником особого отдела 47-й гвардейской стрелковой дивизии.

— А командиры армейские после переподчинения на вас не пытались влиять, давить?

— Нет, это сложно было бы. Хотя был у меня один такой случай, когда командир дивизии Рахимов, человек недалекий, попытался освободить арестованных. Хотел лично, от своего имени доставить их в штаб армии — мол, задержал шпионов своими силами. В общем, выслужиться хотел!

— Не получилось?

— Я пошел к нему и потребовал, чтобы он немедленно отменил свой приказ. А то он уже и автоматчиков прислал, чтобы забрать арестованных. Я сказал, что выставлю своих автоматчиков и доложу Чуйкову о его неправомерных действиях. Так что крупный был тогда разговор, и он отменил-таки свое решение.

— «Смерш» выполнял те же самые задачи, что и особые отделы раньше?

— Особое внимание теперь было сосредоточено на оперативном контрразведывательном обеспечении наступательных действий войск. В первую очередь — на обеспечении ликвидации диверсионно-разведывательных групп.

— А как, кстати, отразилось создание «Смерша» на противнике? И отразилось ли вообще?

— Еще как отразилось! Создание «Смерша» значительно сузило вербовочную базу противника. Изменники Родины и дезертиры на вербовку стали идти с еще большей неохотой…

— Почему?

— Что такое «Смерш»? «Смерть шпионам!», и этот лозунг претворялся в жизнь. Раньше такого открытого призыва не было, а теперь попасть в руки «Смерша» для гитлеровских агентов значило идти на верную смерть.

— Расстрел на месте — без суда и следствия?

— Нет, их уничтожали исключительно в законном порядке. Так что теперь немцам пришлось подбирать агентуру только из числа скомпрометированных, тех, которые принимали участие в карательных операциях, у кого руки в крови были. Таким образом был нанесен серьезный удар по абверу. Не только сузилась вербовочная база, но и началось разложение в разведшколах, из агентуры, которая была заброшена, многие пришли с повинной, а часть просто перестала действовать — сами себя законсервировали, чтобы мы их не уничтожили как шпионов и чтобы немцы их не наказали.

— И кто же в результате у них остался?

— Как я сказал — те отъявленные, которым терять было уже нечего. Предатели, которые пощады не ждали.

— С немцами — агентурой, разведчиками — вам приходилось встречаться?

— Только с фольксдойч — поволжскими немцами, они в совершенстве говорили по-русски, поэтому работали под русских, как правило, возглавляли диверсионно-разведывательные группы. Когда же началось наше наступление, была директива по абверу и другим органам о создании нелегальной сети для проведения диверсионно-разведывательной работы и террора в тылу Советской армии. Такие группы, состоявшие из немцев, были потом обнаружены и разоблачены. Но это было в тылу, а я был с передовыми частями…

— Знаю, многих интересует такой вопрос: принимал ли «Смерш» участие в разного рода карательных мероприятиях? Не приходилось ли вам выступать в роли заградотряда?

— Нет, абсолютно нет! Никаких заградительных мероприятий мы ни разу не проводили. А то, что связано с ведением боя, — и отступление было, и паника была, — и тут мы действовали вместе с командирами. Но это были не карательные мероприятия, а чисто оперативные. Я знаю, об оперативных работниках, особенно в нынешнее время, придумано много всякой клеветы, дезинформации. Все это совершенно не соответствует действительности. Повторю еще раз: оперативные работники в полку были самыми передовыми бойцами, которые сражались в любой ситуации и не отступали. Недаром многие наши сотрудники были удостоены высоких государственных наград.

— Вы дошли до Берлина. Что вам больше всего запомнилось на завершающем этапе войны?

— Прежде всего, конечно, то, что я допрашивал командующего обороной Берлина генерала артиллерии Вейдлинга. Ну а потом, в Берлине, мне пришлось заниматься даже дипломатическими делами — было поручено интернировать японское посольство. Мы задержали японских дипломатов, вывезли их из посольства. Потом на меня же их и «повесили». Пришлось договариваться с командиром дивизии, ставить их на довольствие, пока не приехал официальный представитель МИД, чтобы их куда-то определить. Японцы говорили: зря вы нас забрали из посольства, там у нас бункер хороший. Но я отвечал, что они находятся в состоянии войны с англичанами и американцами, которые могли их не только интернировать, но и перестрелять. Так что, как видите, обязанности у меня были очень разносторонние.

— Александр Иванович, а почему после войны вы решили продолжать службу в органах военной контрразведки?

— Эта работа увлекла меня прежде всего тем, что военная контрразведка внесла очень большой вклад в победу. Известно было и то, что германские разведывательные органы оставили большое «наследство» — массу агентуры, заброшенной в наш тыл. При этом они, в частности абвер, установили связь с новыми хозяевами, американской и английской разведками, которым передавали свою наиболее ценную агентуру. Было ясно, что война разведок не закончится и после победы… Вот потому я и решил остаться в строю.