Вместе, говорит, и позавтракаем. Покалякаем о делах наших скорбных. Хозяин будет спрашивать, а мы, господин Гаврилин, будем отвечать. Хорошо, хоть не тошнит и не качает. Можно уверенным шагов войти в разверстую пасть чудовища.

«Всех убьет…» – прошуршало в голове и Гаврилин замер.

– Чо стал? – спросил Клин, – Пошли!

Пошли, пошли. Только от этих слов и от этого голоса никуда не уйдешь. Пальцы на руке сводит судорогой, мышца вздрагивает, словно он все еще держит в руках молоток, словно удара еще не было. Словно извивается еще на полу истерзанный музыкант, словно еще сочится из его разбитых губ безумный смех и страшные слова.

И не может оттолкнуть от себя это видение Гаврилин. Даже сейчас, когда решается его собственная судьба. Достаточно одного только слова Хозяина, и сам Гаврилин превратится в…

…Глазик мне его дай!.. Нога… И удар, и хруст, и…

И это будет его тело, это его кровь будет брызгать во все стороны.

Прав Клоун, нужно защищаться, нужно драться… Но как? Как? Он не готов. Он совершенно не готов к разговору. Ему казалось, что еще есть время. Ему казалось, но он ошибся.

Ошибся. И он может еще раз ошибиться. Всего только один раз. Последний.

Они с Клином вышли во двор. Холодно. Ветрено. Небо покрыто комуфляжными пятнами туч. Или нет, просто все небо заляпано жидкой вязкой грязью, и грязь эта медленно сползает к горизонту.

Двор большой, охранники от ворот проводили Гаврилина взглядами, из ворот гаража выглянул кто-то, посмотрел на Гаврилина, сказал что-то. Молоток, стучавший в гараже, стих и на пороге показался еще кто-то.

Чего уставились подумал Гаврилин, чего пялятся?

Еще один охранник, на крыльце, возле входа в трехэтажный особняк, молча открыл перед ними дверь. Гаврилин почувствовал на себе его откровенно изучающий взгляд.

– Не греми ногами, – тихо сказал Клин Гаврилину, – девчонки еще не проснулись.

– Какие девчонки?

– Внучки хозяина.

В вестибюле на креслах сидели еще два амбала, спортивных костюмах и с автоматами на коленях.

Осадное положение у них тут, что ли? Не хватает окопов и танков.

Один из охранников, тот что в синем костюме тихо что-то сказал напарнику, до Гаврилина долетело только: «Солдата… сам… лабух сказал…».

Лабух сказал… Гаврилин не успел себя одернуть и в мозгу снова прозвучало – убьет, всех убьет… Как проклятье…

Проклятье? Проклятье… Вот они почему так на него пялятся. Сумасшедший музыкант перед смертью сказал, что Гаврилин убьет их всех. И они ему поверили? И они просто испугались?

Очень может быть. Гаврилин подумал об этом, поднимаясь по мраморным ступенькам на второй этаж. Они должны быть очень суеверны, эти парни. Эти мальчики, способные… Не нужно об этом.

Сейчас у него разговор с Хозяином. Клоун сказал, что нужно дать понять Хозяину, что за спиной у него, у Гаврилина. Есть сила. С которой лучше договориться. А он, Гаврилин, единственный шанс это сделать.

Перед высокой дверью сидел еще один охранник. На этот раз в костюме, и ствола на виду он не держал. Почти секретарь. Очень цивилизованный и интеллигентный. Почти.

– Хозяин сказал… – Клин показал пальцем на Гаврилина.

– Заходи, – сказал секретарь Гаврилину, а Клину указал на стул возле стены, – Здесь подожди.

Гаврилин посмотрел в глаза секретаря. Серые, спокойные, уверенные… Секунда, другая. Отведешь, сволочь, ты отведешь взгляд. И если ты его отведешь, у меня все получится, я выживу.

Секретарь посмотрел на Клина. Гаврилин выдохнул. Выживу. Вы тут все хоть раком станьте – выживу. Глотки рвать буду – выживу.