Глава 8
Но вот психов как раз среди знакомых Альфреда Генриховича Полозкова практически не было. Или, если быть точным, среди знакомых не было официальных психов. Своих пациентов Альфред Генрихович предпочитал называть отдыхающими. Или нуждающимися в отдыхе. Ведь именно отдых они у Полозкова и получали.
Первоначально, еще в советские времена, Центр был задуман и построен как загородный пункт отдыха руководящих партийных и советских работников области. Посему здание было возведено недалеко от города в лесопарковой зоне, имело всего с десяток номеров, бассейн, зимний сад, баню, сауну и много чего еще, жизненно необходимого для отдыха руководящих работников.
Официально эта дача значилась в бумагах как спортивная база, к партии отношения вроде как бы и не имело, поэтому после победы демократических сил комплекс вначале стал коллективной собственностью, а потом частной собственностью Альфреда Генриховича Полозкова.
Естественно, он не стал создавать психиатрическую лечебницу. Лечение психов особой прибыли принести не может, решил Полозков, по этой причине Центр специализировался на двух видах услуг.
Первая – отдых и разрядка, так сказать, в стационаре. Клиент приезжал в Центр, селился в номере и жил там, в тишине и покое, столько, за сколько мог заплатить. Номера представляли собой нечто вроде отдельных квартир с кухней, столовой и жильем для обслуживающего персонала, хотя обслугу отдыхающий с собой мог и не привозить. Специалисты любых – это Альфред Генрихович подчеркивал всегда – любых профилей могли предоставить свои услуги в любое время суток.
Второй вид услуг оказывался амбулаторно. Все, кто считал, что нуждается в консультации психоаналитика или мгновенном расслаблении, а это были обычно обеспеченные дамы, приезжали в Центр, где с ними беседовали и, выражаясь прилично, близко общались. Это уже зависело от желания клиенток. На сколько это приносило облегчение, сказать было трудно, но давало изнывающим от безделья дамам возможность чем-то себя занять. Или развлечь.
Альфред Генрихович был готов на все ради клиентов. Просто на все. Даже на нарушение закона. Но в этом ему повезло не особенно. Одна такая услуга Полозкова попала в поле зрения Гринчука и привела к личному знакомству. Альфред Генрихович имел все шансы на то, чтобы сесть.
Но не сел, а преисполнился такого уважения к оперу, что неоднократно предлагал тому переехать в Центр на постоянное жительство с полным пансионом. А уж принимать Гринчука у себя в кабинете был готов в любое время. Специалистки Центра, как всегда при встречах с Гринчуком сообщал Альфред Генрихович, просто жаждут познакомиться с милиционером поближе.
Поэтому, когда Гринчук приехал в Центр, то уже через три минуты был приглашен в кабинет Полозкова. Еще пять минут понадобилось Гринчуку, чтобы объяснить Полозкову что именно от того требовалось.
Альфред Генрихович согласился не сразу. Он даже попытался что-то возразить, но Гринчук был неумолим.
– Поймите, – сказал Гринчук почти нежно, – я прошу об этом для того, чтобы свести до минимума риск для вас лично. И для ваших отдыхающих. А займет это все времени только с неделю. Самое большее.
Полозков очень не хотел соглашаться, ссылался на обязательства и свое реноме. Тогда Гринчук заметил, что именно реноме уважаемого Альфреда Генриховича сможет пострадать, если некоторые мужья узнают о том, какие именно услуги их жены получают в Центре… И пострадать может не только реноме.
Альфред Генрихович тяжело вздохнул и согласился. В конце концов, он всегда готов откликнуться на просьбу уважаемого Юрия Ивановича. Но он надеется, что Юрий Иванович…
– Надейтесь, – разрешил Юрий Иванович. – А пациент, ваш новый зам и новые работники, приедут в Центр, как я надеюсь, завтра. Сразу после обеда.
Гринчук попрощался и вышел.
Альфред Генрихович вызвал к себе секретаршу и кратко изложил свое распоряжение.
– Быстро вы, – сказал Браток, когда Гринчук вернулся в машину.
– У нас очень много работы, – сказал Гринчук. – Поехали сейчас в бабе Ире и Доктору. А потом у меня свидание в ресторане.
– Нина знает? – спросил Браток.
– Пока нет, – сказал Гринчук.
Когда они подъезжали к дому Ирины, Браток, молчавший перед этим, вдруг спросил:
– А вам, Юрий Иванович, нравится то, что вы задумали?
– А как ты полагаешь, Ваня, много на свете людей, способных отказаться от четырех миллионов долларов? – вопросом на вопрос ответил Гринчук.
На Ирину и Доктора упоминание о четырех миллионах особого впечатления не произвело.
– Понимаете, – сказал Доктор, – четыре миллиона долларов в моем возрасте не потрясают, а вызывают печальные размышления. Даже если мне достанется один миллион, то для того, чтобы его потратить, мне придется очень сильно напрячься. А это неизбежно отразится на моем здоровье.
Браток, маячивший в дверях комнаты, удовлетворенно кивнул и отправился на кухню, к братьям Кошкиным. С ними Браток чувствовал себя спокойным и защищенным от разных дурацких философских разговоров. Правда, Кошкиных немного взволновало разукрашенное и припухшее лицо Братка, но также быстро они и успокоились. Когда-то Доктор сказал, что Кошкины живут по принципу индийских философов – помощь не навязывают, но в просьбах не отказывают.
– Не нужно тебе о деньгах говорить, – сказала Ирина. – Ты не за деньги людям служишь. Не доведет тебя это до добра.
– Да? – переспросил Гринчук. – Не доведет… А что доведет? Праведная жизнь? Убили четырнадцать человек, среди них женщины и дети. Четырнадцать!
Ирина перекрестилась.
– И что? Мои нынешние работодатели решили, что все понятно, что не стоит гнать волну и осложнять жизнь своим приятелям, новым русским дворянам. И они так торопились прикрыть это дело, что даже чуть не прикрыли его до получения веских аргументов…
– Так ведь есть веские аргументы? – отметил Доктор. – Вы ведь сами сказали, что они есть.
– Есть, – согласился Гринчук, – но это все значит также, что ни я, ни Михаил им не нужны. Абсолютно. Им хватит господина Шмеля с товарищами.
– Ты, Юра, не психуй, – сказала строго Ирина. – Лучше возьми и уйди.
– Я-то могу уйти. Даже рапорта писать будет не нужно, – Гринчук взял с вазы баранку и с хрустом сломал ее в кулаке. – Я-то уйду. А Мишка? Что с ним делать?
– А что Миша? – сразу насторожилась Ирина.
– А его не отпустят. Он слишком опасен, как они считают. Ему же в армии мозги кодировали, помните? Он ведь до сих пор не помнит, как его звали на самом деле, откуда он родом и осталась ли у него семья. Не помнит… И он может сорваться в любой момент… А остановить его могу только я, только мне отдал Полковник код, который может выключить у Михаила боевой режим. Меня отпустят, если что. А Мишку…
– Как-то вы, Юрий Иванович, смотрите на все слишком печально. Веселее нужно быть, – опасливо покосившись на замершую Ирину, сказал Доктор. – Вот, помню, был у меня случай…
– Меня уже предупреждали, – сказал Гринчук.
Доктор осекся и снова оглянулся на Ирину.
– А эти деньги… – медленно, словно во сне, спросила Ирина, – эти твои четыре миллиона, они помогут Мише?
– Я смогу ему помочь, – решительно сказал Гринчук. – Врачей найму, отвезу за границу, найму здесь кучу народа, чтобы они нашли его родных. Выверну армейские архивы, чтобы вытащить на свет божий тех уродов, которые у него в голове копались.
Ирина встала из-за стола и вышла на кухню.
– Это очень большие деньги, Юрий Иванович, – сказал Доктор. – Они могут убить. Когда мы жили в Норе, я ведь никогда не воровал, извините, ценные вещи. Только еду и выпивку. Еще что-то из одежды. А золото или кошельки – за это могли просто убить. А эти четыре миллиона долларов… Да их вообще, может, уже нет в городе. Вы же…
– Они в городе. Они где-то в городе. Их взяли трое похитителей, потом поехали на завод, где держали Липского и там погибли. Денег при них не нашли. Выходит, что спрятали они доллары где-то по дороге, – Гринчук постучал по столу ребром ладони. – И эти деньги можно найти. Нужно. И на них мы сможем сделать все – вылечить Михаила, купить Нине новый клуб, а не тот подвал, который сейчас у нее, даже вашу мечту можно осуществить, Доктор.
– А у меня есть мечта? – удивился Доктор. – И какая же?
– Хотите снова стать врачом?
Доктор замер, потом медленно вытянул руки перед собой, растопырил пальцы:
– Видите, Юрий Иванович?
Пальцы дрожали. Сильно.
– Я когда-то был неплохим хирургом, Юрий Иванович. Но сейчас если я возьму скальпель в руки, то стану убийцей.
– А не нужно оперировать. Вы сможете консультировать, ставить диагноз. Я вам смогу купить, если захотите, клинику. Мы даже восстановим ваш диплом врача.
Доктор улыбнулся.
– Вы ведь этого хотите? – спросил Гринчук.
– Мечта… То, что вы мне предложили – это не мечта. Это несбыточная мечта… Тем более что вы можете и не найти этих денег.
– Но поискать можно?
– Можно, – кивнул Доктор.
В комнату вошла Ирина, поставила на стол чайник.
– У нас где-то был коньячок, – сказал Доктор.
– Нету для тебя коньяка, – отрезала Ирина. – Попьешь чаю и пойдешь спать. Завтра нам на работу ехать, нужно отдохнуть.
– Вот видите, – развел руками Доктор, – за нас уже все решили.
– Ты обещаешь, что Михаилу поможешь? – строго спросила Ирина.
– Да, – кивнул Гринчук и встал из-за стола. – Мне пора. За вами завтра задет или Браток, или Михаил. Надеюсь, он завтра уже вернется. До свидания.
– До свидания, – Доктор помахал Гринчуку рукой.
Окликнув Братка, Гринчук вышел из квартиры и сбежал по ступенькам, не дожидаясь лифта. Было мерзко на душе. Хотелось принять душ, чтобы хоть как-то избавиться от ощущения грязи на теле.
Ты обещаешь? Да. Обещаешь? Да. Обещаю. Помогу. Так или иначе. Вот сейчас закончим с этим делом, если повезет, останемся живыми, а вот тогда…
Обещаю.
Вышел Браток.
– Ты домой? – спросил Гринчук.
– Не знаю, – пожал плечами Браток.
– Пойди поспи, – Гринчук натянул на руки перчатки, – тебе нужно отдохнуть. Даже можно выпить немного.
– Ага.
– Нет, серьезно. Нам придется с завтрашнего дня…
– Я смогу.
Снег валил сплошной стеной, бесконечным покрывалом, которое кто-то прял наверху и спускал на землю. На что он наделся? На то, что удастся прикрыть грязь и уродство? Что люди увидят, как это красиво и перестанут гадить и подличать?
Гринчук наклонился и зачерпнул снег. Поднес его к лицу. Красиво.
– Так значит, деньги будем искать? – спросил Браток.
Гринчук стряхнул снег с руки.
– Да. Будем. Искать. Деньги. А что?
– Ничего, – пожал плечами Браток. – Нам, татарам, все равно, что отступать – бежать, что наступать – бежать. Найдем – разбогатеем. Не найдем – живыми останемся.
– Может быть, – в тон ему добавил Гринчук.
– А что там, кстати, сказали о Громове?
– Самоубийство. Как и предполагалось.
– А вы все еще…
– Уверен, что это не так, – кивнул Гринчук.
– Зачем его мочить?
– Вот это интересно. Очень. Ты, кстати, – оживился Гринчук, – обратил внимание на то, чего мы не нашли у Громова?
– Не знаю… А чего?
– А того, чего нет и у тебя сейчас, – сказал Гринчук.
– Чего? Мобильника?
– Угадал. Мы ведь мобилу у Громова видели на Новый год. Так?
– Так.
– А у мертвого ее не было. Мы не нашли, и насколько я понял, никто ее не нашел. И никто не обратил внимания.
– И что? – снова спросил Браток.
– Почему пропал телефон? Кто-то унес? Зачем? Я еще с ночи зарядил человечка проверить, где подключен телефон Громова, чтобы посмотреть его звонки.
Гринчук снова зачерпнул снегу, слепил снежок и запустил его в столб. Промазал.
– Не зарегистрирован нигде телефон на Громова. Получается, что на чужое имя телефончик оформлялся. И кто-то очень не хотел, чтобы мы узнали, кто именно звонил Громову,и кому именно звонил он.
– Так я не понял, – Браток тоже наклонился, слепил снежок и бросил его в столб. – Попал. Я не понял, мы ищем деньги, или убийцу Громова?
– А это время покажет, – сказал Гринчук. – Время – покажет.
– Время – покажет, – в это же самое время, секунда в секунду произнес Полковник.
Вообще, жизнь устроена так, что очень многие вещи происходят либо одновременно, либо полностью друг друга повторяют. Весь тот объем совпадений, которые происходят с людьми просто нельзя объяснить собственно совпадениями
Например, когда Братка ударили ногой по печени, у Полковника случился новый приступ боли. Он, возможно, удивился бы совпадению, но о проблемах Братка просто не знал. Не задумывался даже.
А вот о том, как поведет себя Гринчук, Полковник думал. И даже делился своими соображениями с Владимиром Родионычем. И соображения эти касались не только Гринчука.
– А секретарша ваша, Владимир Родионыч, большая стерва, – сказал Полковник. – А я все ломал голову, почему она не вызывает у меня положительных эмоций.
– И чем вам не нравится Инга?
Владимир Родионыч отставил в сторону стакан в подстаканнике. Подстаканник был массивный, серебряный. От чая шел пар. Инга чай только что принесла. И буквально секунду назад закрылась за Ингой дверь кабинета.
– Я понимаю верность… э-э… хозяину.
– Шефу, – подсказал Владимир Родионыч.
– Спасибо. Шефу. Я понимаю мораль, нравственность и непокобелимость, извините за выражение, и сам приветствую такие качества в женщинах вообще и в секретаршах в частности. Но донести шефу о попытках представительного мужика назначить свидание… – Полковник развел руками.
– Что же здесь такого плохого?
– Не хочется принимать ухаживания – срази мужика отказом. Хочешь принять ухаживание – соглашайся и не умничай. Но прийти к шефу и сообщить, что целый подполковник милиции назначает свидание, что она, в принципе, не против, и только уточняет, что именно шеф хотел бы, чтобы на этом свидании выяснила его секретарша… Стерва эта ваша Инга. Стервиссима! Кстати, если надумаете увольнять, скажите мне.
– Зачем?
– Приглашу к себе на работу.
Владимир Родионыч засмеялся, помешал серебряной ложкой чай в стакане:
– Такая стервоза нужна самому. Вот как бы иначе мы с вами узнали, что подполковника Гринчука заинтересовала вдруг сумма в четыре миллиона долларов?
– Со временем бы узнали.
– Со временем! – поднял палец Владимир Родионыч. – И еще не известно, с каким временем. А время это такая странная штука, которая может вдруг исчезнуть. Его вдруг может не хватить. Вы обратили внимание на то, каким подавленным выглядел Гринчук на совете?
– Обратил, – кивнул Полковник. – Но я помню, каким убедительным он выглядел пропойцей целых три месяца. Гринчук вообще умеет выглядеть.
– Вы полагаете, он притворяется?
– А вы полагаете, что я могу что-то полагать? – спросил Полковник. – Это – Гринчук. И этим все сказано.
– Вы как-то уж совсем его демонизируете, – укоризненно покачал головой Владимир Родионыч. – Гринчук, извините, обычный мент. Толковый. Может быть даже, толковее многих. Но не более того. И мы превосходно можем…
– Да, – снова кивнул Полковник, – мы можем, например, установить за ним наблюдение. У вас есть ненужные наблюдатели?
– Наблюдателей он бить умеет, – не мог не согласится Владимир Родионыч, – но в ситуации действительно сложной, как в случае с Липскими, ничего сверхъестественного он продемонстрировать не смог. Разве что подстрелил киллера, который, по большому счету, и киллером-то не был. Липского нашли обычные уголовники. А этого охранника вычислил Шмель.
– Но тот же Шмель настаивал, чтобы отдел Гринчука продолжал работать. И это не смотря на личный конфликт.
– Да никто и не собирался увольнять Гринчука. Мы просто немного пересмотрели свое к нему отношение и пришли к выводу, что быть таинственным и резким вовсе не значит быть эффективным и неотразимым, – Владимир Родионыч отпил чаю. – И все-таки остается вопрос о четырех миллионах. Я не вижу возможности их найти. Разве что случайно.
– Но Гринчук почему-то заинтересовался ими, и даже зачем-то решил поухаживать за вашей стерветаршей.
– За моей Ингой, – поправил Владимир Родионыч. – Не знаю, как там на счет ухаживания, знаю только, что был разговор о ресторане.
– Ну, Инга доложит потом, – уверенно произнес Полковник. – Я не расслышал, вы ей дали разрешение только на ресторан, или еще и на постель?
– Она взрослый человек и сама решит…
– Что нужно ее шефу, – закончил Полковник. – Но ведь какие-то предположения у вас уже есть?
– О постели?
– О том, почему Гринчук озаботился деньгами. И как он надеется их найти. И, заодно, если он действительно решил искать клад, как мы должны на это реагировать? Деньги, если быть точными, принадлежат теперь Леониду Липскому.
Владимир Родионыч не ответил, пока не допил чай.
Полковник ждал.
Владимир Родионыч отставил пустой стакан. Провел ладонью по крышке стола, словно стирая невидимые крошки. Побарабанил пальцами.
– Я могу ему запретить, – сказал, наконец, Владимир Родионыч, – хотя прекратит он или нет – вопрос спорный. Я могу вмешаться после того, как он найдет…
– Если он найдет, – поправил Полковник.
– После того, как он найдет, – повторил Владимир Родионыч. – Но не знаю, чем обернется это мое вмешательство. Я все больше ощущаю себя человеком, выпустившим джина из бутылки.
– Бросьте, Владимир Родионыч! Он же обычный толковый мент. Всего лишь.
– Нехорошо иронизировать над председателем совета. Главное на сегодня – совет решил прекратить дело о похищении. Все действительно понятно. А Гринчук пока может заниматься тем, чем хочет. Хотя я думаю, что вряд ли у него что-то получится.
– Время покажет, – сказал Полковник.
Что именно должно было показать время – сказать было трудно. В двадцать один ноль-ноль, например, время показало, что и Гринчук и Инга одинаково точны.
Ко входу в «Космос» они прибыли одновременно.
Цветов Гринчук не принес.
– Добрый вечер, – сказал Гринчук, пожимая протянутую для поцелуя руку.
Выглядел это жест, естественно, нелепо, Инга, осознав это, руку высвободила несколько резче, чем полагалось воспитанной даме.
– Прошу в кабак, – сказал Гринчук.
У него начала болеть голова. От позавчерашней шишки боль толчками распространялась по всей голове, концентрируясь, однако, больше у висков.
Инга вошла в ресторан, молча скинула пальто на руки Гринчука и отошла к зеркалу.
Гринчук сдал вещи в раздевалку и, не оглядываясь, двинулся в зал. Инга пошла следом.
Губы ее были крепко сжаты.
Столик был забронирован, метр проводил Гринчука к нему. Гринчук оглянулся на Ингу, ухмыльнулся, но все-таки дождался ее, и придержал стул, когда она садилась. Потом сел сам.
Ансамбль на сцене наигрывал что-то неопределенное.
Подошел официант и зажег свечу. Положил перед Ингой и Гринчуком по экземпляру меню.
– Что будете есть? – спросил Гринчук.
– Я не голодна, – несколько холоднее, чем то разрешали правила хорошего тона, ответила Инга.
– А зачем тогда мы пришли в кабак?
– Потому что вы меня пригласили, – сказала Инга.
– И потому, что шеф не запретил, – добавил Гринчук.
В глазах Инги сверкнуло что-то такое, что Гринчук чуть было не пригнулся, словно от пули.
– Вы ведь сообщили шефу о моем приглашении?
– Да, – сказала Инга.
– И продали меня с потрохами по поводу четырех миллионов долларов?
– Да.
– Он очень удивился?
– Нет.
Подошел официант.
– Погуляй, пока, Коля, – сказал Гринчук, и официант ушел.
Инга холодно рассматривала Гринчука.
– А чего это вы на меня так недовольно смотрите? – спросил Гринчук. – Будто это не вы меня, а я вас сдал? В чем обида?
– В вашем поведении, – сказала тихо Инга.
Тихая ярость шла ей необыкновенно. Мужики с соседних столиков поглядывали в ее сторону все с большим интересом.
– В моем поведении? – удивился Гринчук. – Это значит я, как сука, бегаю стучать?
– Как стерва, – поправила Инга.
– В смысле?
– Полковник выразился обо мне, как о стерве.
– Он слабо разбирается в реалиях конкретных пацанов. Начать доносить – это значит ссучиться. А доносчик, соответственно, сука.
– К тому же звучит оскорбительнее, – Инга позволила себе чуть улыбнуться.
– Конкретнее звучит. Конкретнее, – сказал Гринчук.
– Вы знали, что я сука и, тем не менее…
– Пригласил вас в кабак.
– Да.
– Это все очень просто, милая моя Инга. Я вас пригласил для того, чтобы сделать вам предложение.
– Я не собираюсь замуж.
– А я и не предлагаю. С вами дружить, Инга, все равно, что с коброй в одной постели спать.
Это казалось невозможным, но Инга все-таки похорошела еще больше.
Кавказец за соседним столиком пробормотал что-то по-своему и уронил вилку. Подозвал к себе официанта и что-то начал ему говорить, не сводя взгляда с Инги. Официант кивал и записывал.
– Сразу хочу вас предупредить, – улыбка Гринчука была широкой и искренней. – Вы меня не возбуждаете. Трахнуть вас я, наверное, смог бы, но без особого желания. Так, на голой технике.
Кавказец за соседним столиком опрокинул на пол бокал. Зазвенело стекло, но Инга не отвела сияющего опасным светом взгляда от Гринчука.
– Вы должны были понять, что я собрался найти пропавшие деньги. Вы это поняли и донесли своему шефу. Теперь шеф будет думать, я вправду собрался искать деньги, или удумал чего-то другое. Например, трахнуть его стерву.
– Тогда уж суку, – напомнила Инга.
К столику подошел официант с подносом:
– Извините пожалуйста, вам просили передать вот это…
На подносе стояла бутылка вина и букет роз.
– Хорошее вино, – оценил Гринчук. – Будем пить?
– Это, как я понимаю, только мне, – сказала Инга.
– Да, вам, – подтвердил официант. – От кавалера из-за соседнего столика. В знак преклонения перед вашей красотой.
– Любезнейший, – произнесла Инга тоном наследной принцессы, – передайте кавалеру из-за соседнего столика, пусть он это вино вместе с букетом засунет себе в жопу.
Официант подноса не уронил. Удержал, но из последних сил. Затравленно оглянулся на кавказца. Подошел к нему и что-то сказал. Кавказец угрюмо кивнул.
– А ведь не дословно воспроизвел, ярыжка чертов, – заметил Гринчук. – слепил что-то вроде, дама не приняли.
Инга молча встала из-за стола, подошла к несчастному кавказцу, наклонилась и внятно, так, что, по-видимому, услышали все за столиком, что-то сказала.
Вернулась на свое место, оставив позади живописную композицию из окаменевших изваяний.
– Вернемся к нашей суке, – сказала Инга.
– В порядке констатации факта, – предупредил Гринчук, – вы необыкновенно красивы.
– Я знаю.
Кавказец что-то закричал, вскочил и вышел из зала.
– Испортили сыну гор праздник, – сказал Гринчук. – Ну, как вы не понимаете, что ваша красота – народное мужское достояние.
– Я лесбиянка, – холодно произнесла Инга.
– Не врите. Так обламывать мужика может только много повидавшая гетеросексуалка, извините за выражение.
– Гетеросексуальная сука, – сказала Инга.
– И стерва, – сказал Гринчук. – Вы хотите заработать денег?
– Четыре миллиона долларов? – спросила Инга.
– Обойдетесь и меньшей суммой. Мне нужно будет делиться со многими.
– Тогда сколько?
– Вот вы уже и торгуетесь, – улыбнулся Гринчук.
– Именно торгуюсь.
– Сто тысяч.
– Пятьсот.
– Но вы же не знаете, что я попрошу.
– За пятьсот тысяч вы можете попросить все, что угодно.
– Но вы же лесбиянка?
– Я гетеросексуальная и много повидавшая. Сука и стерва.
Гринчук поаплодировал.
– Поскольку я не стану у вас просить всего, то ограничимся суммой в двести пятьдесят тысяч долларов. За эту сумму вы будете держать меня в курсе всего, что будет касаться похищения Липского и пропавших денег.
– И деньги я получу только после того, как вы найдете четыре миллиона? Если найдете.
– Все мы рискуем, – сказал Гринчук. – Вы рискуете не получить деньги, я рискую потерять жизнь – по-моему риски распределены равномерно.
– А что я скажу шефу о нашей сегодняшней встрече?
– Скажете все, как было. И даже то, что я вас вербовал. Меня в детстве учили, что лучше всего говорить правду.
Инга позволила себе искреннюю улыбку:
– Шеф все равно не поверит.
– Именно. Именно, – заключил Гринчук. – А пока он будет прикидывать, что на самом деле за этим скрывается, я найду деньги.
– Договорились, – сказала Инга.
– Будем обмывать? – спросил Гринчук.
– Ни в коем случае. А то вы потом еще предложите трахнуть меня на голой технике, без особого желания.
Гринчук встал первым, помог подняться Инге. Подозвал жестом официанта и сунул ему купюру – за понесенные моральные убытки.
В холле Гринчук получил свою куртку и пальто Инги, помог ей одеться.
– Замечательный получился вечер, – сказала на крыльце Инга. – Бодрящий.
– Вас подвезти? – предложил Гринчук.
– У меня своя машина, – ответила Инга.
– Да… – печально констатировал Гринчук, – любви к себе я вам внушить не смог. Может, чем-нибудь могу компенсировать…
Откуда-то из-за снежных хлопьев вдруг вынырнул давешний кавказец. Гринчук успел заметить у него в руке нож, даже бросился на перехват, но Инга его оттолкнула.
Оказалось, что Инга женщина не только красивая, но и быстрая. Она не только успела остановить Гринчука, но и кавказца встретила вовремя.
Нож отлетел куда-то в сторону, кавказец, прежде чем упал навзничь, получил несколько ударов в наиболее чувствительные части тела. Последние три-четыре удара, мысленно отметил Гринчук, были уже лишние.
Инга глубоко и резко выдохнула воздух:
– Фу. Стало значительно легче. Значительно.
Кавказец лежал и не шевелился.
Ошалелый швейцар топтался на крыльце за спиной у Инги, пытаясь понять, что нужно делать – вызывать милицию или «скорую».
– Затащите красавца в тепло, – посоветовал Гринчук. – Замерзнет.
Швейцар торопливо спустился с крыльца, подхватил пострадавшего подмышки и потащил его в ресторан.
Голова кавказца безвольно моталась, а ноги прочертили в снегу борозду.
– А я все удивлялся, почему Владимир Родионыч ходит без охраны, – снова улыбнулся Гринчук. – А я здорово рисковал в ресторане.
– Солдат ребенка не обидит, – сказала Инга и, не прощаясь, ушла.
– Так то – солдат, – проворчал Гринчук. – И то – ребенка.
Посмотрел на часы. Оставалась еще пара дел.
А вот у Геннадия Федоровича дел уже не было. Во всяком случае, он так думал. Собственно, дел с самого утра почти не было. Казино и ресторан уже были готовы давно, и нужно было только устраивать открытие. Можно было устраивать открытие, но почему-то не хотелось. В голову лезли смутные подозрения и опасения. Он уже как-то собирался открыть именно это казино и именно этот ресторан. И чуть не поплатился жизнью. И загремел на три месяца в дурку.
Все дела, которые выполнял Геннадий Федорович уже который день, сводились к ожиданию неприятностей. Он не знал каких. Не представлял себе, с какой стороны эти неприятности нагрянут. Но отчего-то был уверен, что неприятности непременно будут. И очень важно будет их не преодолеть, а просто пережить. Очень важно. И трудно. Чертовски трудно.
Гиря сидел у себя в кабинете и смотрел на стрелки настенных часов.
Секундная стрелка легко скользила по кругу, наматывая время. Она суетилась, минутная и часовая стрелка от этой суеты выглядели спокойными и медлительными, но именно секундная стрелка делала циферблат живым.
К Мехтиеву Гиря так и не поехал. Саня позвонил, но Гиря сослался на то, что болит брюхо. Мехтиев посочувствовал, но не настаивал.
Сане Гиря не верил. Боялся и не верил. И ничего не мог поделать. Это раньше, когда был жив Андрей Петрович, Гиря мог смотреть на Саню несколько свысока, зная, что Андрей Петрович, если что, отмажет.
Покойный Андрей Петрович. И грохнули его люди Мехтиева. И получается, что самого Гирю спасли люди Мехтиева. Но легче от этого не становилось. И любви к Мехтиеву это не прибавляло.
Минутная стрелка наконец доползла до шестерки, а часовая до середины между десятью и одиннадцатью. Можно уходить домой. Хотя, можно было вообще не приходить.
Гиря посмотрел на бутылку водки, стоящую на столе перед ним. Даже пить не хотелось. Абсолютно. Пора уезжать.
Охрана тоже ждала, когда Гиря уедет. Охране не нравилось сидеть и ждать шефа под дверью кабинета. Раньше, до проклятых летних разборок, в которых погибло столько пацанов, Гиря жил значительно веселее. Веселее, соответственно, было и охране.
Сломался Гиря, шептались пацаны. Айзеры Гирю прижали. Вон как на рынках да на «стометровке» потеснили Гирю.
Пацаны шептались, но не спорили. Нужно ждать – подождем. Уходить от Гири тоже не спешили, справедливо полагая, что Гиря еще может прийти в себя, и тогда предателям не поздоровится.
Охранники, сидя в вестибюле, ждали. Ждали, когда Гиря спустится вниз. Но вместо этого кто-то постучал в дверь. Уверенно так постучал, по-хозяйски.
– Кто там? – спросил охранник и открыл окошко.
Что именно ему ответили с улицы, остальные пацаны не поняли, но охранник отшатнулся от двери и торопливо отодвинул засов. В холл вошел Гринчук.
Его все узнали сразу.
– У себя? – спросил Гринчук.
– Это… – растерянно протянул охранник.
Взмаха руки Гринчука никто не заметил, но охранник отлетел в сторону и упал.
– У себя? – повторил свой вопрос Гринчук, обращаясь к следующему охраннику.
– Да, – быстро ответил тот, не уточняя, кто именно интересует Зеленого.
Гринчук прошел через вестибюль к лестнице, остановился и очень мягко сказал, ни к кому особо не обращаясь:
– Не нужно звонить наверх.
Охранники звонить не стали. Они сидели и ждали. Ушибленный охранник попытался что-то сказать возмущенно, но ему еще раз сунули в рыло, и он замолчал.
Охранник, сидевший в приемной, возле самого кабинета, честно попытался остановить непрошеного гостя. То ли охранник был совсем тупой, то ли действительно не узнал Зеленого.
На грохот опрокинутого кресла в приемную вышел Геннадий Федорович.
– Здравствуй, Гиря, – сказал Гринчук.
– Привет, – ответил Гиря.
Охранник выбрался из-под кресла и медленно перебрался к выходу из приемной.
– Я ведь тебе говорил, чтобы ты не лез к Нине, – сказал Гринчук.
Лицо Гири стало удивленным.
– Я тебе говорил, чтобы ты оставил в покое ее клуб?
Гиря пожал плечами неопределенно.
– Говорил, что у тебя могут начаться проблемы? – спросил Гринчук.
– Слушай, Зеленый… – пробормотал Гиря.
– Поехали, покатаемся, – приказал Гринчук тоном, не терпящим возражения.
– Поехали, – Гиря выглядел растерянным. – Я все равно уже собирался ехать домой.
– В моей машине поедешь.
Охранники на всякий случай отошли в сторону, когда Гринчук спустился в вестибюль. Недоуменными взглядами проводили Гирю.
– Поедете за мной, – приказал на ходу Гиря.
Три охранника и водитель выбежали за ним на улицу.
Они видели, как Гиря сел в «джип» Гринчука. Когда «джип» тронулся с места, «мерс» Гири тронулся следом.
– Чего это Зеленый на шефа наехал? – спросил водитель.
– У его бабы, Нинки – помнишь? – кто-то гранату в клубе рванул. Шеф вчера уже пистон вставлял Сане Скоку.
– И теперь Зеленый, типа, приехал предъявить это Гире, – добавил второй охранник.
– А че, это наши гранату рванули?
– А хрен его знает. Зеленый думает, что наши.
«Джип» немного попетлял по городу и остановился возле «Кентавра». Гринчук и Гиря вышли из машины и вошли в клуб. Минут через десять вышли наружу, снова сели в машину.
– А откуда у мента такая тачка? – спросил водитель.
– Не знаю. Зеленый как заделался подполковником, так стал крут немеряно. И тачка у него крутая, и в доме живет в том, на проспекте.
«Джип» остановился возле дома Гири.
Гиря вышел из машины, что-то, охранники в «мерседесе» не смогли разобрать что именно, сказал. Аккуратно прикрыл дверцу.
«Джип» уехал.
Гиря стоял возле подъезда, дожидаясь, пока подъедет его «мерс». Охранники вылетели из машины.
– Что-то случилось? – демонстрируя озабоченность, спросил один из охранников.
– Найдите мне Скока и привезите завтра утром в клуб. Я приеду часам к десяти. Его вы привезите к восьми и немного обработайте. Без крови и переломов, но так, чтобы к моему приезду он уже был готов к беседе. Козел недоделанный.
Гиря еще минуты две перечислял недостатки Сани Скока, вдумчиво анализируя его привычки и наклонности. Высказал ряд предположений о непростой дальнейшей судьбе урода. И закончил свой монолог мыслью о том, что если завтра по какой-то причине Скок не окажется в клубе, то спросит он, Гиря, со своих нынешних слушателей.
– Твою мать, – подвел итог один из охранников, когда Гиря ушел к себе домой.
Остальные с ним согласились. Было высказано предложение, не откладывать на завтра то, что лучше сделать сегодня. Предположение было принято единогласно.
За Скоком решили съездить немедленно. В конце концов, привезти его можно и сейчас, а обрабатывать начать, как требовал шеф, с восьми утра.
Уже в «мерсе» кто-то из охранников заметил, что Гиря чисто и конкретно стал таким, как был до дурки. С охранником, в натуре, согласились все. Такой Гиря был не то, чтобы приятным, но, типа, понятным. И это, чисто, успокаивало. В некотором роде.
Гиря, как ни странно, выглядел после разговора с Гринчуком намного более уверенно, чем до него.
Дома, прежде чем принять ванну и лечь спать, Гиря позвонил Мехтиеву.
Садреддин Гейдарович не спал. Звонку Гири даже, вроде бы, обрадовался.
– Здравствуй, дорогой!
– Привет, Саня. Ты помнишь, что говорил о выкупе?
– А что я говорил о выкупе? – спросил Мехтиев.
– Ты говорил, что сам готов заплатить выкуп. Помнишь?:
– Помню, дорогой, а как же!
– А ты знаешь, сколько просили за пацана, которого ты отвез бесплатно?
– Да какая разница, Гена! Жизнь человеку спасли, хорошее дело сделали.
– Да? – переспросил Гиря. – Тогда ты мне должен, Саня. Согласен?
– Какой разговор! Конечно. Сколько там нужно было денег?
Геннадий Федорович улыбнулся своему отражению в зеркале.
– Четыре, Саня. За пацана просили четыре.
Зависла пауза.
– Слышал, Саня? Четыре.
– Четыре чего? – спросил Мехтиев несколько напряженным голосом.
– Четыре миллиона долларов, Саня. И знаешь, что самое главное? Их ведь те козлы получили. С трупов забрали. А при них этих бабок не нашли.
– Четыре миллиона баксов, – сказал без выражения Мехтиев.
– Ты ведь там был раньше всех. Я туда не приезжал, тебе сразу перезвонил. Помнишь?
– Помню, Гена.
– Я не жадный, Саня, совсем не жадный. Мне хватит двух миллионов, половины. Ты сам сказал, что готов конкретно заплатить, сколько они потребуют. Два миллиона баксов, Саня. Два миллиона. За базар нужно отвечать.
– Гиря…
– И не начинай базара, Саня. Я прямо сейчас свяжусь с нужными людьми, и если со мной что-то вдруг произойдет – ответишь ты. Понял?
Мехтиев понял. И даже возражать не стал. Его действительно никто не заставлял предлагать свои услуги. И действительно выходило так, что он мог забрать себе все деньги.
Мехтиев отбросил в сторону телефон и выругался. Телефон на пол не упал, его подхватил на лету Али.
– Что случилось, Садреддин Гейдарович? – спросил Али.
Но внятно ответить Мехтиев смог только минут через пять.
Али выслушал новую информацию невозмутимо.
– Что будем делать? – спросил Мехтиев.
– Гирю трогать нельзя, – сказал Али.
– Сам знаю, – Мехтиев привычным жестом достал из кармана четки. – Сразу повесят на меня. И заставят ответить.
– Деньги тоже платить нельзя, – сказал Али.
– Конечно, иначе все подумают, что я не просто услугу оказывал уважаемым людям, а решил на них заработать. И обидятся.
Мехтиев не представлял себе, чем именно для него может это обернуться, но ясно понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. И уж, во всяком случае, с мечтой о входе в высшее общество можно будет распрощаться.
Четки постукивали. Али молчал.
– Нужно найти деньги, – сказал Али.
– Как?
– Эти трое, которые нашли мальчишку. Люди Гири… Они ведь там были до вашего приезда.
– Да.
– И могли все обыскать.
– Да.
– Нужно их прижать. Пусть колются. Если они забрали деньги – пусть вернут. Если денег не было – они наше алиби.
Мехтиев спрятал четки в карман.
– Посылай людей. Найти этих… – Мехтиев пошевелил пальцами.
– Батона, Рогожу и Брюлика, – подсказал Али.
– Правильно. Найти и привезти сюда.
– Может, лучше на дачу? – предложил Али.
– Лучше на дачу, – согласился Мехтиев.
Поиски начались через полчаса. И шли до утра. И не дали ни каких результатов. Брюлик, Рогожа и Батон словно в воду канули.
С вечера их видели.
Их видели и вчера. Видели их целый день. Пацаны гуляли, так что свидетелей этого разгула было много, в большинстве кабаков города.
Последнее по времени пристанище троицы удалось обнаружить быстро.
Это был ночной клуб, славившийся богатым выбором наркоты и дешевых девочек.
Как сообщил вышибала из клуба, а это сообщение потом подтвердили бармен и официантки, все трое пришли часов в девять, хорошо выпили, сняли штук шесть девчонок и устроились вроде как надолго.
Но около одиннадцати часов вечера к ним подрулил какой-то чернявый парень, что-то сказал, и все трое вышли, оставив на столике выпивку и порошки. Девки их подождали, а потом разошлись, поделив добычу по честному.
Самое обидное заключалось в том, что люди Мехтиева появились в этом клубе всего через полчаса после исчезновения Брюлика, Батона и Рогожи.
Так что поиски прошли безрезультатно, если не считать того, что весь город узнал – трех пацанов Гири ищут люди Мехтиева. Зачем – это был вопрос. То, что именно эти пацаны нашли похищенного богатенького мальчишку знали многие. Скромность и молчаливость в список достоинств Батона с приятелями не входили.
Но, как показала ночь, терпение и мужество там тоже не значилось.
Пацаны собирались конкретно провести ночь. Но когда к ним подкатил какой-то цыганенок и сказал, что их на улице ждут, поднялись и вышли все втроем. Им сказали, что подъехал к лубу чуть ли не сам Гиря и горит желанием пообщаться с ними лично. Сколько пацаны ни успели принять за почти двое суток, но вниманием Гири пренебрегать они не стали.
Но принятое за почти двое суток свое действие все-таки на них оказало.
Машина, к которой их подвел цыганенок, оказалась микроавтобусом. На трезвую голову никто из пацанов не поверил бы, что в нем может быть сам Геннадий Федорович. Но то – на трезвую голову.
Не рассмотрев ничего в темном салоне через замерзшие окна, Батон, Брюлик и Рогожа подошли к двери. Из снежной темноты у них за спиной появилась темная фигура и трижды взмахнула рукой.
Потерявших сознание пацанов сложили в микроавтобус и увезли.
Пришли они в себя достаточно быстро. Метод приведения в чувство был выбран безотказный, хотя и несколько жестокий. Вода, которой обдали пацанов, была со льдом.
Очнувшись, они обнаружили, что все живы. И что руки у всех связаны. Завязаны также и глаза.
– Доброе утро, – сказал совершенно незнакомый голос.
– Какого хрена, – начал Батон, но застонал и заткнулся.
Два его приятеля не могли видеть причину этого, но звук удара услышали. И это заставило их свои эмоции сдерживать.
Потом Брюлика рывком кто-то поднял на ноги и вытащил из комнаты. Недалеко, похоже, в комнату соседнюю. Посадили на табурет. И начали задавать вопросы.
Брюлик отвечал с готовностью и даже с радостью. У него не выспрашивали ничего особенного. Просто несколько раз заставили повторить, что именно с ними всеми происходило в тот памятный день, когда они нашли пацаны, будь он не ладен.
Брюлика даже и не били. Почти. Так, пару раз ткнули под ребра, когда он начинал путаться в показаниях.
Затем стали допрашивать Рогожу. И спрашивали то же самое. И тоже очень подробно. Очень. С памятью у Рогожи было чуть хуже, чем у Брюлика, поэтому и досталось ему немного сильнее, чем приятелю. Но без перегибов.
Брюлик и Рогожа это обсудили. После допроса их не возвращали в комнату к Батону.
С Батоном они в ту вечер так и не встретились больше. И даже стали за Батона волноваться. Как могли.
А вот Батон о них даже и не вспомнил. Для него разговор вышел достаточно неприятным.
По словам Батона, они, типа, поехали посмотреть заводы, заехали, такие, во двор, отлить, после, значит, пивка. Типа, мочевой пузырь не казенный. А тут – тачка стоит, и мудак к ней вышел. Их, типа заметил, и за волыну схватился. А Брюлик…
В этом месте Батона прервали.
– Не Брюлик, а ты.
– Че в натуре? Брюлик достал ствол…
Батона ударили. Падать на твердый пол со связанными руками и завязанными глазами – удовольствие слабое.
Батон взвыл, ожидая, что сейчас начнут топтать. Сам он, обычно, упавшего добивал ногами.
Но его подняли и посадили на табурет.
– Кто первый выстрелил?
– Ну, это… Я, типа. Пацаны сказали, что я? Не помню. Если они сказали оба, в натуре, значит, я стрелял.
Потом, значит, в дом ломанулись, а оттуда – стрельба. Ну и мы гранату…
– Кто?
– Что «кто»?
– Кто кинул гранату?
Батон замолчал. Ему очень хотелось сказать, что гранату кинул кто-то из пацанов, но челюсть и бок до сих пор ныли.
– Типа, я, – сказал Батон.
– А убить мальчишку не боялся?
– А мне по фигу тогда было. Они в нас из автомата стрелять начали…
– Подумай, – предложил голос.
– А хрен тут думать, – повысил, не подумавши, голос Батон.
Удар, падение, стон, возвращение на табурет.
Батон закашлялся.
– Кто предложил заехать во двор? – спросил голос.
– Никто. Так, вместе реш…
Удар, падение, стон, удар, крик, возвращение на табурет.
– А кореша твои сказали, что ты предложил.
– Врут…
Удар, пол, табурет.
– Я сказал.
– А почему именно туда?
– Так просто…
Упасть Батону не дали, но почкам и печени досталось.
– Честно, в натуре, в первый попавшийся…
Сознания Батон не потерял, дыхание, правда, восстановилось не сразу.
– А бабки куда дели? – спросил голос.
– Какие бабки? – Батон сжался, ожидая удара, но его не последовало.
– Не было денег? – спросил голос.
– Не было, – белее уверенным тоном подтвердил Батон.
– А почему на тот завод поехали?
Батон тяжело вздохнул.
Говорить на эту тему совсем не хотелось. Но и молчать не получалось.
– Помочь? – спросил голос.
– Я сам, – сказал Батон. – Все расскажу, типа. В натуре.
И рассказал. Его не перебивали. И даже перестали бить.
Рассказ получился не очень долгий, но подробный и, самое главное, правдивый.
– Все, – закончил рассказ Батон.
– Вот и хорошо, – сказал голос удовлетворенно. – Теперь ты немного посидишь тут, руки и глаза тебе развяжут. Но если ты дернешься не по делу, то, брат, извини. Болеть будет не долго, до самой смерти.
Голос был спокойный, но внушающий доверие.
Больше Батона и приятелей не беспокоили.
Они даже смогли уснуть со временем, не смотря на мокрую одежду.
Не всем так повезло той ночью. Мехтиев, например, уснуть не смог. Лечь в постель – лег. А уснуть – не вышло.
Али всю ночь ездил по городу и тоже, понятное дело, не спал.
Не спала, также, Инга. Браток почти до рассвета бродил по квартире, раз за разом вспоминая свой разговор с Гринчуком.
Гринчук успел перехватить для сна всего пару часов, потом его поднял звонок в дверь.
Это приехал Михаил.
Гринчук впустил его в квартиру, а сам некоторое время стоял в коридоре, пытаясь окончательно проснуться.
– Что у вас нового? – спросил Михаил.
– Мы с Братком пообщались, – сказал, борясь с зевотой Гринчук.
– Все выяснили?
– Ну, свои проблемы он обрисовал достаточно конкретно, – Гринчук сделал несколько приседаний, застонал, демонстративно хватаясь за поясницу. – Старый я, больной. Измученный бессонницей. Уже, наверное, четвертую ночь практически не сплю.
Гринчук печально посмотрел на свою расстеленную постель, махнул рукой и стал одеваться.
– Как там погода на улице? – спросил Гринчук.
– Идет снег. Это, кстати, видно и в окно.
– У меня только и проблем, что в окно смотреть, – сварливым тоном ответил Гринчук. – Жрать хочешь?
– Можно.
– Тогда сходи на кухню и приготовь на двоих. А я схожу под душ. Может, проснусь.
Под холодным душем Гринчук проснулся окончательно. Тщательно вытерся, оделся и вышел на кухню. Михаил стоял возле печки. На огне стояла кастрюля.
– Что это будет? – спросил Гринчук.
– Это будут пельмени из пакетов, – ответил Михаил.
– Я очень люблю пельмени из пакетов, – заявил Гринчук и сел на табурет возле стола. – Прикинь, вчера был в кабаке и ушел голодный. Бегаешь, как собака, и никто тебя не накормит, кроме Михаила, никто не приласкает.
– Кроме?
– Просто никто.
Гринчук посмотрел на часы.
– Сволочь, ты, Миша. Разбудить человека в семь утра. После того, как он проспал всего два часа.
– Было велено товарищем подполковником по прибытии немедленно явиться с рапортом.
– Является только черт во сне, – поправил Гринчук.
– Если бы я сказал «прибыть», то получилась бы тавтология «по прибытии прибыть».
– Какой ты образованный! – возмутился Гринчук.
– Естественно.
Михаил выловил шумовкой из кастрюли пельмень и внимательно на него посмотрел.
– Готово? – спросил Гринчук.
Михаил выключил под кастрюлей огонь.
– Что с Громовым? – спросил Михаил, перекладывая пельмени из кастрюли в тарелки.
– Самоубийство. И пропажа личного мобильного телефона. И наркотики в бачке унитаза. Ты не видел, у меня в холодильнике нет сметаны?
– Только сливочное масло.
– Вот ведь Браток бездельник. Пельмени купил, а сметану нет. А я люблю пельмени со сметаной.
– Я могу съесть обе порции, – предложил Михаил.
– Ага, сейчас, – Гринчук подцепил пельмень и сунул его в рот. – Горячо, твою дивизию!
– А у пельменей есть одно необычное свойство, – невозмутимо сказал Михаил. – Если, вынув их из кипятка, вы подождете некоторое время, то есть вероятность, что они остынут. Не обращали внимания?
– У меня нет времени. И я не люблю холодных пельменей.
– Время у вас есть, все начнется часов в десять.
– Это у вас все начнется часов в десять, а у нас все начнется гораздо раньше. Мне нужно попасть в один высокий кабинет до десяти часов. И, кстати, – Гринчук достал свой телефон, – как полагаешь, некий участковый инспектор в звании майора уже на работе?
– Рановато, – сказал Михаил.
– Это для другого рановато, а мой должен еще быть на работе.
– Вы хотели сказать – уже.
– Я хотел сказать и сказал – еще.
Гринчук набрал номер.
– Да, – ответил Гусак.
– Еще на работе? – довольным тоном спросил Гринчук.
– Да, – ответил Гусак.
– Сержантов сдали?
– Сдал.
– И бумаги уже все подготовили для проверки?
– Да.
– Не врите, майор, за ночь всех бумаг участковый привести в порядок не может. Они так специально придуманы, эти бумаги. Вы еще скажите, что и с вашими подопечными в микрорайоне я смогу побеседовать, и они подтвердят то, что о них написано в ваших бумагах?
Гусак промолчал.
– Радуйтесь, майор, я приеду не с утра. Занят. Я буду где-нибудь к обеду. А сержантами поинтересуюсь лично. И я особенно интересуюсь при проверках порядком и чистотой в помещениях. И очень не люблю застать в кабинетах ответственных работников уборщиц со стороны. Намек уловили?
– Да.
– И заметьте, я не могу требовать от офицера милиции лично убирать в помещении и отдраивать сортир. Но если я случайно, явившись после обеда, или, заехав вдруг через час, замечу посторонних в вашем офисе, – будет большой скандал.
– Понял.
– Тогда – до встречи.
Гринчук выключил телефон.
– Что за участковый? – спросил Михаил.
– А не будет он нашего Братка обижать. Он уже провел целую ночь в подготовке к проверке, теперь проведет целый день в ожидании, потом целую ночь, а потом… Потом я еще что-нибудь придумаю. Он у меня, скотина, рапорт напишет об увольнении искренне и с удовольствием.
Гринчук наколол на вилку пельмень и осторожно сунул его в рот.
– Нормально. Ничто так не улучшает аппетит, как хорошо выполненная работа. У меня, кстати, накопились новости. Слушай и запоминай.
Михаил выслушал внимательно, не перебивая, лишь иногда уточняя детали.
– А где сейчас Леонид Липский? – спросил Михаил.
– Весь вчерашний день он проспал. Врач считает, что сон поможет ему преодолеть стресс. К нему никого не допускали, за этим внимательно следила милицейская охрана. Совет только вчера принял решение закрыть дело, менты еще не получали указания, так что охраняли его, как важного свидетеля. Утречком они охрану снимут, наверное. Так что ты подъедь туда, посиди возле палаты. Мне нужно с ним поговорить по поводу пропавших денег. Вдруг он что-то слышал из разговоров похитителей. И нам совершенно не нужно, чтобы с ним поговорил кто-то другой. Согласен?
– Абсолютно, – кивнул Михаил.
– Мы ничего не забыли?
– Кажется, нет.
– Вот и ладно, – Гринчук встал из-за стола. – Ты пока помой посуду, а я приготовлюсь к встрече с начальством. Начальство начнет задавать, как я полагаю, разные странные вопросы. Часиков, эдак, до десяти.
– Лучше ориентироваться на одиннадцать, – сказал Михаил. – В райотделах начальники не слишком торопятся принимать посетителей. Обычно.
– Это точно, – подтвердил Гринчук. – Мой бывший начальник на посетителей имел аллергию.
Подполковник милиции Константин Петрович Емельянов, аллергии на посетителей не имел, но не любил их искренне. Попытку посетителя проникнуть к себе в кабинет он воспринимал как личное оскорбление. Нужно было обладать совершенно уникальными пробивными способностями и повышенно цепкостью, чтобы не только пробиться в кабинет к подполковнику, но и удержаться там больше двух минут.
Дама, пришедшая в райотдел к десяти часам утра, этими качествами обладала, по-видимому, в высокой степени. На дежурного она потратила не более двух минут. Еще через минуту она вошла в кабинет начальника районного отделения милиции.
И оставалась там целых пятнадцать минут. Потом вышла из кабинета и величественно покинула райотдел.
Емельянов вызвал к себе в кабинет зама.
– Что случилось? – спросил зам, увидев выражение лица начальника.
Лицо не было кислым, на нем не было раздражения или разочарования. На нем ясно читалось отчаяние, потрясение и искреннее горе.
– Читай, – сказал Емельянов, подвигая заму листок.
Тот присел на стул и ознакомился с документом.
В заявлении излагалось требование возбудить уголовное дело по поводу похищения Леонида Олеговича Липского.
– С чего это? – спросил зам.
– А с того, что это требует мать.
– Так ее же…
– Совсем мозги потерял. Убили – мачеху. А требует мать. Надежда Юрьевна Сомова. Липскому еще нет семнадцати, так что она его попечитель. Понятно?
Зам быстро отложил заявление в сторону, будто уже оно угрожало его карьере. Хотя, в общем, так оно и было.
– Будем поднимать дело? – спросил зам.
– А ты как думаешь? – вздохнул Емельянов. – Она сейчас поехала в областное управление. Будет нам глухарь по полной программе. И даже не глухарь, а полный…
– За что, господи? – простонал зам.
