III
Антихрист воссядет в храме Божьем, то есть в святой церкви, муча и терзая всех христиан, и будет он возвышен и возвеличен, ибо в нем пребудет сам Диавол...
Адсон из Монтье-ан-Дер
Жители Трех деревень были людьми осторожными. Время было трудное, по округе шаталось много всякого – от шевалье до швали. И каждый норовил что-то стибрить или урвать, или еще какую гадость совершить. Поэтому жители Трех деревень, выставляя постоянные наблюдательные посты на побережье, не забывали о подходах со стороны суши. В бесчисленных деревенских преданиях рассказывалось о нападениях ужасных злобных разбойников, и даже чудовищ, совершенно нечеловеческих. Вот чтобы неожиданных гостей было поменьше, над дорогой, сразу за поворотом к Кладбищу за холмами, на Страж-скале, дежурили деревенские парни. Место было не столь ответственное, как на берегу, и на Страж-скалу выставляли обычно одного более или менее взрослого парня и двух-трех мальчишек.
Заметив что-то необычное, мальчики бежали в деревни и в замок. Заметив что-то опасное, жгли сигнальный костер. В смысле – должны были жечь. Давненько не приближалась опасность с суши. С тех самых пор, как в Три деревни приехал Хозяин. Между прочим, деревенские жители точно и не помнили, сколько именно лет назад произошел тот памятный захват замка.
Кто-то говорил, что лет тридцать назад, кто-то – сорок. Рассуждая на эту тему, селяне как-то упускали из виду, что Хозяину на вид от силы лет тридцать. Селяне вообще воспринимали Хозяина как нечто данное... если не Богом, так судьбой. Деревенские священники ясности в это дело не вносили.
Тот, который прибыл вместе с Хозяином, прожил в деревне недолго и куда-то уехал. Куда, зачем и, главное, надолго ли – никто толком и не помнил. Или даже не помнил вообще. На место уехавшего приехал новый, потом следующий, потом... Обычно святые отцы в Трех деревнях дольше пяти-шести лет не задерживались, и сколько их прошло перед равнодушными взорами селян за все это время, Три деревни даже не старались себе представить.
У них было море. Возле моря был замок. В замке был Хозяин. И даже если он уезжал на год-два, то обязательно возвращался. Это было незыблемо. Все остальное проходило мимо Трех деревень, не оставляя заметных следов и не вызывая особой печали.
Тот мертвый корабль на камнях, убитые на нем, и даже два погибших парня перестали занимать воображение жителей Трех деревень достаточно быстро. Почти сразу за похоронами пришло Рождество, которое в деревнях отмечалось шумно и, главное, долго. А нынешний священник, выполнив обязательные ритуалы, в веселье селян не вмешивался. И в сроках не ограничивал.
В этом году особенно, ибо все свое время посвящал изучению странной книги, найденной у ассасина. Крестьяне этого не знали, хотя казнь убийцы взбудоражила их значительно больше, чем все последние события. Не каждый день простой народ получал возможность пытать и казнить ближнего своего. Хотя и тут жители Трех деревень имели взгляды простые, значительно облегчающие восприятие мира. Люди – это они, жители Трех деревень. Все остальные... Нет, не звери, конечно, но так себе, живые существа. Может быть, даже и с душой. И вышибить при случае эту самую душу из враждебного тела было в Трех деревнях делом простым и понятным. Не до смерти, как говаривали старики, отправляя своих мужиков с обозом в ближний город. То, что драка получится при любом раскладе, обсуждению не подлежало. Ну как не набить морду чужому. Даже пусть и в его родном городе. Чужой, да еще городской! Видали мы ваших городских. И – таки видали.
Даже не старые еще деревенские помнили, как приехали было в Три деревни люди от графа. Или от какого-то барона. В общем, от кого-то из знатных. И сообщили, что задолжали Три деревни подати, что полагается с них, помимо этого, работа в чьем-то замке, да еще требовалось выставлять одного вооруженного воина от шести домов, а еще...
Спорный вопрос разрешил Хозяин и, как говорили, его приятель, случившийся тогда в гостях. Что именно Хозяин говорил сборщикам налогов, никто не помнил, но то, что сборщики, сильно надеявшиеся на численный перевес и имя своего повелителя, из деревень ушли пешие, без оружия и в синяках, передавалось из года в год. И били их, по требованию Хозяина, по правилам. Старшему над ними, в золотых шпорах и с золотой цепью на шее, все объяснил лично Хозяин, ссадив его с коня и обломав его собственное копье ему же о спину. Оруженосцу набил физиономию и ободрал доспехи, как кору с дерева, гость Хозяина. А ратников метелили всем миром, стараясь, однако, ничего особенно не повредить.
Очень было весело, рассказывали очевидцы и участники, а слушатели, молодые и охочие до развлечений, цокали языками и качали головами. Были же времена!
И вот, заметив к полудню выехавшую из ближнего леса кавалькаду, дозорные мальчишки оживились. Неужто и на их век выпало что-то забавное? Может быть, даже забавнее, чем корчащийся на колу сарацинский убийца.
Ехали по старой, чуть примороженной дороге, десятка три всадников. В середине колонны качалась на ухабах крытая повозка, а вот флага какого, или просто значка над всадниками не было.
За налогами приехали, выкрикнул запыхавшийся мальчишка радостно. И телега с ними!
В колокол звонить не стали. Длинного, который теперь стал кем-то вроде официального гонца в замок, деревенские отправили к Хозяину, а сами, не особо суетясь, стали извлекать из потайных мест колющие, режущие и рубящие предметы, в хозяйстве обычно не использовавшиеся.
Если бы ехавший в повозке посол из Рима знал, что ему готовят такую встречу, то тут же повернул бы обратно. Или остановился бы, не въезжая в деревни, а послал бы одного из своих людей в замок. Посол был человеком, далеким от таких грубых вещей, как меч или топор. Если кто-то уж очень мешал святой церкви или самому послу, то тогда можно было воспользоваться ядом. Изящно и красиво. В городе, среди цивилизованных людей, это работало безотказно. А как прикажете защищаться ядом на лесной дороге, когда десятка три каких-то мерзавцев попытались остановить повозку. Охрана немного отстала как раз, и только четыре всадника сопровождали посла непосредственно.
Было так страшно, что посол задернул занавеси на окнах повозки, сидел, зажав уши и шепча молитвы, до тех пор, пока дверцу не распахнул начальник охраны. Посол вначале чуть не потерял сознание, решив, что это разбойники покончили с охраной и теперь торопятся заняться им, а потом радостно улыбнулся, услышав, что охрана вовремя прибыла к месту стычки и теперь просит разрешения задержаться ненадолго, чтобы повесить пятерых взятых в плен.
Повозка и охрана проехали через Три деревни, не задерживаясь возле церкви, и остановились перед опущенным замковым мостом. На мосту стоял сельский парень, держащий шапку в руках. С некоторым достоинством дождавшись, пока передовой всадник подъедет поближе, Длинный, бормотавший перед этим для памяти свою речь, набрал воздуху в грудь и выкрикнул:
– Хозяин просит посла к себе в замок! Одного! А людям его приказывает выехать за холмы и ждать дальнейших приказаниев!
Обветренное лицо начальника охраны побледнело, насколько это было возможно. У его помощника – наоборот, покраснело, приобретя пурпурный оттенок. Шаркнул меч, выезжая до половины из ножен. Двое охранников положили на тетивы луков стрелы.
Длинный поежился. Поручение Хозяина было, конечно, почетное, и было это поручение Хозяина, но схлопотать вот так стрелу в пузо...
Скрипнула, открываясь, дверца повозки. Начальник охраны оглянулся на выбравшегося из повозки посла. Вид у того был достаточно бледный – повозку с раннего утра швыряло на дороге похлеще, чем корабль в шторм. Кораблей посол не переносил. А провести в этой проклятой повозке пришлось почти три недели.
Посол постоял, опершись о повозку рукой, дожидаясь, пока окружающие скалы и замок перестанут покачиваться, а внутренности опять займут те места, которые им были предназначены Господом. Если дороги наносят ущерб созданию Божьему, то сие может означать только то, что дороги придуманы Врагом рода человеческого. Аминь.
Светило солнце. С моря тянуло холодной свежестью, но ветра не было. Кричали чайки. От лошадей поднимался пар. Начальник охраны выжидающе смотрел на посла. А посол глубоко дышал, ощущая радостно, что тошнота и головная боль куда-то уходят.
– Стойте здесь, – слабым голосом сказал посол. – Я поговорю со здешним хозяином.
– Хозяин сказал, чтобы к нему – один. Вы, – Длинный указал пальцем на посла, – Тот, кто в повозке. А остальные...
– Я один пройду в замок, – сказал посол. – А мои люди подождут здесь, пока я договорюсь обо всем с твоим господином.
– Хозяин сказал – один, а остальные...
– Где вы берете таких слуг? – спросил посол у Хозяина, когда, наконец, проблема была решена, охрану с повозкой впустили в замок, а сам посол оказался за накрытым столом в зале перед камином. – Этот ваш парень сказал, что не пустит никого, кроме меня... А, знаете...
Лицо Хозяина было неподвижно. Словно обожжено. Гладе смотрели холодно. Послу даже показалось, что враждебно.
– Вы привезли мне послание? – спросил Хозяин.
– Устное, – попытался улыбнуться посол, но скулы словно свело судорогой. – Я должен передать вам...
– Передавайте, – безразличным тоном произнес Хозяин.
Посол посмотрел на стол. Перевел взгляд на графин с вином. Снова посмотрел в глаза Хозяина и заставил себя выдержать его взгляд несколько мгновений.
О том, с кем именно придется говорить, посол знал. Во веяном случае, ему так казалось. Посол знал, но не верил. Пытался себя заставить поверить – и не мог. Как и всякий священник, к чудесам он относился настороженно. Чудеса – либо от Бога, либо... Понятно. В Священном писании ничего не сказано о некоем Хозяине, ранее Пилигриме, Сером всаднике и так далее и тому подобное, который лично почти тысячу лет назад заключил договор с Церковью.
Лично. Почти тысячу лет назад. И если он заключал договор с Церковью, значит, сам находился вне ее, а это значило... Сохрани и помилуй нас, Господи!
– Я проголодался с дороги... – сказал самым смиренным тоном посол. – И, если вы не будете возражать...
Спорить с этим Хозяином не хотелось. Даже разговаривать с ним, дышать одним воздухом, вкушать с ним за одним столом – было грехом. То, что перед отправлением в путь послу отпустили все возможные в этом путешествии грехи, успокаивало не слишком сильно. Посол боялся соблазнов. Не успеешь оглянуться, а дьявол уже поджарил твою душу до румяной корочки и с аппетитом похрустывает ею. А соблазн был...
Когда разговариваешь с тридцатилетним мужчиной, который на самом деле прожил минимум десять веков, не состарясь ничуть, очень хочется спросить... Выяснить, нельзя ли и самому обрести такое же долголетие. Не продавая душу дьяволу, торопливо добавлял посол мысленно, думая об этом. И пугало то, что не было в этой последней фразе уверенности. Ой не было...
– Хорошо, – сказал Хозяин. – Угощайтесь. Только придется самому себя обслуживать – в замке нет слуг. Повариха уже ушла. Я бы предпочел, чтобы и ваши люди убрались подальше, но разговор действительно предстоит долгий, за холмами ваша охрана в самом деле вымерзла бы ночью, а в деревни я предпочитаю чужих, особенно вооруженных, не пускать. Всё целее будут. Сейчас, правда, слишком много посторонних ушей и глаз в замке...
– Мои люди будут вести себя хорошо, – заверил посол. – Будут вести себя осторожно.
Снизу, из нижнего зала, послышался лязг металла и чей-то басовитый выкрик. Двери залов и расстояние заглушали голос, но все равно было слышно, что некто выражает горячее неодобрение по поводу небрежности своего товарища по оружию, который, его мать, господа бога, в душу, будь он проклят, глаза таким выбивать нужно, сволочи гребаной, дерьму, шпигованному серой, дьявол меня побери!..
Посол тяжело вздохнул.
– Ладно, – сказал Хозяин, – ничего.
Он знал, что посол должен прибыть. Знал, что разговор должен состояться. Знал, что ничего тут не поделаешь, но как ему хотелось остаться сейчас одному!
Вот уже почти неделю Хозяин не мог уснуть. Он привык спать, хотя, в принципе, мог без этого обходиться. Но сейчас он спать не мог. Стоило только закрыть глаза, как снова он оказывался на тропинке между застывших воли.
Солнечные блики скачут перед глазами. Под ногами еле слышно хрустит пыль. Впереди... Впереди – корабль. И как только он добрался досюда? Эта жалкая посудина... Чуть дальше видны мачты второго. И слышен крик... Его заметили с корабля... Это должно было потрясти – он шел по воде, аки посуху. По сухой воде. По стеклу... А потом – кровь... Не мир принес я вам, но меч... Крики. Смерть. И смех стоявшего за спиной Громовержца. Он смеялся как сумасшедший. Словно бешеный. И Хозяин не слышал ничего, кроме этого смеха... А когда все закончилось, когда перестал кричать последний из мореходов, Громовержец вдруг сказал:
– Отвел душу?
Хозяин не ответил, стоял, опершись о борт и глядя на сверкающие гребни волн.
– Ты зачем их всех резал? – спросил Громовержец. – Просто пробил бы дно, разнес бы в щепу лодки... А я потом снова сделал бы воду жидкой. И всё. И концы – в воду. Они ж плавать не умеют. А если и умеют, то в этой воде продержатся всего-ничего...
– ... просто ужасно, – сказал посол.
– Отчего же, – ответил Хозяин, – обычно они готовят неплохо...
И только заметив недоумение на лице посла, Хозяин понял, что упустил нить разговора.
– Я говорил о своих поварах, – сказал Хозяин.
– А... Да, действительно. Очень вкусно. Не скажешь, что это готовили сельские жители. И эти специи... Стоят безумных денег, я полагаю.
Хозяин пожал плечами.
– Но я говорил не об этом. Я говорил о нашем мире. О том, как заполоняют его силы Врага. Входят в каждый дом, в каждый город... Я недавно вернулся с Юга. Вы себе даже представить не можете...
Хозяин рассеянно кивнул. Это посол себе не может представить, что доводилось видеть Хозяину, и как часто он слышал слова о гибели мира и необходимости борьбы. Даже сам он когда-то такие слова говорил. И ему даже показалось, что он спас мир. Тогда. Тогда спас. И тогда показалось, что спас. Ты вначале спасаешь мир, а потом всю оставшуюся жизнь мучаешься одной мыслью – а было ли это спасением? Или ты только отсрочил конец. Или сделал его еще более ужасным.
– Они используют святое писание, – воскликнул посол. – Они называют себя чистыми, а толкают людей в грязь. В бездну...
– В геенну огненную, – подсказал Хозяин.
– Да. И как, по-вашему, может разобраться в этом простой человек, если даже святые отцы на диспутах бывают повержены, – посол забыл, кто сидит напротив него за столом.
Посол помнил обиду и бессилие, которые недавно испытал. Церковь, заполненная людьми, епископ в полном епископском облачении и стоящий перед ним старик* одетый в простую белую одежду. И крики толпы, приветствующей слова старика, и свист в ответ на слова епископа. И кровь, пролившаяся после этого...
– Как может разобраться простой ремесленник, – сказал посол, – если ему говорят, что Бог не создавал нашего мира. Что Бог совершенен и всякое его творение совершенно. И если наш мир несовершенен – а это испытал на себе каждый – то, значит, создал его не Бог, а дьявол.
Только душа может быть совершенна, а это значит, что ее создал Бог. И, значит, Ветхий завет не святое писание, а рассказ о деяниях дьявола... Только Евангелие... И то извращенное...
Хозяин снова кивнул.
Такое он уже тоже слышал. Давно. Все это началось перед самым Договором. Только-только у христиан появился шанс. Языческие боги готовились уйти. Не хотели, но готовились, потому что им, Хозяину и Ловчему, удалось их уговорить.
– Плоть от дьявола, душа от бога. А змий – спас Адама из заточения в раю, который был только тюрьмой, похожей на рай небесный, – посол доел цыпленка и перешел к рыбе, не забывая все это запивать вином. – И эта зараза ползет от города к городу, от деревни к деревне. И если бы только простолюдины... Благородные рыцари и даже граф!.. А тут еще упыри и оборотни, ведьмы и предсказатели... Близится последний день!
Посол возвысил голос, подавился и закашлялся. Торопливо запил вином.
– Огнем и мечом, – откашлявшись, просипел посол. – Выжечь скверну. Уничтожить. Ересь, нечисть, наемников... Вы, кстати, знаете, сколько наемников сейчас бродит по дорогам от замка к замку, предлагая свои мерзкие услуги? Более двадцати тысяч! Этого войска хватило бы для того, чтобы снова освободить Иерусалим. А вместо этого их нанимают, чтобы убивать христиан. Некоторых из этих наемников посвящают в рыцари и дают им высокие должности... Святая церковь пытается остановить все это, пытается прекратить это безумие... Был наложен запрет на арбалеты и луки в войне против христиан. И что, его выполняют?
– Даже в вашем отряде я видел лучников, – подсказал Хозяин.
– Кто нападает на ближнего своего, да еще на священнослужителя, тот не христианин, и может быть поражен стрелами, как лучными, так и арбалетными, – парировал посол. – Мы вводим Божий мир, и что же? Что?
– Что?
– Вы знаете... знали замок Ворона, дальше по побережью, на юг?
– Проезжал как-то...
– Его взяли и сожгли в прошлую Пасху. В Страстную пятницу, – посол даже отодвинул блюдо. – И никто, даже тамошний духовник, не избег смерти от железа или огня. Уничтожить.
– Что? – спросил Хозяин, – Или кого?
– Всех, кто не с Богом. И тех, кто сомневается. И тех, кто прикрывается именем Его, не испытывая страха. И тех, кто помогает им. Кто бросает вызов Богу...
– И тех, кто заключает с ними договоры, – подхватил Хозяин.
– И тех, кто заключает... – посол увидел что-то в глазах Хозяина и запнулся.
С договорами его собеседник поймал. Дьявол.
– Пожалуй, – сказал Хозяин, вставая из-за стола, – сегодня мы не будем разговаривать о деле, Я слишком устал, вы – слишком возбуждены. Ваша спальня – внизу, возле зала, в котором отдыхают ваши люди. Предупредите их – сортир во дворе, на стене в сторону моря. Я иногда гуляю по ночам. Если кого-то встречу на втором этаже башни – лишу жизни. Оторву голову или выпью кровь – придумайте сами. Но тут я шутить не буду.
Посол вытер руки о скатерть и встал из-за стола. Не прощаясь, пошел к двери.
– И еще одно, – сказал ему вдогонку Хозяин, – если кто-то из них увидит ночью что-то странное или даже страшное – пусть не пугаются, а скажут, что я это странное или страшное жду у себя.
– Дьявол, – прошептал посол очень явственно.
– Нет, – сказал Хозяин. – Не дьявол. Просто среди моих знакомых есть несколько богов.
Посол торопливо вышел из зала, откинув свисающий с потолка ковер. Нужно быстрее здесь все сделать и уезжать, подумал посол.
Нужно здесь быстрее все сделать и ехать дальше, подумал Ловчий, разглядывая дорогу к деревеньке, так неудачно лежащую между реками. Мосты были за деревенькой. А перед ней, поперек дороги, высилась толково срубленная засека.
За засекой время от времени мелькали какие-то силуэты, но так стремительно, что прицелиться в них времени не было.
– Опять война? – ни к кому не обращаясь, сказал Левша.
– Вам тут чего надо? – закричал, набегая, пехотинец в черном плаще. – Проваливайте.
– Черное с белым, – сказал тихо Гвоздь, подъезжая сзади к Ловчему. – Вон, флажок.
– Езжайте, – пехотинец с деловым видом протянул руку к узде коня Ловчего, намериваясь схватить и развернуть.
Ловчий не пошевелился. Раздался удар, хруст кости и крик валящегося на землю пехотинца.
– А больше не будет хвататься за чужих коней, – сказал удовлетворенно Стук, поигрывая дубинкой, которую всегда возил с собой.
Выдолбленная изнутри и залитая свинцом палка в полсажени длиной отлично работала в таких вот ситуациях.
– И воевать больше не будет, – сказал Левша. – Ты ж ему локоть сломал.
Впереди началась суета.
Кто бы ни командовал отрядом, понять, что оказаться между засекой и неприятельским отрядом равнозначно смерти, было просто. Из лесу на дорогу выбежали десятка три пехотинцев в черных плащах и выстроились стеной, лицом к засеке. Полтора десятка всадников в черном развернулись навстречу Охотничьему отряду.
Пехотинец со сломанной рукой поднялся на ноги, продолжая выть от боли. Ловчий взял беднягу за шиворот, за кольчужный капюшон, и приподнял в воздух. Тронул коня, держа орущего от страха и боли вояку на вытянутой в сторону руке. Остановился в десятке шагов от черных всадников.
Лица напряжены, копья подняты остриями вверх. Все загорелые нездешним, черным загаром. Вооружение явно не парадное, побывавшее в боях.
Ловчий слегка помахал пехотинцем.
Охотничий отряд довольно заржал. Любили они, когда командир так шутит.
– Здесь только сержанты, или есть кто-то из святых братьев? – спросил Ловчий.
– А кто спрашивает?
Из лесу выехал рыцарь в белом плаще с красным крестом.
– Значит, и святой брат тут, – кивнул удовлетворенно Ловчий. – А не соблаговолит ли любезный рыцарь Храма побеседовать со мной.
Ловчий еще пару раз качнул сержанта, словно намереваясь его швырнуть, но потом поставил аккуратно на дорогу. Снег уже три дня как сошел, оставив после себя грязь. Наступивший февраль отказывался выполнять обязанности зимнего месяца. Впрочем, в этих краях зима обычно не суровая.
Сержант замолчал и побрел к своим, продолжая стонать и придерживая руку.
Конный строй раздвинулся, пропуская рыцаря. Белый плащ был потерт, крест почти потерял свой цвет, кольчужный капюшон сдвинулся назад, открывая длинные спутанные волосы и окладистую бороду. Рыцарь был немолод. И на лице его тоже был пустынный загар.
– Недавно из Святой земли? – спросил Ловчий, хотя это и так было понятно.
– А кто тебе дал право расспрашивать рыцаря Храма, словно ты равен ему? – холодно осведомился храмовник. – И какое ты имеешь право наносить раны сержанту Ордена Храма?
– Так, – почесал бровь Ловчий. – Ты уже решил, что будешь драться, или еще хочешь все выяснить без потасовки?
Рука храмовника легла на рукоять меча. Но не извлекла его из ножен. Хороший признак.
– Тогда – по порядку, – сказал Ловчий. – Во-первых, – крест.
Он вытащил из-под одежды свой серебряный крест. Показал его рыцарю. Рыцарь чуть кивнул, давая понять, что такое украшение ему знакомо.
– Во-вторых, – Ловчий сунул руку в седельную суму и достал свои золотые шпоры и рыцарскую цепь. – Надеть, или так поверишь? И в-третьих.
Пальцы Ловчего на правой руке сложились в знак, потом в другой. На тайном языке знаков ордена Храма это значило, что человек обладает властью, близкой к власти командора ордена.
Храмовник посмотрел на Ловчего немного удивленно. Но возражать не стал. Дисциплина в ордене была на высоте.
– Так что тут у вас случилось? – снова спросил Ловчил.
А случилась вещь совершенно обычная. В деревне, перекрывавшей проход к мосту, жила ведьма. Ведьма эта лечила людей, скот, снимала порчу, если таковая объявлялась. Люди от ведьмы видели только хорошее, деревенские вообще в ней души не чаяли, да и чужие приезжали, чтобы полечиться.
Но три месяца назад епископом был отдан приказ собрать всех ведьм, колдунов и прочих, якшающихся с дьяволом. Других ведьм и колдунов еще нужно было собрать, а эта, из Речек, была известна хорошо. За ней приехали. Монах и четыре лучника. Жители Речек вышли им навстречу с дрекольем, вилами и топорами. Лучники уехали, силой забрав с собой заупрямившегося монаха.
После рождества прибыл другой отряд, побольше, в три десятка конных лучников. Но, во-первых, засека уже была построена, во-вторых, лучники были из местных, ведьму эту знали и особым желанием везти ее на епископский двор не горели. В-третьих, оказалось, что мужики где-то разжились десятком арбалетов. Лучники из селян, понятное дело, никакие. А вот из арбалета точно выстрелить может даже пацан. Если сможет зарядить или получит уже заряженный.
В общем, лучники вернулись ни с чем, и епископ понял, что, если он не хочет быть опозоренным, нужно принимать меры. Нужен отряд чужой, с ведьмой не знакомый и достаточно опытный, чтобы мог наплевать на эти самые арбалеты, будь они трижды прокляты. Очень кстати тут подвернулся отряд тамплиеров, возвращавшийся из Святой земли. Сколько храмовники запросили за услугу, осталось тайной между ними и епископом, но отряд прибыл к Речкам с твердым намерением селян победить. Не Акра, чай, эта деревня.
Вот перед самым началом штурма и подоспел Ловчий со своими людьми.
– Твою мать, – честно сказал Ловчий. – Это что, мне еще три дня терять из-за вашей войны? У меня времени нет.
– Мы возьмем эту деревеньку к закату, – сказал рыцарь. – Расстреляем тех, кто охраняет засеку, расчистим дорогу, а там, в конном строю будем гнать...
– Малой кровью, могучим ударом, – усмехнулся Ловчий, – И к вечеру напоим своих коней из деревенского колодца. Хрена вам, благородный рыцарь. Вы, ка-анечна, постреляете по засеке и, может быть, даже кого-то убьете. Пока вы станете расчищать дорогу, пару-тройку ваших арбалетчики положат, как бы они ни береглись. Видал я такие фокусы. Берется два сопляка по десяти лет, вручается им один арбалет на двоих. Они его на пару заряжают. Вот такие пары сопляков прячутся в лесу, на деревьях или между корнями. Это вам не лучники, им, чтобы выстрелить, вставать в полный рост не нужно. И – щелк. Щелк. Главное, выбивать у вас рыцарей. А их у вас только один. Ты. Хочешь после стольких лет в Святой земле схлопотать болт между лопаток?
– Я не боюсь! – гордо вскинул голову рыцарь.
– А я и не говорю, что ты боишься. Я говорю, что убьют тебя, к хренам собачьим. И если не ляжешь ты возле этой засеки, то напорешься на вторую. Или третью. Деревьев в лесу много, ходить далеко не нужно. А вправо и влево от дороги – топь, я знаю, до самых рек, – Ловчий снова почесал бровь.
Привычку эту он очень и очень давно перенял у Хозяина. Жест был простой и многозначительный. Ироничный и доверительный. Свойский.
– Значит, так, – сказал Ловчий. – Я сейчас подъеду к засеке, переговорю с мужичьем. Ты своих пока отведи от греха подальше на полет стрелы. Либо я уговорю их отдать ведьму, что вряд ли. Либо... Слушай, а давай ты прямо сейчас поедешь к епископу и скажешь, что передал заказ Охотничьему отряду Ловчего. А уж что я сделаю с деревней, тебя не касается. А?
Храмовник задумался. Он был явно не дурак, все дураки остались в песках Святой земли. И рыцарь понимал, что так удачно подвернувшийся Охотничий отряд позволяет решить всё без ущерба для него лично и для престижа Ордена в целом.
– Справишься? – спросил рыцарь.
– А не твое дело, – ответил Ловчий и спрятал в седельную сумку свои шпоры и цепь.
Рыцарь спорить не стал. Он отдал команду, отряд быстренько перестроился и убыл по дороге мимо Ловчего и его людей.
– И теперь что? – поинтересовался Левша. – Это теперь нам по лесу ползать да деревенщину резать?
Стук и остальные промолчали, но по лицам было видно, что с Левшой они согласны. Ехали, это, значит, в замок погостевать, а придется под болты арбалетные лезть, А еще всех остальных охотников в командиры отрядов произвели, а их нет... Не то чтобы очень хотелось покомандовать наемниками, но ведь повышение жалованья и всё такое прочее... А тут придется под арбалетные болты лезть.
Когда охотники начали повторяться в своих аргументах, Ловчий молча тронул коня и двинулся к засеке, жестом приказав отряду оставаться на месте.
– Совести у вас нет, – сказал Ворюга, – Снова ведь один поперся.
– А мы че... – растерянно протянул Пацан, младший в отряде. – Мы ж только...
– А в хлебало? – предложил Стук.
– А сами чего говорили? – резонно спросил Пацан. Все замолчали, оружие, на всякий случай, приготовив. Когда до засеки оставалось шагов пятьдесят, Ловчий коня остановил и спешился. Вдруг в коня попадут, а хороший конь – это хороший конь. Привязывать не стал, а хлопком по крупу отправил его к отряду.
К засеке пошел пешком.
Не сверзиться бы в грязь, подумал Ловчий. Скользко, И грязно. Заставлю засранцев сапоги почистить и плащ отстирать. Всегда так – первым идет командир, потом, когда дело почти сделано, появляются эти оболтусы. С другой стороны, ему и вправду безопасней, чем им. Вот, например... Ловчий поскользнулся на краю лужи и чуть не упал. Взмахнул руками, удерживая равновесие. И чуть было не прозевал болт.
На таком расстоянии, всего шагов в двадцать, звук спущенной тетивы и болт настигают мишень почти одновременно. Чертовы арбалеты, подумал Ловчий, рассматривая болт. Стрелы из лука куда удобнее. В смысле, ловить их значительно удобнее. Длинная, тонкая. Что-то было в ней изящное, в стреле для лука. А этот обрубок... Нет, ведь придумал же какой-то урод. Всё придумывают и придумывают, а бедному вояке что делать?
Чего уж проще – возлюби ближнего своего. Проще этого только возлюбить ближнюю свою. Так нет лее, убивать, убивать, убивать... Понапридумывали, мать их так. Довелось видеть Ловчему, как действует греческий огонь. До небесного огня ему, конечно, еще далеко, но как дело рук человеческих... Дым, гарь, вонь сгоревшей плоти – почти как тогда, в Содоме и Гоморре. Так себе воспоминание, если честно.
Второй болт Ловчий поймал в десяти шагах от засеки. Охотники заорали сзади что-то восторженно, засвистели, как на турнире. А ведь и верно, подумал Ловчий, до этого он старался не демонстрировать таких своих талантов Отряду. Ну, чуть сильнее остальных, чуть быстрее. Стрелы у них на глазах он еще не ловил. Тем более, арбалетные. Видать, всё действительно идет к развязке.
Ловчий остановился перед самой засекой. Аккуратно воткнул обе стрелы в грязь перед бревнами.
– Тут-тук-тук, – сказал Ловчий. – Есть кто живой? Засека молчала.
– А я еще раз повторяю, – сказал Ловчий, – тук-тук-тук!
За засекой кто-то высморкался. Ловчий наклонился, ухватился за нижнее бревно засеки л подергал его. Засека вздрогнула.
– Я вот сейчас дуну, плюну и разнесу вашу халабуду по бревнышку, – пообещал Ловчий. – И вас всех съем, как поросят. Отвечайте, пока добром спрашивают.
– Это, – сказал чей-то неуверенный голос из-за бревен. – Мы тебя не боимся.
– Куда уж, – согласился Ловчий. – Такие крутые вояки – и вдруг бояться. Небось на комара впятером без страха выступаете. Или даже в одиночку ранней весной семь мух одним ударом убиваете.
– Ты... Это...
– Я вот сейчас засеку разнесу, – сказал Ловчий, – переловлю всех особо умных и уши пообрываю. Будете вы деревней безухих. А к утру еще и баб ваших всех и девок поимею, и будете вы еще деревней безухих рогоносцев. И воспитывать моих детей будете до скончания века.
– Ты наших баб не тронь, – неуверенно приказали из-за бревен.
– И девок! – подхватил голос помоложе.
– Значит, так, – сказал Ловчий. – Я сейчас поднимаюсь к вам, мы разговариваем, вы пропускаете моих парней. А за это мы оставим ваши уши на головах и баб трахать не станем.
– И девок! – потребовал молодой голос.
– И девок, – согласился Ловчий, – без их согласия. Последнее замечание вызвало спор. Молодой голос время от времени выкрикивал, что девки дуры, пойдут с кем угодно, голос постарше рассудительно говорил, что дело их такое. А если какая с кем из рыцарей договорится, то на приданое чего-ничего соберет. Молодой голос стих.
– А Милую нашу? – спросил голос старшего.
– Кого? – не сразу понял Ловчий.
– Ведьму, – пояснил голос.
– Она у вас старая? – спросил Ловчий.
– Как сказать.
– Ладно. Слово даю – не тронем. Может, даже и присоветуем чего.
Мужики снова посовещались, на этот раз совсем тихо.
– Ладно, – сказали из-за засеки, – проходи. Отряд ночевал в деревне.
Ловчий отдал свои сапоги и плащ охотникам, приказал, сволочам трусливым, почистить и вымыть. И лошадь почистить. И посты выставить возле овина, где разместились на постой, и на засеке, чтобы храмовник не передумал.
Речки были деревней зажиточной, на проезжем месте, с небольшим рынком и площадкой для ярмарки. Дома были все как один деревянные, добротные. Берега у речек, протекающих с двух сторон деревни, были крутыми, и кроме тех засек, которые видел Ловчий, еще были три такие на противоположной стороне.
Ловчего пригласили переночевать в доме старосты. Историю, случившуюся возле засеки, видимо, быстро пересказали всем обитателям деревни. Все особы женского пола искоса с интересом поглядывали на приезжих, а парни держались подальше, всем видом демонстрируя свою независимость и неодобрение.
Староста всех своих домашних отправил куда-то подальше, оставив только старуху, которая и готовила ужин. Сам староста, крепкий еще мужик лет пятидесяти, стоял возле двери, то ли выказывая почтение, то ли готовясь сбежать, ежели что.
И все как будто прислушивался к происходящему за дверью.
– Не бойся, мужик, – сказал Ловчий. – Все будет путем. Скажешь, что мы вашу ведьму забрали. А сами ее до 1ледующей осени в лесу спрячете. А потом...
Старуха внесла большую миску с похлебкой, поставила перед Ловчим. Ушла в соседнюю комнату, в которой была печь, и принесла доску с нарезанным копченым мясом. Оленина, узнал Ловчий. Веселая деревня. Мясо жрут не по чину. Как же это им все с рук сходит?
– Так это, – спохватился Ловчий. – Ведьма у вас молодая?
Староста продолжал прислушиваться к чему-то за дверью и не сразу понял, что у него спрашивает гость.
– Что?
– Молодая, спрашиваю, или старая? Если молодая, то к осени кто-то из ваших парней на ней вроде как женит-».я. Вроде привез в село жену издалека. Если старая – приблудилась нищенка, пожалели. У вас церковь есть?
– Что?
Можно было подумать, что староста удумал какую-то пакость и теперь напряженно вслушивается, не началось ли избиение пришельцев. Хотя это было невозможно. Ловчий прекрасно видел, разговаривая с ним, что староста не врет. Никто не мог обмануть Ловчего. Никто из людей, поправил себя Ловчий. Староста озабочен чем-то своим, не опасным для Охотников.
Дверь с улицы распахнулась. Староста шарахнулся в угол, из последних сил стараясь не растерять остатки самообладания.
На пороге стояла ведьма.
Какая, к черту... подумал Ловчий. Ведьма? Старое» давно забытое ощущение. В воздухе словно вспыхивали серебристые искорки. Два светильника, скудно освещавшие комнату, вспыхнули ярче, когда женщина вошла в дом.
Ловчий сидел неподвижно.
Старуха вынырнула из другой комнаты, набрасывая на голову платок, пробормотала что-то о постели и вышла из дома, осторожно обойдя гостью. Следом за ней вышел староста. Хлопнула дверь.
– Здравствуй, – сказала гостья.
– Здравствуй, Птица, – сказал Ловчий. – Здравствуй, моя хорошая. Ведьма, говоришь?
– А что, «богиня» звучала бы лучше? Смешнее? – Птица подошла к столу.
Она была такой же молодой и красивой, как тогда, сотни и сотни лет назад, когда они встретились впервые. Странная была встреча. И повод был странный.
Они с Хозяином тогда вернулись из... Так, приказал себе Ловчий, откуда мы тогда вернулись, лучше не вспоминать. Так опоздать! Потерять такой шанс. И ведь всего-то на три месяца. Но этого хватило, чтобы все перевернулось, чтобы вопрос остался без ответа... Нет, чтобы вопрос остался без ответа. Самый важный и самый страшный. Ответ был рядом. Было похоже, что они его нашли, но – только похоже. Через три столетия из-за этого опоздания пришлось заключить Договор, а еще через семь веков началась эта резня... Из-за того, что они тогда глупо опоздали.
Они вернулись к себе злыми и разочарованными. Усталость, накопившаяся за тысячелетия, навалилась в одночасье, и тогда они впервые поссорились.
– Тупой, высокомерный, зажравшийся, – сказал один из них.
– Грязный, завистливый, неблагодарный, – сказал другой.
И вот тогда Ловчему вдруг явилась Дева. Старая, добрая языческая богиня, имя которой в тот момент было как упрек. Как напоминание об ошибке.
– Всё плохо? – спросила Дева, рассматривая тогдашнее его жилище.
Она провела в воздухе рукой, и на стенах пещеры вдруг появились цветы, а воздух под сводом сгустился, собрался в перламутровую каплю, похожую на жемчужину. Жемчужина засветилась ровным серебристым светом.
– Так немного лучше, – улыбнулась Дева.
– Всё? – спросил Ловчий. – Там еще есть объедки под столом. Приберись и сама сваливай отсюда.
– Действительно, – согласилась Дева. – Грязно здесь у тебя.
И словно молния проскочила над каменным полом, тонкая, разветвленная, похожая на паутинку. Запахло свежестью.
– Теперь – чисто.
– Спасибо. Приходи еще лет через пятьсот, – Ловчему действительно очень хотелось, чтобы богиня ушла.
Сгинула, растворилась.
Дева присела на край камня, служившего скамьей, оправила одежду.
– Ты сердишься... – сказала она.
– Да, я не прав! – выкрикнул Ловчий. – Кругом не прав. Я его прозевал! Столько лет искал, столько лет надеялся... Понимаешь? Вот оно, рядом. Просто успеть, пока он был еще жив. Пока его не приколотили ржавыми гвоздями. Пока он не умер. Или пока не исчезло его тело. А теперь что? Что? Снова и снова спрашивать себя, а был ли он? И если был, то кто? Кем он был? Я разговаривал с его матерью. Я разговаривал с его друзьями. Даже друзьями детства. С его врагами. Я прижал этого римского чиновника так, что он рыдал и извинялся, извинялся и рыдал. И клялся, что никогда больше не станет мыть рук. И вообще мыться.
– И это не смешно! – закричал Ловчий, увидев, как улыбнулась Дева. – Да, мать все подтвердила. Да, я видел воскрешенных и излеченных. Но ведь это может сделать и Громовержец, и Охотница, и Самка, – любой из вас.
– Даже я, – снова улыбнулась Дева.
– Даже Мастер, который предпочитает все делать, не используя Силу, своими руками. Я был на берегу озера и видел остаток дорожки, по которой он шел по воде. Ты знаешь, сколько Силы нужно было потратить, чтобы след остался на воде так долго? А откуда он ее мог брать? Это на вас работают сотни аватар и тысячи жрецов, это вам поклоняются сотни и сотни тысяч людей, жертвуя вам силу. Но ему-то никто ничего не жертвовал. Чуть больше десятка спутников и несколько сотен слушателей, которые даже не попытались его тогда спасти. Даже тот римлянин попытался. А они... – Ловчий постучал себя кулаком по лбу. – Просто сообразить, понять, успеть повидаться с ним, заглянуть в глаза. И получить ответ. А так... Снова остались люди, накапливающие Силу и не понимающие этого, жрецы, убеждающие людей эту Силу отдать богам, и ипостаси, они же аватары, за процент от прошедшей через них Силы, изображающие перед людьми богов. И еще два идиота, один – бог без Силы, а второй – человек без смерти, которые продолжают метаться между людьми и богами, и уговаривать – уговаривать – уговаривать богов не сволочиться, а продолжать поддерживать в людях веру в одного Бога, доброго, обещающего спасение. Чтобы не погибло все это. Двое идиотов, которые так хотят, чтобы люди поверили в единого справедливого Бога, что даже придумали единого дьявола. Чтобы люди, оттолкнувшись от него, шли к Богу... И вот, когда на самом деле...
– Так, – решительно сказала Дева. – Мне надоел этот скулеж. Я не за тем пришла, чтобы слушать твои жалобы. Я хотела тебя познакомить с очень необычной девушкой.
– Сводней подрабатываешь? – спросил Ловчий, потому что злости в тот день у него было больше, чем ума.
– Боюсь, что ты недостаточно хорош для нее, – Дева легким движением руки поправила свою прическу, коснулась пальцем еле заметной морщинки у глаза. – Она хотела увидеть тех, кто смог найти решение. Но твоего приятеля...
– Козла.
– Твоего приятеля сейчас поблизости нет, и остался только ты. И Птица...
– Странное имя для богини.
– Она не совсем богиня, – улыбнулась Дева. – Я не понимаю, кто она. У нее есть Сила. Но Сила эта... Она не может распоряжаться Силой по собственному усмотрению. Или не хочет. Она может заряжать этой Силой все вокруг себя... И знаешь, что самое странное?
– У тебя все странное, – буркнул все еще не способный успокоиться Ловчий.
– У нее – добрая Сила.
– Чушь, – мотнул головой Ловчий. – Сила – она Сила. Она не добрая и не злая. Она...
– Я тоже так думала раньше, – сказала Дева. – Пока не познакомилась с ней. Она не живет на Островах. Она живет среди людей. И я не знаю, сколько времени она среди них живет. Мы ее не видели. Мы о ней даже не догадывались. Слишком много богов, слишком много аватар, слишком много Силы, тратящейся на что попало. А потом она сама пришла ко мне. И я... Она хочет тебя увидеть.
– Хорошо, – сказал Ловчий.
– Здравствуй, я Птица, – сказала Птица.
Целых триста лет Ловчему казалось, что он может любить. Целых триста лет.
– Ты совершенно не изменилась, – сказал Ловчий.
– А ты изменился, – Птица взяла светильник со стола и поднесла его к лицу Ловчего.
Он зажмурился, когда ее пальцы коснулись его лица. Теплое, знакомое прикосновение.
– Для бессмертного ты выглядишь слишком усталым, – сказала Птица. – Ты выглядишь смертельно усталым человеком.
Он погладил ее руку. Птица позволила.
– Когда мы расставались, ты выглядел очень уверенным и сильным. Ты, кажется, тогда уже все придумал? Ты придумал замечательный выход. Ловкий ход. Ты решил выманить отгадку. Вы решили ее выманить. Ты и твой друг.
– Да, – невесело засмеялся Ловчий. – Это была великолепная идея. Гигантская. Нечеловеческая. Очистить эти земли от богов и следов их Силы. Оставить этот мир людям и проверять каждый – каждый – случай чуда. Если Бог есть... Если не мы его придумали, а он был на самом деле... Не мы, собравшись вместе, изображали его деяния, чтобы люди перестали приносить кровавые жертвы, способные взорвать все мироздание, а он. Тот, кто создал этот мир. Кто создал нас. Кто сделал нас орудием своей воли. Когда к нам пришла эта мысль, мы честно пытались искать, но постоянно натыкались на дела наших богов. Аватар, ипостасей. Даже происки дьявола мы не могли выловить из всей этой мешанины из Силы, корысти, зависти и глупости. Мы не успевали, как не успели тогда.
– Бедный, – сказала тихо Птица, и Ловчий почувствовал, что она действительно его жалеет.
У Ловчего запершило в горле.
– Какая ловушка! Какая восхитительная ловушка! Вначале мы стали изображать Бога, который один, который справедлив и всем воздает по заслугам. Это был суровый Бог. Суровый, но справедливый. Потом пришлось придумать дьявола, который очень хорошо оттенял придуманного нами Бога. Чтобы в Бога поверили и те, кто его любят, и те, кто не любит дьявола. Великолепный ход, только нам пришлось изображать еще и дьявола. Бога и дьявола, как ярмарочному жонглеру, нацепившему на каждую руку по кукле.
Ловчий вскинул над головой руки, заверещал кукольным голосом:
– А вот, гадкий рогатый, вонючий, я тебя нашел! Закончилось мое терпение, хватит у меня души тырить! – А не тырю я ничего, они сами мне отдают. – А вот я тебя посохом – а я тебя рогами – рога коротки – выходи биться-сражаться, до полной победы.
Правая рука Ловчего, изображавшая, по-видимому, йога, стала колотить левую. Левая рука пыталась уверну м ел, но потом получила два-три сильных шлепка и Рухнула на стол, отбросив в сторону ложку.
– А потом вдруг пришла мысль, – тихо-тихо сказал Ловчий. – Страшная в своей простоте. Мы не создавали этот мир. Кто его создал? А если мы придумали того, кто был на самом деле? И тот, настоящий Бог, СМИ грел на наши ухищрения и... Я даже не знаю – смеялся он или хмурился. И если есть настоящий Бог, может быть, есть и настоящий дьявол? Которому мы невольно помогали? Мы – раскаявшийся бог и зарвавшийся человек. Остальные боги выслушали нас. Остальные боги нам поверили. Не сразу, но поверили, был заключен Договор. И здесь остались только мы вдвоем. Мы так думали. Мы заключили договор. Каждое чудо, совершившееся в этом мире... Один из нас отправлялся туда и смотрел, проверял, тыкал пальцами, в надежде найти Бога, а находил... И каждое выступление дьявола мы также проверяли. Нечисть всякую. Даже придумали вот эти Охотничьи отряды. Так уж получилось, что мне досталась нечисть, след дьявола. Мы думали, что это увеличивает наши шансы. Найти дьявола – это все равно, что найти Бога. Как по тени отыскать свет.
Ловчий заметил, что его правая рука скользит по крышке стола, стряхивая несуществующие крошки. Сжал пальцы в кулак.
– Восемь веков разочарования. Восемьсот лет одиночества. И с каждым годом, с каждым новым разочарованием – мысль. А если нет Его? Если все напрасно? Если мы не просто придумали Бога, а мы придумали обман, который уже стоил миллионов жизней и который будет стоить еще миллионов и миллионов? И мы видим, во что превратился этот мир. Нашими стараниями, в том числе. Мы...
Он замолчал. Трудно говорить, когда твоих губ коснутся другие губы. Да и незачем. Все уходит. Все исчезает. Все вспыхивает и гаснет. Только ты. Только она. Только вы вместе...
– Уезжайте пораньше, – сказала Птица перед самым рассветом.
– Да, – просто ответил он. – А как же ты? -Я?
Он почувствовал, что она смеется, спрятав лицо у него на груди.
– Что такое? – спросил он.
– Будто и не прошла эта прорва лет, – сказала Птица. – Всё как и раньше. Ты так занят судьбами мира, что у тебя нет времени спросить, что я делала все это время.
– Я...
– Ничего интересного, – сказала Птица. – Совершенно ничего. Болячки, сглазы, переломы и вывихи. Еще попытки меня убить или сжечь.
– Мужчины... – сказал Ловчий и тут же пожалел об этом.
Но Птица не обиделась.
– Ты хочешь услышать, сколько у меня было мужчин за тысячу лет? – спросила она.
– Прости, – сказал Ловчий.
– Глупый, – ответила Птица. – Это ведь тысяча лет. Птица встала с постели, зашуршал набитый сеном матрац.
– Птица, прости! – потянулся за ней Ловчий. – Прости...
– Глупости, – сказала Птица. – Глупости. Мне действительно нужно уходить. И вам нужно уходить. Со мной все будет хорошо. Так уже неоднократно бывало.
Птица оделась. Ловчий, вскочив, тоже стал торопливо одеваться.
– Не спеши. Я уйду одна.
– Поехали вместе, – предложил Ловчий.
Это действительно отличная идея, подумал он. Забрать ее и отвезти в замок к Хозяину. Там она будет в безопасности, пока все это перемелется, когда мир снова обретет ясность и логику.
– Поехали!
– Ты сказал, что мир снова находится на грани катастрофы... – Птица провела ладонью по щеке Ловчего.
– Я...
– Не так, конечно, но ты это имел в виду.
– Наверное.
– Мне трудно об этом судить, – Птица притянула к себе Ловчего и теперь шептала ему на ухо. – Я лечила многих людей. Очень многих. И знаю, что, когда человеку становится тяжелее всего, он либо умирает, либо начинает выздоравливать. И если ты, лекарь, сделал все, что от тебя зависит, то тебе просто остается ждать. Возможно, вы ошиблись, убрав отсюда богов. А, может, дали людям шанс, которым они воспользовались, как смогли. Хорошо ли, плохо ли. Когда женщина, рожая, кричит, исходя влагой и кровью, кажется, что страшнее ничего нет. И ей кажется, и окружающим кажется... А это всего лишь рождается новый человек. Что бы ты ни делал, важно не то, что ты делаешь, а для чего ты делаешь. Если нет Бога, того Бога, что вы придумали... И ты это поймешь... ты это понимаешь... Он что, от этого становится меньше нужен?
– Подожди, – прошептала Птица, крепче прижимая к себе Ловчего. – Это ерунда. Это бред, то что я тебе говорю. И это правда. Я не знаю, есть ли Бог. Кто я, чтобы это знать? Я не знаю, есть ли солнце, потому что вижу только раскаленный диск и чувствую тепло, исходящее от него. А что это? Слепые не видят солнца, но ощущают его жар. Солнце от этого исчезает? Каждый день. Каждый день мир умирает, и каждый день мир возрождается. Как ты до сих пор не понял – валена не цель. Важен путь к ней. Важно то, что ты хотел сделать, о чем мечтал... Я снова не то говорю...
Конечно-конечно-конечно, важна цель... И путь... и... Не знаю. Я знаю, что люди сейчас, не отдавая никому Силу, мечутся, не понимая, что с ними происходит. Ты охотишься на оборотней и упырей... Ты ведь знаешь, что люди часто превращаются в этих чудовищ не потому, что продали душу дьяволу...
– Я пока еще не нашел ни одного такого, – сказал Ловчий. – Никто не смог вывести меня на дьявола. Но души... Ни у кого из этих...
– Из этих несчастных, – сказала Птица.
– Из этих чудовищ, – мотнул головой Ловчий. – Чудовищ. Ни у кого из них не было души.
– А у меня... У меня есть душа?
– Есть, – Ловчему захотелось плакать, такой ненужный и глупый получался разговор. – У тебя есть душа.
– Но меня называют ведьмой. И я тебе открою тайну – я не одна такая. Мне удалось найти и других. Я не участвовала в Договоре и не давала Клятву. Я просто оставалась с людьми. Нас не очень много, но больше, чем богов. Мы живем с людьми вместе, и при этом у нас нет необходимости и желания управлять ими. Или их подстегивать. Не знаю, может быть, я не права, но мир меняется. Меняется настолько, что скоро мы перестанем его узнавать. Его меняешь ты, твой друг, я, люди, даже боги, ушедшие отсюда, его тоже меняют. Капля воды, ударяясь о землю, меняет все мироздание.
В дверь дома кто-то сильно постучал.
– Это за мной. Я еще с вечера попросила, чтобы меня отвезли... Я не знала тогда, что это ты. Если бы знала – уехала бы еще вчера.
В дверь продолжали стучать.
– Я слышу, – крикнула Птица. – Я уже иду. Стук прекратился.
– Вот и все, – улыбнулась Птица. – Поговорили.
– Извини.
– Глупости. Я не сказала самого главного, – Птица вздохнула чуть слышно. – Боги могут умирать.
– Что?
– Боги могут умирать, – повторила Птица. – Бессмертные могут умирать.
– Это невозможно, – Ловчий посмотрел на свои руки. Давно он не видел, чтобы пальцы на них дрожали.
– Боги могут умирать. И бессмертные могут умирать. Я не знаю, как.
В дверь снова принялись колотить.
– Подождите, – крикнула Птица и посмотрела растерянно на Ловчего, словно не в силах выбрать – остаться или уйти. – Когда уходили боги, тут осталось множество аватар, или, если хочешь, ипостасей. Остались бессмертные, которым бессмертие даровали боги. Остались награжденные вечной молодостью. Я видела... И не могла им помочь. Многие из них уходили туда, на восток. На север. Некоторые оставались здесь. Прятались. Или наоборот – пытались сражаться. И с каждым годом их становилось все меньше. Тех, кто был бессмертным. Я была на севере и видела, что происходило там, как те, кто пытался стать богами, бились друг с другом, как умирали. Умирали!
Птица шагнула к двери. Остановилась. Снова шагнула. Оглянулась.
– Иногда... Иногда я говорю правду о том, что должно случиться. Я не могу знать, когда скажу пророчество, но когда оно звучит, я знаю, что это правда. Что это будет. И... Ты не помнишь, когда я уходила. Тогда... Давно... Я сказала... Ты еще смеялся. Это было действительно похоже на шутку, а я тогда еще не могла отличить просто слова от правды. Помнишь?
Ловчий покачал головой.
– Вспомни, – сказала Птица. – И прости меня.
Она вышла так быстро, что Ловчий не успел ее задержать. Остался стоять перед захлопнувшейся дверью. Закрыл глаза. Зажмурился изо всех сил. Остановить. Броситься следом, упасть перед ней и просить... Чего? Чтобы простила? За что? Что он может ей предложить? Он, называющий упырей чудовищами, и она, именующая их несчастными. Он, закованный в свое бессмертие, и она, знающая, что и бессмертные умирают.
Она была на севере. Он тоже был, пытаясь разобраться, что же там произошло. Он видел взорванные скалы и глыбы льда, покрывающие равнины. Он видел кровь. Он видел руины того, что строилось навечно. И он не видел никого. Пустота. Ушли, подумал тогда. Погибли, сказала она. И ему никогда не понять, кто из них прав. Или правы они оба?
Он оделся в выстиранное, принесенное, видимо, вчера вечером, вышел из дома, поднял окриком свой отряд. И, даже не позавтракав, они тронулись в путь.
Накрапывал дождь. Охотники молчали, чувствуя настроение командира. Он ехал с закрытыми глазами, сгорбившись, будто под непосильной ношей.
Что она тогда, уходя, сказала? Что могло показаться тогда ему смешным? Что-то смешное, сказанное ею на прощание. На тысячу лет. Он не помнил. Он совершенно не помнил. Произошла пустячная размолвка, он что-то сказал, она ответила, он вспылил... Попыталась вмешаться Дева, Хозяин полез со своими советами... даже Самка, кажется, что-то бормотала на тему любви. Самка! О верности и любви! Он засмеялся ей в глаза. Назвал шлюхой, но Самка не обиделась, а продолжала уговаривать. Мастер стоял у нее за спиной и молчал.
Ловчий что-то сказал Птице на прощание. И что-то сказала она. Что-то, отчего он захохотал. Что...
Ловчий вздрогнул и оглянулся. Она сказала... Глупости. Даже сейчас захотелось засмеяться. Этого не может быть, потому что... Или все-таки... Он не ошибся? Сегодняшний разговор мог заставить вспомнить и не такой бред. Или она и вправду...
Ловчий снова оглянулся через плечо, туда, где осталась деревня с названием Речки. Просто – Речки. И в которой жила ведьма, которую звали Птица. И которая на самом деле была богиней. Самой необычной богиней, которую он знал.
Она знает, когда произносит пророчество. И те слова, сказанные на прощание, теперь стали пророчеством. И все то, что она ему говорила этой ночью, было лишь попыткой обмануть саму себя. Она боялась сказать ему о пророчестве. И сказала, на прощание.
Ловчий пришпорил коня.
Быстрее. Еще быстрее. Он гнал коня, будто встречный ветер мог подхватить темные мысли и унести их назад, в лес, запутать в дубовых ветвях, утопить в болоте. До замка Хозяина осталось совсем чуть-чуть. Самую малость. К вечеру они могут уже въехать по вечно опущенному мосту в замок. И Ловчий сможет поговорить с Хозяином. Пусть он подскажет. Пусть успокоит. Или наоборот.
– Наоборот, – сказал посол. – Совсем даже наоборот. Мы не приказываем, мы не можем вам приказать. Мы просим. Напоминаем о Договоре.
Посол покрутил в руке пергаментный свиток с копией текста Договора.
– Мир стоит на самом краю пропасти, – сказал Хозяин. – А вы предлагаете подтолкнуть его.
– Наоборот, – похоже, это слово стало любимым словом посла. – Наоборот. Мы должны спасти мир. Установить порядок. Вернуть порядок.
– Вы хотите обмануть всех. Обманом вернуть людей к Богу...
– А какая разница, каким путем человек придет к Богу? – отмахнулся посол. – Все равно, каким путем человек придет к храму, по ровной, вымощенной дороге или путаной, заросшей тропой. Важно, чтобы он вошел в храм. Или даже крещение силой... Даже здесь, в этих местах, людей заставляли принять крест, угрожая мечом. И что? Люди верят в Бога. Они...
– А вы попытайтесь спросить, как их зовут, – сказал тихо Хозяин. – Подойдите к любому из них и спросите. Вы думаете, они вам скажут свое имя? Вы услышите Ухореза, Мордоворота, Крысеныша, Бродягу и Сквалыгу. Можете поиграть этими прозвищами, как морскими камешками. Они просто стучат, пересыпаясь, не производя ничего, кроме шума. И потому к священникам здешние люди относятся с подозрением. Священник записывает в книги имена всех. Настоящие имена. И, значит, имеет над всеми власть. Это христианство?
– Это страх, за которым может последовать любовь.
– Это изнасилование, за которым может последовать брак, – возразил Хозяин.
Они стояли на вершине башни, на той самой площадке, на которой барон, прежний хозяин замка, разжигал огонь. В центре площадки все еще было видно черное пятно, дожди и ветер все еще не смыли старую гарь.
Моросил дождь, посол кутался в плащ, набросив капюшон поверх шапки. Руки в шерстяных перчатках, пальцы унизаны кольцами, прямо поверх перчаток. И ведь не врет, когда говорит, что хочет действовать из лучших побуждений. Хозяина он обмануть бы не смог. Не врет. Верит в то, что говорит. Хотя это и не означает, что все, сказанное им, правда. Он – верит. А что задумал тот, кто его послал? Тот, кто присылает инструкции несчастному Хорьку и требует ежемесячных отчетов? Тот, кто с завидным постоянством отзывает отсюда священников и присылает новых, обладающих не тонким умом, но отличной памятью. Просмотрев как-то такой отчет, Хозяин понял, что видит слово в слово записанную свою двухчасовую беседу со священником.
II куда потом исчезают отозванные священники? Почему ни один из них потом не прислал ни строчки, хотя договаривались об этом, хотя каждому из них Хозяин при прощании обещал неплохое вознаграждение.
– Вам легко говорить об этом с высоты своего бессмертия, – сказал посол.
– Вы считаете, что это очень здорово – жить тысячи и тысячи лет? – Хозяин не обернулся, опершись на парапет башни и рассматривая то, что происходило внизу.
– Наверное, – сглотнув слюну, ответил посол.
– И вы бы, наверное, отдали бы многое, чтобы стать бессмертным? – таким же безразличным тоном спросил Хозяин.
– Не знаю... возможно... Нет... Наверное.
Хозяин не смотрел на посла, но чувствовал, как тот волнуется, как меняется выражение его на его лице, как заполоняет это лицо самое страшное из выражений – выражение надежды.
– Дайте руку, – сказал Хозяин.
– Простите?
– Протяните руку, – сказал Хозяин.
Посол подошел к парапету. Положил на камень руку. Камни в перстнях попытались сверкнуть, но лишь влажно заблестели.
– Я хочу сделать вам подарок, – сказал Хозяин. – Небольшой.
Своей левой рукой он прижал правую руку посла к камню. Правой, не торопясь, вытащил кинжал. Медленно поднял его.
– Послушайте, – пробормотал посол, облизнув губы, – что вы...
Кинжал опустился, пробив руку.
Посол взвизгнул, дернулся, но Хозяин держал крепко. Кровь пропитала зеленую перчатку, превращая ее в коричневую. Потекла по парапету. Посол кричал во весь голос. От боли и страха. Со двора послышались голоса охраны.
Хозяин медленно вынул из раны кинжал, медленно положил его на парапет. Капля крови повисла на кончике, качнулась и упала вниз, во двор.
– Что вы наделали! Вы обезумели! Вы... Будьте вы...
Правой рукой Хозяин снял с пояса флягу, специально захваченную сегодня из тайника. Зубами вытащил пробку. Посол теперь просто рыдал, даже не пытаясь высвободить руку. Он еще что-то попытался сказать, но капля из фляги медленно переползла через край горлышка и упала на рану.
Посол замолчал. Рванул со своей руки перчатку, не обращая внимания на разлетающиеся в стороны перстни. Один полетел с башни вниз. Остальные упали на пол.
Зачарованным взглядом смотрел посол на то, как края раны быстро сходятся, смыкаются, срастаются без следа.
Из люка на площадку башни выскочили охранники. Четверо. Оружие было у них в руках.
– Вон отсюда! – закричал, срываясь на визг, посол. – Идиоты. Кто вас сюда звал?
Охранники остановились в нерешительности.
– Вон-вон-вон! – кричал посол, пока удивленные охранники не убрались с площадки, закрыв за собой крышку люка.
– Раны нет, – сказал посол, рассматривая руку. – Нету раны...
– И еще вы приобрели лет десять дополнительной жизни, – Хозяин пробкой заткнул флягу и повесил ее себе на пояс под плащ.
Посол проводил флягу жадным взглядом.
– Вы хотите жить вечно? – спросил Хозяин.
– Да, – не задумываясь, ответил посол.
Как всегда, подумал Хозяин. Вечно жить. И вечно стареть. Старая уловка. Но люди с годами не умнеют. С другой стороны, он и не собирался делать посла бессмертным. Он только мог предложить ему эликсир. Амброзию, пищу богов. Сому. Люди называли ее по-разному.
Солнце, появившись в прорехе между тучами, медленно опускалось за холмы.
– Вы хотите мою душу, – хрипло прошептал посол.
– Странно слышать такое от священника, – ответил Хозяин и внимательно посмотрел в глаза собеседнику.
– Наплевать, – сказал посол. – Что вы от меня хотите? Хозяин молчал. Солнце улеглось в ложбину между холмами, словно тесто стекало по ним.
– Что я должен сделать? – спросил посол. – Что? Говорите!
Из-за холмов, из-под солнца, появилась группа всадников. Снизу, от ворот послышался мальчишечий крик. Идут чужие. Хозяин присмотрелся. Одиннадцать. Похоже, Ловчий.
– Переспите с этой мыслью, – сказал Хозяин. – До завтра. Завтра поговорим. Обо всем.
Хозяин подошел к люку, легко поднял окованную железом дубовую крышку.
Посол стоял возле парапета, зачарованно рассматривая свою руку.
– Кольца свои подберите, – посоветовал Хозяин, спускаясь по ступеням.
Ловчий ждал его в каминном зале. На лице его застыло тревожное выражение.
– Здравствуй, Ловчий, – сказал Хозяин.
– Не умничай, – отмахнулся Ловчий. Прошел по залу, снеся по дороге табурет.
– Зачем же мебель ломать? – Хозяин прошел к своему креслу, поправил подушку, сел.
– Ты Птицу помнишь? – Ловчий сел на табурет, вскочил и снова прошел по залу.
– Птицу?
– Мою Птицу, тогда.
– А... – Хозяин кивнул. – Ты из-за нее меня назвал тогда, если не ошибаюсь...
– Да какая разница! – отмахнулся Ловчий. – Я пошел ее провожать... К ручью. Вы же тогда меня подслушивали? Подслушивали наш разговор? Ты, Дева, Мастер...
– ...и Самка, – закончил Хозяин. – А ты как думал? До последнего мгновения надеялись, что у тебя хватит мозгов ее остановить.
– Ты помнишь, что она сказала? Помнишь? – Ловчий схватил Хозяина за плечо.
Ткань затрещала.
– Помню, – сказал Хозяин, высвобождая плечо. – Она сказала, что когда ты встретишься с ней в следующий раз...
Ловчий подхватил с пола табурет и швырнул им в стену. Щепа полетела в стороны.
– Это да, – кивнул Хозяин. – Это – по-нашему. Узнаю старого друга. Дубовый табурет – в клочья развалил движением руки. Теперь, когда табурет почил, можешь спокойно говорить?
– Она сказала, что боги могут умирать. Что бессмертные могут умирать, – Ловчий схватил со стола графин и осушил его одним глотком.
Хозяин перестал улыбаться.
– И она сказала, чтобы я вспомнил те ее последние слова. Я правильно вспомнил? Она тогда сказала, что когда мы встретимся в следующий раз, то...
– Вскоре после того, как вы встретитесь в последний раз. – поправил Хозяин.
– Вскоре. Вскоре. Вскоре после этого я умру.
– Умрешь, если допустишь ошибку, – сказал Хозяин. – После того, как встретишь ее снова.
– Я расстался с ней сегодня перед рассветом, – скалы Ловчий и огляделся. – У тебя еще есть вино?
– В шкафу.
– Забавно получается, – Ловчий открыл дверцу, взял графин.
Выпил залпом. Поставил пустой графин на место. Осторожно прикрыл дверцу.
– Правда, смешное совпадение? – спросил Ловчий. – Перед самой заварухой. В самый веселый момент. Не сто лет назад. Не пятьсот. Сейчас. Накануне.
– Значит, – медленно произнес Хозяин, – нам нужно не ошибиться. Иначе ты умрешь.