– Вот теперь мы можем спокойно побеседовать, – сказал Михаил, устраиваясь в кресле напротив меня. Он выглядел очень довольным собой. Я, конечно, факультетов психологии не заканчивал, но выражения лиц собеседников читаю достаточно хорошо. Мне это даже мешает в обычной жизни. Ну как можно наслаждаться семейным счастьем, когда жена улыбается с застывшими глазами и, шутливо уклоняясь от объятий, брезгливо передергивает плечами. «Слишком ты умный!» – с осуждением говорили некоторые доброжелатели, и мне поначалу казалось, что они делают комплимент. Потом уже я начал понимать, что фраза эта на самом деле – смесь неодобрения и соболезнования. Будь проще, и к тебе потянутся люди. А люди в последнее время все больше тянулись от меня. Иногда глядя в зеркало, я вдруг замечал, что мое лицо и глаза выражают разные чувства. Я даже стал понимать выражение «больные глаза». Так вот, у довольного и улыбающегося Михаила были именно больные глаза. Он был совершенно не похож на меня, но временами, глядя на него, мне казалось, что я смотрюсь в зеркало.

– Нам никто не помешает и даже торопить никто не станет, – сказал Михаил. Словно в подтверждение его слов, в комнату заглянул Петров и, зафиксировав нас взглядом, удалился.

Я некоторое время перебирал в голове разные варианты ведения разговора. С Петровым я беседовал скептически-иронично, но это произошло само собой, без анализа и самоконтроля. Михаил был не так прямолинеен, как Петров, однако в располагающей манере общения Михаила чувствовалось желание вывести собеседника из равновесия именно иронией. Если не вывести, то хотя бы дать возможность вступить в пикировку. Это тоже понятно, ибо сам я достаточно часто прибегал к подобной манере общения. Что не прибавляло мне приятелей. Если Михаил сочтет возможным общаться со мной в подобном стиле, я в меру своих сил постараюсь его поддержать.

– Честно говоря, – улыбаясь сказал Михаил, – даже не представляю себе, с чего начать разговор. Вам такое чувство наверняка знакомо. Совершенно определенно знаешь, что именно хочешь сказать, и совершенно не представляешь себе, с чего начать.

– Начните банально – с представления, Хотя, лучше не надо, а то наверняка у вас окажется фамилия Сидоров, и вы по документам будете числиться лесником. Давайте я сейчас выйду, потом постучу в дверь и скажу, что прибыл по повестке. А может быть, вам будет привычней, если я произнесу какой-нибудь пароль, а вы мне отзыв, тогда уж разговор пойдет сам собой.

– Вы мне еще предложите загонять вам иголки под ногти для поддержания разговора, – не переставая улыбаться, сказал Михаил.

Я вежливо молчал, давая возможность Михаилу выразить свои положительные эмоции.

– Вы знаете, только теперь я понял, почему многих людей раздражает моя манера вести разговор, – отсмеявшись, сказал Михаил, – не будь я уверен, что вы меня видите впервые в жизни, решил бы, что вы меня блестяще спародировали. Надо будет поаккуратнее выливать на окружающих свою желчь. Мелкими порциями и, лучше всего, в режиме диалога. Неплохо бы часть раздражения перевести из словесного ряда в мимику – легкую усмешку, ироничный подъем брови…

– Демонстративное копание спичкой в зубах, – продолжил я, – подкладывание сахарного порошка в карман командированных журналистов. Ну и так далее…

– Насчет сахара вы напрасно так реагируете. Ничего бы плохого не произошло. Вы бы попали просто на эту дачу на неделю раньше и вам бы удалось избежать многих неприятностей.

– Это я уже понял, спасибо, сам сообразил. К сожалению, уже задним числом. Но мне также удалось понять, что если бы я не поддерживал отношений с бывшими однополчанами, то проблем у меня было бы еще меньше. И, кстати, о проблемах. Как здоровье Святослава Иванова? Когда я видел его в последний раз, он сидел на мостовой после того, как его сбила машина.

– Вы хотите честно или вас устроит дипломатично? – спросил Михаил.

– А вы действительно можете честно?

– Ладно, хотите – верьте, хотите – нет, но я сам узнал об Иванове и Парамонове практически одновременно с известием о вашем существовании. Верите?

– Вам честно или вас устроит дипломатично?

– Это ваше дело, можете не верить. Потом, конечно, я познакомился с вашим делом подробнее. Иванов, насколько я знаю, отделался очень легко, сейчас уже бегает и даже, может быть, прыгает. Я вам не обещаю скорой встречи.

– И на том спасибо. Я еще после той встречи в себя никак не приду. Меня интересует, он случайно тогда под машину попал или…

– Не случайно. Случайно, что легко отделался.

– Спасибо, успокоили.

– Не за что, – Михаил уже не улыбался, и выражение его глаз больше не контрастировало с выражением лица.

– Я хочу услышать от вас – то, что происходит со мной, действительно часть чего-то, гораздо более важного и значимого?

– Вы ожидаете от меня подробного ответа?

– Тогда я сформулирую точнее. Я наживка? Подставка в чьей-то игре?

– Как в детективных романах… – тихо произнес Михаил. – Неужели вы не понимаете, что не может быть однозначных ответов. Вы же сами, насколько я знаю, пришли к выводу, что большинство событий имеют различные результаты и затрагивают интересы многих. Это же ваше собственное открытие!

– Значит, мое открытие втянуло меня в такой клубок проблем? Давайте поговорим серьезно.

– Если сможем.

– Это предупреждение?

– Ни в коем случае. Просто на эту ночь назначено еще одно небезынтересное мероприятие. И, кроме того, я не исключаю возможности, что не на все ваши вопросы я смогу ответить. И не потому, что не захочу. Я владею далеко не всей информацией. Хотите – верьте, хотите – нет.

Он говорил искренне. Кроме того, верить ему заставлял сам факт моего пребывания на этой даче. Если бы мне пытались врать, то могли бы это делать с меньшими трудностями. С другой стороны, может быть, мне хотели врать по-крупному. А это уже мания величия. Кто я такой, чтобы так передо мной выпендриваться и так вокруг меня суетиться?

– За последние дни я убедился в том, что количество людей вокруг меня, сотрудничающих со всякого рода силовыми организациями, превосходит все разумные пределы. Парамонов, Ковальчук – эти точно. С очень большой степенью вероятности – наш главный редактор. И похоже, что сотрудничают они со спецслужбами достаточно давно. По вашему выражению лица я догадываюсь, что список далеко не исчерпан. Единственное, что этих людей связывает между собой, помимо спецслужб, это я. Между собой они не знакомы.

Михаил молчал. И молчал очень красноречиво.

– Давайте начнем с самого первого вашего знакомства с тогдашним КГБ, – наконец предложил Михаил.

– Вы имеете в виду армию? – Петров уже достаточно подготовил меня к тому, что о моих армейских битвах с особым отделом помнят до сих пор.

– В армии вы впервые познакомились с КГБ. А Комитет познакомился с вами немного раньше. Вы ведь догадывались, что тех, кого отправляли служить за границу нашей великой Родины, отбирали особенно тщательно. Могу вам сообщить, что в список кандидатов на вербовку вы попали еще до того, как успели произнести присягу.

– Верится с трудом.

– И тем не менее, Вы ведь были подходящим кандидатом. Если я не ошибаюсь, в школе вы были членом комитета комсомола и даже командиром школьного комсомольского отряда «Юный дзержинец». Было?

– Наша работа сводилась к дежурству на дискотеках в школе, – попытался оправдаться я.

– Да какая разница, – махнул рукой Михаил. – Капитан Спиркин не случайно увидел вас в коридоре казармы, он специально шел, чтобы это сделать. Неужели вы сами тогда не обратили внимания на то, что он слишком настойчив в своих предложениях?

– С тех пор прошло четырнадцать лет.

– И тем не менее вы наверняка помните, чем именно аргументировал свой интерес к вам особист капитан Спиркин?

– Ну, говорил он что-то вроде того, что я человек компанейский, что ко мне неизбежно потянутся ребята, что…

– Вот именно это я и хотел, чтобы вы вспомнили. Вы человек компанейский и к вам потянутся. Вас не случайно взяли тогда на работу в хозчасть.

– И так же неслучайно оттуда поперли.

– А что вы хотели? Восемнадцатилетний сопляк вдруг отказывается от сотрудничества даже тогда, когда перед вторым предложением его определяют на очень теплое и хлебное место. У товарища Спиркина от обиды даже злость на вас появилась. Он в рапорте очень живо вас характеризует.

– Догадываюсь.

Само собой как-то получилось, что я вспомнил восемьдесят первый год и писаря штаба группы войск, который предупреждал меня о том, что его по моему поводу вызывали в особый отдел и очень интересовались моим морально-политическим обликом. Не рассказываю ли политических анекдотов, например. Я даже, помню, испугался тогда здорово. Но потом неприятности как-то сами собой закончились. Я даже написал пару заметок в нашу групповую «Окопную правду», благодаря знакомству с корреспондентом этой газеты, женщиной лет сорока, имя и фамилию которой я напрочь забыл.

– Но ваши неприятности кончились, и вы даже стали кандидатом в члены КПСС. Почти сразу же после смерти Брежнева. Вы действительно полагаете, что это случайность? В веселый период андроповской борьбы за дисциплину и порядок особый отдел проморгал, как политически незрелый мальчишка лезет в святая святых – партию? А потом этот же особый отдел не возражал против вашего служебного роста. Вы ведь стали заместителем командира взвода и сержантом? А ведь по тем временам это почти гарантия карьеры на гражданке. Вам ведь перед дембелем делали разные предложения?

Михаил действительно внимательно познакомился с моим личным делом. За месяц до демобилизации на меня просто посыпались привлекательные варианты. Комсорг батальона вызвал меня и предложил готовить документы в высшую школу ЦК ВЛКСМ, врач батальона предложил мне оставаться старшиной санчасти, а… действительно. Я потом часто думал об этом, но как-то не мог найти правильного ответа. Каким образом наш новый особист, майор Чупин, вдруг решился предложить мне, неблагонадежному, поступать в высшую школу КГБ? Когда он мне это сказал, я офонарел до такой степени, что только и смог поинтересоваться у него, в курсе ли майор Чупин о моих взаимоотношениях со своим предшественником.

– Знаю, – ответил мне тогда майор, – я знакомился с твоим делом. Но ты же не виноват?

– Но вы опять отказались от сотрудничества с КГБ.

– Очень хотелось домой, а в случае поступления в школу КГБ я бы еще минимум на четыре года загремел бы в казарму. И меня за это вздрючили. Особый отдел передал на меня в штаб группы войск материалы о неуставных отношениях, и с меня срезали лычки. Конец карьере.

– Серьезно? – скептически спросил Михаил. – А как же ваша партийная деятельность? Вам тогда не показалось странным, что наказание прошло только по служебной линии и совершенно не коснулось вашей партийной биографии? Вам даже замечания не сделали.

– Я не совсем понимаю, к чему именно вы ведете.

– К чему? Вы очень компанейский человек, и к вам неизбежно потянутся окружающие. Почему вы не вспомнили сейчас или не произнесли вслух того, что ваша журналистская карьера началась в армии? А ведь вас тогда прикрыла именно журналистка. По совместительству, правда, сотрудник КГБ. Я очень тщательно готовился к сегодняшнему разговору и с большим интересом узнал о том, о чем не догадывался даже за все время работы в нашей конторе. Если хотите, я обрисую все, что с вами происходило в те дни, в несколько другом ракурсе, ну и на фоне общей политической обстановки того времени.

И Михаил обрисовал. Я слушал и в душу закрадывалась дурацкая жалость к самому себе и еще тысячам мальчишек, которые так или иначе попали в эту историю и потом жили, полагая, что жизнь они свою строят только своими руками. Очень хотелось думать, что Михаил говорит неправду, но другого варианта не было. Все слишком хорошо сходилось. И все слишком тщательно было между собой связано.

Тогда, в восемьдесят первом, когда в Польше происходила революция, результаты которой стали очевидны для всех гораздо позже, на самом верху возникло понимание того, что система социализма рухнет, как только какая-нибудь соцстрана свою политическую ориентацию изменит. Время танков в Европе прошло. Наступало время более тонких методов и непрямых способов воздействия. Начался отбор будущих кадров, подготовка смены, способной работать в изменившихся условиях, другими методами. Тех, кого удавалось завербовать, вербовали. Некоторых направляли на учебу, а некоторых использовали в качестве информаторов. Но одновременно с этими традиционными способами было принято решение использовать людей не прямо. К выбранному и тщательно проверенному кандидату прикрепляли постоянного наблюдателя. Кандидат – обычно человек, отказавшийся сотрудничать – жил обычной жизнью, заводил знакомства, менял места работы, женился. И делился своими проблемами и чаяниями с достаточно близким человеком, наблюдателем. И все, кто попадал в поле зрения наблюдателя, тщательно просеивались с точки зрения перспективности использования. И их использовали, прямо или косвенно, вербуя или просто наблюдая и отслеживая.

Я жил, общался с людьми и совершенно не думал о том, что являюсь разносчиком болезни. И не предполагал, что меня подталкивают и направляют. Очень тонко и очень тщательно. Четырнадцать лет. А ведь я очень много знал о своих знакомых. И действительно многое из того, что я знал, могло быть использовано против моих знакомых. Или для того, чтобы найти к ним подход. Я сидел посреди болота и крякал, ко мне слетались утки, а их отстреливали. Стоп. Я даже это вслух сказал. Михаил прервал свой рассказ и вопросительно уставился на меня.

Стоп, стоп, стоп. Я не сразу сообразил, что из тех, кто точно работает на спецслужбы из моего окружения, ни один не подходит на роль наблюдателя. Парамонова, по-видимому, завербовали еще в армии, но он слишком далеко жил от меня и мы просто не могли общаться настолько интенсивно, насколько это нужно наблюдателю. Я вообще не знал адреса Парамонова. Если бы Юрка Швец не сообщил мне тогда московский телефон Парамонова, я бы просто не смог позвонить… Не может быть. Не может быть, чтобы еще и Швец. Независимый и чудаковатый Юрка Швец.

– Вы специально мне сейчас дали понять, кто именно мой… куратор?

– А я его не знаю. После развала Союза и раздела спецслужб ваш куратор стал работать на Украину.

– А как же тогда объяснить, что и Парамонов?..

– Все очень просто. С вами работали и со стороны Украины, и России.

– А у вас тут обстановка почти спартанская, – констатировал Монстр, осмотрев кабинет Виктора Николаевича. – Но кресло удобное.

Виктор Николаевич развел руками.

– Зато ничто не мешает работать. Могу предложить вам кофе. Специально заварил к вашему приезду. К сожалению, без коньяка.

Монстр удовлетворенно улыбнулся и открыл свой портфель:

– Приблизительно так я себе все и представлял. Зная вас как человека трезвого во всех отношениях, я предположил, что кофе у вас будет, вы не можете не знать о моем пристрастии к этом напитку, но коньяка не будет. Не станете же вы ради такой мелочи гонять своих людей. Тем более, что они у вас сейчас очень заняты. Кофе с коньяком у нас будет в складчину. Не возражаете?

– Я от коньяка воздержусь, а вы не стесняйтесь. Надеюсь, кофе устроит и такого специалиста, как вы,

Монстр открутил пробку на бутылке, принюхался и закрыл глаза, демонстрируя наслаждение.

– Вы очень много теряете, Виктор Николаевич.

– Вся наша жизнь – сплошные потери. Приходится с этим мириться. Тут уж ничего не поделаешь.

– Действительно, ничего не поделаешь, – Монстр отлил немного из бутылки в кофе и, осторожно подняв чашечку, понюхал.

– Да. Должен констатировать, да. Это кофе! Такой аромат нужно вдыхать трепетно и с наслаждением. Я даже не стану у вас спрашивать рецепт. Просто разрешите мне иногда приезжать к вам на чашечку кофе, И если кто-нибудь заинтересуется моими визитами, ему можно будет просто дать попробовать этого кофе, И он все поймет.

Виктор Николаевич церемонно склонил голову и сел в кресло рядом с Монстром.

– Вы как человек деловой и занятой, наверняка, сейчас думаете – зачем этот музейный экспонат вломился почти в полночь к вам в кабинет, – отпив кофе, сказал Монстр. – Ведь не кофе же с коньяком пить. И не в поисках же собутыльника. Хотя, среди отечественных политиков пристрастие к горячительному становится весьма и весьма модным. И вы знаете почему?

– Почему?

– А иначе трудно объяснить, каким образом у нас принимаются решения. На трезвую голову, знаете ли, такое не придумаешь. Это нужно быть очень большим мерзавцем, чтоб на трезвую голову такое проделывать с людьми. А вот по пьянке – милое дело. И даже эти несчастные люди все поймут правильно. Согласны?

– Мне трудно об этом судить, поскольку я не пью, то очень легко могу попасть в категорию больших мерзавцев.

Монстр кивнул и глотнул кофе:

– Отлично сказано. Как-то мы с вами давно не общались напрямую. Очень жаль. Сейчас так трудно одновременно встретить умного и порядочного человека. Почему?

– Ну, наверное, они занимаются разными делами. Порядочные – своими, а умные – своими.

– Так вы полагаете, что умный человек не может быть порядочным?

– Может, только если он действительно умный, то спрячет свою порядочность подальше. Иначе все заподозрят его либо в глупости, либо в очень большой хитрости,

– Согласен, – сказал Монстр и допил кофе. – Но особенно странно и нелепо выглядит тот, кто, прожив жизнью умного человека, вдруг в один прекрасный день вспомнит о своей совести и начнет по этому поводу суетиться,

– А вдруг это он так поступает, чтобы добиться чего-то очень важного? – спросил Виктор Николаевич.

– Именно так все поначалу и подумают. А потом все равно разберутся и на таком человеке просто будет поставлен крест.

– Вы имеете в виду кого-нибудь персонально или говорите об обобщенной модели?

– И о том, и о другом. Я, например, знал Александра Павловича очень давно. И он производил на меня впечатление очень умного человека.

– На меня тоже.

– Ну вот видите! И вдруг в самое горячее время он берет отпуск по состоянию здоровья. Разве можно такое понять? Тут возможно только одно из двух – либо Александр Павлович перестал понимать всю важность происходящего, либо он действительно серьезно заболел. В обоих этих случаях он не может выполнять свои прямые обязанности. Как вы полагаете?

– Я полагаю, что говорить о своих начальниках, даже имея гарантию того, что об этом разговоре никто не узнает, несколько непорядочно.

– Вы заговорили о порядочности. Исходя из ваших же слов, можно подумать, что у вас появились какие-то очень большие цели. Я не могу вас вывести из категории умных людей.

Виктор Николаевич улыбнулся:

– Все это очень относительно, как вы сами понимаете. И говорить о возможности для Александра Павловича продолжать руководить нашей структурой можно будет только после того, как он выйдет из своего отпуска. И говорить об этом нужно будет не со мной. Я слишком занят работой.

– А я вам мешаю, – подхватил Монстр, – понимаю, сочувствую, но прошу меня не выгонять из вашего кабинета. Нам еще многое нужно обсудить. И то, что уже произошло, и то, что еще произойдет. Может быть, в эту ночь. Не возражаете?

– Нет. Я и сам не собирался сегодня ложиться спать. А так у меня будет собеседник, с которым действительно можно будет обсудить быстро меняющуюся обстановку. Заварить еще кофе?

Роман вынырнул из темноты и бесшумно подошел к командиру:

– Охрана только во дворе. Периметр оборудован сигнализацией. Людей не много. Во дворе я видел одного. Наверное, в доме есть смена. В окнах свет – еще не спят. Олег остался на опушке. Продолжает наблюдение.

– У нас еще есть время. Все, кто нам нужен – в доме. Не забудь – твоя задача не упустить Зимнего и своего крестника. Если остальные побегут – их проблемы. Эти двое – в первую очередь.

Роман покосился в сторону добровольцев:

– А с патриотами когда?

– Это после. Разберемся с дачей – потом решим все вопросы здесь.

Роман осторожно отломил тонкую веточку и задумчиво ее покусывал. Командир не видел выражения его лица, но почувствовал, что Роман напряжен.

– Что-то не так?

– Предчувствия у меня нехорошие.

– Бояться стал? – улыбнулся командир.

– Не умею, – почти с сожалением сказал Роман. – Так, просто мысли разные в голову лезут. Не могу понять, почему это так все складно выходит – мы сегодня чистку провели, только двоих не достали. И вот теперь этих двоих привозят в одно и то же место и именно в тот день, когда мы собрались всю эту историю заканчивать. Чем это можно объяснить?

– Только тем, – сказал командир, – что на той стороне кто-то нам очень подыгрывает. Мы как инструмент. Чик – и готово.

– Ну да, чик – и выкинули инструмент. Они сейчас все больше одноразовые.

– Мы с тобой относимся к многоразовым. Мы дорого стоим. Ладно, хватит лирики. Двигай к Олегу. У нас еще есть час-полтора.

Может быть, Михаил – хороший человек, а Петров – отличный семьянин. Может быть. Может быть, они действительно хотят мне добра. Я где-то слышал, что в проклятой загранице, даже, кажется, в братской еще тогда Восточной Германии, матери старались сделать так, чтобы их дочери становились женщинами при участии одних мужчин, а замуж выходили за других. Это объясняли тем, что в процессе, извините, дефлорации девушка получает психологическую травму, которая потом может мешать ей искренне любить своего супруга-первооткрывателя. Я всегда сомневался в правдивости этих психологических изысков, но после того, что со мной сделали Михаил и Петров, я никогда не смогу к ним относиться хоть с капелькой искренности. Мало того, что вся жизнь моя нынешняя оказалась исковеркана, так еще и прошлое мое было изгажено. И друзья. Вдруг пришла мысль, что все те мои друзья, с которыми я расстался за свою жизнь, не просто так разошлись со мной. А вдруг кто-нибудь из них понял, из-за кого к нему пришли вежливые рыцари плаща и кинжала. А кто-то решил меня таким образом защитить от возможных неприятностей со стороны этих самых рыцарей. Я закладывал своих друзей и знакомых. Я ведь действительно рассказывал Юрке все о себе и своих приятелях и недругах. Теперь понятно, как Могли прижать главного редактора. Я ведь сам поведал заинтересованному другу ту историю об оружии. И Швец приобщил Главного к коллекции, пришпилив его этой информацией. А после того, как я рассказал о том, как Паше Ковальчуку давали деньги за защиту, Пашку тоже прижали. Господи, да кого же я еще подставил? За эти четырнадцать лет? Гордый, свободный и независимый человек! Который звучит так гордо!

Михаил сунул мне в руку стакан газировки. Это такая вода с пузырьками газа. Кажется, углекислого. Его добавляют в воду, чтобы придать ей резкость и забористость. Мне рассказывал знакомый, что от газировки тоже можно захмелеть. Вроде бы, газ через стенки сосудов попадает в кровь, там красные тельца его облепливают, и весь этот комок переносится в мозг, где на время и закупоривает мельчайшие кровеносные сосуды. И мозг начинает вести себя странно, не получая положенного по норме кислорода. Бедные кровеносные тельца, бедный мозг. А каково этому самому пузырьку газа, к которому все тянутся?

– И вы полагаете, что я должен быть в восторге от всего вами сказанного? – спросил я у Михаила.

– Не думаю. Я вас даже понимаю…

– Что вы говорите! Вы меня понимаете! Вы кто там по званию? Майор? Подполковник? Вы меня понимаете? И все это вы мне рассказали только для того, чтобы помочь мне от этого избавиться? Или чтобы приподнять мне настроение? Вы меня понимаете? Все, чем я жил, во что верил. Или это для вас слишком высокий стиль? Или слишком непонятные слова?

Меня прорвало. Все, что накопилось во мне за эти проклятые два месяца, все, что накопилось во мне за всю жизнь, вырвалось наружу. Это был не взрыв. Я не полыхнул. Словно треснула корка нарыва, и весь этот гной, густой и липкий, потек из меня, медленно и тягуче. Ни слез, ни истерики, только отчаяние, которое затопило собой все. И тут я увидел глаза Михаила. И замолчал. А он заговорил:

– Мне вас, конечно, не понять. Для меня это слишком сложно и возвышенно. Куда мне до вас, до благородного и чистого. Рухнуло все, во что вы верили? Согласен, это больно, но и одновременно не совсем точно. Что рухнуло? Вы стали другим? Вы увидели у себя на руках кровь? Ерунда. Вы, наверное, предположили, что всех ваших приятелей шантажировали полученной от вас информацией и заставили стать мерзавцами? Ничего подобного. Через вас находили людей, которые могли, слышите, могли сотрудничать с нами. Находили людей, которые хотели сотрудничать с нами. И находили таких, которых нужно было заставить работать во благо обществу. И не нужно гримас отвращения. Обществу нужна зашита. Какой бы флаг не реял над страной, у государства есть интересы, которые нужно защищать. Вы думаете, что в такой громадной машине, как КГБ, могли работать только циники, подонки и совершенно аморальные типы? А теперь представьте себе, насколько преданным своей Родине должен был быть человек, годами работающий за рубежом и видящий, насколько лучше там живут люди. И преданным именно Родине, а не партии или правительству. Защищал он Родину не из-за того, что был коммунистом, а потому, что знал: его Родину ненавидят вовсе не за то, что у нее красный флаг, а на нем серп и молот. Не из-за идеологии его Родину хотели уничтожить. И когда в девяносто первом, через десять лет после начала подготовки сети под названием «Спектр», в которую вошли и вы, грянул гром, что должны были испытать эти люди? Патриоты, в самом высоком смысле этого слова. Люди, которые вдруг оказались не нужны народу, которых обвинили во всех смертных грехах. И каково им было знать, что вся эта волна праведного гнева направлена вовсе не на уничтожение тоталитаризма, а на уничтожение их родины. И направлена она очень умной рукой тех, с кем все время шла борьба. И что нужно было в себе преодолеть этим людям, чтобы, не смотря ни на что, остаться на своих местах и продолжать борьбу. Не за цвет знамени, а за свою родину. Или это для вас слишком высокие материи?

Михаил замолчал. Я тоже молча смотрел перед собой. Все было слишком сложно. Слишком сложно…

Михаил встал с кресла и стал ходить по комнате. Он загонял свою злость внутрь, туда, где она долго копилась.

– Извините, – сказал Михаил ровно за секунду до того, как я сам успел произнести это слово.

– И вы меня тоже, – сказал я. – Мне теперь относительно понятно, как попадают во все эти истории, но мне совершенно непонятно, почему я в них попал. Вы мне поверите, если я вам скажу, что пару последних дней изо всех сил пытаюсь это выяснить. И пока у меня достаточно скудные результаты.

Михаил собрался мне ответить, но дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Петров:

– Миша, на минутку.

Михаил подошел к двери. Петров что-то очень тихо ему сказал, Михаил так же тихо ответил. Потом обернулся ко мне:

– Вы меня простите, мне надо на несколько минут отлучиться. А для размышлений над тем, зачем вас во все это втянули, у вас есть почти вся необходимая информация. Если же чего-то не хватает, то, я боюсь, еще до утра у вас появится. Вернусь я минут через десять.

Я остался с вопросами наедине. Почему меня во все это втравили? Михаил мне сообщил, что я был включен в некую сеть под названием «Спектр», что владею практически всей информацией, необходимой для решения. Попытаюсь.

Теперь можно всю историю начинать с гораздо более раннего периода. Как минимум до девяносто первого года я входил в сеть, которой руководил КГБ СССР. И, думается мне, не один я использовался таким хитрым образом. Значит, изначально подразумевалось, что эта сеть будет состоять из элементов активных и пассивных. Я относился к элементам промежуточного типа, но управлялся дистанционно. После девяносто первого года мой куратор перешел в Службу безопасности Украины. Как гипотезу можно принять, что все происходящее – свалка между украинскими соколами и российскими орлами. Пожуем эту мысль. Аргумент «за» – российские спецслужбы действуют на территории Украины. Контраргумент – действуют они достаточно спокойно и, похоже, Петров не входит в эти российские спецслужбы. Все его действия вокруг меня, охрана дома и все остальное свидетельствует, что он работает на Украину. Значит, на мне сошелся не конфликт этих двух сторон, а общие интересы. А что есть общего в деятельности и тех, и других, да еще такое, о чем я знаю? Сеть под названием «Спектр». До начала развала Союза она просуществовала десять лет. Во всяком случае, мне так сказали. И пользоваться ею в одиночку при сложившихся обстоятельствах не может ни Украина, ни Россия. Вот и может появиться совместное предприятие по эксплуатации «Спектра». Это достаточно вероятно. Речь Михаила была достаточно эмоциональной, в ней еще и информация содержалась. Ведь интересы Украины и России могут по многим позициям совпадать даже после отделения. И кто, как не этот самый «Спектр», может стать инструментом своеобразной коллективной защиты. Тоже не получается. Слишком уж активно бывшие республики-сестры демонстрируют желание сделать друг другу пакость. Причем, на самом высоком уровне.

Кто-то очень прозорливый и мудрый еще в восемьдесят первом году решил формировать организацию, которая будет особенно нужна после политического развала Союза. Стал бы этот очень прозорливый и мудрый рассказывать об этом своем начинании окружающим? Очень и очень избирательно. В те времена за такие вещи по головке бы не погладили. Информирован был только самый минимум людей. После развала вертикальных структур в дело вступили горизонтальные связи. И, похоже, есть повод подумать, что существует некая сила, считающая невозможным разделять интересы отделившихся стран. Ибо, как сказал Михаил, противник остался прежний и он хочет нас уничтожить вовсе не за то, что мы совсем недавно были коммунистами,

Горячо, очень горячо. Еще немного – и передо мною откроются страшные тайны. Ужасные тайны и вселенские заговоры. Чтобы не поехала на этом деле крыша, нужно постоянно ловить себя за ногу и стаскивать на землю.

Кстати, о таинственных силах и их противостоянии. Одна из воюющих сторон представлена «Спектром». Кто же тогда способен выступить против? Государственные службы исключаются. Как я уже понял, Украинской стороне и Российской тут делить нечего. Тогда кто-то должен быть заинтересован в уничтожении подобной организации. Назвать по имени этого глобального врага я никогда не смогу, но нужно попытаться представить себе, кто может действовать в его интересах, Что-то мне говорил Петров о Зимнем и противостоянии двух сил. Зимний ездил по Украине и продавал оружие, устранял людей и предпринимал какие-то меры по людям из «Сверхрежима». Тут нужно начать вешать бирочки. Петров – «Спектр», а он меня от темы «Сверхрежим» усиленно оттягивал. Мораль – «Спектр» занимался «Сверхрежимом», но кто-то еще копался в этом вопросе и даже пытался подставить меня. Люди «Спектра» не стали бы меня тиранить без острой необходимости. Значит, афера с банком и «Электроном» – дело рук противной стороны. «Спектр» ввел меня в дело для того, чтобы заставить зашевелиться противника. А противник, чтобы меня убрать, всячески старался втянуть меня в дело «Сверхрежима». Но так, чтобы внешне все выглядело так, будто меня грохнули в мафиозных разборках. Роль чистильщика в деле по «Сверхрежиму», если верить Петрову, предназначалась Зимнему. Все как в пинг-понге. Меня вбрасывают в игру. По двум направлениям сразу (для гарантии), и не вина подающего, что по обоим направлениям эту подачу приняли. И ответили они по теме «Электрон» и банк. «Спектр» аккуратно подрезал на приеме, и после беседы с моим бывшим учеником и сотрудником СБУ меня попытались приберечь. Но процесс пошел, и я поехал в Москву. Так очень легко объясняется неожиданная щедрость и предприимчивость главного редактора.

За мной следил противник и решил, что эта поездка – очень тонкий финт «Спектра». Святослав, вступивший в контакт со мной, также был засвечен совершенно сознательно. А я еще припер с собой в Москву информацию по «Электрону» и старую историю о Белом братстве. И сделал я это после беседы с Юркой, моим куратором от «Спектра». Я не помню того нашего разговора полностью, но как-то он меня подстегнул.

Святослав дает мне бумаги, которые для любого, кроме посвященного в эти вопросы человека, будут казаться полным и беспардонным вымыслом. Но меня с ними знакомят. И, судя по действиям таможенников, кто-то очень хотел либо их забрать, либо просто выяснить, что же в этих бумагах. Никто не мог знать, что они у меня, кроме Святослава и того, кто следил за мной. Святослав не мог не знать, что за нами следят. И перед самым наездом он хотел у меня бумаги забрать. Но не смог – я соврал, что они у меня в гостинице. У него остались мои бумаги, и я не удивлюсь, что во время встречи со мной Святослав тоже держал их при себе. Нужно было, чтобы противник убедился в том, что я начинаю получать информацию для публикации. Как в случае с убийством в поезде, так и в случае с банком и «Электроном». Информация должна была очень испугать противника. Отсюда… Отсюда следует, что все то, что было написано в меморандуме, было правдой, и такая утечка очень сильно угрожала многим. Главный вывод, который можно сделать из меморандума, сводится к тому, что в России кто-то очень хочет обеспечить приход к власти представителей курса «сильной руки». Тут есть небольшое противоречие, но к нему можно вернуться потом. Просто начинает вырисовываться облик врага. У глобальной системы и враг должен быть глобальным. Итак, пока мячик по фамилии Заренко несется на другую половину стола, противник прикидывает, как бы этот мячик убрать совсем или попытаться выиграть партию именно этим мячиком. В поезде меня усиленно уговаривают заняться группой «Сверхрежим», вернее, ее украинской частью, к тому моменту уже практически выбитой. И если эти люди предназначены для уничтожения, то никого не удивит, если заодно грохнут и журналиста, в это дело полезшего. Но почему они решили, что я этим делом так заинтересуюсь? У Святослава оставались мои бумаги, а там была история о Белом братстве и возможностях психокодирования и попытки дестабилизации обстановки в Украине в случае отстранения Ельцина от власти в девяносто третьем году. Выходит, противник смог с этими бумагами ознакомиться. Тем более, что и так они уже вышли на меня через Владимира Александровича, которого кто-то использовал как детонатор. Еще один нюанс. Если тот, кто хотел воздействовать на меня, решил это сделать с применением «Спектра», то этот неизвестный также работает в российских спецслужбах на достаточно высоком уровне, который позволил ему получать доступ к «Спектру». А это подтверждает мое гениальное озарение о том, что война идет внутри одних и тех же структур. Меня попытались вывести из игры очень красиво, подложив пакетики. Меня бы привезли в этот домик и тихо побеседовали со мной, пока бы у нас в Украине происходила разборка. Значит, сроки этой разборки были известны заранее. Значит, нужно было заставить кого-то поверить в то, что с минуты на минуту произойдет международный скандал. Материалы, с которыми я должен был засветиться, касались Чечни, но достаточно оказалось и моего желтого конверта. Что могло выглядеть таким же опасным для противника, как утечка информации о подготовке военного переворота? Если отбросить все невозможное, то останется только один правильный ответ: Белое братство. Зомбирование, дестабилизация отношений с Украиной, группа «Сверхрежим». Но мне говорили только о том, что эта группа изучала возможности включения человеческих способностей на полную мощность. Даже без его на то желания. Оп'ля. Поклон в сторону зала. Как бы безумно это ни звучало, помимо чисто военных приготовлений, план введения «твердой руки» подразумевает еще и приготовления с применением технологии психовнушения. И я не уверен, что это относится только к методам манипулирования психологией толпы. Олег Игоревич говорил о зомбировании.

Я подошел к окну, отодвинул штору и прижался лбом к холодному стеклу.