Глава 5
Суета
Бес и Жук не разговаривали. Ни одному из них даже в голову не пришло начать разговор после происшедшего между ними. Жук, собственно, и добивался того, чтобы Бес не лез к нему со своей болтовней и чтобы осознал кто здесь главный.
Жук всегда старательно упрощал окружавшую его мысль. Весь мир делился на тех, кто сильнее его и на тех, кто слабее. Все предельно просто. Слабых топтал он, сильные топтали его. И никаких эмоций.
У Жука в душе никогда не поднимался протест против своеволия сильного, точно также как не просыпалась жалость к слабому. Жук не протестовал, не строил планов мести, но если сильный на мгновение терял бдительность, инстинкт бросал Жука к горлу облажавшегося, и расправа была короткой. Жизнь для Жука была бесконечной цепочкой возможностей, нужно было только дождаться и вцепиться в свою.
Нужно было просто подождать, вот как сейчас он неподвижно сидел на мокрой скамейке под грибком на детской площадке. Место было темным, никто не мог рассмотреть темных силуэтов на темном фоне вечера, а освещенные подъезды были видны хорошо.
Бес маячил где-то за спиной, Жук слышал его неровное дыхание, но не обращал на него внимание. Жук ждал.
Бес тоже ждал, но только не появления человека, которым им было приказано разобраться, а того момента, когда можно будет разобраться с Жуком. Ему наплевать было на то, что ожидание могло продолжиться бог знает сколько времени. Плевать. Час, месяц, год – все это ерунда. Мысли Беса неотступно вращались вокруг одного и того же – Жук должен ответить. Жук ответит. Тем более что Крутой это обещал.
После разговора в квартире Бес почувствовал к Палачу какое-то болезненное доверие, желание поверить ему, распознавшему в Бесе закипающую ярость и понявшему ее. Бес никогда не доверял никому, и никто никогда не пытался понять, что там прячется в вечно дергающемся теле Беса.
Крутой понял и обещал помочь. Это было необычно для Беса и немного пугающе. Как бы не старались окружающие унизить или уничтожить Беса, он всегда знал, что внутри у него есть нечто, скрытое, затаенное и опасное.
Он прятал свою злость в душе, словно бритву в кармане. Вот рука его совершенно пуста, а через мгновение плоть врага с чавканьем разлазится на лоскуты, кровь теплым ручьем сбегает на руку, а по его телу пробегает волна удовлетворения.
Бес никогда не пользовался ножом. Нож для него был чем-то неуклюжим и прямолинейным. То ли дело округлый, плавный взмах бритвой, при встрече с плотью рождающий звук, похожий на поцелуй.
Рот наполнился слюной и Бес сплюнул. Перед глазами ярко полыхнуло видение: белое беззащитное тело, короткий блеск отточенной стали, и алая полоса начинает вспухать, края разреза расходятся все дальше, и рана становится похожей на…
– Кажется, вышел, – негромко сказал Жук.
Бес вздрогнул и посмотрел на подъезд. Черт его знает, он это или нет. По фотографии не понять роста.
Разве что с ним собака… На поводке, мужик держит собаку на коротком поводке.
Жук встал и на мгновение заслонил от Беса человека с собакой. Бес шагнул вперед и не сильно ткнул Жука в плечо:
– Давай пушку.
– Держи, – Жук, не оборачиваясь, вынул руку из кармана пальто, и Бес увидел слабый отсвет на потертой грани пистолета. – С предохранителя сними, слева, над рукояткой.
Пистолет был тяжелым и хранил тепло тела Жука. Беса передернуло. По телу пробежала волна озноба, зубы тихо лязгнули.
Словно издалека до Беса донесся негромкий голос Жука:
– Не промажь, мудила.
– Нормально, – ответил Бес не Жуку, а себе самому. – Нормально.
Собака давно не гуляла и потащила сразу хозяина в глубь двора, в темноту. Мужчина придерживал ее, ноги ставил неуверенно, не освоившись еще с темнотой.
Бес двинулся к нему навстречу, держа пистолет в опущенной руке. Под ногами хлюпало и чавкало, но Бес на это внимания не обращал.
В наморднике или без? Наверное, без намордника. Ясный хрен, на улицу идет затемно, ствол с собой тянет на прогулку – намордник тут ни к чему.
Бес перестал слышать шаги Жука, перестал ощущать сырость и холод. Собака обнюхивала что-то на земле, хозяин смотрел куда-то в сторону – лучше положения не придумаешь.
– Что ты там нашла, Динка? – спросил мужчина.
Кличка суки та, о которой говорил Крутой, Бес стал поднимать пистолет, вспомнил о предохранителе, нащупал пальцами левой руки металлический флажок и сдвинул его.
Левой рукой придерживая правую, Бес прицелился, и в этот момент собака заметила его и зарычала.
– Кто здесь? – резко спросил хозяин собаки, и Бесу показалось, что рука его скользнула к поясу.
У него ж там пистолет, с ужасом подумал Бес, это ж он за пушкой полез! Руки тряслись, и Бес подумал, что промахнется, обязательно промахнется, и собака одним прыжком преодолеет расстояние до него, клыки ее вцепятся в его горло…
Бес упал на колени и выстрелил. Тело действовало уже самостоятельно, сверху можно было промазать, тем более в темноте. Пуля отбросила собаку прочь, поводок вырвало из руки хозяина. Выстрел прозвучал гулко, отразился многократно от стен девятиэтажек.
Бес торопливо нажал на спуск еще раз, целясь в светлое собачье брюхо. Снова эхо увязло в сыром мраке.
– Стоять! – откуда-то сбоку вынырнул Жук, рванул что-то из-под одежды мужчины и шарахнулся в сторону.
– Василий Иванович?
– Что?
– Вас зовут Василий Иванович? – С вами хотят поговорить. По очень важному поводу. Очень серьезные люди. Понятно?
– Вы о чем? – голос мужчины сорвался.
– С тобой поговорят. Если спросят что с собакой – скажешь хулиганы. – Жук сбился с вежливого «вы». – Понял?
– Понял…
Бес успел подняться с колен и стоял слева от Жука, оглядываясь по сторонам. Кто-то вышел из подъезда. Выбежал.
– Жук!
– И не рискуй.
– Жук! – Бес не мог оторвать взгляд от человека, бегущего от подъезда к ним.
– Пасть закрой! – до Жука, наконец, дошло, что Бес называет его по кличке при этом мужике, он обернулся к Бесу и увидел, что тот направил пистолет в сторону дома и медленно отступает назад.
Жук обернулся и тоже увидел бегущего. До него уже оставалось всего несколько метров.
– Ноги, – крикнул Жук и побежал.
Бес продолжал пятиться, видел приближающийся темный силуэт, понимал, что нужно бежать, что времени уже почти нет, что оно уходит, но ничего не мог с собой поделать. Это было сильнее его.
Между ним и бегущим был только пистолет. Кусок металла, оттягивающий Бесу руки. Кусок металла, из которого только что Бес убил собаку. Палец сам надавил на скользкий спусковой крючок. Грохнуло, Бес почувствовал, как что-то больно рвануло большой палец левой руки. Снова пахнуло порохом, бежавший споткнулся, взмахнул руками.
Бес не понял, попал он или промазал, упал человек от пули или сам по себе, это было уже не важно, уже никто не приближался к нему, опасность перестала быть зримой, и Бес побежал.
Теперь только бы не поскользнуться. Только бы не поскользнуться. Мокрая ветка больно хлестнула по лицу, Бес попытался уклониться от следующей, споткнулся, проехал пару метров по скользкой земле животом, вскочил и, не выпуская пистолета, снова побежал.
Он бежал, не оглядываясь, думая только о том, чтобы не упасть снова и не повредить ногу. Уйти, теперь нужно уйти. Все получилось. У него все получилось. Если бы не этот идиот, бросившийся на выстрел.
Бес заметил в стороне сарай для мусора, метнулся к нему и замер, ударившись плечом в оштукатуренную известью стену. Оглянулся.
Все было тихо: ни криков, ни звуков сирены или свистков. Никто не гнался за ним. Бес перевел дыхание. Закашлялся.
– Бес, ты? – Жук появился из-за угла сарая.
– Я.
– У тебя как?
– Пошел ты… – у Беса мелькнуло желание разрядить остаток патронов в урода, но силы поднять пистолет не было.
– Давай ствол, – словно прочитав его мысли, сказал Жук и протянул руку.
– Держи, – Бес сунул ему пистолет и снова закашлялся, согнувшись.
Желудок резанула боль, Бес попытался прижать ее руками, рот наполнился горечью. Жук здорово ему врезал тогда, мудак.
Бес выдохнул и осторожно выпрямился. Отпустило.
В нос запоздало ударила вонь гниющего мусора. Жук возился возле входа в сарай, шурша бумагой.
– Не выбрасывай здесь, блин, – сказал Бес, – если будут искать – в момент найдут.
– Ладно, – чуть подумав, сказал Жук, – выбросим в другом месте.
– Уходить надо.
– Сам знаю, – огрызнулся Жук.
Пакет с пистолетами они выбросили в мусорный контейнер, отойдя еще на несколько кварталов.
Палач
А вот второй раз Бес стрелял напрасно. Понятно, что перепугался, понятно, что нервы у него после всего произошедшего сегодня на пределе, но стрелять было не нужно.
Если убитую собаку можно просто зарыть, никуда не обращаясь, то человека…
Кстати, о человеке. Откуда он взялся? Хотя, это как раз понятно, из подъезда. Другой вопрос, кто он такой. Явно не просто прохожий, просто прохожие уже давно отучены бросаться на выстрелы.
Палачу силуэты были видны из-за темноты плохо. Жук и Бес убежали, это было понятно по шуму шагов и брызг. Тот, в которого Бес выстрелил, упал сразу после выстрела. Если Бес попал – все дальнейшее будет делать уже сложнее. Теперь, даже если Василий Иванович захочет сохранить происшествие в тайне, ему этого не позволят. Плохо.
Палач присмотрелся. Подходить ближе нельзя, могут заметить, а в его планы это не входит. Попал Бес или нет? Вообще с такой дистанции промахнуться было трудно. Шагов десять, не больше. Профессионал бы попал наверняка.
Усилился дождь. Крупные капли отчетливо стучали по мокрой земле, и Палач не сразу разобрал, что Василий Иванович с кем-то разговаривает. Потом на освещенную дорогу вышли двое. Василий Иванович шел впереди, за ним, держа на руках что-то крупное, шел тот, второй.
Живой, чуть ли не облегченно вздохнул Палач. В использовании непрофессионалов есть свои преимущества. Хорошо, что у Беса руки выросли не оттуда.
Палач поморщился. Он начинал рассуждать, как человек, как существо, полностью зависящее от капризов судьбы. Так нельзя. Так больше нельзя. Он почти физически чувствовал, как в его мозг начинает просачиваться липкая жижа человеческих чувств и мыслей.
Чуть ли не впервые в жизни Палач ощутил внутреннюю запачканность. И это ощущение ему не нравилось.
На руках несут собаку. Василий Иванович даже, кажется, отдал свою куртку, чтобы завернуть в нее труп добермана. Это он сделал правильно. Очень разумно. Собака теперь просто исчезнет.
Палач проводил пару взглядом и только после того, как за ними захлопнулась дверь подъезда, в голову ему пришла мысль о том, что, похоже, Василий Иванович обзавелся охранником. А это значит, что он отреагировал на два сегодняшних происшествия очень уж лично. Неплохое чутье о Василия Ивановича.
Ну, да ладно, все прошло более-менее успешно. Нет, не нужно этих человеческих оценок. Операция прошла успешно. Люди выполнили свою часть, теперь он должен выполнить свою. А потом можно подумать о ночевке.
Палач, не торопясь, подошел к будке телефона-автомата. Торопиться незачем. Нужно дать Василию Ивановичу время обдумать все происшедшее.
Хорошая погода. Палач постоял немного, подставив лицо под дождь. Хорошо. Действительно хорошо.
Капли били по лицу, разлетались в брызги, стекали по щекам. Как тогда, в июле. Он засыпал рыжей землей лица Володи и Даши, падали теплые дождинки, стекали по лицу как слезы, а он, впервые в жизни, пожалел, что это не настоящие слезы, что не дано ему плакать.
Теперь, чувствуя на лице холодные капли, он думал, что слезы остыли. И сам он остыл. Там, под соснами, он зарыл не только ребят. Он и себя похоронил там же.
Никогда до той секунды он не предполагал, что они значили для него так много. Только потеряв…
Ладно, пора звонить.
Трубку взяли сразу:
– Слушаю.
– Добрый вечер, – Палач постарался, чтобы его голос звучал как можно более нейтрально.
– Здравствуйте.
– Я хотел бы поговорить с Василием Ивановичем. По очень важному делу.
– Извините, он занят и …
– Передайте, что мне очень жаль его собаку. – Палач сделал паузу, – Кажется ее звали Дина?
На другом конце провода помолчали. Ничего, ответят. Не могут нет ответить.
– Одну минуту…
– Я подожду.
В телефонной трубке что-то стукнуло, послышался отдаленный неразборчивый разговор, приближающиеся шаги:
– Да.
– Василий Иванович?
– Да, – голос слишком спокойный, явный перебор.
– Вас должны были предупредить о необходимости разговора.
– Меня предупредили. Я вас слушаю.
– Вас мне порекомендовали, как человека, который сможет мне помочь. Очень нужно сделать несколько покупок. И как можно быстрее.
– Вы ничего не напутали?
– Что вы, у меня очень надежные партнеры. К тому же я навел справки, – Палач испытывал отвращение к своему тону, ко всему этому разговору, но менять тон не собирался. Собеседнику все это должно нравиться еще меньше. Его должно просто коробить от этого, так рассчитал Палач, так нужно было для успеха переговоров.
– Что именно вы хотели бы через меня приобрести? – голос Василия Ивановича оставался спокойным, почти спокойным, только на самом пределе восприятия звучало в нем раздражение и неуверенность.
– Именно то, о чем вы подумали. В широком ассортименте.
– Что вы имеете в виду? – теперь раздражение стало заметнее. Это хорошо, Палач сознательно старался разозлить собеседника, люди гораздо легче переходят от одной сильной эмоции к другой, чем к эмоции от состояния покоя. Пусть стартовой эмоцией в разговоре будет злость. А потом…
– Вы хотите, чтобы я прямо по телефону сказал о нужных мне вещах? У меня такое впечатление, что вы как-то несерьезно относитесь к нашему разговору. Меня это обижает. Вы меня понимаете?
– Понимаю. И надеюсь, что вы тоже понимаете – серьезные вопросы по телефону не обсуждаются, – голос Василия Ивановича окреп, он, похоже, уверен, что с ним разговаривает дилетант, не достойный внимания.
– А с вами никто не собирается обсуждать серьезные вопросы. Вы просто выполните то, что я вам скажу.
– Знаете ли…
– Знаю, а если вы не прекратите спорить, то узнаете и вы. Сейчас на улицах творится, черт знает что, стреляют прямо во дворах. И промахиваются вовсе не потому, что не умеют стрелять.
– Почему вы просто не подошли ко мне поговорить?
– Шутите? Вы очень недоверчивый человек. Вот даже сейчас вы еще не до конца поверили в серьезность разговора.
– Естественно. Серьезные люди так не поступают. Кроме этого, всех серьезных людей в этом городе я знаю.
– Правильно, теперь, – Палач сделал ударение, – теперь вы действительно знаете всех серьезных людей в городе.
– Серьезные люди не стреляют по собакам.
– Согласен, но мне просто не захотелось наносить визит вашей дочери. Адрес назвать? Она у вас очень любит бывать в этом клубе, на площади. В «Призраке».
– Вы… – голос Василия Ивановича прервался.
– Мы хотим с вами дружить.
– Что вам нужно?
– В первую очередь нам нужно, чтобы вы оценили выгоду сотрудничества с нами. Выгоду.
– У вас много денег?
– Что вы, деньги не главное наше достоинство. Есть такое модное словечко – бартер. Или, если хотите, взаимные услуги. Взаимные. Предположим, вы сегодня все обдумаете. Завтра к вам каким-либо образом попадет список необходимого нам. Вместо него вы отдадите имя человека, который мог бы составить, с вашей точки зрения, компанию Дине. Вы меня понимаете?
– Да.
– Мы предпримем свои меры, а вы после этого, выполните наш заказ.
– У меня нет никого, кто…
– Вы не торопитесь, не торопитесь. До завтра у вас есть время. В конце концов, если вы не захотите получить от нас услугу, то нам придется воспользоваться вашей бесплатно. До свидания, – Палач повесил трубку, не дожидаясь ответа, и вышел из телефонной будки.
Он был противен сам себе. Мерзкий осадок в душе и мерзкий привкус во рту. Мерзко.
Сев за руль, Палач задумался. Потом отбросил эту мысль, но она вернулась. Палач сцепил зубы. Он не хочет думать об этом, не хочет и не будет. Он сможет отбросить ненужную, подлую мысль.
Он попытался и не смог. Максимум что ему удалось – отодвинуть ее за другие, более насущные, требующие немедленного действия.
А мысль все равно осталась. Подлая и обезоруживающе простая. Отчего ему так тяжело в роли человека? От того, что он вынужден вживаться в грязный образ, или оттого, что вжившись в человека, делает этот образ грязным?
Наблюдатель
Пока они добирались до его дома, Гаврилин сумел оценить профессионализм Михаила Хорунжего. Он очень профессионально вел видавшую виды БМВ и очень профессионально молчал.
Его молчание было, словно стена, отсекавшая любые попытки сократить дистанцию. Угрюмым он тоже не был. Хорунжий что-то тихо насвистывал, когда же прохожий чуть не влетел под колеса, он энергично выразился, но на Гаврилина, казалось, не обращал ни малейшего внимания.
Даже обидно, подумал Гаврилин, в конце концов, как бы там ни было, я его начальник. И в качестве директора фирмы и в качестве наблюдателя. Усаживаясь в машину, Гаврилин специально сел на переднее сидение, рассчитывая заговорить и познакомиться. Как же, как же, разогнался.
Даже адреса не спросил. Гаврилин мысленно влепил себе оплеуху. Ну естественно. Само собой разумеется. Так и должно быть. Этот самый Михаил Хорунжий, наверняка, очень хорошо проинформирован о жизни и быте Александра Гаврилина. И, наверняка, несколько дней сам господин Хорунжий и его оперативная группа пасли господина Гаврилина. А господин Гаврилин демонстрировал широко расставленные, разложенные по плечам уши.
Да, тогда понятно, почему старший оперативной группы не настроен особо беседовать с наблюдателем. С лохами общаться никому не охота.
Ну и ладно, у Гаврилина и так есть о чем поразмышлять. Один разговор с начальством чего стоит!
Сколько брызг, сколько пены! Если его действительно хотят подставить, то зачем столько сложностей? Или его хотят подставить очень сложно?
Нет, если ему все равно суждено провожать группу Палача в последний путь… Провожать или сопровождать? Об этом потом.
Так вот, если ему суждено провожать группу Палача в последний путь, то лучше всего это делать с комфортом. Ехать в БМВ гораздо приятнее, чем отвоевывать себе место в городском транспорте. Это плюс.
Что там еще говорил Артем Олегович? Быть состоятельным человеком? Изменить свой образ жизни? Нормально. О том, что Палачу приказано делать, можно подумать и завтра. Получив документы и информацию.
Ну а пока… Пока они прибыли к дому предпринимателя Гаврилина. Хорунжий заглушил мотор и молча вышел из машины. Гаврилин последовал его примеру.
Снова дождь. И ветер. И холодно. Гаврилин поднял воротник куртки, подождал, пока Михаил закроет машину, и двинулся к своему подъезду.
Хочется ему сопровождать начальника до самой квартиры – флаг в руки, ветер навстречу. Нет, ну как молчит, как молчит, восхищенно подумал Гаврилин. На крыльце Хорунжий обогнал Гаврилина и первым вошел в подъезд.
Вот если сейчас Дрюнина компания решит на него оторваться, что будет? Гаврилин попытался себе это представить, осознал идиотизм подобных размышлений и вошел в подъезд.
Темно, но Дрюниных соратников уже нет. И ладно. Гаврилин осторожно поднялся по ступенькам к лифту, дверь которого как раз открылась. Хорунжий пропустил Гаврилина вперед и вошел следом. Спокойно и не торопясь.
Тридцать восемь секунд молчания. Гаврилин недавно засек по часам, на восьмой этаж лифт едет ровно тридцать восемь секунд. Все это время Хорунжий молчал, первым вышел из лифта и стоял спиной к Гаврилину, пока тот открывал дверь квартиры.
– Будете входить? – спросил Гаврилин стоя на пороге.
– Нет, – спокойно ответил Хорунжий, – за вами завтра во сколько заезжать?
– А во сколько положено?
– Хозяин – барин.
– В девять часов будет нормально?
– Хорошо.
– Тогда в половину десятого, – торопливо сказал Гаврилин, вспомнив, что за последние сутки проспал что-то около двух часов.
– До завтра, – сказал Хорунжий.
– До завтра, – сказал Гаврилин и протянул руку.
Хорунжий пожал ее и полез в карман куртки. Гаврилин проследил за его движением. Сейчас вытащит пистолет и вручит, на всякий случай. Для безопасности.
– Чуть не забыл вам отдать, – сказал Хорунжий и протянул Гаврилину пакет, – деньги на жизнь и номер телефона, по которому сможете связаться со мной.
Деньги на жизнь. Хорошо сказано. И на вес тоже хорошо. Или они завернули деньги в несколько слоев картона, для веса? Деньги для жизни и картон для веса.
Гаврилин закрыл за собой дверь, прислушался. Открылась, а потом закрылась дверь лифта, зашумел мотор. Охрана уехала.
В целях воспитания силы воли, Гаврилин разделся и стащил влажные ботинки. Надо будет внимательно осмотреть подошву. Не иначе – протекают.
Гаврилин отправился в туалет, потом в ванную, умылся и только после этого решил открыть пакет.
Да. То есть, очень даже, в смысле ни хрена себе! Это ж какую он жизнь теперь должен вести. И зачем?
И сколько? Вопросов-то, вопросов! Вопросы мы задавать умеем. Прямо мастера по вопросам.
Гаврилин аккуратно разложил доллары на столе.
И еще о вопросах. Что лучше делать этой ночью – спать или размышлять? Напрасно он убрал постель. Теперь придется расстилать. Утро вечера мудреней.
Спать. Гаврилин сложил деньги стопкой и сунул их в ящик письменного стола. Может, еще передумают? Возьмут и отберут. Или это деньги для группы?
Гаврилин расстелил постель, вышел в коридор и остановился перед зеркалом.
– Что уставился? Страшно? – спросил у отражения Гаврилин. – То-то и оно, бродяга.
Грязь
Агеев упустил момент, когда все окружавшее его стало терять черты реальности. Время для него шло скачками, прихотливо замирало, а потом стремительным скачком наверстывало упущенное. Когда он засыпал – его охватывал страх и неопределенность, когда просыпался, неопределенность и страх поджидали его наяву.
Во сне он снова и снова оказывался один на один с темнотой и безмолвием. Агеев пытался проснуться, кричал, и тут же возле него оказывалось тело Наташки, ее руки и губы. Он уже не знал чего хочет, проснуться окончательно или надолго уснуть.
Наташка будила его через каждые час – полтора, и через час-полтора он снова забывался. Если бы у него спросили, сколько времени прошло с момента появления в этом доме, сколько времени прошло с той поры, как он стоял голый под холодным дождем среди холодного черного леса, Агеев не смог бы сказать. Год? Может быть год.
Или всего несколько минут назад? Или вообще этого никогда не было? А вдруг ему все это приснилось – теплые алые брызги крови, пар, темный силуэт со светлым пятном лица, наваливающийся на штык? Или ему снится этот дом и это требовательное тело.
Его убили там, на посту, когда он упал, споткнувшись. Кто-то из караульных успел выстрелить, а теперь он умер… умирает… бредит?
– Тебя как зовут? – спросила Наташка.
Как зовут? Как его зовут? Он уже отвечал на этот вопрос. Он уже несколько раз говорил ей, что зовут его Андреем. Или не говорил? Или ему только приснилось это?
– Андрей, – Агеев ответил механически и совсем не удивился, когда вдруг понял, что и в этом он не уверен. – Андрей?
– Андрей. Андрюша. Ты любишь трахаться? – ногти легко скользнули по его груди, – любишь? Или тебе нравится только убивать?
– Не знаю.
– Знаешь, знаешь. Это все знают. Почти все.
– Почти?
– Ну, кроме тех, кто не может одного без другого. Вот кто не может трахнуть без того, чтобы не убить. Или убить без того, чтобы трахнуть. Ты как?
Никак. Он не думает об этом. Только легкое головокружение и тошнота. Сознание уплывало, весь мир легко покачивался в такт ударам его сердца.
– Не молчи, – капризным тоном приказала Наташка.
– Что? – стены спальни качнулись.
– Расскажи мне, что ты чувствуешь, когда убиваешь? Что?
– Ничего.
– Не правда. Так не бывает. Ты должен что-то чувствовать.
– Должен…
– Ну…
– Я хочу спать.
– Когда убиваешь?
– Я сейчас хочу спать, – слова давались ему с трудом, язык был тяжелый, а губы пересохли.
– Ты уже спал. Хватит. А сейчас поговори со мной. – Наташка провела рукой по его щеке, и он удивился какая эта рука холодная.
– Я не могу больше.
– Чего ты не можешь? Ты все можешь, – холодная сухая ладонь прошла по его телу и остановилась в паху.
– Не могу…
– Не обманывай, – выдохнула она возле самого его лица, – ты можешь.
Агеев чувствовал, как под прикосновениями ее пальцев в паху зарождается жар и начинает медленно растекаться по телу.
– А теперь ты еще и хочешь, – шепнула она. – Хочешь. Я чувствую.
Это не он, это только его тело, оно вдруг зажило отдельной жизнью, это оно поддается ее требованиям, это тело наливается желанием. Только тело.
– Открой глаза, – потребовала Наташка. – Открой.
Агеев попытался. Он и сам хотел открыть их, потому что темнота под веками снова начала свое вращение, снова пытается утопить его в себе, толкнуть навстречу бездне. Он хотел открыть глаза, но тело не подчинялось уже ему.
– Ты будешь смотреть на меня, – громко сказала Наташка, ты будешь смотреть…
Голос сорвался на крик, и пощечина вспыхнула на его лице. Темнота расцветилась яркой вспышкой и тут же снова отшвырнула все краски прочь. Темнота снова вцепилась в Агеева, но новая пощечина на мгновение вырвала его из бездны, и он смог открыть глаза.
– Смотри! – Наташкины пальцы сжали его лицо, – Смотри!
– Смотрю… – тихо сказал он. Агеев действительно смотрел, глаза его были открыты, но он не видел ничего, кроме ярких цветных пятен, которые двигались перед его лицом.
– Вот так! Вот так! – ее тело на мгновение отстранилось, а потом с силой прижалось к нему.
Какое у нее холодное тело, удивился Агеев. Холодное и упругое. Цветные пятна качнулись. Еще раз. Еще. В такт ее голосу, срывающемуся на крик:
– Вот так, вот так, вот так…
Агеев не чувствовал больше своего тела. Не мог пошевелить даже пальцем. Только сладкое жаркое ощущение толчками приближалось к его мозгу. Вот так… вот так… вот так…
Удивленное лицо земляка… вот так… вот так… штык скребет по кости… вот так… лохмотья разорванной плоти летят во все стороны… вот так… тысячи обжигающих капель терзают его беззащитное тело… вот так… кислый вкус сгоревшего пороха… вот так… вот…
Вспышка, жар захлестнул, наконец, мозг, тени скорчились от этого жара, как бумага на огне, крик – его? – ее? – разорвал силуэты в клочки, в пепел, и черные хлопья медленно закружились перед его глазами.
Быстрее, еще быстрее, еще… Наконец они слились в единый водоворот, и Агеев рухнул в него.
Наташка отстранилась от тела Агеева. Вот так. Она удержалась, с трудом, но удержалась. Она смогла властвовать над этим телом и смогла не убить его.
Ее тело все еще вздрагивало, дыхание не восстановилось. Что это с ней? Обычно такое чувство приходило к ней, когда жертва переставала дышать, когда разом спадало напряжение тела, руки бессильно разжимались, и ей нужно было быстро собираться и бежать или прятать труп. Сейчас же…
Не так. Все прошло как-то не так, но это было здорово! Это было что-то среднее между убийством и оргазмом или оргазм, помноженный на убийство.
Наташка перевернулась на бок и посмотрела в лицо Агеева. Ей захотелось прикоснуться к нему губами. Не поцеловать, не вцепиться зубами, а просто притронуться губами.
Она приподнялась на локте, наклонилась. Какой он горячий. Наташка отстранилась и прикоснулась к его лицу рукой. Жар. Агеев застонал.
Блин. Наташка вскочила с кровати. У него же температура. Градусов сорок, не меньше.
Агеев закашлялся, его тело дернулось, и Наташке пришлось подставить руки, чтобы он не упал с кровати. Только сейчас она услышала, как хрипло он дышит, и почувствовала, что тело его бьет озноб.
– Эй, – тихонько позвала она его. – Что с тобой?
Агеев застонал.
Наташка нащупала пальцами на его запястье пульс. Удары слились в непрерывную дробь.
– Ты чего это? Ты меня слышишь?
Агеев внезапно открыл глаза и попытался встать. Наташка отшатнулась от него.
– Андрей, меня зовут Андрей. Андрей!
– Хорошо, хорошо…
– Андрей… – голос его затих, Агеев снова лег, и новый приступ кашля обрушился на него.
Наташка нашарила халат, надела его и вышла из спальни.
Собрался подыхать? Тогда это будет первый мужик, которого она затрахала до смерти. Что теперь с ним делать? Он же больной. Больной.
Наташка быстро спустилась на кухню и открыла навесной шкаф. Где-то тут были лекарства. Не хватало еще самой от него этот кашель подцепить.
Хотя бы Этот скорее приехал. Этот – Наташка так и не придумала еще имени для мужика, который поселил ее здесь и приказал принять Агеева, – Этот обещал приехать. Пусть сам и решает, что делать с больным.
Когда раздался стук в дверь, Наташка бросилась открывать почти бегом. Глянула в глазок – приехал, наконец.
Палач
На выезде из города машину остановили, и пока капитан изучал документы, двое в бронежилетах с автоматами осматривали салон и багажник.
Палач спокойно ждал, спрятав руки в карманы и повернувшись спиной к ветру и дождю. Ищут убийцу депутата Борщагова, спокойно подумал Палач. В действие введен план «Перехват» или «Кольцо», или как там это у них именуется. Заодно, наверняка, велено искать и рядового Агеева, самовольно покинувшего место службы. Бог в помощь.
Азарта им хватит еще дня на два, не больше. Потом рутина и повседневные неприятности заслонят происшедшее, кто-то в промокших лабиринтах города отправит на тот свет ближнего своего, или попытается перераспределить материальные ценности своею собственной рукой, и постовые получат новые ориентировки и будут, всматриваясь в черты остановленных, вспоминать уже другой словесный портрет. Работа у них такая.
Ничего недозволенного, естественно, в машине не нашли, и Палач получил разрешение двигаться дальше. Интересно, кто-нибудь связал ограбление и убийство? Хотя бы в качестве предположения или варианта.
Было бы неплохо, очень неплохо. Если нет – тоже не беда. Не сегодня, так завтра. На следующей неделе. Но люди вспомнят о сегодняшних происшествиях. А потом долго еще будут помнить о конце этого года. Очень долго.
Все спланировано так, что это встряхнет каждого из людей в этом городе. И не только в нем. Они смогли удивить даже его.
Палач помнил, как получил черновой набросок плана операции и вначале не поверил. Все это было не по-человечески, даже принимая во внимание то, как он относился к людям. Его вежливо попросили высказать свои предложения по этому поводу, и он, тщательно все обдумав, эти предложения им предоставил.
Очень аргументированные и привлекательные. С ним согласились и предоставили ему полную свободу действий. Он получал всю необходимую информацию, средства и знал, что контроль за ним в этой операции будет сведен к минимуму. Его предупредили, что отобранная им группа должна будет погибнуть. Свидетелей приказано не оставлять, и Палач понял это как предупреждение. Он тоже своего рода свидетель.
Будут рубить под корень. Наверняка, и те, кто будет наблюдать за ним и его группой, тоже попадут в эту неприятную категорию свидетелей. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что их число постараются ограничить с самого начала.
Все время, пока подбирал группу, Палач даже не пытался выяснить, следят за ним или нет. Пока это не важно. Он пока точно выполняет сценарий. Даже с перевыполнением.
А потом…
Он устал. Он стал уставать, и это открытие было неприятным. Он был не в ладу с самим собой, мозг его продолжал работать, тело двигалось, но Палач понимал, что даже не пытается экономить силы. Он установил срок, и все, что было после этого срока, его не интересовало.
На этот срок сил у него хватит, а потом… Палач улыбнулся. Не будет никакого потом. Просто капли дождя застынут на его лице, как слезы. Слезы, которые он разучился проливать. Оружие может проливать только кровь. Чужую и свою.
Вот если бы эта осень тянулась бесконечно. Как эта ночная дорога, задрапированная косым дождем. Дворники сметали воду с лобового стекла, но капли появлялись снова и собирались в струйки там, куда дворники не доставали. Машин почти не было, лишь иногда встречные фары вспыхивали в каплях воды, на мгновенье ослепляли его и неслись дальше, к городу.
Палач притормозил, пропустил встречный грузовик и свернул налево, на дорогу, ведущую к дачному поселку. Улицы поселка не были освещены, и окна светились лишь в некоторых домах. Не сезон. Это было и к лучшему.
Скоро фотографию рядового Агеева будут показывать по телевизору, и чем меньше у них будет соседей, тем лучше.
Палач остановил машину возле дома, вышел, открыл ворота, вернулся к машине и загнал ее во двор. Ворота аккуратно за собой закрыл.
Спать. Ему очень хотелось спать, хотелось лечь и как можно дольше не вспоминать обо всем происходящем. Гравий привычно скрипнул под ногами, пока он шел к крыльцу. Как там Агеев? Не переусердствовала бы Наташка.
Палач остановился перед дверью, стряхнул воду с плаща и волос. Постучал. Наташка открыла неожиданно быстро, и по лицу ее Палач понял – что-то случилось.
Он отступил в сторону, подождал, пока Наташка закроет дверь, не торопясь, разделся и прошел на кухню. Наташка пошла за ним.
– Чай есть?
– Сейчас подогрею.
– Занята была? – спокойно спросил Палач.
– А? Да, наверху.
– И как мальчик? С каким счетом закончилась встреча? – ему было наплевать на то, что тут у них было, просто он хотел выпить чая и дать Наташке возможность, наконец рассказать, что же ее так озаботило.
– Нормально, – Наташка поставила чайник на печь и полезла в шкаф за чашкой и сахаром. Потом открыла холодильник, присела перед ним на корточки и оглянулась на Палача. – Есть будешь?
– Только чай.
– Сейчас. Сейчас закипит, он не очень холодный.
Странное это зрелище – обеспокоенная Наташка. Суетится, просыпала сахар, чуть не выронила чайник с заваркой. Пояс на халате развязался, и полы разошлись. А она даже не пытается поймать взгляд Палача. Он с самого начала не оправдал ее надежд, но она постоянно повторяла попытки. Но не сегодня.
– Где постоялец? Наверху?
Наташка вздрогнула, кивнула и бросилась к закипевшему чайнику.
– Что там с ним? – спросил Палач, – Живой?
– Живой. Только… – Наташка налила в его чашку кипяток.
– Что только?
– Жар у него и кашель. Сильные. – Наташка выдохнула и впервые взглянула в глаза Палача.
– Заболел?
– Вроде бы.
– Ну, ты с ним поработать успела?
– Как ты говорил, до упора. В последний раз он и отрубился.
– Отрубился… Это, наверное, он после леса. Со здоровьем у нынешних защитников родины не слишком хорошо. Жар сильный?
– Как огонь.
– И кашель. Будем надеяться, что это не воспаление легких. – Палач допил чай, встал из-за стола. – Пойдем посмотрим.
Агеев лежал почти поперек постели, сжавшись в комок. Его бил озноб. Палач остановился возле кровати, посмотрел на смятую простынь, на одеяло, валяющееся на полу.
Наташка стояла рядом. И даже не попыталась прикоснуться к Палачу. Ситуация для нее совсем непривычная, отобрать жизнь – это нормально, это понятно. А что делать с заболевшим?
– Водка или спирт в доме есть? – спросил Палач.
– Водка.
– Разотрешь служивого. Посмотри, что там есть в аптечке – аспирин, что-нибудь из антибиотиков. И не забудь на горло ему намотать компресс. Ночью, ты уж прости, будешь дежурить возле него. Я лягу внизу, на диване.
Палач вышел из спальни, возле ступенек остановился и вернулся к двери:
– Меня разбудишь, если совсем уж плохо будет.
– В больницу повезешь? – спросила Наташка.
– На кладбище. И тебе не с кем будет позабавиться. Так что, в твоих интересах этой ночью потрудиться. И не забудь его укрыть.
Палач спустился по лестнице в гостиную, прикрыл за собой дверь, не включая света, подошел к дивану, разулся и лег, не раздеваясь.
Плохо, конечно, что солдат заболел. Но ничего, все равно раньше чем через неделю он не понадобится. Если не воспаление легких – за неделю выздоровеет. Если проблемы с легкими…
Поработает с воспалением легких. Это ненадолго.
Палач закрыл глаза. Спать.
Заскрипели доски лестницы – Наташка двинулась на кухню. Не все же ей убивать. Пусть и полечит. И такой опыт ей тоже не помешает, разве что воспользоваться им она не успеет.
Наташка, Бес, Жук, Стрелок, Блондин и Солдат – все они разные и все одинаковые. Они люди, воплощение всего наихудшего, всего того, что делало людей людьми, и что Палач так ненавидел. Все они мечтают о чем-то, на что-то надеются. Он сам поселил в них эту надежду. И никто из них даже не догадывается, что отныне и до самой смерти они обречены играть роль орудий в его руках.
Палач отогнал от себя эту мысль и приказал себе уснуть. Спать. Он должен выспаться, завтра тоже напряженный день. Теперь у него все дни будут напряженными, до самой смерти.
Потом отдохнет. Спать.
Палач никогда не задумывался над тем, что его ожидает после смерти. Слишком часто он сам убивал людей, слишком много он видел тел, обезображенных смертью, и никогда не задумывался о том, куда же девается все то, что заставляло эти тела двигаться, разговаривать, дышать. Жить.
Спать. Не вовремя эти мысли настигли его. Не вовремя. Он успеет подумать об этом потом. А если не успеет подумать, то сможет все узнать наверняка, на собственном опыте.
Как это будет выглядеть? Что почувствует он в этот момент? Почему он никогда даже не пытался рассмотреть в глазах своих жертв отблеска правды?
Ад, рай… Для Палача это были только слова. Ничего не значащие слова. Он сам себе ад. Он сам выбрал для себя последний путь, и никто не смог бы сделать конец его жизни мучительнее, чем сделал он сам.
Он не смог пожалеть тогда Дашу. Он позволил умереть ей и Володе, единственным, кто что-то для него значил. Кого же теперь он мог жалеть? Уж во всяком случае – не себя.
Спать. Древние считали, что сон – маленькая смерть. Небольшая репетиция…
Суета
Механизм города продолжал работать, почти как обычно. Почти. Каким бы незначительным не казался толчок, полученный системой, какая-то шестеренка на мгновение запнулась, были мгновенно задействованы ремонтные службы, но в результате сбоя и его исправления возникла небольшая вибрация. Почти незаметная. Почти.
Посты на дорогах убийц депутата не задержали, но три или четыре курьера с зельем и один-два гастролера были остановлены. Поставки не были выполнены, совсем на немного, на общем фоне этого почти никто не заметил. Почти.
В результате обысков было разгромлено несколько притонов, схвачены человек пять, числящихся в розыске уже несколько месяцев, так что несколько вырос процент эффективности работы правоохранительных органов.
Гастролерам, прибывшим в город и проскочившим официальный контроль, пришлось объясняться с местной неофициальной властью. С теми, что попытались стать в позу, особо церемониться не стали, и в результате немного охладились отношения с иногородними коллегами. Всего на несколько градусов, почти незаметно. Почти.
Все эти «почти» были крохотными, пустяковыми. Каждое из них в отдельности не могло никак поколебать стабильной и отлаженной махины, даже в совокупности они стали причиной лишь той самой небольшой вибрации, которая неизбежно должна была угаснуть сама собой с небольшим течением времени.
Слишком массивной машиной был город, слишком прочно вросла в него система, их клетки так смешались, что нельзя было отличить их друг от друга. Едва заметные колебания рождали неясные слухи, слухи, не торопясь, скользили в общих информационных потоках, на самой периферии, и к ним почти никто не прислушивался.
Почти никто.
В вечерних новостях прошел репортаж с места убийства Борщагова, и зрители смогли насладиться зрелищем падающего тела и хаотическими метаниями гостей.
Органы комментировать все это отказались, сославшись, как положено, на тайну следствия. Кое-кто из телезрителей прокомментировал все происходившее на экране по-своему. «Ишь, как забегали, сволочи!» – удовлетворенно сказал кто-то из многочисленных ветеранов и пенсионеров. И фраза эта прозвучала в различных вариациях одновременно и в тысячах других квартир.
Не все же им в мерседесах ездить – с эти согласились многие. Те же, кто ездил именно в мерседесах, вспоминая о близких контактах покойного с Хозяином, покачивали головой и начинали опасаться чего-то нехорошего.
О том, что одновременно с депутатом был убит пропойца и дебошир Егорка, помнили только его соседи по квартире и дому, и те, кто тщательно, но тщетно обыскивали квартиру в поисках хоть какой-то зацепки. Их уловом оказался отпечаток ботинка сорок четвертого размера возле окна в комнате.
Грязь была соскоблена со всей тщательностью и отправлена на экспертизу. Следствие имело только эти комочки и пулю, пробившую господину Борщагову пиджак, рубашку и сердце.
У ночного клуба урожай был гораздо богаче. Не говоря уже о четырех трупах, было собрано почти полтора десятка гильз от автомата, из тел Ногина, охранников и водителя было извлечено почти десяток пуль, выпущенных из двух разных стволов, а с остатков лица одного из охранников был снят отпечаток сапога. Еще две пули были извлечены из штукатурки на потолке квартиры на втором этаже, возле входа в ночной клуб.
Следователь прикинул на глаз возможную линию очереди и покачал головой. У него возникло впечатление, что стрелок пытался очередью вымести улицу, как метлой.
После того, как в проходном дворе были обнаружены шинель и шапка рядового Агеева возле брошенного автомобиля, бывший солдат срочной службы стал подозреваемым номер один.
Информацию о его розыске не передали по телевидению только потому, что побоялись ненароком связать нападение на клуб и убийство Борщагова.
Управляющий клубом дополнить протокол не смог ничем, был отпущен следователем с миром, и ему пришлось давать объяснения уже в другом месте. Там его уже не именовали гражданином и вопросы ставили большей частью болезненные. Действительно, отчего это счетная машинка отказала именно этим утром? Уж не решил ли управляющий немного подзаработать?
В конце концов, управляющему поверили, но в борьбе за свое доброе имя он приобрел несколько ушибов и трещину лучевой кости левой руки.
Уже заполночь вся эта информация достигла Хозяина. Девятнадцатилетний пацан? Хозяин еще раз внимательно прочитал и копию протокола, и донесение своих людей. Семь трупов в карауле и четыре на улице.
То, что Агеев сделал в карауле, Хозяина интересовало мало. А вот откуда солдатик получил информацию о деньгах, достал машину и где откопал подельщика – вот это было интересно и наводило на самые разные мысли.
В результате рядовой Андрей Агеев стал объектом внимания Хозяина. Не исключено, что он больше никогда не всплывет на поверхность. Опять же, случайный патруль мог задержать Агеева уже этой ночью. Но в любом случае Хозяин хотел получить информацию непосредственно от солдата. Насколько случайно то, что все три убийства произошли в один день. Причастность дезертира к убийству Борщагова была более чем гипотетична. Шансов на это почти не было.
Просто Хозяин стал Хозяином именно потому, что в его планах и намерениях не было места для неуверенного «почти». Он слишком хорошо понимал, что одно неправильное действие может повлечь за собой целую лавину ошибок.
Резонанс. Амплитуды самых маленьких толчков могли совпасть и разнести вдребезги самое надежное сооружение. Попытки погасить эти толчки могли только усугубить катастрофу, Хозяин это понимал, поэтому ограничился небольшими мерами, почти незаметными.
Почти.
Разговоры
– Вы знаете, я обдумал то, как эта бойня в карауле может лечь в общий рисунок.
– Я же вам советовал не волноваться по этому поводу. Палач тщательно взвешивает свои действия.
– Еще как! Настолько тщательно, что я не понимаю, как он до сих пор не понял, что его ждет в финале.
– Вы думаете, не понял?
– Не знаю.
– Все он прекрасно понял. Абсолютно все. Причем, я думаю, еще летом.
– Вот это меня и настораживает. Он продолжает действовать, как ни в чем не бывало, точно и эффективно.
– А он иначе не может. Вы перечитайте его личное дело, заключение психолога и рапорта его предыдущего наблюдателя.
– Перечитываю регулярно, понимаю, что все это так, но, тем не менее, до сих пор не могу этого принять. Слишком это не по-человечески.
– А он и не человек. Люди на такой работе вырабатывают свой ресурс слишком быстро. Он Палач.
– Палач. Я с вами полностью согласен, но все время ловлю себя на том, что ожидаю чего-то такого…
– А вот для этого у нас и есть наблюдатель. Это его функция – обнаруживать неожиданности в зародыше. Гаврилин уже дела принял, так что…
– Полностью он их примет только завтра. Пока он переваривает свалившиеся ему на голову счастье и богатство.
– Я ему почти завидую. Столько нового, неожиданного, интересного.
– Вот уж кому не позавидуешь.
– Да. Согласен. Но он же у вас везунчик.
– В такой ситуации нужно что-то большее, чем везение.
– Во всяком случае, у него есть шанс. И достаточно большой. Я тоже не хочу отправлять его на верную смерть. Он мне чем-то симпатичен.
– Артем Олегович…
– Артему Олеговичу Гаврилин не понравился. Это сквозит и в отчете, и в записи разговора.
– А ведь именно от Артема Олеговича будет во многом зависеть судьба…
– А в поддавки с Гаврилиным никто играть не собирается. Как с ним не играли в поддавки на Юге в июле, как с ним не будут играть в поддавки и в дальнейшем. На следующем этапе.
– Для него следующего этапа просто может не быть.
– А нам не нужны неудачники. Пусть барахтается, пусть работает, пусть дерется. Если хочет выжить.
– Артем Олегович сделает все возможное…
– Артем Олегович сделает все возможное, чтобы осуществить операцию. Если для этого понадобится уничтожить наблюдателя…
– Мы с вами оба знаем, что для этого понадобится уничтожить наблюдателя. И не только его.
– Это проблема наблюдателя. Ему никто не позволит помешать акции, но если он сумеет соединить несоединимое – я никоим образом не стану ему в этом препятствовать.
– Артем Олегович об этом знает?
– Зачем? Игра должна идти по правилам.
– Это уже не игра, а гладиаторский бой. И шансы не равны.
– Но они есть у обоих. Вы не можете со мной не согласиться. И я понял, почему вы так симпатизируете Гаврилину.
– Я ему не симпатизирую.
– Извините, я не так выразился. Мы с вами слишком давно этим занимаемся, чтобы симпатизировать кому-либо. Вам интересен этот Гаврилин потому, что он очень на вас похож. Эмоции, интуиция, попытки почувствовать, а не просчитать.
– Это основные требования к наблюдателю, за них он и был отобран из общего списка.
– Вами отобран, заметьте.
– Мной.
– А мы ведь с вами стареем. Начинаем вести беспредметные разговоры. Пора нам подыскивать замену.
– Пора. Только молодежь у нас не доживает до старости или хотя бы до зрелости.
– Не утрируйте.
– Извините, меня замучили предчувствия. Наверное, действительно старею. Становлюсь мнительным.
– Извиняю. Заодно извиняю и за то, что вы сейчас не слишком искренни.
– Таковы правила игры. Мы слишком часто устраиваем экзамены – постоянно поднимаем планку. Сегодня полигон у нас проходят Гаврилин и Артем Олегович. А завтра? Чем моя кандидатура хуже других.
– Вы с годами становитесь не мнительнее, а циничнее. А значит, мудрее. И вас будет просто невозможно незаметно запустить на полигон, как вы выразились, незаметно.
– Именно это я имел в виду.
– Значит, мы с вами друг друга великолепно поняли.
– Более чем.
– Тогда – до завтра!
– Спокойной ночи.
