Глава 7

Геннадию Николаевичу Громову было тридцать пять лет. Образование он имел высшее, закончил институт физкультуры и мог бы работать тренером по боксу. Но не работал он тренером в своей жизни ни одной минуты. Вот рэкетом – подрабатывал. Вышибалой был, потом охранником и телохранителем. Был.

Еще был любовником четырнадцатилетней дочки своего работодателя. Сволочью и жмотом. Опять, таки, был. У Геннадия Николаевича Громова теперь все было в прошедшем времени. Все, кроме пулевого ранения в виске.

Пистолет лежал возле кресла на полу, там, куда, по-видимому, выпал из мертвой руки. Дальше, почти возле самой стены лежала стрелянная гильза.

Странно, подумал Гринчук, почему-то те, кто решил покончить с собой с помощью пистолета, стараются это делать сидя. Травятся лежа, а стреляются обычно сидя.

По всему получалось, что Громов прервал свое земное существование что-то около суток назад. Точнее Гринчук определить не смог. Покойный сидел в кресле, кресло стояло напротив двери. Глаза были открыты и пристально смотрели перед собой.

– Слышь, Браток, – Гринчук оглянулся на Бортнева. – Не в курсе, можно самоубийцу покойным называть?

– А с чего нет?

Браток стоял в дверях комнаты и, похоже, не собирался в комнату заходить.

– Ну, как это с чего? Самоубийство – это грех. Их даже на кладбищах раньше не хоронили. А грех – значит ад. А там покоя не бывает.

Браток промолчал.

Гринчук осторожно проверил карманы покойника. Ничего существенного. Также ничего существенного не дал поверхностный осмотр.

– Что будем делать? – спросило Гринчук.

– Грехи замаливать, – ответил Браток. – Это ж, считай, мы его убили.

Гринчук удивленно посмотрел на Братка.

– Это мы его прижали, бабки требовали, угрожали. Вот он и…

– Угу, – кивнул Гринчук. – Конечно, мы. Как же без нас. Он, бедняга, решил скорее умереть, чем деньги отдать.

– А что – нет?

– Мне что-то не верится. Ой, как не верится… – Гринчук вышел из комнаты и направился на кухню. Браток услышал, как открылась дверца холодильника.

– Браток, подойди сюда! – крикнул Гринчук.

На кухне был порядок. В холодильнике было полно еды. Покойник любил при жизни хорошо поесть и выпить. На газовой плите стояла сковорода, прикрытая крышкой. Когда Гринчук приподнял ее, оказалось, что на сковороде находится яичница с ветчиной. Богатая такая яичница, на пять яиц, со щедрыми кусками ветчины. Нетронутая и засохшая яичница.

На кухонном столе в миске был обнаружен салат из овощей.

– А салатик тоже не тронутый, – сказал Гринчук. – Он его петрушечкой сверху притрусил, а не перемешал. И не ел.

– Ну и что? – спросил Браток.

– Испуганный и затравленный нами красавец приезжает домой, готовит себе ужин. Старательно, заметь, готовит, а потом вдруг, перед самым приемом пищи вспоминает, что деньги отдавать жалко, вынимает пистолет и пуляет себе в висок, – Гринчук потер мочку уха. – Вот если бы ты так сильно волновался…

– Я когда волнуюсь, есть хочу, – сказал Браток.

– Могу себе представить. Но салат-то ты себе не шинкуешь? Колбасы откусить, помидор сжевать. Так?

– Так, – не мог не согласиться Браток.

– Пойдем дальше, – сказал Гринчук и вышел с кухни. – Давай посмотрим спальню.

В спальне было что посмотреть. Комната, скорее, напоминала будуар, чем место сна одинокого мужчины. Широченная кровать, атласные шторы, зеркальный шкаф в полстены.

– Вот сюда он, наверное, и дочку Чайкиных привозил. Девочке тут, наверное, нравилось.

Браток неопределенно пожал плечами.

– И, как я подозреваю, не только ей.

Гринчук прошелся по спальне, открыл несколько ящиков в комоде. Заглянул в шкаф. Осмотрел его дверь изнутри, хмыкнул. Оглянулся на Братка.

– Самоубийца, говоришь? Ну-ну.

После этой глубокомысленной фразы Гринчук приступил к методическим поискам, стараясь, правда, следов не оставлять и вещи с места на место не перекладывать.

Осмотр дал очень странные результаты. Настолько странные, что Гринчук даже заулыбался, забывая обо всех сегодняшних переживаниях и волнениях. В туалетном бачке он обнаружил полиэтиленовый пакетик с наркотиками. Грамм сто.

– Ты представляешь, Браток, – сказал Гринчук, держа пакетик так, чтобы не накапать водой на пол, – Громов, оказывается, наркотой баловался. Мы ему в карман свою подбросили, типа, чтобы прижать гада, а он, оказывается, и свои запасы имел. Как же мы это с тобой проглядели?

Пакет с наркотиками Гринчук аккуратно положил на место.

– И вот что интересно – прятать что-либо в бачок даже уже и не смешно. Ты бы, Браток, куда бы наркоту прятал?

– В унитаз, – сумрачно ответил Браток. – И воду бы спустил.

– Правильное решение, – одобрил Гринчук. – Но теперь придется вызывать ментов. И лучше, чтобы с ними объяснялся я один. А ты, Браток, можешь быть свободен. Или даже нет…

Гринчук задумался.

– Ладно, иди. А вот завтра с самого утра пройдись по району, поговори с соседями, выясни, как тут этот Громов жил, учился и боролся. Не спеши, работай вдумчиво, но настойчиво. Справишься?

– Справлюсь, – сказал Браток и, не прощаясь, вышел.

Гринчук задумчиво посмотрел ему вдогонку. Потом позвонил и сообщил о самоубийстве. То, что это будет оформлено как самоубийство, Гринчук не сомневался ни секунды.

И еще он не сомневался, что этой ночью поспать придется совсем немного. Или даже совсем не придется. Нужно было внятно объяснить, что именно привело подполковника Гринчука к квартире Громова и заставило выбить дверь. Не сам же покойный его позвал, в конце концов.

Бессонной выдалась ночь не только для Гринчука.

Так и не смог уснуть Полковник. Печень давила безбожно, таблетки не помогали. И все время стояла перед глазами залитая кровью комната.

Полковник не стал спорить с Виктором Родионычем. Если все решили, что дело закончено, так тому и быть. А то, что у самого Полковника на этот счет были смутные сомнения… Или даже вовсе не смутные, сердито поправил себя Полковник, а вовсе даже конкретные. Самые, что ни на есть.

Когда четыре месяца назад Полковник предложил Владимиру Родионычу создать то, что сейчас называлось оперативно-контрольным отделом, все виделось несколько иначе. Подразумевалось, что пара-тройка людей будут проводить расследования мелких… Полковник даже не хотел называть это преступлением. Полковник предпочитал это называть проблемами.

Чтобы не охранники выясняли друг с другом непонятки, чтобы не новые дворяне затевали между собой свары, а чтобы доверенные, но максимально независимые люди все это решали и расследовали.

Когда в поле зрения попал Гринчук, это вообще показалось идеальным решением. Опытный оперативник, жесткий, циничный и при этом честный – что еще было нужно? Михаил, который мог при необходимости заменить целое подразделение. Еще Браток, которого привлек Гринчук. Все получилось. Все вышло.

Полковник встал с кровати и прошелся по комнате. Печень, память о Средней Азии, где Полковник прослужил почти пятнадцать лет.

Почему же все так вышло? Почему все пошло так странно?

Полковник ожидал, что слишком уж безоблачное существование Общества должно закончиться, и наделся, что подготовился к этому.

И оказалось, что все не так. Что все вышло куда кровавее и страшнее.

Оказалось, что главная опасность все-таки проистекает снаружи, из того мира, который, как иногда начинало казаться Полковнику, никакого отношения к Обществу не имеет, который изолирован от него… Или, скорее, Общество от него изолировано.

Дети новых дворян, те, что не уехали учиться за границу, учатся в специальной закрытой гимназии. Туда и учителей и даже уборщиц отбирали особо. Личная охрана каждого гарантировала безопасность семьи, а общая служба безопасности, под руководством Шмеля, обеспечивала безопасность общую.

Это если не вспоминать о спецгруппах, обученных и вооруженных для проведения, в случае необходимости, даже военных действий. Это и уголовники, которых контролировали и направляли, не давая особо зарываться.

Система выглядела надежной, защищенной от вмешательства со стороны.

Оказалось, что только выглядела.

И зашаталась эта система от первого же удара. И завтра Полковнику предстояло докладывать обо всем происходящем совету. Совет должен был принять окончательное решение по делу Липских. Понятно было, какое решение будет принято, понятно было, что решение это никого особо не устроит, но лучшего не было.

Все сходилось. Все подталкивало к этому решению. Но Полковник не любил, когда его подталкивают. В этом он был совершенно солидарен с Гринчуком.

С Гринчуком… Подполковника также пригласили на завтра в комнату совета. И как отреагирует Зеленый на это решение…

Не спал этой ночью еще и Шмель. Не спало еще много народу, собирая информацию и готовя документы. Леня Липский спал только потому, что получил укол снотворного. Михаил в поезде спал, потому, что умел засыпать в любой ситуации.

Мехтиев спал, спал Али.

Гиря смог уснуть только под утро. Ему было страшно. Он и сам не мог точно сказать, что именно так пугает, но угроза ощущалась постоянно. Угроза нарастала, это Гиря чувствовал каждой клеточкой своего тела. И отчего-то не приходило в голову никакого решения. Несколько раз Гиря порывался позвонить Зеленому, но всякий раз останавливал себя. Не о чем было пока говорить с ментом. Просто рассказать, что давит страх? Сказать, что не верит он, Гиря, своим людям? А когда-нибудь он им верил?

Еще этот Виктор Евгеньевич… Непонятно, чего он хочет. С его предшественником, покойным Андреем Петровичем было даже как-то проще.

Гиря долго ворочался в постели, прежде чем смог заснуть. В голову лезла всякая чепуха, и только когда сон все-таки сморил Гирю, мелькнула в голове одна дельная мысль. Настолько дельная, что Гиря даже попытался открыть глаза. Но не смог и уснул. Но утром мысль все еще оставалась в голове, засела накрепко, как бывало у Гири только с мыслями серьезными и правильными.

С мыслями и идеями, которые нужно было осуществлять безотлагательно.

Перед началом совета Владимир Родионыч успел просмотреть подготовленные Шмелем документы.

Члены совета собрались вовремя, заняли свои обычные места вокруг стола и углубились в изучение документов, подготовленных для каждого. Гринчук тоже прибыл вовремя, расположился в указанном ему кресле и, кажется, дремал.

На знакомство с документами членам совета понадобилось около часа.

И все, в общем, было понятно.

Леонида Липского похитили трое заезжих уголовников. При похищении были убиты два охранника. Похитители потребовали выкуп в два миллиона долларов, потом увеличили сумму вдвое. Чтобы заставить Липского платить, организовали неудачное нападение на младших детей Олега Анатольевича. Погиб еще один охранник и нападавший. Им оказался местный житель, Николай Лосев, а из оружия, которое нашли при нем, был первого января убит один из охранников Липских, на дороге, во время похищения. Олег Анатольевич, боясь за жизнь сына, деньги подготовил и от услуг службы безопасности отказался. Ночью, проникнув в дом Липского, преступники убили всех, кто там был. Расстреляли из автоматов.

Автоматы затем были обнаружены на заброшенном заводе. Там, где содержали Леонида Липского. Показания одного из сообщников Лосева, и видеозапись из магазина подтвердили, что заказывал нападение на младших детей Липского один из похитителей, по-видимому, лидер группы.

Место, где прятались похитители, было обнаружено уголовниками. В завязавшейся перестрелке все три похитителя были убиты. Липский освобожден.

– Читается как детектив, – сказал один из членов совета, отложив папку.

– Как скверно написанный детектив, – добавил второй. – Что, по-вашему, мы должны делать?

Вопрос был адресован Владимиру Родионычу. Тот некоторое время молчал, перекладывая бумаги в папке. Полковник оглянулся на Гринчука. Тот сидел, опершись на руку щекой и закрыв глаза. Дыхание было ровным и размеренным.

– Что я могу сказать по этому поводу… – Владимир Родионыч снял очки и обвел взглядом всех собравшихся. – Нам сейчас нужно решить, как поступать дальше в этом случае. Каждому из нас понятно, что оставлять это дело в таком виде – нельзя. Мы понимаем также, что похитители не могли действовать просто так, наобум. Они могли работать, только имея информацию изнутри. Из семьи Липских, если хотите.

Никто из членов совета не возражал. Это было понятно. Люди за столом собрались серьезные и в то, что совершенно посторонние люди могли все это спланировать и провести, никто из них не поверил.

– С другой стороны, мы не можем начать подозревать всех и позволить нашим официальным… – слово «официальным» было произнесено с сарказмом, – нашим официальным органам рыться в наших внутренних делах. Посему…

– Извините, – подал вдруг голос Шмель, сидевший молча неподалеку от Гринчука. – Я не успел кое-что внести в общий пакет документов. Разрешите?

– Пожалуйста, – кивнул Владимир Родионыч.

Шмель встал, подошел к столу.

– Во всем этом деле я с самого начала отметил несколько натяжек и несоответствий. Первое – охранник Липских, личный телохранитель Леонида, с новогоднего бала уезжает раньше, сославшись на отравление. В результате погибает не он, а другой человек. На следующий день именно он, этот самый Роман Ильченко, принимает участие в перестрелке с напавшим на детей Липских Колей Лосем, извините, Николаем Лосевым. Его напарник гибнет, он сам получает две пули в бронежилет. А потом разносит голову Лосю. Как верно заметил тогда подполковник Гринчук, – Шмель кивнул в сторону сидящего Гринчука, – нападавший был убит уже после того, как у него закончились патроны.

Гринчук глаз не открыл.

– Кстати, вопрос, а собирался ли Лосев вообще причинять вред детям? Да и зачем им был нужен еще один заложник? И как он собирался тащить ребенка к машине, которую оставил метрах в трехстах? У меня возникло впечатление, что не было у Коли Лося такой задачи. Ему, скорее всего, поручили застрелить охранников.

– Зачем? – спросил один из членов совета.

– Алиби, нужно было создать алиби для Ильченко. И заодно припугнуть Липского. И заставить его не только отказаться от сотрудничества с подполковником Гринчуком, но и отказаться от услуг моих людей. Думаю, что Ильченко в тот раз просто немного не повезло, он не смог с первого выстрела попасть в нападавшего. И если бы не вмешательство того же Гринчука и не бронежилет, Ильченко мог бы погибнуть. Случайно. Тогда все становится на свои места.

Ночью Ильченко вначале убивает охранника на пульте слежения. Потом выходит во двор и убивает еще одного охранника. Затем впускает убийц. А на прощание, уже когда все убиты, Ильченко становится лишним и получает пулю в лоб, – Шмель говорил уверенно, подчеркивая каждое слово.

– Вы говорите так, будто точно знаете, что все организовал этот самый Ильченко, – подал голос Полковник. – Или это только ваше предположение?

– Было только предположением, но уже перед самым началом нашей встречи, приехали мои люди, обыскивавшие квартиру Ильченко, – Шмель достал из папки, которую держал до этого в руке, небольшую пачку долларов, конверт и несколько листов бумаги.

– Вы сможете потом все это посмотреть, но сразу можно сказать, что это фотографии охранников, коллег Ильченко, план дома Липских и тому подобное. Ильченко разработал план, нанял исполнителей, мы пока не выяснили, откуда они приехали, а исполнители решили в последний момент, что деньги, все деньги, лучше оставить себе. Единственно, чего они не предусмотрели и не могли предусмотреть, это то, что на них могут натолкнуться уголовники.

– Из ваших слов следует, что дело можно считать закрытым? – спросил Владимир Родионыч.

– Можно, конечно, продолжать поиски, – Шмель аккуратно застегнул свою папку, – не мой опыт подсказывает, что искать больше нечего.

– Разве что четыре миллиона долларов, которые не были найдены возле убитых похитителей, – заметил один из членов совета.

– Они могли их спрятать в другом месте, – неожиданно подал голос Гринчук.

Все обернулись к нему.

– Забрали четыре миллиона и забросили их в надежное место по дороге на завод за Леней Липским, – сказал Гринчук. – И теперь кто-нибудь, когда-нибудь счастливчик найдет эти деньги и станет миллионером.

– А по поводу всего остального, изложенного здесь, – спросил Владимир Родионыч, – что вы можете сказать?

Гринчук потянулся, не вставая с кресла.

– Игорь Иванович выступил очень аргументировано и правдоподобно, – Гринчук с трудом сдержал зевок. – Извините, не спал всю ночь. Если и вправду все организовал Ильченко, то тогда все может быть.

– Вы сомневаетесь? – спросил Владимир Родионыч.

– В том, что сказал Игорь Иванович? Нет. Он сказал все правильно. Можно я пойду посплю? Или мы еще что-нибудь будем обсуждать? Если я вам не нужен, то, пожалуй, пойду.

Гринчук встал с кресла, церемонно поклонился и вышел из комнаты.

– Надо заметить, – сказал один из членов совета, – это очень странный подполковник милиции.

Гринчук вышел в приемную, остановился в дверях и задумчиво посмотрел на Ингу. Та вопросительно посмотрела на него.

– Вы можете убить человека? – спросил Гринчук.

– Наверное.

– А десять?

– Не уверена.

– А за четыре миллиона долларов?

Инга задумалась.

– Так можете или нет? – повторил вопрос Гринчук.

– Вы мне список сейчас дадите? Или продиктуете, кого именно нужно убить? – Инга взяла ручку, блокнот и приготовилась писать.

– Убьете, – удовлетворенно протянул Гринчук. – А как же «Не убий»?

– Четыре миллиона – это четыре миллиона, – сказала Инга.

– Пожалуй, да, – кивнул Гринчук. – И тут возможны разные варианты. Хотя, вы знаете, что может быть лучше четырех миллионов?

– Знаю, – сказала Инга, – пять миллионов.

– Браво, – сказал Гринчук. – Хотите сходить со мной в ресторан?

– Прямо сейчас? – деловито осведомилась Инга.

– Сейчас я иду спать, а вот вечером… Часов в восемь. Или даже девять.

Инга чуть улыбнулась.

– Начальник не позволяет? – спросил Гринчук. – Не повезло вам с начальником. Я знал одного, так тот свою секретаршу даже заставлял лечь в постель с неким опером.

– С вами?

– Угадайте.

– С вами, – Инга перелистнула страницу своего блокнота, задумалась, теребя кулон на груди.

– Какая вы проницательная!

– Сегодня в девять, – сказала Инга. – И где?

– Хотите в «Космос»? – спросил Гринчук. – Там гуляют конкретные пацаны.

Инга аккуратно записала в блокнот: «Ресторан «Космос» в 21-00». Подумала и дописала – «Гринчук».

– До вечера, – помахал рукой Гринчук. – Пока.

Инга посмотрела на закрывшуюся дверь, потом на свою запись. Дважды подчеркнула ручкой. Потом перевела взгляд на дверь кабинета Владимира Родионыча.

А Гринчук уехал, но не к себе домой. И не спать. По дороге он ни разу не заглянул в записи, адрес классного руководителя Леонида Липского, Раисы Изральевны Суржик, он помнил наизусть. Гринчук вообще старался больше запоминать и меньше записывать. Когда у него интересовались, откуда у него такая нелюбовь к записям, он указывал на тот факт, что процентов тридцать из лично им посаженного контингента сели именно из-за привычки вести записи.

Раиса Изральевна жила неподалеку от гимназии, в старом, «сталинском» доме, в комнате коммуналки. Как понял Гринчук, глядя на кнопки звонков на входной двери, соседей у Суржик было трое. Вернее, три семьи.

Гринчук надавил на кнопку звонка, подождал, пока дверь откроют.

Правда, времена, когда двери открывались сразу и широко давно прошли, посему Раиса Изральевна открыла дверь только настолько, насколько позволяла длина цепочки.

– Вам кого? – спросила Суржик.

– Вас, Раиса Изральевна, – Гринчук продемонстрировал улыбку и удостоверение.

– Вы, наверное, по поводу Леонида? – уточнила Раиса Изральевна, снимая дверь с цепочки. – Проходите. Хотя…

В комнату Раисы Изральевны вмещалась она сама, шкафы с книгами, диван-кровать и видавший виды гардероб. Посреди комнаты стоял большой круглый стол и четыре стула. Все было старое. Нет, не ношенное и обветшалое, поправил себя Гринчук, все было старое в смысле стиля, времени, из которого оно пришло. Даже похожий на зонт абажур у лампы над столом был матерчатый, из светло-коричневой ткани с бахромой по краю. И шторы на окнах были тяжелые, бархатные.

Сама Суржик очень гармонировала с окружающей ее обстановкой. Она казалась частью своей комнаты.

– Присаживайтесь, – сказала Суржик и указала Гринчуку на кресло. – Хотите чаю?

– Нет, спасибо, – Гринчук сел в кресло и всем телом почувствовал, как уютно подаются усталые пружины старого кожаного кресла. – Я всего лишь на пару минут.

Раиса Изральевна села в кресло напротив, прикрыла ноги клетчатым пледом.

– Я слышала, что с ним произошло. Это ужасно.

Суржик зябко передернула плечами, взяла со спинки кресла пуховый платок и набросила его на плечи:

– Я все время мерзну, – сказала Раиса Изральевна. – В моем возрасте мир кажется состоящим из холода и сквозняков. А еще радикулита и повышенного давления.

Гринчук, конечно, мог бы сказать, что возраст еще у собеседницы не так чтобы очень большой, но промолчал, потому что Суржик явно не нуждалась в утешении и комплиментах. Она просто констатировала факт. В шестьдесят лет женщина может позволить себе такую роскошь.

– Я… – начал Гринчук.

– Извините, – улыбнулась Суржик, – я ничего вам не смогу сказать по этому поводу. По поводу Леонида… Поймите меня правильно, но я ничего не знаю о нем вне школы. Извините, вне гимназии. Ничего. Да и не только о нем одном. У нас очень специфические дети. Классные руководители в нашей гимназии вовсе не обязаны проводить родительских собраний и посещать учеников на дому. Я подозреваю, что меня многие родители вообще не знают в лицо… Специфика.

– Но что-то о характере Липского вы можете мне сказать, – попросил Гринчук. – Есть же у него друзья, девочка, которой он уделяет внимания больше, чем остальным.

– Умен, логичен, холоден, высокомерен, – перечислила Раиса Изральевна. – Это мало похоже на комплимент? Правда?

– Ну, – неопределенно пожал плечами Гринчук.

– Это совсем не похоже на комплимент, – Раиса Изральевна слегка, словно с укором, покачала головой. – Но это правда. И самое обидное в том, что подобную характеристику я могу дать большинству из своих нынешних учеников.

– Большинству? – переспросил Гринчук. – Не всем?

– Не всем. Есть еще одна категория. Я их называю беззащитными. Они слишком изолированы от внешнего мира, слишком укрыты от сквозняков. Им все слишком легко дается, они очень болезненно реагируют на любую… – Раиса Изральевна замялась, подыскивая нужное слово. – На любое…

– Я понял, – сказал Гринчук.

– Вы поймите меня правильно, – Суржик слабо улыбнулась. – Я не в упрек это им все говорю. Может, они как раз и правы, я всего лишь старая усталая идеалистка…

– А друзья или враги у Липского были?

– У него были одноклассники. Это все, что я знаю. Смог ли он заслужить друзей или врагов… Надеюсь, что смог. И уверена, что ни он, да и никто другой, не может заслуживать такого, что произошло с его семьей, – Суржик встала с кресла и подошла к окну, кутаясь в шаль. – Раньше я очень любила своих учеников. Всех. И это не поза, не кокетство. Я их любила. А сейчас…

Раиса Изральевна обернулась к Гринчуку:

– Знаете, какое я сейчас к ним испытываю чувство?

– Не знаю, – искренне ответил Гринчук.

– А сейчас я к ним испытываю жалость. Ко всем. И к беззащитным и к защищенным. Все они не имеют иммунитета. Они не могут… Как бы это объяснить… Они растут в мире, который для них создали их богатые и влиятельные родители. Жизнь их запрограммирована на много лет вперед, они точно знают, что с ними ничего страшного не может случится. Они не могут представить себе, как это, когда человеку больно. Не могут представить, что кто-то может причинить боль им. Они не могут себе представить, что кто-то живет не так, как они.

Раиса Изральевна вернулась в кресло, посмотрела в глаза Гринчука:

– Скажите, ведь вы, как милиционер, вы ведь, наверное, делите всех на преступников и тех, кто их ловит?

– Еще на пострадавших, – сказал Гринчук.

– Но ведь вы понимаете, что есть люди, которые не относятся ни к одной из этих категорий?

– Умом – понимаю.

– Вот и эти дети… Умом они понимают. А на самом деле… Если вдруг распадется кокон, который их защищает, большинство из них погибнет. А остальные… Маленькие наивные дети – очень нежные и беззащитные создания. И поверьте мне, старой учительнице, нет никого более жестокого, чем маленькие наивные дети. Они не сознают своей беззащитности. И не сознают своей жестокости.

Гринчук тяжело вздохнул.

– Не надо так сопереживать моим тяжелым мыслям, – сказала Раиса Изральевна. – Просто я очень не люблю праздников. Особенно – семейных. Может, все-таки чайку?

Возможно, Гринчук бы и согласился. Но тут подал голос его мобильный телефон.

– Юрий Иванович? – спросил Браток.

– Да.

– Я в микрорайоне у Громова… У участкового. У меня проблемы. Если можете…

В трубке послышался далекий голос, какой-то мужик требовал, чтобы Браток прекратил… Что именно должен был прекратить Браток, разобрать Гринчук не успел. Связь прервалась. Гринчук попытался позвонить Братку, но, если верить женскому голосу из телефона, Браток вдруг оказался вне зоны связи.

С утра Иван Бортнев отправился выполнять указание начальника. Соседи Громова о нем говорили с неохотой. Знакомых найти также не удалось, но Браток продолжал ходить по микрорайону, заглядывая в места скопления народа и задавая свои вопросы.

Не его это было дело. Не его. Не нравилось Ивану Бортневу выспрашивать и вынюхивать. Не получал он кайфа от того, что пытался собрать крупицы информации о человеке, которого… Что бы там не говорил Гринчук, но Браток был уверен, что в смерти Громова они виноваты. Это они, устроив подставу с наркотой, подтолкнули Громова к смерти.

Не мое это дело, подумал в который раз Браток. Завязывать с этим нужно. И со всем остальным тоже нужно завязывать. Закончить это дело, помочь Гринчуку и все. Сваливать нужно из этого города к свиньям собачим. И больше никогда не лезть не в свое дело.

– Руки убери, тварь! – раздался рядом сдавленный женский голос.

Браток оглянулся.

За забором местного рынка, возле контейнеров с мусором, два сержанта что-то выясняли с девчонкой лет двадцати.

– Убери руки, – стараясь не срываться на крик, повторила девчонка.

Один из сержантов замахнулся и ударил ее по лицу. Не сильно, так, чтобы напомнить, кто здесь хозяин.

А хозяином здесь себя считал естественно сержант милиции Шкурпит. Вместе с напарником, младшим сержантом Гореевым, они регулярно патрулировали этот микрорайон, знали многое о многих его обитателях и полагали, что небольшая зарплата может компенсироваться большими возможностями.

А Ленка вдруг решила, что может нарушать традиции. А такое терпеть не стоило. Такое дурно отражалось на поведении остальных.

После пощечины Ленка замолчала. Это значило, что можно было продолжать разговор спокойно и объяснить дуре, с кем можно ссориться, а с кем ссориться не следует. Но тут подошел какой-то фраер. С точки зрения Шкурпита – фраер слишком наглый и самоуверенный.

– Ты чего, сержант, охренел? – спросил фраер.

– Не понял? – Шкурпит обернулся к нему. – Это ты к кому?

– Чего к девке лезете? – фраер явно не понял, что нарвался на неприятности.

Гореев оглянулся вокруг. Сюда, к мусорным бакам, люди заходили не часто.

Ленка всхлипнула и двинулась, было, вдоль стены.

– Стоять, курва, – приказал Шкурпит. – А ты, козел…

Гореев ухмыльнулся и шагнул в сторону, обходя фраера. Редко, но появлялись желающие вмешиваться в работу сержантов. И сержанты знали, как с ними себя вести.

– Девку отпустите, – повторил фраер.

– А ты кто такой? – спросил Шкурпит. – Вы, гражданин, в нетрезвом виде. Предъявите документы.

– Да это же Браток, – узнал вдруг Гореев. – Помнишь, он у Гири тусовался.

– Так что же это ты, Браток, нюх потерял? – осведомился Шкурпит.

Он тоже вспомнил, что слышал историю о том, как пацан из бригады вдруг стал ментом.

– Иди себе, Браток, мимо.

– Я тебе, падла, не Браток, – сказал Бортнев, – я тебе, падла…

Гореев ударил резиновой палкой. У него был хорошо поставленный удар, резкий и стремительный. На него редко кто умудрялся отреагировать, особенно, если бил Гореев сзади.

Браток рухнул на грязный снег. Гореев повесил резиновую палку на пояс, достал наручники и защелкнул их на руках у Братка. За спиной.

– Смотай за водкой, – приказал Шкурпит.

Гореев обернулся за пару минут. Браток еще не пришел в себя. Шкурпит в двух словах объяснил Ленке, что ей нужно делать, и что она ничего не видела, потом взял принесенную бутылку, отбил горлышко и плеснул водку на лицо Братку и на одежду.

Гореев присел, приоткрыл Братку рот, чтобы водка попал и туда.

Обыскал Братка.

– Глянь, Воха, – сказал Гореев, протягивая напарнику удостоверение Братка.

– Прапор…

– Что будем делать? – спросил Гореев.

Браток застонал и пошевелился.

Шкурпит ударил его ногой в лицо. Не сильно, чтобы не искалечить. Но чтобы сорвать злость.

Браток открыл глаза. Из рассеченной губы текла кровь.

– Что смотришь, урод? – осведомился Шкурпит. – Решил, блин, что ментом стал? Ни хрена. Ты, Браток, только что в пьяном виде напал на сотрудников милиции при исполнении.

– У тебя моя корочка, – сказал Браток и попытался сесть.

Гореев ударил ногой, по печени. Браток завалился на бок.

– Какая корочка? – спросил Шкурпит. – Нету никакой корочки.

Он покрутил в руках удостоверение Братка и бросил его в мусорный бак.

– Ты еще и свою ксиву по пьяному делу потерял, Браток. Напрасно ты из бригады ушел. Ой, напрасно, – Шкурпит подмигнул Горееву. – Что будем делать?

– Задницы мылить, суки, – прорычал Браток, поднимаясь на колени.

– Не правильно, – Шкурпит ударил.

И снова ногой. Браток снова упал.

Ленка торопливо подобрала свои сумки и скользнула за угол.

– Мы тебя сейчас доставим к участковому, там составим протокол о злостном хулиганстве, – Шкурпит наклонился, сгреб Братка за волосы и повернул его лицом к себе. – Ты понял, Браток? Потом будешь рассказывать что угодно. И из органов, считай, ты уже вылетел.

Подобного мнения придерживался и участковый, майор милиции Гусак. Его помощник, лейтенант Трофимов также возражать не стал. Это их район. Это они устанавливают здесь законы, и никто не имеет права их не выполнять. То, что Браток стал ментом, ничего не значило. Во-первых, что-то решать с ним нужно было все равно, а, во-вторых, мог этот новоявленный коллега стукануть, что сержанты немного превышают свои полномочия. В таких случаях, лучше атаковать первыми.

Получив указание от Гусака, Трофимов по телефону вызвал двух дежурных свидетелей-очевидцев. Те написали свои показания, из которых следовало, что пьяный мужчина напал на патрульных сержантов. Те были вынуждены применить силу для пресечения противоправных действий. Задержанный был доставлен в опорный пункт правопорядка.

Затем, как добавили под диктовку Шкурпита свидетели, в помещении опорного пункта неизвестный снова попытался оказать сопротивление, напал на сотрудников милиции, и те были снова вынуждены применить силу.

В документы это не вошло, но силу сержанты применяли в комнате, пристегнув предварительно Братка к трубе батареи парового отопления.

В лицо старались особо не бить, но пару раз ногами все-таки попали.

Браток даже перестал кричать.

Все это было бессмысленно. Его были, и то, что он был прав, что он пытался защитить человека – ничего это не помогало. Для этих ментов он был и оставался Братком. Для этих ментов…

Снова удар, и боль заставила выгнуться все его тело. Браток понимал, что эти двое бьют не его, Ивана Бортнева, так они били бы любого, помешавшего им, но понимал он также, что братковское его прошлое крепко держит за руки, крепче, чем наручники, что теперь он никому и ничего не сможет доказать. Бывший урка снова взялся за свое, напился, потерял удостоверение…

– Суки, – выдохнул Браток, и это стоило ему трещины в ребре.

– Чай закипел, – крикнул из коридора Трофимов.

– Идем, – отозвался Шкурпит, и сержанты вышли из комнаты.

Браток застонал. Было больно, унизительно и до слез обидно. Он никогда не попадал в такое нелепое положение. Даже когда еще работал на Гирю. Тогда было все просто и понятно. Он не трогает ментов, а те не трогают его. Даже если при нем менты кого-то прессовали, Браток понимал, что не имеет ни какого права вмешиваться, и поэтому все обходилось нормально. Даже когда пару раз цепляли его, все выливалось в несколько тычков под ребра. На людей Гири напраслину старались не возводить. Сейчас…

Браток сел на полу, прислонившись к стене.

Сейчас он попал в такую ситуацию, потому, что… почему? Решил, что стал ментом? Решил, раз уж свои, бывшие приятели, перестали с ним здороваться, раз уж встреча с ними часто заканчивается разборкой, то теперь менты должны признать его за своего? А этого ты, Браток, не хочешь?

Палкой и ногами по ребрам?

Браток потрогал лицо рукой. Испачкал ее в крови. Несколько капель упали на пол. В горле словно застрял комок.

Обидно. Больно. Обидно.

Браток застонал. И ничего он не сможет сделать этим сержантам, потому, что майор и лейтенант их прикроют, потому, что для них он, Браток, чужой, потому, что он, Браток, нарушил правила…

Если бы на его месте был Гринчук…

Гринчук никогда не попал бы на его место, оборвал себе Браток. Юрий Иванович этих козлов…

Стоп.

Браток сунул руку в боковой карман куртки. Его обыскали, забрали табельное оружие, бумажник, но не заметили мобилы.

Браток нажал кнопку, выбрал нужный телефон и позвонил.

– Юрий Иванович? – спросил Браток. – Я в микрорайоне у Громова, у участкового. У меня проблемы…

– Трубу брось! – крикнул от двери Гореев.

Браток попытался что-то еще сказать, но Гореев ударил ногой, выбил трубку. Замахнулся на Братка, но тот перехватил свободной рукой его ногу и рванул в сторону.

Гореев упал.

В комнату вбежал Шкурпит. Браток попытался отбить удар его палки, но не смог.

– Куда ты звонил, падла? – спросил Шкурпит, когда Браток пришел в себя.

– Начальству своему, – прошептал Браток.

Губы его распухли и слушались плохо.

– Как думаете, – обернулся к Гусаку Шкурпит, – когда приедут за ним?

– Вначале, я думаю, позвонят, – сказал Гусак. – если он успел сказать где находится.

– Успел, – прошептал Браток.

– Значит, пока разберутся, доложат… Ты где работаешь? – спросил майор у Братка.

– Оперативно-контрольный отдел, – сказал Браток, – при штабе областного управления.

Гусак вздрогнул, обернулся к сержантам.

Те переглянулись.

– Вы что, не могли сначала выяснить?

– А что тут выяснять, – быстро сказал Шкурпит, у которого вдруг появились очень нехорошие предчувствия, – он же пьяный, напал… Документов у него не было, только ствол. Откуда я мог это знать? И здесь…

– Ты хоть мне горбатого не лепи, – Гусак посмотрело на окровавленного Братка. – Смотай за водкой, пока есть время, и налей в него столько, сколько влезет. Чтобы он пьяный был, а не только вонял водярой.

Но времени уже не было.

Подполковник Гринчук появился в опорном пункте через пятнадцать минут после звонка Братка. Гореев столкнулся с ним на пороге.

Опорный пункт размещался в двухкомнатной квартире девятиэтажного дома на первом этаже. В одной комнате находился кабинет участкового, в другой – Трофимова, в маленькой комнате, которая раньше была кухней, обычно находились или задержанные или те, кто пришел к участковому по делу.

Сейчас там был Браток.

– Закрыто, – недовольным тоном сказал Гореев, пытаясь отодвинуть неизвестного штатского плечом.

– Откроем, – пообещал Гринчук и тоже двинул плечом.

Сержант влетел в коридор, но на ногах удержался.

– Ты что, сука! – выкрикнул сержант, хватаясь за палку.

На крик бросились Гусак, Трофимов и Шкурпит.

– Что здесь происходит? – спросил Гусак.

– Вот этот… – указал палкой на Гринчука Гореев. – Ломится…

– Что вам здесь нужно? – спросил Гусак.

– Мне? – Гринчук обвел взглядом всех присутствующих. – Мне нужен мой подчиненный, прапорщик милиции Иван Бортнев.

– Это… – сказал Гусак и посмотрел на Шкурпита.

Тот отвел взгляд.

– Я не знаю… – пробормотал Гусак. – А вы кто, собственно?

Гринчук достал удостоверение и продемонстрировал его майору.

– Я начальник оперативно-контрольного отдела. И еще раз спрашиваю – где мой подчиненный?

– Мы не знаем, подчиненный он…

– У вас здесь так много посторонних? – спросил Гринчук ледяным тоном.

Все происходящее ему явно не нравилось.

– Мы задержали одного, который в пьяном состоянии напал на нас, – выпалил, наконец, Шкурпит. – И доставили его сюда.

– И он вам не представился? – спросил Гринчук.

– Мы его и так узнали, – вклинился Гореев. – Это человек Гири, кличка – Браток.

– И удостоверения у него не было? – осведомился Гринчук.

– Нет. У него не было ни каких документов. Только оружие.

– И он пьяный напал? – спросил Гринчук.

– Да, – кивнул майор, – и здесь попытался оказать сопротивление. У нас есть свидетели…

– А ключ от входной двери у вас есть? – спросил Гринчук.

– Какой ключ? – не понял Гусак.

– От входной двери, – повторил Гринчук. – Дайте мне его сюда.

– А по какому, собственно, праву? – решился, наконец, участковый. – Какое вы имеете право здесь что либо требовать? Приехали защитить своего подчиненного?

– Так подчиненного или Братка? – переспросил Гринчук.

Гусак замялся, но потом решился посмотреть в глаза подполковнику:

– Это не важно. Здесь вы…

– Хорошо, – кивнул Гринчук, – мы не хотим общаться со мной неофициально.

Гринчук достал из кармана телефон, набрал номер:

– Алло, это подполковник Гринчук. Да, с праздником вас, Алексей Васильевич. Ничего, я здоров. В меня не попали. Я бодр и полон решимости работать, работать и еще раз работать. Вот, кстати, решил провести проверку работы участкового инспектора. Да.

Гринчук посмотрел на табличку.

– Майора Гусака. Да.

Гусак не шевелился. Он лихорадочно пытался вспомнить, кто именно из начальства может быть Алексеем Васильевичем.

– По полной программе, – сказал Гринчук. – По самой полной. Да. Но майор интересуется моими полномочиями, а я, как на грех, не успел забрать предписание на проверку. Не могли бы вы… Да. Минуту.

Гринчук протянул мобильник Гусаку:

– Вас.

– Слушает майор Гусак. Да. Да. Понял. Есть, товарищ полковник. Понял. Конечно. Да, завтра. Лично заеду. До свиданья, – участковый вернул телефон Гринчуку.

– Вы все поняли? – спросил Гринчук.

– Да.

– Что с предписанием?

– Я завтра заеду за ним в штаб.

– Возможно, – кивнул Гринчук, – но проверку мы проведем сейчас. Сразу и начнем. Где ключ от входной двери?

Гринчук взял у Трофимова ключ, закрыл входную дверь, а ключ спрятал в карман.

– А теперь – где Бортнев?

Увидев Бортнева, Гринчук замер.

– Отстегните его, – мертвым голосом приказал Гринчук.

Шкурпит метнулся вперед, доставая ключ от наручников. Снял наручники и отошел в сторону.

Гринчук помог Братку встать.

– Сильно досталось? – спросил Гринчук.

– Нормально.

– Что случилось?

– В пьяном состоянии напал на сотрудников, потом здесь оказал сопротивление. Удостоверение потерял тоже по пьяне, – с трудом сказал Браток.

Кровь из разбитых губ стекала по подбородку на куртку.

– Кто задерживал? – спросил Гринчук, не оборачиваясь.

– Сержант Шкурпит и младший сержант Гореев.

– Где его удостоверение?

– У него не было удостоверения.

– Я спрашиваю в последний раз – где его удостоверение?

Молчание.

– Они его выбросили в мусорник, – сказал Браток. – Мусора выбросили мусорскую ксиву в мусор.

Браток даже попытался засмеяться, но застонал и схватился за бок.

– Он был пьяный, мы никакого удостоверения не видели, – подал голос Гореев.

– Значит так? – обернулся к Гусаку Гринчук. – Это ваша версия?

– Так и было, – запнувшись на секунду, сказал Гусак.

Он уже понимал, что дело пошло не так, как хотелось, но менять что либо было поздно.

– Дайте мне рапорта сержантов и писульки свидетелей, – с ледяным спокойствием потребовал Гринчук.

Трофимов выбежал из комнаты и через несколько секунд вернулся. Когда он протягивал бумаги Гринчуку, руки дрожали.

– А теперь, – объявил Гринчук, забрав бумаги, – я объявляю официальную версию происходящего. Я, как начальник оперативно-контрольного отдела получил информацию о противоправных и коррупционных действиях сотрудников милиции. Участкового и сержантов патрульно-постовой службы. По моему личному распоряжению прапорщик Бортнев прибыл для сбора информации, но был избит. Была также…

Гринчук поднял вверху руку с бумагами.

– Была также предпринята попытка дискредитировать моего подчиненного. Вот с этих позиций мы и начнем работать.

Гусак достал из кармана носовой платок и вытер лоб. Трофимов побледнел и прислонился спиной к стене. Сержанты стояли, глядя себе под ноги.

– Сходи умойся, – сказал Гринчук Братку и обернулся к Трофимову. – Обработай ему раны перекисью и что там у вас еще есть.

Браток что-то невнятно пробормотал и вышел в ванную. Лейтенант ушел следом.

– Вы, майор, идите к себе в кабинет, а я пока переброшусь парой слов с сержантами.

Гусак вышел.

Постоял секунду за дверью, в коридоре. Потом вошел к себе в кабинет и сел за стол.

Вот и все, подумал Гусак. Нарвались. Вот и все.

Послышался чей-то невнятный крик, потом наступила тишина.

Открылась дверь кабинета, и вошел Гринчук. Молча прошелся по кабинету, потирая ребро правой ладони. Половицы скрипели.

– Такие дела, майор, – сказал, наконец, Гринчук. – Еще сегодня утром у меня к тебе не было претензий. И еще сегодня утром ты мог не бояться за свою карьеру…

Гусак слушал, сосредоточенно крутя в руках шариковую ручку.

– У нас с тобой есть два варианта, – сказал Гринчук. – Всего два. Первый – ты сам пишешь рапорт на увольнение из органов. Сам. По состоянию здоровья. В этом случае я тебе гарантирую, что твой рапорт будет принят, и тебя просто уволят. Второй вариант, ты не хочешь писать рапорт, и я вынужден буду принять меры, чтобы ты вылетел из органов. В этом случае я тебе не гарантирую, что все пройдет гладко. И самое главное – я не угрожаю тебе. Я констатирую факты. Если мы договоримся – ты даже еще с месяц сможешь поработать, чтобы не связывать твой уход с этим эксцессом.

Гусак молчал

– Ты меня слышишь, майор? – спросил Гринчук.

Гусак кивнул.

– Что выбираешь?

Молчание.

– Не слышу!

– Первое, – хрипло произнес Гусак.

– Хорошо, – кивнул Гринчук. – Тогда сейчас ты сядешь тут и напишешь вместе со своим лейтенантом рапорта, из которых будет следовать, что два напившихся сержанта напали на старшего по званию, нанесли ему телесные повреждения, а вы, господа офицеры, этих двух сержантов задержали.

Гусак вздохнул обреченно.

– Пиши, майор!

Гусак достал из ящика стола лист бумаги, положил его перед собой.

– Пиши, майор, – повторил Гринчук. – Потом дашь списать лейтенанту. Я его тут по одному важному делу пошлю. Когда закончите с писаниной – звякнешь в роту ППС и дежурному по району, попросишь забрать засранцев.

В кабинет сунулся Трофимов.

– У Бортнева все нормально? – спросил Гринчук.

– Это… Ссадины залили, лицо вытерли, кровь остановили… Оружие и вещи вернули.

– Ладно, – кивнул Гринчук, – тебе майор потом все объяснит, а пока ты отправишься к вашему рынку и в одном из контейнеров лично, подчеркиваю – лично – найдешь служебное удостоверение прапорщика Бортнева. Тебе на все это – двадцать минут. Я жду.

Браток стоял в коридоре, потирая запястье правой руки.

– Как самочувствие? – спросил Гринчук.

Браток отвернулся.

– Не хочешь зайти к сержантам, поговорить? – спросил Гринчук.

Браток молча вошел в комнату, где несколько минут назад был прикован наручником к трубе. Теперь его место занимали сержанты. Их куртки, оружие, рации и остальное снаряжение было сложено аккуратной кучкой в углу комнаты. Лица были бледны, а Шкурпит еще и держался рукой за бок.

– Мне выйти? – спросил Гринчук.

Браток молча подошел к сержантам.

Гореев заскулил, а Шкурпит попытался отползти.

– Извините, – сказал, заглядывая в комнату Трофимов. – Откройте, пожалуйста, входную дверь.

Гринчук недоуменно оглянулся.

– Вы забрали ключ, – напомнил лейтенант.

– А, – Гринчук полез в карман. – У вас тут есть водка?

– Нету.

– Не ври.

– Нету, вчера допили, а сегодня…

– Ладно, на обратном пути – купишь бутылку. Две.

– Понял, – Трофимов убежал.

– Так мне выйти? – еще раз спросил у Братка Гринчук.

– На хрен, – сказал Браток.

Отошел в угол комнаты и поднял то, что осталось от его мобильника.

– Телефон разбили, сволочи…

– У тебя есть личные пожелания по поводу сержантов? – спросил Гринчук.

Браток помотал головой и вышел из комнаты.

Гринчук нагнал его на улице, возле подъезда:

– Подожди.

Браток остановился.

– С ними я разберусь, – сказал Гринчук.

– А какая мне разница? – Браток обернулся к подполковнику. – Мне разница какая? Я от этого перестану быть Братком? Я стану ментом, и меня не будут вот так вот мудохать ногами по лицу? Так они знали, что я мент, они ксиву видели, но все равно я для них не был человеком. Я им помешал девку прессовать, а когда они меня начали топтать, девка молча слиняла, чтобы не связываться. Понимаете? Понимаете?

Браток это «понимаете» выкрикнул, и парень, осторожно шедший по утоптанному скользкому снегу оглянулся на этот крик. Поскользнулся и сел.

– Понимаю, – сказал Гринчук.

– Ни хрена вы не понимаете, – сказал немного тише Браток, оглянувшись на парня, который как раз поднялся на ноги. – Ни хрена. Я не стал ментом, когда вы мне дали корочку. Мне показалось, что я стал ментом. И вам показалось. А на самом деле все стало даже хуже. Я раньше не лез никуда, где не мог справиться. Я мог подписаться за девку на дискотеке, но там все было просто – набил уродам рожи и все. А здесь…

К подъезду подошла старушка.

– Простите, – спросила она у Гринчука, – а участковый у себя?

– Он занят, – сказал Гринчук, – у него письменный экзамен.

– Экзамен? – изумилась старушка.

– Ага, – кивнул Гринчук. – Сочинение на заданную тему.

Старушка задумалась.

– А скоро он освободится?

– Сегодня – вряд ли.

– А мне быстро, – сказала старушка, – мне только про соседа сказать.

– Завтра, бабуля, завтра.

– Так они завтра не будут работать, они только два раза в неделю…

– Будут, бабуля, – заверил Гринчук. – Завтра – точно будут работать.

Старушка недоверчиво покачала головой, посмотрела на дверь подъезда, словно прикидывая, будут ее останавливать эти странные парни, если она все-таки пойдет к участковому.

– Ладно, – махнула рукой старушка, – потом зайду.

Гринчук обернулся к Братку:

– Надоело быть ментом? Решил к Гире вернуться?

– К Гире? А меня туда кто-нибудь возьмет? Кто-нибудь из пацанов со мной вообще базарить станет? Я ведь ссучился… И каждая падла своим долгом считает мне об этом сказать. Ссученный Браток. Ментам стучит. Знаете, сколько у меня корешей было? Знаете? А сейчас сколько осталось?

Браток засмеялся. Подсохшая, было, губа треснула, и на ней выступила капля крови. Словно темно-красная ягода.

– И всем на хрен не нужно, кто ты на самом деле, человек или дерьмо. Поменяют на тебе бирочку и ты вроде как изменился. Вот вы, Юрий Иванович, вы ведь сейчас все это решили со мной, потому, что у вас есть ксива и связи наверху. А если бы вы были просто прохожим, вон как тот или тот, – Браток махнул рукой на прохожих, – что бы вы смогли сделать? Что?

– Ничего, – тихо сказал Гринчук.

– То-то и оно, – выкрикнул Браток. – Есть корочка – вы все можете. Нет корочки – вы что, стали дерьмом? Вы же не изменились, только название поменяли. И я… Пока был Братком – был классным парнем, имел много друзей и подруг. А потом стал ментом и что? Я ведь им ничего не сделал.

– А ты полез к сержантам почему? – спросил Гринчук.

– Дурак потому что!

– А если бы ту девку прессовали не сержанты, а твои бывшие приятели – полез бы?

Браток промолчал.

– Подлез бы, – сказал Гринчук. – Полез бы, как миленький. И с сержантами ты сцепился потому, что почувствовал себя ментом.

– Нет.

– Хорошо, не ментом, но уже и не Братком. Понимаешь? Корочка тебя изменить не может, но ты бы ее и не взял, если бы сам не хотел. А на счет того, что мне не понять… – Гринчук потер мочку уха. – Я когда только в органы пришел, думал, что теперь все будет правильно. Шел уже после работы домой, а там в парке, зимой как раз, трое девку… Не знаю до сих пор, насиловать они ее хотели в сугробе, или просто ограбить. Я, естественно, бросился туда и схлопотал удар ножом. В сантиметре от печени. Все убежали. Девка тоже убежала. А я остался лежать в снегу. Минус двадцать, я в курточке и с дыркой… Лежал и молился, чтобы девка позвонила в милицию.

– Позвонила? – спросил Браток.

– Два раза… – усмехнулся Гринчук. – Меня священник нашел из церкви на кладбище, отец Варфоломей. Он там вечерком на лыжах катался.

– Так вот, как вы познакомились…

– Ага. А девку ту я нашел потом. Вышел из больницы и нашел. Пацанов тех троих искать не стал, а ее нашел. Спросил, почему она в милицию не позвонила. И знаешь, что она мне сказала?

– Не знаю.

– А она не знала, что я из милиции. Вот если бы я ей тогда сказал, то она позвонила бы, а так… Любит у нас народ милицию. И знаешь, что я решил после этого?

– Что?

– А я решил после этого, что больше не подставлюсь так. Никогда. И стал заниматься рукопашным спортом. И понял, что я не ради вот них, – Гринчук указал на прохожих, которые шли мимо по улице. – Я понял, что работаю ради себя. Что мне не важно, как оценивают меня эти, пострадавшие. И что мне наплевать на мнение начальства. Главное, чтобы я знал, что живу правильно. Правильно. И делаю правильные дела. И мне от этого хорошо, понимаешь? От этого, а не потому, что я мент, и что у меня есть ксива.

– А люди?

– Люди… Мне сегодня одна учительница сказала, что она сейчас своих учеников не любит. Она их жалеет. Всех.

– И вы жалеете, Юрий Иванович?

– Вот, я нашел, – закричал Трофимов, подбегая к Гринчуку. – Вот удостоверение.

Лейтенант заботливо обтер удостоверение рукавом куртки и протянул его Гринчуку.

Гринчук взял удостоверение, повертел в руке.

– Лейтенант, слетай к майору, возьми у него рапорт и принеси мне. Минута времени.

Трофимов исчез в подъезде.

Гринчук протянул удостоверение Братку:

– Берешь?

Браток посмотрел на удостоверение. Поднял глаза и встретил взгляд Гринчука.

Взял удостоверение и молча сунул его в карман.

Из подъезда вышел Трофимов, протянул бумагу Гринчуку. Тот бегло просмотрел рапорт, кивнул и спрятал его во внутренний карман.

– Майору передай, завтра я приду с проверкой. По полной программе, от порядка в помещении, до бумаг и встреч с лицами, состоящими на учете. До последней буквы. Понял?

– Понял.

– Свой рапорт о сержантах я подам сам. Майор пусть сейчас разбирается с ними как может. Я его уже предупредил о возможных вариантах.

– Хорошо, – сказал лейтенант.

– Вот хорошего, как раз, совершенно ничего и нет, – ответил Гринчук. – Свободен.

Лейтенант исчез.

– Поехали, Ваня? – предложил Гринчук.

– А участковый уже освободился? – спросила старушка, вынырнувшая откуда-то из-за угла.

– Уже, – кивнул Гринчук. – Можно заходить.

– Ага, – радостно закивала старушка, – а то сосед мой, Гришка, совсем совесть потерял.

– Может, в больницу заедем? – в машине спросил Гринчук.

– Заживет, – ответил Браток. – Все заживет.

Снова пошел снег. Быстро стемнело.

– В этом году настоящая зима, – сказал Гринчук.

– Снежная, – согласился Браток. – Куда поедем?

– А поедем мы сейчас с тобой в одно хитрое место, называется центром восстановления психических и духовных сил.

– Силы будем восстанавливать? – спросил Браток.

– Что-то типа того. Во всяком случае, постараемся поговорить с его хозяином. Ты, часом, с Альфредом Генриховичем Полозковым не знаком?

– Бог миловал, – ответил Браток. – Пусть с ним психи знакомятся.