Глава 10
Играет музыка. Она далеко разносится из колоколов-громкоговорителей, развешанных по всему парку. И толпа людей. Центральная аллея забита народом.
Женька смеется. Ему сегодня не нужна веская причина. Ему радостно с самого утра, потому, что они идут в парк. Первый раз в этом году.
Первое мая. На демонстрацию он не ходил, но дома с самого утра витал запах праздника.
Они живут в коммуналке, в двух комнатах. В одной – бабушка. В другой – Женька Шатов, мама и старшая сестра. С самого утра мама готовила праздничный стол, а они с сестрой надували и развешивали в комнате воздушные шарики.
Потом пришли гости, Женькина тетя с мужем и сыном, и к запахам праздничной еды примешались запахи крепкого одеколона и духов. Его мама не пользовалась духами. А весь дом тети был пропитан запахами парфюмерии. Ядреной, отечественной.
Они посидели за столом, подняли несколько тостов, а Женька ждал «наполеона» с компотом или лимонадом из бутылки темного стекла. И еще он ждал поездки в парк.
Одиннадцатый, седьмой, пятый трамваи – все, казалось едет в Парк, и все люди едут в Парк. Потому, что сегодня открываются аттракционы в первый раз после прошлогоднего седьмого ноября.
Остро пахнут молодые листья на деревьях. И сосны разогрелись от солнечного тепла. Женька счастливо смеется, на мгновение умолкая лишь возле кондитерского киоска. Там очередь, но мама становится в нее. Что тебе купить, спрашивает мама, и Женька отвечает – не знаю.
Он всегда так отвечает, потому что у мамы может не оказаться денег. Нет, на первомайский парк она всегда откладывает намного денег, но Женька всегда боится, что их не хватит. Что если он попросит печенье или мороженное, то не хватит денег на лодочки или на тир.
Мать тянет их одна, так говорят воспитатели в детском саду. И денег до зарплаты с семидесяти маминых рублей никогда не хватает. Женька слышал, как тетя выговаривала маме, что та не заставила свою дочь, а Женькину старшую сестру, идти после восьмого класса на работу.
И вот Женька получает кулек с печеньем и приступает к обряду деления его между всеми. Маме, сестре…
И быстрее к качелям. К колесу обозрения.
Мама скажет, что не хочет кататься. Женька знает, это потому, что взрослый билет стоит десять копеек. А детский – всего пять. И мама экономит. Она и печенья съест только кусочек, оставив все Женьке и его сестре.
Какие везде громадные очереди! Здоровенные. Билеты куплены в кассе, на два рубля. И Женька понимает, что это очень много. Он знает, что мама тратит сегодня все, что может. И все-таки обидно, когда ему говорят о том, что билеты закончились. Все, вечер.
И тут Женька вспоминает, что еще не заходил в тир. И еще он вспоминает, что мама к тиру относится неодобрительно. Один выстрел – три копейки. Одного выстрела, конечно, мало, но один выстрел – это три копейки. Два выстрела – и Женя мог бы покататься на карусели еще раз. А тут просто два раза нажмет на спусковой крючок. Тир в смету не включен, тем более, что они собрались идти в кино. По двадцать пять копеек билет в первом ряду. Женьку мама возьмет на колени.
Тир. Женька оглядывается на него. И снова. И снова.
– Мама, – говорит сестра, – ты пока купи билеты, а мы с Женей сходим в тир.
Сестра учится в десятом классе. И у нее иногда бывают карманные деньги.
– Я только посмотрю, – жалобно тянет Женька.
– Идите, – говорит мама.
И они входят в тир.
Женьку поражает запах оружейного масла. Гр-рохот выстрелов. Это же воздушка! Она стреляет так громко, что закладывает уши. Бах! Бах!
Сестра протягивает Женьке монетку. Пятнадцать копеек. Он может купит целых пять выстрелов. Скорее. Патроны продают в комнатке слева от входа. Пульки маленькие, скользкие, и чтобы они не потерялись, Женька сжимает их в кулаке. Потом, когда он их все выстреляет, рука еще долго будет пахнуть остро и волнующе.
Только вот к барьеру, на котором разложены воздушные ружья, не протолкнуться. Там стоят и взрослые, и дети. Отцы показывают своим чадам, как правильно целиться, молодые люди демонстрируют своим подругам меткость глаза и твердость руки. И всем совершенно наплевать, что семилетний Женька чуть не плачет от бессилия.
Но вот кто-то отошел, и сестра подталкивает Женьку вперед. Он хватает тяжеленное ружье, пытается зарядить его, но сил еще пока хватает не совсем, и сестра помогает. Женька отталкивает ее, вставляет пульку, защелкивает ружье, кладет его ствол на подставку и замирает, выбирая цель.
И не обнаруживает привычных жестяных мишеней. Там, в глубине тира Женька видит город. Дома, улицы, машины, люди… Женька удивленно и испуганно оглядывается на сестру, но ее нет. И нет давки возле стола. Есть Женька и рядом с ним стоит человек, сжимая в руках такое же как у Женьки ружье, а за спиной у него стоит очередь, десятки и сотни людей, хвост очереди теряется где-то далеко, в тумане. Туман обступает Женьку и того, человека, который стоит рядом, и Женьке кажется, что в тумане стоит еще кто-то.
Его лицо нельзя рассмотреть, но он что-то говорит стоящему в очереди первым, указывает рукой на город. Человек кивает, прижимает приклад к плечу. Выстрел, и Женька с ужасом видит, что один из человечков между игрушечных домиков вдруг падает, бьется в агонии и замирает.
Стрелок смеется, тот, что скрыт в тумане, хлопает его по плечу, и место стрелка занимает другой, тот, кто стоял у него за спиной.
Этот второй достает из кармана деньги, и Женька поражается, увидев, что тот дает целых десять рублей. Это очень много денег. На эти деньги они с мамой, сестрой и бабушкой могут прожить целую неделю. Женька знает, что колбаса стоит два рубля двадцать копеек. А ту – десятка. С портретом Ленина.
Тот, что в тумане, берет деньги и выдает новому стрелку пульку. Одну пульку за десять рублей. Стрелок целится, нажимает на спуск, и еще один человечек падает мертвый. Это девочка. Женька видит, что он одета в странное черное пальто. И он видит, как у нее из раны течет кровь.
Подходит очередь третьего, он шепчет что-то в туман и вместо пульки в обмен на красную купюру получает нож. Открывается дверца в барьере, и человек с ножом подходит к городку, из тумана доносится голос, Женька не может разобрать, что именно говорит этот голос, но понимает, что тот указывает на одного из человечков. Взмах ножом – человечек умирает.
Но его не успевают убрать, потому что приходит новый, дает деньги и подносит спичку к одному из домиков. Крыша вспыхивает, Женька слышит крики и плач, видит, как мечутся крохотные фигурки в дыму.
А к городку подходит следующий.
Женька кричит. Не нужно, кричит Женька, остановись. Но мальчишка, ровесник Женьки, отдает тому, кто в тумане, деньги и щелчком раздавливает еще одного обитателя городка. А те даже не пытаются прятаться. Они словно не видят, что время от времени кто-то из них погибает.
А мальчишка вытаскивает из кармана еще одну красную купюру, и заносит руку над еще одним человечком. И Женька не выдерживает.
Выстрел.
Мальчишка вскрикивает, оборачивается и падает. Не так, как это показывают в кино, и не так, как падают мальчишки, играя в войнуху. Он не запрокидывает картинно руку, не хватается за сердце. Он валится как подкошенный. Быстро и неотвратимо. Женька видит, как подскакивает голова мальчишки, ударившись о цементный пол.
– Нехорошо, – говорит незнакомый голос над самым ухом Женьки.
Туман сгустился настолько, что даже вблизи Женька не может рассмотреть лица хозяина тира.
Женька беспомощно оглядывается, но они остались только вдвоем.
– Ты зачем его убил? – спрашивает хозяин тира.
У него очень неприятный голос, холодный и скользкий. И туман, окружающий его, тоже очень холодный и скользкий на ощупь.
Женька оглядывается на лежащего мальчишку. Убил? Рука мальчишки шевельнулась, дрогнули веки.
– Он живой, – говорит Женька, – он живой.
Маленькие человечки из города вдруг замирают, и небольшая группка их отправляется к мальчишке.
– Он живой, – повторяет Женька. – Он шевелится.
Хозяин тира поворачивает голову, секунду смотрит, а потом вдруг оказывается возле лежащего мальчишки.
– Он живой, – кричит Женька, но хозяин тира вынимает нож и склоняется над раненым.
– Нет, не нужно, – снова кричит Женька. – Он ведь живой!
– Это не больно, – говорит хозяин тира.
Женька не может отвернуться, он как зачарованный смотрит на все происходящее. Вот нож, отразив лезвием свет лампы, опускается на горло мальчишки. Еле слышный хруст.
– Ему не больно, – говорит хозяин тира, отрезая еще и кисти рук.
– Мне не больно, – говорит отрезанная голова.
А маленькие человечки из города подходят к обезглавленному телу, рассматривают его, недоуменно разводят своими крохотными руками…
– Тебя зовут Женя Шатов, – говорит хозяин тира.
– Да.
– Ты знаешь, что наделал?
– Я выстрелил в мальчика.
– Нет, ты помешал работе тира, милый Женя. Что я теперь скажу папе мальчишки, в которого ты выстрелил? Давай мы скажем, что его убили эти человечки? Давай?
На мгновение туман рассеивается, и Женьке кажется, что он видит лицо хозяина тира. Только на мгновение. Но этой секунды хватает, чтобы увидеть нечеловеческие глаза и оскал острых зубов.
– Ты Дракон! – кричит Женька.
– Я Дракон, – говорит Дракон.
– Я хочу уйти, – говорит Женька.
– Нет, нельзя, – Дракон улыбается, и туман вокруг них становится плотнее. – А то ведь, если они услышат, что выстрелов в тире нет, то могут подумать, что я плохо работаю.
Дракон взял ружье, зарядил его и навел на городок:
– В кого из них выстрелить?
Женька растерянно переводит взгляд с ружья на город. Человечки суетятся, бегут куда-то по своим делам. Дракон стреляет.
– Нет! – кричит Женька.
– Да, – говорит Дракон.
– Пожалуйста!
– Ты сам виноват. Сам. И теперь должен расплатиться, – Дракон наклоняется к Женьке, и того обдает волна холода и какого-то отвратительного запаха. Так пахнет вода в болоте.
– Давай договоримся. Ты выберешь человечка, а я в него выстрелю.
– Я не хочу! – кричит Женька, – Не хочу!
– Тот, что возле машины, или тот, что в окне? – не обращая внимания на Женькины крики, – спрашивает Дракон.
– Никто! – визжит Женька.
– Тогда оба, – два выстрела опрокидывают два силуэта. – Теперь женщину, или мальчишку?
Женька пытается закрыть глаза ладонями, но щупальца тумана оплели его крепко, не разорвать.
– Женщину или мальчишку? Ты должен выбрать, иначе я просто перестреляю всех. Ну?
– Я не буду…
– Это плохо, – смеется Дракон, – но теперь я знаю, что сказать родителям погибшего мальчика. Я скажу им, что это ты виноват, что благодаря твоей помощи человечки убили их сына. А ты убежал в городок и спрятался. И они станут тебя искать, а человечки не будут тебе помогать, потому, что им я скажу, что это ты виноват во всем…
Дракон потянулся к Женьке рукой. Длинной, когтистой, покрытой ржавой чешуей.
И некуда бежать. И нет возможности увернуться. И даже кричать Женька не может.
Дракон легко подхватывает Женьку и швыряет через стол, домики все ближе, они растут с угрожающей скоростью…
– Нет! – кричит Женька…
…-Нет, – вскрикивает Шатов и просыпается.
Только сон. Это был только сон. Шатов перевел дыхание. Только сон.
И ночью он не может спрятаться о Драконе. Хотя ночной кошмар – как раз и место для Дракона.
Сколько там времени? Восемь пятнадцать. А где Вика?
Шатов оглянулся – только примятая подушка.
– Нужно вставать, – неуверенно сказал Шатов. – Пора вставать.
Высушенная и выглаженная одежда лежала на кресле возле дивана. Шатов оделся, убрал постель.
Значит, ведем себя так, будто ничего не случилось. Доброе утро, спасибо за завтрак, до свидания. Ничего не произошло. Запомнил? Все нормально. Они снова в который раз спали в одной постели.
Плохо только то, что вечером он хлебнул лишнего. Вкус во рту – будто всю ночь носки жевал. Но то, что голова почти не болит, уже хорошо. Легкий зуд от виска к виску в счет не идет.
Шатов остановился перед дверью и покачал головой.
Значит, еще раз – доброе утро. Как спалось? Нет, эту фразу лучше опустить, как провокационную. Просто – доброе утро.
– Доброе утро! – сказал Шатов, входя на кухню.
– Доброе утро, – ответила Вика спокойно.
– Привет! – помахал рукой Хорунжий, – долго спишь, я уж заждался совсем.
Выглядел Хорунжий уверенно и жизнерадостно, как, впрочем, и всегда, напомнил себе Шатов. Хорунжий умудряется иметь хорошее настроение и утром и вечером.
– Завтракать будешь? – спросила Вика.
– Сейчас, я только приму душ.
Не слишком ли это похоже на бегство, спросил у себя Шатов. Зачем пришел Хорунжий? Вика не смогла ему сообщить всех подробностей, и он решил уточнить? И что я ему могу сказать? Снова об убитых и о том, что сил больше нет никаких терпеть? Старая песня, надоевшая уже даже самому Шатову. И потрясающая только своей безысходностью.
Спешить нам некуда, напомнил себе Шатов, посему после душа тщательно побреемся, вон заросли как! В детстве его очень занимал сам процесс бритья, то, как взрослые мужчины зачем-то скребут себе лицо. Шатов замер и помотал головой, отгоняя от себя воспоминания о сне.
Как навалились воспоминания и подействовала поздняя прогулка по Парку… Правда, Дракон умудрился пробраться и туда. Нелепый и сумбурный сон. Шатов смыл мыло с лица. Сумбурный и нелепый…
Нетушки, что значит – сумбурный и нелепый? Очень даже лепый сон. Можно даже сказать, очень логичный и просто-таки вещий… И Хорунжий вовремя пришел, как будто угадал.
Значит, тир, говоришь? Червончик за выстрел? Ну, Дракоша, ну фокусник.
Шатов вернулся на кухню и сел к столу.
– С легким паром, – поздравил его Хорунжий.
Его тарелку Вика уже убрала, и теперь Михаил размешивал сахар в чашке чая:
– Не поверишь – пожрать некогда.
– Поверю.
– Ты смотри! – Хорунжий сделал удивленное лицо и обернулся к Вике, – он всегда с утра такой добрый, или для меня сделал исключение?
– Сделал исключение, – Вика поставила перед Шатовым тарелку с яичницей, быстро взглянула в его глаза и отвернулась.
– Начинаю чувствовать гордость, – Хорунжий улыбнулся и отхлебнул из чашки.
– Ничем не обоснованную гордость, – поправила его Вика, – вы тут доедайте, а я пойду займусь своими маленькими женскими делами. Женя, чай себе сам нальешь?
– Естественно.
– Да, – сказал Хорунжий, наблюдая, как Шатов не торопясь ест.
– Что «да»?
– Я опасался увидеть несколько другого Шатова.
– Какого же?
– Сломанного и спивающегося, – Хорунжий отодвинул пустую чашку. – И жалобно скулящего.
– Хочешь, чтобы я поскулил? – поинтересовался Шатов.
– Ты настаиваешь?
– Пошел ты к черту! – Шатов со стуком положил вилку на стол. – Говори, чего приперся? Снова тест проводить, или настал черед новых инструкций?
– Приперся… Творческого человека каждый обидеть может, а вот понять его…
– Оценить по заслугам, – закончил цитату Шатов. – Говори.
– Что значит – говори? А что, я не мог просто так заскочить в гости? Тем более что я живу здесь рядом, в соседнем подъезде. По-соседски вот и заскочил. Чайку попить, с женой соседа поговорить…
– По поводу жены…
– Извини, – лицо Хорунжего стало серьезным, – не в тему пошутил. Хотя…
Рука Хорунжего скользнула во внутренний карман и вернулась на свет с конвертом.
– Это тебе, – Хорунжий положил конверт на стол. – От Виты.
Вовремя, подумал Шатов, очень вовремя. А почему не вчера? Случайно так получилось? Совпало. Они продолжают ставить на нем эксперименты. Это ведь так поучительно – раскачать психику человека и делать ставки – рухнет или нет.
Шатов осторожно взял в руки конверт без марки и адреса. Чистый белый конверт. Ясное дело – конспирация. Он даже не должен догадываться, где сейчас Вита.
– Ты ее видел? – не вскрывая конверта, спросил Шатов.
– Конечно, нет. Мне такая информация не положена. Я ж тебе говорил.
– И как там она…
– У тебя письмо.
Шатов посмотрел конверт на свет, осторожно оторвал край. Всего пол-листка аккуратным почерком. Только сейчас Шатов понял, что в первый раз видит ее почерк. Их отношения сложились как-то так, что письмами и записками они не обменивались.
«Здравствуй, Евгений Шатов!».
Комок подкатился к горлу. Это после сегодняшней ночи. Обман. Обман. Обман. А она не знает, она прислала письмо. Здравствуй, Евгений Шатов.
Все у нее нормально. Отдыхает. Немного скучно, но терпеть можно. Часто ходит на пляж. Загорает.
По всему видно, она понимает, что письмо могут прочесть чужие. Поэтому – никакой лирики, ни слова о любви. Она просто не хочет объясняться при посторонних, это Шатов понимал, но сейчас ему казалось, что такая отстраненность – знак того, что Вита чувствовала, что она знала…
Подпись – «Целую, Вита!».
– Прочитал? – поинтересовался Хорунжий.
– Да.
– Если хочешь – прочти еще раз.
– Это приказ?
– Это совет. Прочти, а потом аккуратно сожги.
– С ума сошел? Нашел секретный документ. Может быть мне его нужно было сжечь перед прочтением? Или лучше его съесть? – вспылил Шатов.
– Есть не нужно – бумага плотная, а твой желудок нам еще понадобится. Кстати, если ты полагаешь, что съесть бумагу, это также надежно, как и сжечь, то вынужден тебя разочаровать. В истории известны случаи, когда слопавшим серьезные документы вскрывали животы…
– Давай без подробностей, – попросил Шатов, – и ближе к делу. – Ты же не ради вручения письма сюда пришел.
– Точно. Письмо я мог передать и с Викой. И инструкции тебе тоже я мог передать через нее. Но решил пообщаться с тобой лично.
– Тебе стуканули, что я пришел пьян и растерян?
– Не без того. Особо сильное впечатление произвело твое вчерашнее братание с охраной.
– Бутылку они, кстати, употребили?
– С капота сняли и спрятали в салон. Что с ней сделали дальше – не имею не малейшего понятия. Выяснить?
Шатов усмехнулся. Это ему прибавило бы любви в сердцах оперативников. Вызывают ребят в кабинет и начинают допытываться, куда они дели бутылку.
– У меня проблемы, – сказал Шатов.
– Точнее.
– Точнее – у меня все это вот тут уже, – Шатов провел ребром ладони по горлу.
– Не показывай, плохая примета, – предупредил Хорунжий.
Это не больно, вспомнил Шатов. И отрезанная голова тоже подтвердила – не больно.
– Есть новости?
– Ну, – Хорунжий развел руками, – новости, к сожалению, есть всегда. В сегодняшние сводки попадет убийство с целью ограбления частника-таксиста Изотова Анатолия Петровича, сорока восьми лет.
– Нашли?
– Еще в три часа ночи. Патрульные обратили внимание на машину с приоткрытой передней дверцей. Тело с перерезанным горлом было на переднем сидении. Сразу же вызвали твоих во главе с Сергиевским, но следов не нашли ни каких. Вернее, следы сорок четвертого размера в салоне обнаружены были, но это и все. Ни отпечатков, ни орудия преступления. Если бы не твой звонок – решили бы, что это просто нападение на таксиста.
Просто нападение на таксиста. Это так просто – перерезать таксисту глотку. Чик! А если провести ножом несколько раз, то голову можно и отрезать. И взять себе на память… Шатов облизал губы, откашлялся.
– Говори, – подсказал Хорунжий. – Ты уже минут десять как хочешь мне что-то сказать, это если не считать матов и прочих художеств. Не держи в себе.
– И скажу… – Шатов взял со стола вилку, покрутил в руках, – мне показалось, что Дракон не сам убивал всех этих людей…
– Это мы уже прокачали и согласны с операми – почерк разный, – кивнул Хорунжий.
– Но мы уперлись в то, что невозможно скрыть организацию такого масштаба.
– И опять-таки мы с вами согласны.
– И как вы все это увязываете?
– Никак пока. Вот ждем твоих предложений.
Предложений они ждут, как же! Они просто не желают по какой-то причине раскрывать перед Шатовым все карты, норовят припрятать информацию. Есть уже у вас десятка полтора разных версий. Только голову морочите…
– Так что у тебя по этому поводу? – спросил Хорунжий.
– А если… – Шатов вспомнил свой сон и вдруг решил не говорить о нем Хорунжему.
Просто подчинился рефлексу. Они не говорят ему всего – он тоже пока не станет с ними откровенничать. Потом, может быть, когда все немного конкретизуется.
– Вы уже изучали весь список жертв Дракона на предмет заказов?
– Не работал ли Дракон по заказам? – переспросил Хорунжий.
– Да.
– Смотрели, – Хорунжий покачал головой. – Не похоже. Есть, конечно, пара-тройка более или менее подходящих кандидатур, но не более того. А у тебя что, появились версии на этот счет?
– Но ведь у него были деньги, у Дракона. Вон, мне давал, дом купил. Жил, опять-таки, на что-то. Деньги были. Где-то он их брал. Где?
– Хороший вопрос, – оценил Хорунжий. – Сильный и неотразимый. Ни каких следов. Прокрутили все, что можно было. Бывший преступник, сорвавший перед пенсией хороший куш и убивающий для души, свихнувшийся богач… Еще с десяток вариантов. Глухо как в танке. Ни у нас, ни у соседей кандидат не найден. Но и зарабатывать на убийствах у него вряд ли получилось бы. Этот бизнес подразумевает, во-первых, клиентуру, во-вторых, денежные цели. А тут у него проблема.
– Понятно…
– Ничего не понятно, Женя. Ровным счетом ничего.
– И пластического хирурга вы тоже как бы не нашли?
– Ни боже мой. Одно знаем с точностью до девяносто пяти процентов – если операция и имела место, то не у нас в городе.
– Частники?
– Нет. Пять процентов вероятности оставили из чувства скромности. Никто не любит стопроцентных гарантий. В них не верят.
Шатов встал из-за стола, взял свою тарелку и вилку, сгреб остатки еды в мусорное ведро и принялся мыть посуду. Хорунжий молча протянул ему свою чашку.
– А скажи, Миша, вы проверяли список кандидатов на заказ только из тех, кто был помечен бумажным драконом?
– Да.
– А нельзя поскрести по сусекам и подготовить списочек смертей за тот же период. Те, кто умер, погиб, покончил с собой, но при этом мог бы быть объектом заказа. И отдельно – есть ли среди них такие убийства, исполнитель в которых не был бы найден?
– То бишь, точно известно, что убийство, но убийца скрылся?
– Именно, – Хорунжий поставил тарелки в сушку и вернулся к столу.
– Ты намекаешь, что Дракон…
– Я ни на что не намекаю. Мне нужна информация, и чем скорее – тем лучше.
– Будет, полагаю, сегодня к обеду.
– И сводку за вчерашние сутки, – добавил Шатов.
– И сводку… Стоп, ты что, не собираешься идти на работу? – брови Хорунжего удивленно приподнялись.
– Будем считать, что я заболел. Очень хочется закрыться и подумать. Может быть, даже выключить все телефоны.
– Кстати, о телефонах. Мне Вика сказала, что вчера тебе Дракон звонил не только по поводу Изотова…
– Вчера мне еще звонил Дракон по поводу девушки Алены, – Шатов сжато пересказал ход телефонной викторины, выбирая неэмоциональные выражения и старательно избегая оценок. Просто факты.
– Сергиевскому я не звонил, – закончил свой рассказ Шатов. – Нужно посмотреть в сводке кого-нибудь по имени Алена. Будешь меня спрашивать еще и по поводу водки?
Хорунжий отвел взгляд.
– Ладно, – легко хлопнул ладонью по столу Шатов, – снова о деле. Вчера в разговоре с майором мы пришли к выводу, что кто-то в группе стучит Дракону. Вы в курсе?
– Мы также об этом думали…
– Молодцы. Есть кандидаты?
– Все.
– Тоже правильно. А если повесить на всех их наблюдение? Тихонько так?
– Не выйдет. Во-первых, опера не дети малые и могут наблюдение засечь. Во-вторых, за ними уже следят парни из внутренней безопасности. В целях охраны. А эти еще один хвост заметят сразу. Нам только перестрелки не хватало.
– Телефоны?
– Обижаешь… Все и уже давно. Еще просьбы? – Хорунжий посмотрело на часы, и на его лице появилось озабоченное выражение.
– Последняя.
– Не надо так трагически! – запротестовал Хорунжий.
– Последняя на сегодня.
– Давай.
Шатов потер щеку:
– У меня несколько необычная просьба…
– Давай, сыпь, – разрешил Хорунжий.
– Прошлой ночью… позапрошлой, на перекрестке Пятидесятилетия СССР и Пятидесятилетия ВЛКСМ была сбита машиной женщина.
– Так.
– Мне нужно, чтобы вдруг откуда ни возьмись появился свидетель.
– Стоп. Что значит – откуда ни возьмись? И свидетель чего?
– Свидетель того, что женщина попала под машину самостоятельно, без посторонней помощи. Поскользнулась, споткнулась, прыгнула с разбегу, но самостоятельно. Так, чтобы в радиусе ста метров от нее никого не было.
– И где я тебе найду такого свидетеля? Тем более, насколько я знаю, Дракон взял эту смерть на себя…
– А мне насрать, где ты этого свидетеля найдешь, – ровно сказал Шатов, – можешь хоть сам идти в свидетели. Но свидетель должен быть. И попасть он должен к ментам совершенно естественным путем, чтобы ничьи уши из-за него не торчали.
– И что по этому поводу скажет Дракон?
– А вот это уж станет понятно, когда появится свидетель.
– И как он, по-твоему, на это все отреагирует? Если это действительно он, то может здорово обидеться. А это чревато…
– А вам не все равно? Трупом больше – трупом меньше. Какая вам разница? Совершенно никакой. Или ты хочешь сказать, что ночи не спишь, оплакивая безвинно убиенных?
– Не поверишь, – неожиданно серьезно сказал Хорунжий, – даже винноубиенных помню. И радости мне это особой не доставляет.
– Значит, я ошибся. Ты производишь впечатление спокойного и уравновешенного человека.
– Мало ли что я произвожу? Ты вон тоже похож на гнилого интеллигента. А в морду даешь без предупреждения и…
Шатов вздрогнул. Это да. И как это Хорунжий не добавил, что в последнее время это происходит все чаще и чаще.
– Ладно, – Хорунжий встал из-за стола им потянулся. – Засиделся у вас в гостях. Время пролетело просто незаметно. Спасибо за угощение. Вика!
– Что? – отозвалась Вика.
– Спасибо за угощение!
– Пожалуйста. Ты уже уходишь?
– Да, – Хорунжий вышел в коридор, – и поэтому поводу хочу, чтобы ты вышла на лестницу и посмотрела по сторонам.
– Иду.
– Чуть не забыл, – Хорунжий вернулся на кухню, – ты сам сожжешь письмо, или мне это сделать?
– Письмо? – Шатов взял в руки бумагу. – Я сам.
– Жду.
Шатов тяжело вздохнул, подошел к печи. Перевернул лист и вдруг обнаружил приписку на обратной стороне. Тем же ровным почерком. Всего одна строчка.
Я очень просила ее о тебе позаботиться.
Слово «очень» было подчеркнуто двумя линиями.
Рука сжалась, комкая письмо. Очень просила. Вита очень просила ее позаботиться. О нем.
И эта ночь была результатом просьбы и заботы?
Шатов поднес листок к огню.
Он должен испытать чувство облегчения или сгорать от стыда? Или то унижение, которое он сейчас испытывает – единственно правильная эмоция? Позаботиться.
Горящая бумага упала в умывальник. Шатов немного подождал, пока она прогорит, и открыл кран, заливая огонь.
– Ты точно решил остаться дома? – спросил после паузы Хорунжий.
– Да. Если, конечно, Сергиевский не пришлет за мной автоматчиков. Мог я вчера простудиться? – не отводя взгляда от пепла, ответил Шатов.
– Тогда не забудь перезвонить майору, чтобы он не волновался. И об Алене тоже скажи.
– Хорошо…
– И… Женя, в следующий раз, пожалуйста, говори все, что собираешься сказать. Не нужно от меня прятаться…
– Ты о чем?
– Я о сегодняшнем разговоре.
– Я сказал все, – вода терзала пепел, разрывая его в клочья, а потом эти клочья измельчая в порошок.
– Вы, Штирлиц, сегодня были со мной не достаточно откровенны, – осуждающим тоном сказал Хорунжий.
– Ну что вы, группенфюрер, я был искренен, как на исповеди.
– На которой никогда не был. Ладно, подумай. Днем, полагаю, мы еще встретимся.
Первой из квартиры вышла Вика с мусорным ведром. Потом, не прощаясь, вышел Хорунжий.
Шатов закрыл кран.
Лучше обо всем этом не думать. Просто сосредоточиться на Драконе. И на том, что не сказал Хорунжему. Вот это нужно тщательно обдумать. Очень подробноо.
Шатов прошел в кабинет, тщательно прикрыл за собой дверь, потом вспомнил, что нужно перезвонить Сергиевскому, вернулся к телефону. Набрал номер.
Прошло минуты две, прежде чем трубку сняли, и незнакомый голос сказал:
– Да.
– Мне нужен Сергиевский.
– Он на выезде. Что-то передать? – спросил голос.
Кто это может быть? Кто-то из сержантов? Телефон стоит в кабинете.
– С кем я говорю? – спросил Шатов.
– А я с кем?
– Это Шатов.
– Это лейтенант Барановский, – голос лейтенанта даже сквозь телефонную трубку обжег холодом.
– Тогда передай майору, лейтенант Барановский, что Евгений Шатов вчера простудился и планирует этот день провести дома. Все понятно?
– Записал, – процедил Барановский.
– Молодец. Неси службу, – Шатов повесил трубку.
Ну не нравится ему этот компьютерщик. Совершенно не нравится. И даже не возникает желания эту свою неприязнь скрывать. В чем-то ты становишься похож на Диму Климова, Женя Шатов. Тот также невзлюбил тебя с первой секунды.
Ты еще ужасно удивлялся этому! Всего несколько дней назад. Дней? Шатов задумался и понял вдруг, что жизнь до второго появления Дракона стала забываться. Все, что было до беседы с Бочкаревым, до его упрямого кабинета и безумно упрямой мухи – все это подернулось дымкой. Словно память покрылась сеткой мельчайших трещинок. Более-менее явственно сквозь эти морщины проступала летняя история – Арсений Ильич, оперативно-поисковый отдел, лес, болото. Даже знакомство с Витой казалось чем-то нереальным.
Ее отъезд, казавшийся катастрофой, теперь выглядел… Теперь он никак не выглядел. Просто отъезд. Просто Вита вдруг вышла из комнаты, а из зеркала вышло ее отражение.
А сам он? Сам Евгений Шатов? Кто он? Может быть, и его тоже увезли? Настоящего Шатова увезли, а в квартире оставили его отражение. Или его манекен, в который вложили несколько другие черты. И манекен стал жестче и злее.
Хотя почему манекен? Марионетка.
Шатов посмотрел на свои руки. Веревочек нет. Или он их просто не видит? Может быть, марионеткам просто не дано видеть свои веревочки?
Тогда их слишком много, желающих управлять движениями Шатова. Дракон, Хорунжий, Сергиевский… Как только веревочки не перепутываются?
Или все-таки перепутываются?
И у него едет крыша. Он получает разные команды, веревочки дергают в разные стороны. Путаница. Страшная путаница вокруг него и страшная путаница внутри.
Он больше никому не верит. Он даже себе не верит. Ему все хотят помочь? Даже Дракон хочет ему помочь…
Шатов остановился перед книжным стеллажом.
Нужно что-то предпринимать. Что-то такое, что разом оборвет все эти шнурочки и веревочки, даст возможность действовать самостоятельно.
Скрипнуло за спиной. Вика открыла дверь в комнату:
– Тебе что-нибудь нужно?
– Побыть одному, – резко, слишком резко ответил Шатов.
Вика молча закрыла дверь.
Обиделась? Ну и хрен с ней, с обидчивой. Перепихнулись и что теперь? Он должен все время плясать вокруг нее на цыпочках? Хватит, наплясались. Жаль, что Виты нет, он бы и ей сказал все, что думает по поводу такого заботливого отношения.
Черт, это первый раз, когда он плохо подумал о ней. Нельзя так. Нельзя. Вита – это его точка опоры. Только она одна… Если бы тогда летом Дракон не угрожал ее жизни, Шатов бы не нашел в себе силы выжить. Если бы она сейчас была рядом. Он бы не искал себе опору в злости. Он бы…
– Я принесла тебе телефоны, – сказала Вика.
Телефоны. Сотовый и домашний, с длинным шнуром. Вика оставила их на стуле возле двери, словно не желая входить в комнату.
– Спасибо, – сказала Шатов закрывшейся двери.
И ладно, обижается – пусть обижается.
Шатов сел за письменный стол поставив телефон справа от себя. Мобильник – слева. Можно устраивать соревнования – кто первый позвонит, Дракон или Сергиевский.
А пока можно подумать. Именно ту мысль, которую он не высказал в разговоре с Хорунжим. Хитрый и проницательный Хорунжий все-таки въехал в то, что Шатов не договаривает, но пусть он идет подальше со своей догадливостью.
Тир.
Воспоминание детства, обернувшееся вдруг ночным кошмаром. Очередь желающих убить ближнего своего. И платящих за это большие деньги. Целый советский червонец.
Длинющая очередь из людей, сладострастно сжимающих в руке денежку. Дядя, а можно я его просто ножичком пырну? Можно деточка. Плати, деточка, и режь их хоть всех.
И деточка бьет ножом, или поджигает дом, или стреляет. А если деточке нравится, то она затягивает петлю или кастрирует. Был ведь такой случай у Дракона? Был.
Вот тогда все становится на свои места. Абсолютно все!
Есть Дракон, который оказывает людям услуги. За деньги можно купить все. Крутые пацаны уже задолбались ездить в Африку на сафари, чтобы всадить пулю в пыльного тамошнего льва или одуревшего от жары буйвола. Душно, далеко, негритоски, больные СПИДом, так что никого и не трахнешь толком. А везти курву с собой – на хрена тогда вообще ехать?
И вдруг такой замечательный аттракцион. Заплатил, Дракон получает бабки и выводит тебя на цель, в зависимости от твоего желания.
Беззащитную девчонку – сколько угодно. Она так смешно будет корчиться в кафе, умирая от яда, который ты подсыпал ей в кофе. А еще можно догнать беднягу по пути домой и врезать ему по голове обрезком трубы. Это если тебе нравится звук лопающегося черепа.
Это ведь возвышает над толпой. Говорят, сразу после революции кто-то из русских поэтов-лириков получал по дружбе от чекиста Блюмкина приглашения на расстрелы. И даже сам принимал в них участие. Какой богатейший опыт для инженера человеческих душ!
Они могут все! После этого возникает чувство окрыленности, почти всесилия.
Шатов пробарабанил что-то пальцами по столу.
Может быть? Вполне. Вон по этому поводу снято множество фильмов и написано громадное количество книг. Выпускают человека и ну его гнать по тайге! Только потом один из загнанных оказывается супер-пупер-героем, бойцом спецподразделения, или ему просто нечеловечески везет по воле автора, и он героически уничтожает организаторов охоты.
Все это слишком похоже на кино и книги. За одним небольшим отличием.
Зачем гнать зверя? Зачем предупреждать, что его хотят убить? Просто выследить. И просто убить. Ведь сколько существует прекрасных видов охоты. По уткам, из засады, капканы… Зачем рисковать?
Ведь если жертва знает, что ее гонят, то она может и убежать вдруг. Кроме того, заказчики будут знать организатора охоты в лицо. Кроме этого нужно иметь штат помощников, организующих похищение и транспортировку будущей добычи.
А если Дракон придумал все по-другому? Есть город, есть люди. Они живут и ничего не подозревают. А есть Дракон, который решает организовать небольшой бизнес. Крохотный такой. Человека на три – четыре в месяц.
Он называл себя охотником? Фигня. Он, скорее, егерь. Организатор охоты. Приезжий может даже не знать Дракона в лицо. Он приезжает в город, селится по определенному адресу. Хотя бы в той самой квартире над «Севером». И ждет сообщений.
Можно даже, чтобы в самой начале охоты он получил сотовый телефон и в дальнейшем общался с Драконом только так.
По телефону ему сообщают координаты жертвы. По телефону принимают от него информацию… или даже не так.
Шатов встал из-за стола и подошел к окну. Снова дождь. Сад во дворе напоминал акварельный пейзажик, забытый кем-то под дождем. Капли падают на нарисованные листья и заставляют их сбегать ручейками и каплями в желто-коричневые лужицы.
Не нужно, чтобы один человек выслеживал и убивал. Так можно действительно привлечь внимание к себе. Это опера в кабинете Сергиевского верно говорили. Кроме этого, ведь заказчик может просто с непривычки испугаться, наделать ошибок. А вот если принимать заказ сразу от двоих одновременно, то тут все можно контролировать.
Они готовят добычу друг для друга, даже не зная, для кого именно. Если кто-то из них допускает слабину – ему рекомендуется убраться восвояси. А на разведанную территорию приглашается новый претендент.
Сколько может стоить такое убийство?
Тут Хорунжий прав – в списке жертв Дракона практически нет никого, за чье убийство могли бы заплатить. Но, простите, мало кто станет платить большие деньги за то, чтобы утка, или лось, или дикий кабан был застрелен. А вот за лицензию на право самому этого зверя пристрелить…
Это может стоить денег.
Шатов вздохнул.
Все это похоже на правду. Нужно, наверное, радоваться, но в душе – пустота. Даже азарта нет. Не возбуждает мысль о том, что он, наконец, уцепился за край драконьего крыла.
Сколько может зажравшийся гад заплатить за право убить человека? В зеленых? Тысячу? Две? Десять? Наверное, дороже. Нет смысла брать мало, так как слишком маленький гонорар вызовет подозрение. В крутом магазине и шмотки должны быть крутыми.
Тысяч двадцать, по нашим нищим временам. Хотя, может быть и больше. Пусть двадцать. Своим знаком Дракон пометил больше тридцати убитых. Тридцать умножить на двадцать? Шестьсот. За полгода. Стоит игра свеч? Более чем.
Тут весь набор местной экзотики для тех, кто понимает. Адреналин начинает выделяться еще до приезда в город. Это, кстати, тоже важно – охотятся только приезжие, чтобы случайно не напороться на знакомого.
Человек, привыкший к шикарной жизни, одевается в базарный ширпотреб, садится в поезд… В общий вагон, например, или в плацкартный. Приезжает, селится неизвестно где, получает телефон, указания. Сердце колотится, когда он издалека высматривает кого-то. А потом приказ. Или разрешение. Такого-то и таким-то образом.
Он идет и убивает.
Ножом или камнем. Или веревкой. Насиловать нельзя, остаются следы, по которым потом можно найти. А так – любую фантазию. И нет сообщников, которые потом заложат. И нет никакой возможности сдать егеря, потому, что ты его не видел никогда. И…
А при чем здесь вырезанный из бумаги силуэт дракона? Зачем егерю метить все убийства? Чушь.
Дракон говорил, что ему доставляет удовольствие противостоять всему человечеству. Он исполняет идеальное убийство, замаскированное под самоубийство, и все равно оставляет бумажного дракона. Идиотизм.
Но только в том случае, если он все делает своими руками. А если он только планирует?
Что из того, что бумажный дракон связывает все эти смерти воедино? Дракон имеет возможность на каждый из них организовывать себе алиби. Или хотя бы на некоторые. И даже самый суровый суд пойдет в задницу, если хоть что-то из совершенного нельзя будет повесить на Дракона. Гарантия – вещь страшная.
И все-таки значки выглядят как-то излишне. Без них было бы значительно проще. И безопаснее.
Вот тут что-то не стыкуется. Шатов чувствовал, что упускает из виду какую-то деталь, маленькую, но способную придать картине законченность. Она где-то рядом, эта пылинка. Совсем близко.
Зазвонил телефон.
Если кто-то ставил на звонок Дракона, то проиграл. Это звонил домашний телефон.
– Да.
– Шатов, ты?
– Знаете, товарищ майор, нам нужно определиться, мы с вами на «ты» или на «вы». Неопределенность раздражает.
– Вы мне звонили и передали, что заболели. Это что за новый финт?
– Почему сразу финт? – Шатов поморщился.
Не вовремя позвонил Сергиевский. Еще секунда и он бы понял. Еще секунда.
– Вчера вы были здоровы.
– Я вчера, если помните, был раздражителен и издерган. Нервы, если помните.
– Хорошо. Дракон вам не звонил?
– Пока нет. Сегодня нет. А вчера, после нашего с вами разговора…
– Кстати, мы его нашли.
– Кого?
– Изотова. Частник, таксовал помаленьку. Вчера ему не повезло – подобрал на дороге Дракона.
– Понятно, – Шатов еле удержался, чтобы не ляпнуть нечто вроде: «Я уже знаю».
Майора это могло сильно огорчить.
– После того, как я вам перезвонил, со мной связался Дракон…
Сергиевский выслушал Шатова не перебивая.
– Алена – это все?
– В декабре должно было исполниться шестнадцать. Одежду и приметы я описал.
– Почему не перезвонили вчера?
– А смысл? Вы бы все равно ее не нашли. Или бы все равно нашли. Посмотрите в сводке.
– Барановский, – в сторону сказал майор, – сводку.
Значит, Барановский на своем боевом посту. Трудится, не покладая рук. Он еще не выработал привычку распечатывать сводку сразу после поступления. Хотя, нет, кажется подсуетился.
– Нету здесь никого похожего, – сказал Сергиевский. – Ничего не напутали?
– Я сказал только то, что слышал.
– Значит, еще не нашли, – заключил майор. – Он через какое время перезвонил после убийства Изотова?
– Минут через пятнадцать.
– И разговаривал спокойно?
– Насколько это можно назвать спокойствием.
– Понятно. Труп Изотова нашли в переулке недалеко от проспекта Ленина. Выезд на улицу Чичибабина. Это у нас Дзержинский район. Через пятнадцать минут он уже имел в своем распоряжении девушку и место. То есть, он не боялся, что ему могут помешать. Убил, вышел из машины, по дороге… Ладно, – оборвал свои рассуждения Сергиевский, – если что – перезвоните.
– Хорошо, – согласился Шатов, – перезвоню.
И положил трубку.
Сейчас майор будет искать тело Алены. И не только он один. На ноги будет поднят как минимум один райотдел милиции. И обшаривать начнут подвалы, стройки и чердаки.
Ладно.
Шатов посмотрел на сотовый телефон.
Ладно, еще есть время подумать. Додумать.
На чем меня прервал Сергиевский?
Зачем Дракону оставлять бумажные фигурки, если он все обеспечил с соблюдением всех предосторожностей?
Мелькнуло же в голове у Шатова какое-то слово. Слово. Очень важное словечко. Вспомнить – и все встанет на свои места.
Так, отвлечемся.
Что может угрожать такому веселому бизнесу? Заложит один из клиентов. Кишка окажется тонка, и он пойдет и заявит. И что дальше? Он ведь не знает, кто именно взял его деньги. Попытаться выйти на Дракона через жертву? А он их выбирает произвольно. А еще у него есть стукачек в органах. И может быть не один. Ловите, только не запыхайтесь.
Еще что?
Во время убийства охотничек ошибается. Не смог уйти, не смотря на все просчитанные варианты. Ну не получилось. Неудачно спрыгнул с крыши и сломал ногу. И был схвачен.
Дальше? Дракона он сдать не сможет. Максимум, что произойдет, это станет известно о существовании такого бизнеса. И известно это станет не слишком широкому кругу людей. Даже информацию о существовании Дракона и ту умудрились засекретить. А рассказать об охоте на людей, да притом ясно сознавая, что шансов ее пресечь нет практически никаких… Выйдет себе дороже.
Можно, правда, попытаться проследить Дракона со стороны заказа, ведь не дух святой привел заказчика к Дракону. Был кто-то, кто нашел потенциального заказчика, провел с ним первые переговоры… Хотя и тут Шатов мог бы сходу придумать пару-тройку вариантов, как подстраховать процесс с этой стороны.
И кроме всего прочего, Дракон не связан с уголовниками. Они для его бизнеса не нужны. Даже опасны. Им замочить ближнего своего – раз плюнуть. И конкурентами они для Дракона не будут, ибо они не могут дать заказчику гарантию, что не сдадут его при первой же возможности.
Гарантия. Вот то слово, которое мучительно вспоминал Шатов. Гарантия. Вряд ли кто-то из охотников станет трепаться о своих успехах. Опять-таки, сдать в случае чего Дракона он не сможет, а попасть под суд за преднамеренное убийство – свободно.
Отсутствие свидетелей, ясное дело, момент положительный, но очень способствовало бы наплыву клиентов некая рекламная акция, демонстрирующая надежность системы. Нечто вроде надписи на гербе фирмы: «Основана в тысяча восемьсот затертом году». Или справка о том, что с момента основания фирмы рекламаций не было.
Предположим, Шатов прошел по комнате, я агитирую себя же принять участие в охоте на человека.
– Милостивый государь, пожалуйста, вы сможете почувствовать всю полноту жизни, вдохнуть воздух реальности, испытать на себе закон джунглей и просто захлебнуться адреналином. Конфиденциальность гарантируется вот таким вот образом. Оцените.
– М-да, завлекательно, очень завлекательно. Великолепно. И деньги не очень большие… Только вот…
– Что? В чем загвоздка?
Шатов ясно представил себе задумчивое выражение лица потенциального клиента. И хочется, и колется. Вот если бы подстраховаться…
– Вы говорите, что уже обслужили тридцать клиентов?
– Тридцать два.
– А чем докажете?
И вот тут и всплывают бумажные драконы.
– Изволите видеть – тридцать два дракончика, и ни по одному из них у следствия нет результата. И никогда не будет.
– Точно?
– Как на духу, ваша светлость!
– А если?
– Поинтересуйтесь аккуратно через кого-нибудь о бумажных драконах. Только аккуратно и у хороших знакомых. Они вам и скажут. А если вы вдруг привлечете внимание – ничего страшного, просто отмените заказ. Гарантия полная. У нас фирма уважаемая…
Смешная получается история.
Если предположить, что Шатов сейчас напридумывал правду, то все выглядит достаточно логично. Можно, конечно, еще немного подшлифовать… Но и так все понятно. Общая идея ясна, и особых противоречий не наблюдается.
То есть, весь бизнес Дракона до той сцены у болота очень хорошо укладывается в схему. Даже то, что Дракон заставил Шатова искать, кто убивает под его прикрытием, также объяснимо. Ведь эти идиоты, решившие убивать и подкладывать бумажного дракона без всякого на то права, могли попасться. Они ведь не так умны, как Дракон. И убивать они пойдут своими руками, а на этом можно попасться.
Как потом клиентам объяснишь, что это не его вина? Придется много работать, восстанавливая бизнес. А это тяжело, и это потеря больших денег.
Браконьеров нужно найти и наказать. Это еще раз продемонстрирует, что с Драконом можно вести серьезные дела.
Какой я умный, подумал Шатов. Все насквозь понял. Все просчитал. И что теперь с этим делать? Рассказать Сергиевскому? Что это может дать его расследованию? И как это может помочь Шатову выпутаться из этой жуткой игры? И уничтожить Дракона.
И…
А вот теперь зазвонил долгожданный сотовый.
– Да.
– Вы меня пугаете, Евгений Сергеевич.
Даже забота и участие прозвучали в голосе Дракона. Шатов еле слышно скрипнул зубами.
– Вы меня слышите, Евгений Сергеевич?
– Слышу.
– Ну, слава богу, вы хоть можете говорить, а то ведь простуда, это такая страшная вещь. От нее даже умирают некоторые. Надеюсь, у вас ничего особо опасного?
– Просто нездоровится…
– Да-да-да-да, и вы решили поберечься. Правильно. Согласен с вами. Вы обратили внимание, мы с вами начинаем понимать друг друга. Я вот, например, совершенно не обиделся на вас. А ведь мог бы подумать, что вы просто уклоняетесь от нашей с вами игры и отреагировать соответственно. Но я вам верю, и готов принять от вас ставки даже из постели. Вы готовы?
– Почему вы решили, что я вас понимаю? – спросил Шатов. Он был готов говорить что угодно, лишь бы оттянуть время, хотя бы на секунду.
– Как почему я решил? Вы мне это дали совершенно ясно, не отправив свою жену вместе со всеми в общежитие под охрану. Вы ведь понимаете, что я бы на это не согласился. Это бы меня унизило. Это ведь между нами. Пока вы играете по правилам, вашей жене нечего бояться. Да и, кроме того, вы ведь можете надеяться, что я приду к вам домой за вашей женой и попаду в засаду… Нужно же и вам иметь надежду. Но вернемся к игре. Пока мы с вами беседовали, участники нашего нового этапа уже успели устать и промокнуть. Погода мерзкая, противная. Стоять на ящике с петлей на шее – мероприятие не слишком веселое.
– Послушайте, – только и смог выдавить Шатов.
– Это вы послушайте, Евгений Сергеевич. К сожалению, я не могу дать вам возможность лично поговорить с нашими участниками, рты у них завязаны. Но вы поверите мне на слово. Верите?
– Верю.
– Замечательно. Я же говорил вам, что у нас наметилось взаимопонимание. Итак, слева стоит мальчик, справа – девочка. Они сбежали с уроков, чтобы пошляться по лесу. Понятное желание. Глаза у них также завязаны, если вас это все еще волнует. А вот теперь вы мне скажете, кого из этих деток мы с вами пощадим.
– Нет!
– Что значит нет? Мы не будем щадить никого? Это жестоко, Шатов. Им только по двенадцать лет.
В трубке послышался какой-то странный звук, словно крик слона.
– Вы это слышали? – спросил Дракон.
– Да.
– Не ломайте голову. Знаете, как в триллерах бывает, сидят умные люди и ломают голову над тем, что это за звук наложился на разговор. Это звук сигнала маневрового тепловоза. Недалеко от нас проходит железнодорожная ветка. Если вам это что-нибудь дает – позвоните вашему другу Сергиевскому. Он, если я не ошибаюсь, сейчас ищет Алену.
Шатов чуть не выругался. Дракон дает понять, он просто тычет Шатову в лицо, что в группе кто-то работает на него, Дракона. Голос Дракона просто сочится самодовольством. И провоцирует… К чему?
– Но давайте выбирать – мальчик или девочка? Шатов! Я не слышу ответа.
– Послушайте, зачем это вам? – спросил Шатов.
– Ну, предположим, что мне это нравится.
– Вам нравится убивать? Или вам доставляет удовольствие издеваться надо мной?
– Почему издеваться? Глупости, мы сами играем. В очень интересную игру. И вам рано или поздно станет понятно, что ставка в игре не чья-нибудь жизнь, и даже не ваша собственная. Ставка в игре – ваша бессмертная душа. Каждый раз, независимо от того, выиграете вы, или проиграете, вы профукаете кусочек этой бестелесной субстанции. Мальчик или девочка? Быстрее, я не могу здесь ждать до бесконечности. Мальчик или девочка?
Шатов прикусил губу. Мысли лихорадочно скакали, цепляясь друг за друга, сердце бешено гнало кровь, которая молотом билась в висках. Мальчик или девочка. Двенадцать лет. Мальчик или девочка. Или оба? Или… Что сделать? Что может остановить смерть?
– Я…
– Девочка? Симпатичная такая. Немного не ухоженная, семья, видимо, не из богатых…
Что ему сказать? Выпалить, что я знаю о его бизнесе? Что я знаю о том, что именно произошло в этом году? А где гарантия, что это правда? И кто сказал, что, услышав правду, он остановится? Дракон скажет что-нибудь банальное и сообщит о проигрыше Шатова.
– Я вам помогу, – участливо произнес Дракон, – если бы выбирал я… Если бы я имел право выбора, то отпустил бы девочку. Честно. Мальчишка очень уж неприятен. И труслив. Он, видите ли, описался самым пошлым образом. Лучше девочку. С другой стороны, каково ей будет жить потом с такой душевной травмой…
– Решайте быстрее!
Не хочу, подумал Шатов, я не буду… Двое. Одного я могу спасти. Кого? Девчонку? Мальчишку?
Он сейчас выберет, и это будет значить, что второго он приговорил. Шатов застонал.
– Я не расслышал! – сказал Дракон.
– Подождите…
– Не могу. Честное слово – не могу. Может появиться кто-нибудь, а это не входит в мои планы. Мальчик или девочка?
Шатов ударил себя по лицу. Еще раз. Решай, решай быстрее.
– Я вынужден вас поторопить, Женя. Считаю до трех. Раз.
– Да подождите же, – почти взмолился Шатов, – вам ведь нужен я, я приду, куда вы скажете…
– Нет, вы мне как раз не нужны. Мне нужна ваша бессмертная душа. Два.
– Но ведь это вам ничего не дает!
– Еще как дает, мне нравится, что в вашем голосе появилось отчаяние. И мне нравится, как эти детки закачаются в петлях. Три.
– Нет! – закричал Шатов. – Не-ет!
– Подождите, – слабым голосом сказал Дракон, – не мешайте. Они как раз умирают. Это так трогательно. Ноги у них дрожат… Это нужно видеть, Шатов. Немного неприятно, когда сфинктор слабеет, но совершенства на свете нет. Но как это замечательно. Отнимать жизнь, это почти также волнующе, как и зачинать ее. Это возбуждает. Не так, как постель и женщина. Там возбуждение спадает после акта, а тут наоборот, после того, как наступила смерть от ваших рук, возбуждение только усиливается. Но это чистое возбуждение, оно освобождено от телесных желаний. Это чистая энергия уничтожения… Вы слышите меня, Шатов?
– Слышу, – Шатов ответил, не открывая глаз, чувствуя, как ногти врезаются в ладони.
– Вы хотите, чтобы я перенес следующий наш тур игры на послезавтра? Я вам пообещаю, что никого не убью до послезавтра, если вы не расскажите о нашей сегодняшней игре никому. То есть, совершенно никому. В первую очередь – милиции. Согласны? Решайте! Вы почти двое суток не будете выбирать между жизнью и смертью. Согласны?
– А если?..
– Два варианта. Первый – вы не соглашаетесь. Просто не соглашаетесь. Тогда не позднее завтрашнего утра, а то и сегодняшнего вечера, мы с вами сыграем снова. Если же вы согласитесь, но проболтаетесь – вы помните размер нашего штрафа. Один к трем. Решайте.
– Согласен, – сказал Шатов.
– Вот и отлично. Лечитесь. А я пока отдохну.
Телефон отключился.
Шатов откинулся на спинку стула. Все тело болело так, будто его били, долго и вдумчиво. Шатов ладонью вытер пот со лба. Словно он бежал несколько километров. Одежда пропиталась потом.
Будь ты проклят, Дракон. Будь ты проклят. То, что ты перенес игру на послезавтра вовсе не награда. Теперь Шатов будет мучиться в неведенье о том, кто погиб по его вине. Кого он не смог, не стал спасать.
Мог или не мог? Если Дракон не врал, то одного ребенка Шатов мог спасти. А если врал? Но Шатов даже не попытался. Не попытался. Не смог. У него просто не хватило сил.
Шатов расстегнул рубашку. Душно.
Встал и двинулся к двери. Умыться, стащить с себя одежду и встать под душ. Под ледяной душ. И смыть с себя эти бессилие и позор.
Возле самой двери Шатова остановил телефон.
Снова сотовый.
Шатов поднес трубку к уху.
– Это снова я, – почти веселым тоном сообщил Дракон. – Забыл вам сказать. Первой умерла девочка. Они в этом возрасте тяжелее мальчиков, поэтому петля врезалась сильнее у нее. А мальчишка еще секунд тридцать порхал, никак не мог остановиться.
– Что еще? – смог выдавить из себя Шатов.
– А это, собственно, и все. До послезавтра.
Шатов ударил кулаком в стену. Потом еще раз. И еще. На обоях остались красные пятна от разбитой руки.
– Сука! – Шатов ударил снова, изо всей силы. – Сука!
– Женя, не нужно!
Кто это? А, Вика! Изволили прийти посмотреть, кто это лупит в стену. Пожалуйста! Еще удар.
– Шатов, да прекрати же, что случилось?
– Не лезь под руку, красавица. Ты свое обо мне уже отзаботилась сегодня ночью!
– Женька, – Вика схватила его за руку.
– Отойди, – Шатов ударил с левой, без замаха, выронив телефон.
Пощечина отбросила Вику к стене.
И снова – кулаком в стену.
– Женька! – снова она.
На тебе еще раз! Шатов снова дал пощечину, но Вика на этот раз уклонилась:
– Прекрати!
– Тебе стену жалко? Или руку? Или у тебя в инструкции записано, что я не могу нанести себе повреждений? Я…
– Пожалуйста, прекрати! Я прошу тебя…
– Прекратить? – Шатов обернулся к Вике. – Значит, прекратить… Это приказ. Мы приказываем…
Шатов протянул руку к лицу Вики, сжал подбородок.
Вика не отводила взгляда от его глаз, стоял неподвижно.
– Прекратить… – Шатов погладил ее рукой по щеке, оставляя кровавый след. – Ты думаешь, что я стану теперь кого-нибудь слушать?
– Делай что хочешь, только не сходи с ума.
– А если мне уже не с чего сходить? Если я уже с него сошел? Прикажешь мне теперь на него подняться?
Капли крови с разбитой руки пачкали халат Вики.
Нет, подумал Шатов, не Вики, а Виты. Он сейчас пачкает кровью халат Виты.
– Извини, – прохрипел Шатов, отдернув руку. – Мне нужно в ванную, смыть кровь.
– Я принесу йод.
– Принеси, – согласился Шатов. – Принеси.
Начала болеть рука. Разбил. Снова истерика, снова он потерял контроль над собой. Снова…
Подошла Вика, коснулась плеча:
– Давай, я помогу.
– Помоги, – Шатов подался в сторону, пропуская Вику к умывальнику.
– Ты сильно разбил, – сказала Вика.
– Я знаю. Жаль, что не голову.
– Что случилось?
– Ничего.
– Звонил Дракон?
– Угадай с двух попыток, – Шатов зашипел, когда йод коснулся раны.
– Терпи, Евгений Шатов, – сказала Вика.
– Еще раз – извини. Я не очень сильно тебя ударил?
– Нормально, синяка не будет, – по-мальчишечьи шмыгнула носом Вика. – Мне не привыкать. Да и дерешься ты как девчонка.
Шатов напрягся. Как девчонка. Та, что умерла в петле первой. Она тоже, наверное, так дралась.
– Больно? – спросила Вика.
– Больно, – честно сказал Шатов.
– Все уже, обработала. Завязать?
– Само засохнет, – Шатов закрыл кран.
Вика стояла, глядя на Шатова снизу вверх.
– Я пойду в комнату.
– Подожди, – сказала Вика.
– Что?
– Ты что-то прочитал в письме? Обо мне?
– Это не важно.
– Важно.
– Прочитал.
– Что?
– Вита написала, что очень просила тебя позаботиться обо мне.
– И что из этого следует?
– Ничего. Ровным счетом ничего, – Шатов попытался пройти мимо Вики, но она не пропустила. – Что-то еще?
– Я не знаю, что тебе сказал Дракон по телефону. Наверное, что-то страшное, раз ты так сорвался. Я понимаю, что каждый из нас имеет право на нервы и ошибки. Но ты не имеешь права думать плохо ни обо мне, ни о ней.
– Это мое дело…
– Нет, это наше дело. Ты не выживешь в одиночку. Ты просто сгоришь…
– Сотру себя и свою бессмертную душу.
– Это ты сказал. Но это понимает она.
– И поэтому разрешила тебе…
– Она не разрешила, она попросила. Попытаться тебе помочь, – Вика заглянула Шатову в глаза. – Если я не смогла этого сделать осторожно – извини. Но…
– Что «но»?
– Но я не дам тебе сгореть, извини.
– Даже если это будет идти в разрез с прямыми указаниями начальства? – тихо спросил Шатов.
– У меня есть одно указание – помочь тебе. И от начальства и от Виты.
– У меня что-то с головой, – пробормотал Шатов. – Я не могу себя контролировать. Не получается. Знаю, что нельзя так, но иначе не могу.
– И оплеуху мне влепил не со зла? – уголки губ Вики чуть приподнялись.
– Я могу еще раз извиниться.
– Ага, хорошо, – кивнула Вика, – извинишься. И меня извини.
– За что?
– Вот за это! – Вика хлестнула его ладонью по лицу, потом еще раз.
Удары последовали один за другим, стремительно и жестко. Шатов даже не успел дернуться.
Вика приподнялась на носочках и поцеловала Шатова:
– И никогда не поднимай руку на женщину.
