Когда я вместе с Луи вошел в бальную залу, там собралось уже сорок – сорок пять бессмертных. Я нес на руках Роуз – мы с ней успели наскоро поговорить в тишине и покое подвала, но мне не удалось унять ее страхи (да и коли уж на то пошло – свои собственные), так что я решил держать ее при себе.

– Не бойся, милая, – шепнул я ей. – Теперь ты с нами, теперь все пойдет по-другому.

Она прижалась ко мне, беспомощная и доверчивая. Сердечко ее билось у моей груди быстро-быстро, чересчур быстро.

Я оглядел собрание. Шестнадцать. Вдоль широкого стола, составленного из двух рядов маленьких квадратных столиков, сидело шестнадцать или семнадцать вампиров. Почти все тихонько переговаривались меж собой, разбившись на пары или группки, как Антуан с Сибель и Бьянка с Алессандрой. Некоторые, однако, сидели сами по себе, без единого слова, выжидая и наблюдая: Мариус, Арман, моя мать. Рядом с Мариусом сидел Даниэль, рядом с Сиврейн – Элени и Эжени. В дальних концах огромной комнаты виднелось еще несколько маленьких группок, хотя почему они этак вот держались в сторонке, я понятия не имел. Один или двое среди них, несомненно, были древними, да и остальные – гораздо старше меня.

С того торца стола, что выходил к двери, кресел не было. А по другую – пустовало одинокое кресло, рядом с которым стоял Бенджи Махмуд. Я со свистом втянул в себя воздух. Если они думают, я вот так возьму да усядусь в то кресло, они все спятили. Ладно, выражаясь изящнее и внушительнее – обезумели. Ни за что!

Два кресла по бокам от председательского тоже пустовали.

Луи принес груду шелковых подушек. Пока мы шли вдоль всего зала, остальные мало-помалу умолкали. К тому времени, как Луи соорудил в уголке из этих подушек уютное ложе для Роуз, молчали уже все.

Горячие руки Роуз обхватывали мне шею, сердце неистово колотилось рядом с моим.

Я опустил бедняжку на подушки, укрыл одеялом.

– А теперь лежи тихонько и даже не пытайся отслеживать, что происходит. Отдыхай. Не сомневайся: мы вернем Виктора. Не сомневайся: ты под нашей охраной.

Она кивнула. Я поцеловал горячую щеку и отступил на шаг. Сейчас Роуз казалась невинно-розовой принцессой. Свернувшись здесь, в тенях, укрытая одеялами, она яркими глазами смотрела на собравшийся за столом цвет вампирского племени.

Бенджи знаком предложил мне занять место во главе стола, а Луи – напротив него самого. Сибель, сидевшая сбоку от Бенджи, взирала на меня с завороженным восхищением, а мой нежный отпрыск-музыкант, Антуан, воплощал собой пылкое преклонение.

– Ну уж дудки! – Да, я подошел к столу, но пустое кресло не занял. – Кто это поставил меня главой собрания?

Никто не откликнулся.

Я обвел взглядом два ряда лиц. Скольких я знал – а скольких не знал, и сколько среди них было древних и невероятно могучих! Однако ни одного духа, ни одного призрака.

Но почему? Почему великая Сиврейн привела с собой троих древних вампирш, что сидели поодаль, у застекленных дверей на балкон, не спуская с нас глаз, – но не духов и призраков Таламаски?

И почему все они, все это августейшее собрание, уставилось на меня?

– А теперь послушайте-ка, – заявил я. – Я, как принято нынче говорить, не провел во Крови и трех сотен лет. Почему тут стою я? Мариус, чего ты ждешь от меня? Сиврейн, отчего на этом месте не ты? Или ты? – Я повернулся к одному из самых холеных вампиров среди всего собрания. Грегори. – Да-да, Грегори. Разве найдется среди нас хоть кто-то, кто знает наш мир и мир вокруг нас лучше, чем ты?

Насколько я мог судить, древностью он не уступал ни Маарет, ни Хайману, но облик у него сохранился настолько человеческим, что обманул бы кого угодно. Изысканность, одаренность, безграничная сила – таким я увидел его, одетого в наимоднейшие шмотки, какие только может предложить современный мир. Сшитая на заказ рубашка, а на запястье – золотые часы, дороже любых бриллиантов.

Никто не шелохнулся, не промолвил ни слова. Мариус смотрел на меня с легкой улыбкой. Сегодня он выбрал простой черный костюм, рубашку и галстук. Даниэль, сидевший рядом, был одет так же. Похоже, он уже полностью пришел в себя – несчастное дитя, совсем обезумевшее, потерявшееся после прошлой великой катастрофы. А все остальные кто?

Внезапно голоса начали возникать у меня в мозгу – телепатически, приветственным хором: Дэвис, Авикус, Арджун, Торн, Ноткер, Эверар…

– Отлично, но, пожалуйста, хватит, – взмолился я, вскидывая руку. – Послушайте, я вышел на улицу поговорить с толпой только потому, что надо же было кому-то. Но взять на себя роль вождя еще и тут я никак не могу!

Моя мать, сидевшая примерно на середине стола слева от меня, засмеялась. Совсем негромко, но этот смех привел меня в ярость.

Дэвид, сидевший рядом с ней и, как всегда, выглядевший в твидовом пиджаке типичным оксфордским профессором, поднялся на ноги.

– Мы хотим, чтобы ты возглавил нас. Все так просто.

– И ты должен это сделать, – вставил Мариус, сидевший напротив него. Он тоже повернулся ко мне, но вставать не стал. – Потому что никто другой не чувствует в себе на это ни сил, ни способностей.

– Глупость какая-то! – возмутился я, но никто не услышал моих слов: они потонули в общем хоре согласия и одобрения.

– Лестат, у нас нет времени на все эти игры, – заявила Сиврейн.

Еще одна вампирша, очень властная с виду, подхватила ее слова. Она сидела рядом с Грегори и успела уже телепатически назвать мне свое имя – Хризанта.

Поднявшись, она произнесла негромким мягким голосом:

– Пожелай хоть кто-то из здесь присутствующих взять на себя роль вождя, это произошло бы уже давным-давно. Ты привнес в нашу историю нечто совершенно новое. И я очень прошу тебя: не противься.

У меня имелось множество возражений. Да что я такого особенного сделал? Ну, написал несколько книжек, рассказывал истории, вышел на сцену в образе рок-певца. Нельзя же это все так раздувать и романтизировать!

– Не забыли, я ведь Принц-Паршивец?

Мариус лишь отмахнулся и, коротко рассмеявшись, посоветовал мне «приступать к делу».

– Да уж, пожалуйста, – поддержал темнокожий вампир, представившийся Авикусом. Его сосед, Флавий, белокурый и голубоглазый, лишь улыбнулся, глядя на меня с доверчивым восхищением, которое я читал и на лицах всех остальных.

– Если ты не встанешь к рулю, мы так ничего путного и не сделаем, – промолвила Алессандра. – Лестат, я увидела твое предназначение уже несколько веков назад, в Париже, когда ты так бесстрашно шел сквозь толпу смертных.

– Согласен, – подал голос Арман, но так тихо, словно обращался лишь ко мне одному. – Кто, кроме Принца-Паршивца, способен взять ответственность на себя? Берегитесь любого другого, кто хотя бы попробует!

Дружный смех.

Алессандра, Сиврейн, Хризанта, Элени и Эжени казались королевами минувших эпох: расшитые драгоценностями платья простого покроя, волосы не уступают блеском золотой вышивке на рукавах, пальцы унизаны перстнями.

Даже Бьянка, нежная скорбящая Бьянка, обладала величественной осанкой, поневоле вызывающей почтение. А крохотная Зенобия, остригшая волосы под мальчика, в своем великолепном синем бархатном костюмчике напоминала средневекового пажа, сущего херувимчика.

Каждый из нас привносит в наше царство свой особенный шарм, думал я. И уж конечно, где мне увидеть себя таким, какими видят меня они. Я – вечный бунтарь, озорник и непоседа.

И где, черт возьми, мой сын?!

Где-то в глубине разума промелькнула шальная мыслишка: а ведь тот, кто примет командование, и должен быть предельно несовершенным, уперто-прагматичным и способным на компромиссы, недоступные тем, кто по-настоящему мудр и благ.

– Да! – шепнул Бенджи, перехватив эту мысль.

Я посмотрел на него, его маленькое сияющее лицо – а потом на все собрание.

– Вот-вот, ты уловил самую суть, – кивнул Мариус. – Предельно несовершенным, уперто-прагматичным. Точь-в-точь моя идея.

Дэвид уже снова уселся, но на смену ему вскочил лощеный вампир, тот самый Грегори. Ей-ей, один из самых шикарных бессмертных, каких я только видел. Самообладанием он бы мог поспорить с нашей безвременно утраченной Маарет.

– Возглавь же нас, Лестат, – промолвил он с картинной учтивостью, – и посмотрим, что из этого выйдет. Но покамест – возглавь нас. Виктор похищен. Голос обратил свою ярость на тех из нас, кто не пожелал ему внимать, и теперь стремится перебраться из тела Мекаре, где бы сейчас это тело ни находилось, в иного носителя, избранного по воле Голоса. Безусловно, все мы сейчас должны действовать слаженно и дружно. Но вождем должен стать ты. Прошу тебя!

Он поклонился, сел на прежнее место и сложил руки на золоченом столе.

– Ну ладно, и что нам делать потом?

Терпение у меня кончилось. Хотят сделать меня председателем – да пожалуйста! Но в кресло я садиться не стал, так и остался стоять рядом.

– Кто тот вампир, что похитил моего сына? У кого-нибудь есть хоть приблизительные идеи?

– У меня, – подал голос Торн, сидевший под центральной люстрой, отсветы которой огнем полыхали в его длинных рыжих волосах. Одет он был очень просто, по-рабочему – но на всей его внешности лежал налет этакой лихой небрежности солдата удачи. – Я его знаю: каштановые волосы, синие глаза, да – знаю, но не по имени. В мои времена он охотился в землях франков, но вообще-то он сам гораздо древнее, из первых бессмертных. Это он создал вот их.

Торн показал на Элени и Алессандру.

– Рошаманд, – ахнул Грегори. – Возможно ли?

– Рошаманд, – потрясенно повторила Алессандра, переводя взгляд на Элени и Сиврейн.

– Да-да, он самый, – подтвердил Торн. – Против него у меня не было ни малейшего шанса.

– Да ведь этот бессмертный никогда не дрался с другими, – промолвила Сиврейн. – Как Голос сумел околдовать его? Просто представить не могу. А уж что бы толкнуло его самого на убийство Маарет и Хаймана, так тем более. Безумие какое-то. Он же всегда избегал ссор. Его владения – остров в Северном море. Он всегда держится сам по себе. Непостижимо!

– И все же это был именно Рошаманд, – тихонько проговорил Луис. – Я вижу его изображение в твоих мыслях – именно этот вампир разбил стеклянную стену и выкрал Виктора. И скажу вам кое-что еще. Не слишком-то умело он выполняет то, за что взялся. Хотел уволочь еще и Роуз, но просто не смог – и не причинил никакого вреда ни мне, ни Торну, хотя меня убить ему уж точно ничего не стоило, да и Торна, насколько я понимаю, тоже.

– Он во Крови уже пять тысяч лет, – сказала Сиврейн. – Столько же, сколько и я.

Она бросила на Грегори нежный взгляд. Грегори кивнул.

– Он был моим близким другом, даже больше, чем просто другом, – сказал он. – Однако проснувшись в нашу эру, я не встречал его. Все, что было меж нами, происходило в темные ночи самого начала истории вампиров, в конце первого тысячелетия, и он совершал ради меня очень, очень многое – из одной лишь личной привязанности.

Похоже, какие-то болезненные воспоминания не дали ему продолжать. Он умолк и больше ничего не прибавил к уже сказанному.

Бенджи поднял руку, но заговорил, не дожидаясь, пока ему разрешат:

– Кто-нибудь слышал Голос? Сегодня, здесь?

Он выжидательно обвел всех глазами.

Никто не откликнулся.

Антуан, любимый мой отпрыск из Нового Орлеана, негромко признался, что вообще никогда не слышал Голос. Сибель сказала, что и она тоже. И Бьянка.

Затем поднялся Ноткер – лысый, но очень привлекательный вампир с большими грустными глазами печального щенка: глубокими, красивыми и выразительными, но с опущенными уголками, что придавало ему трагический вид, даже когда он улыбался.

– Последний раз он говорил со мной три ночи назад. Сказал, что нашел себе орудие и что сумеет вырваться из заточения. Велел мне оставаться дома – мое жилище, как многим из вас известно, расположено во французских Альпах – и держать всех своих при себе. Сказал – то, что с ним происходит, меня не касается. Погибнут, мол, только самые молодые и слабые, а мои дети уже достаточно зрелые и сильные, так что им это не повредит.

Он помолчал, а потом продолжил:

– В этой комнате много тех, кого Голос назвал бы молодыми и слабыми. – Он посмотрел на Армана, сидевшего напротив, но чуть левее его, а потом на Луи. На Бенджи, Сибель, Антуана или даже Фарида он и смотреть не стал.

– Скажу вам и еще кое-что, – произнес он. – Этот Голос может довести до безумия. Его уже невозможно остановить. Да, много месяцев назад, до начала массовых убийств, его можно было заглушить, заблокировать – но не теперь. Теперь он слишком силен.

Эти слова удивили меня. С такой точки зрения я еще не думал. Однако все совершенно логично: чем больше вампиров по всему миру убивает Голос, тем сильнее он становится.

– Чистая правда, – заявил Бенджи. – Юные вампиры по всему земному шару тоже подтверждают: от него уже невозможно отгородиться. Убийства придают ему сил.

Фарид поднялся на ноги. До сих пор он тихонько сидел сбоку от Сета. Оба были в чем-то вроде черных бархатных сутан с высокими стоячими воротниками и длинными рядами черных блестящих пуговиц. Он повернулся ко мне.

– Голос хочет, чтобы его перенесли из тела Мекаре в тело этого избранного, им назначенного вампира, – сообщил он. – И хочет, чтобы я тому способствовал. Он уже уведомил меня – той ночью, когда мы все сюда прибыли. Требует нашего с Сетом сотрудничества. Я никогда не отвечал ему. Но правда и то, что Голос стал поразительно силен. Я все еще могу отгородиться от него, но это становится все труднее. Мы должны рассматривать Голос как силу, способную довести до безумия любого, чьим разумом завладеет. Такова теперь общая картина. Я не стану выполнять требования Голоса. Не стану убивать невинную Мекаре. По крайней мере, в данных обстоятельствах.

Он сел, но тут же поднялся Сет. Они с Грегори, вероятно, были самыми могучими из всех собравшихся вампиров. И между ними не сквозило ни тени вражды. Грегори взирал на Сета с надеждой в очах, а тот медленно собирался с мыслями, поочередно оглядывая присутствующих (за исключением лишь тех, кто сидел у стены позади него).

– Нельзя забывать, – начал он, – что Голос знает все, что мы говорим друг другу. Совершенно очевидно, что он способен по своей воле выбирать любого из нас – смотреть нашими глазами и слышать нашими ушами – но не может посещать нескольких вампиров одновременно. Во всяком случае, такое складывается впечатление. Однако, поскольку у нас нет шансов принять решение, которое застанет Голос врасплох, я выскажусь начистоту. Голос не должен перейти в этого Рошаманда. Рошаманд недостаточно силен духовно. Силен во Крови, да, но духовно слаб. Откуда я это знаю? Да просто – судя по его поступкам. Жестокое убийство Маарет и Хаймана – он попросту зарубил их, точно заурядный грабитель. Если Голос войдет в такой разум, то безраздельно воцарится в нем.

Все вокруг стола согласно закивали и забормотали. Всех пугала участь великой Маарет и злосчастного Хаймана. Лично я был в ужасе. Мне не хотелось даже вспоминать последний визит в выжженные владения Маарет, не хотелось вспоминать, как я нашел вырытые наспех могилы. Во мне вдруг вспыхнул яростный гнев на убийцу – на Рошаманда. Однако нам нужно было непременно обсудить это все.

– Такого допускать нельзя, – согласился я. – Нельзя, чтобы Голос вселился в Рошаманда. Ни за что.

Прибыв сюда, я уже рассказал, что обнаружил в джунглях. Обезображенные, наспех забросанные землей тела, обгорелые развалины домов. Повсюду разгром, древние книги уничтожены, сундуки с драгоценностями распахнуты настежь, содержимое разбросано и измазано сажей. Однако сейчас снова коротко упомянул обо всем этом для тех, кто не слышал или недопонял.

– Точно самый заурядный грабитель, – с отвращением заметил я.

Джесси склонила голову. Из глаз ее покатились кровавые слезы. Дэвид обнял ее.

Пандора, что сидела, понурившись и обняв своего спутника, Арджуна, тоже вытирала кровавые слезы.

Следующим слово взял Арман. Он не удосужился ни встать, ни хотя бы чуть повысить голос, но обращался к собравшимся так, что они сами напрягали слух и сосредотачивались, лишь бы только расслышать его. Отличный трюк: шептать, чтобы все сами к тебе наклонялись.

– Каков этот самый Голос по характеру? – спросил он. – Со мной он никогда не разговаривал. Что за душа стоит позади Голоса?

– Да ты и сам, черт возьми, прекрасно знаешь, – ответил Бенджи. – Это же Амель, дружественный Мекаре дух, вселившийся в Акашу и утративший разум на все это время, все эти эпохи и тысячелетия.

– Да, но каков он по характеру? – повторил Арман.

– Начисто лишен какой бы то ни было морали, – произнес вдруг один из самых младших присутствующих, до сей поры не проронивший ни слова – модно одетый черноволосый юноша в щегольском кожаном костюме-тройке и рубашке с высоким воротничком и вызывающе-алым галстуком. Он развернул кресло, чтобы оказаться лицом ко мне. Наскоро представившись – «Эверар» – он продолжал:

– Голос стремится уничтожить всех молодых вампиров, он стравливает их между собой. Поднимает из-под земли древних. Но вы все это и так знаете, каждый из вас знает. У Голоса нет морали. Он лишен собственного характера. Лишен того, что Бенджи называет любовью к собственному племени. Это чудовище без роду и племени. Он грозился уничтожить меня.

– И меня тоже, – добавил Дэвис, умопомрачительно-шелковистый темнокожий красавец. – И он способен вытеснить законного владельца из головы, просто взять и выгнать.

Арджун, темноволосый спутник Пандоры, кивнул.

– Безумие, – прошептал он. – Он подобен дыханию безумия в собственном твоем мозгу.

Алессандра поднялась с места.

– Он вошел в меня. Он поднял меня из земли. Он обладает великим даром убеждения. – Пышные волосы Алессандры обрамляли вытянутое овальное лицо с узкими миндалевидными глазами. До чего же она была прекрасна – даже прекраснее, чем две ночи назад! От безумной королевы кладбища Невинных Мучеников не осталось и тени воспоминаний. Однако голос был прежний: властный, звучный, царственный. – Он убедил меня в том, что я могу высвободиться из могилы, в которой пролежала более двухсот лет. Он вернул мне утраченный разум, но тотчас же натравил меня на прочих парижских вампиров. Он говорил со мной очень лично, доверительно. Он знал мои страдания – и поведал мне о своих. Нельзя допустить, чтобы он вселился в Рошаманда! – Она помолчала, глядя на Элени, Эжени и Бьянку. – Рошаманд лишен моральных устоев. Так всегда было. Когда нас, его отпрысков, взяли в плен Дети Сатаны, он даже не пытался спасти нас. Он испугался открытого столкновения с этими монстрами, бросил нас на произвол судьбы.

Многие вокруг стола закивали, подтверждая ее слова. Правда, Элени явно была не так уверена – однако не стала ничего говорить.

– О нет, по природе он любит мир, однако совсем не слаб, – промолвил Грегори. – Вы видите его в неверном свете. Он никогда не стремился быть воином. Жизнь не устраивала его, однако это еще не значит, что он слаб.

– Но она имеет в виду, – возразила Сиврейн, повышая голос, – что он слишком слаб, чтобы противостоять воле Голоса.

– Кроме того, он достаточно древен, – ледяным тоном добавил Сет, – чтобы принять в себя Голос, а потом подставиться лучам солнца, тем самым убив множество юных вампиров. А Голосу только того и надо. Говорю же вам – Рошаманд недостаточно силен духовно.

– Но почему? – поинтересовался Луи. – За что Голос так не любит молодых вампиров?

– Они уменьшают его силу, – объяснил Сет. – Тут уж никуда не деться. Именно поэтому его телепатическая сила сейчас и возрастает. Неконтролируемое увеличение числа юных вампиров изнуряет его. Его физическое тело – это невообразимая сущность, дающая жизнь нам всем – не безгранично по размеру. – Он покосился на Фарида. Тот кивнул. – И когда отпрысков становится слишком много, он стремится выжечь их. Как именно возрастают его силы – так и остается загадкой. Более остро ли чувствует кровь Носителя? Зорче ли видит его глазами? Отчетливее ли различает звуки? Мы не знаем. Знаем лишь, что в результате массовых убийств его телепатический дар стал гораздо мощнее. Но я готов держать пари: именно он, Голос, на заре новой эры вынудил жрецов оставить Акашу и Энкила на солнце, что повлекло за собой первое Всесожжение. Именно он вынудил Акашу уничтожить стольких членов ее племени перед тем, как она очаровала Лестата для своих еще более темных замыслов.

– Ну, это уж твердо знать никак нельзя, – заметила Пандора, в первый раз за все время подавая голос, да и то застенчиво и неохотно. Она снова вытерла с глаз кровавые слезы. В ней чувствовалась какая-то пассивность, неуверенность в себе – из-за чего она словно бы терялась на фоне других вампирш, хотя ничуть не уступала им дарованиями. Одета она была в платье из мягкой индийской ткани с вышивкой, почти под стать длинному расшитому драгоценностями шервани Арджуна. – За все долгие столетия, что я общалась с ней, я ни разу не видела в ее глазах ни малейшего проблеска мысли, ничего, что могло бы быть Амелем.

– Не уверен, что ты права, – вмешался Мариус с еле заметной вспышкой раздражения. С Пандорой он постоянно терял терпение.

– Я тоже не уверен, – согласился я. – Конечно, я был с Акашей очень недолго. Но все же успел кое-что повидать – те мгновения, когда она замирала, уходила в себя, словно бы ею овладевало нечто незримое. Но мне не хватило времени узнать, что это.

Никто не стал со мной спорить.

– Но вот еще что я должен сказать, – продолжал я. – Не думаю, что Голос совершенно точно так уж неисправим. В этом отношении он такой же, как мы. Мне кажется, за последние двадцать лет Голос сделал главный шаг к совершенно новому путешествию.

Я видел, сколь шокировал многих из тех, кто глядел на меня сейчас. Но Мариуса и Дэвида я не шокировал. Что же до Сета – поди знай.

– Важно ли это сейчас? – спросил я. – Не знаю. Я хочу получить Виктора назад. Я ведь никогда еще не видел своего сына. Я хочу, чтобы он вернулся сюда целым и невредимым – и Голосу это прекрасно известно. Но что до самого Голоса, до самого Амеля – он вовсе не такое уж бессовестное и бесчувственное чудовище.

– Да ты что? – ахнул Бенджи. – Лестат, это уж ни в какие ворота не лезет! Как ты можешь так говорить? Ведь эта тварь убивает нас!

Сибель жестом призвала его замолчать.

– Голос давно уже говорил со мной, – сказал я. – Впервые я услышал его через несколько лет после гибели Акаши. Думаю, оказавшись в поврежденном разуме Мекаре, Голос сумел вернуться в сознание. А мои видеофильмы, песни, все остальное, что я посвящал нашей истории, все эти образы – ну, скажем так, они могли пробудить Голос внутри Акаши, ровно так же, как пробудили и ее саму.

Всем было известно, как Царю и Царице показывали мои эксперименты в области рок-музыки на установленном в святилище огромном экране. На этом можно было не останавливаться.

– Голос с самого начала обратился ко мне. Быть может, именно ко мне – из-за всех этих видео. Не знаю. Но, как ни прискорбно, я не знал, кто он и что он. И не ответил ему так, как следовало бы.

– Хочешь сказать, если бы ты узнал его и ответил ему иначе, сейчас и у нас все было бы по-другому? – спросил Дэвид.

Я покачал головой.

– Не знаю. Но вот, что я вам скажу. Голос – некая сущность, наделенная собственной, вполне отдельной историей. Он страдает. Он не лишен воображения. Чтобы познать любовь и красоту, надо иметь воображение и дар сопереживания.

– Что заставляет тебя так думать? – спросил Мариус с нежным упреком. – Даже безжалостные и аморальные существа способны ценить красоту. И любить.

– А мне кажется, это все правда – все, что говорит Лестат, – промолвил юный Даниэль. Он даже не думал извиняться за то, что противоречит Мариусу: они уже давно были вместе. – И меня это ничуть не удивляет. Каждый из вас, каждый, кого я только знаю, обладает этим даром – ценить красоту и любить.

– Вот-вот, ты лишь подтверждаешь мои слова, – заметил Мариус.

– Довольно об этом, – вмешался Сет. – Я хочу, чтобы Виктора вернули. Он точно такой же сын нам, как и тебе.

– Знаю, – отозвался я.

– Но если Голос наделен даром сопереживания, – вскричал Бенджи, так подавшись вперед, что шляпа у него сползла на лицо, – если Голос обладает воображением и способен любить, значит, его можно образумить! Ты ведь к этому клонишь, верно?

– Да, – отвечал я. – Разумеется. Что ставит нашего друга Рошаманда в очень опасную ситуацию. Голос легко меняет привязанности. Голос отчаянно стремится не только достичь своих целей, но и учиться, постигать новое.

Эверар рассмеялся.

– Ну да, типичный Голос! Само непостоянство. Демон, способный проскользнуть в твой разум, или мой, или чей угодно – как паук, скользящий по скользкой сверкающей паутине – а там уж попытается заставить тебя делать такое, что тебе самому в жизни бы в голову не пришло.

Ни Джесси, ни Бьянка за все это время не проронили ни слова. Они сидели бок о бок: Джесси усталая, изнуренная, сломленная известием о смерти Маарет, и Бьянка, все еще не в силах выбраться из персонального ада из-за гибели своего спутника. Однако внезапно, похоже, чаша их терпения переполнилась. Словно по безмолвному взаимному согласию, Бьянка поднялась и пронзительным голосом спросила:

– Что толку во всем этом? Мы беспомощны пред Голосом и его требованиями! Зачем мы сидим тут и разглагольствуем, разглагольствуем, разглагольствуем без конца, стараясь дойти до самой сути? Этот Голос – ты только посмотри, что он сделал с нами! Посмотри! Неужели никто не собирается оплакивать Маарет? Никто не предложит провести в ее честь минуту молчания? Никто не заступится за память тех, кто мог бы жить вечно, но сейчас мертв и покоится в холодной земле?

Вся дрожа, она устремила взор на Армана, сидевшего по другую сторону стола, рядом со мной. Он тоже смотрел на нее, и лицо его являло собой картину шока и боли. До чего уязвимое, растерянное, потемневшее лицо – совсем не похожее на обычного Армана. Наконец Бьянка отвернулась и перевела взгляд на Мариуса, словно безмолвно требуя от него чего-то. Он тоже взирал на нее с глубочайшим сочувствием. Бьянка опустилась на прежнее место, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

Джесси за все это время даже не шелохнулась. Джесси – самая юная, созданная Маарет и ее древней кровью – бледная, дрожащая от человеческих чувств и эмоций, но все же питаемая столь мощной кровью. Фарид, являвший собой точно такой же сплав, гораздо лучше скрывал это.

– Моя любимая тетя и в самом деле помышляла о том, чтобы уничтожить разом все племя, – промолвила Джесси. – Она обещала мне не делать этого – но думала о том постоянно.

– Чистая правда, – кивнул сидящий рядом с ней Дэвид.

– Я понимаю, отчего Рошаманд повиновался повелениям Голоса, – продолжала Джесси. – И знаю также, что, если бы только моя тетя желала жить, она бы остановила его. Она бы справилась с любым из нас, даже с тобой, Грегори, или с тобой, Сет. И тобой, Сиврейн. Она прекрасно умела защищаться. А сила ее, как и ее опыт, была превыше нашего разумения. Нет, она уже умирала – в душе. И потому позволила Рошаманду взять ее жизнь.

Джесси опустилась в позолоченное кресло. Дэвид поцеловал ее в щеку.

Я вскинул руки.

– Да, правда, Маарет помышляла о самоубийстве вместе с Мекаре. О том, чтобы унести Мекаре в пламя извергающегося вулкана. Я видел образы, что посещали ее. Вулкан Пакайя в Гватемале – вот о чем она думала. Мне ненавистно говорить это. Ненавистно признавать это – и она не должна была пасть от руки гнусного Рошаманда. Но это правда.

Все замерли, но было ясно, что ни я, ни Джесси больше ничего на эту тему не скажем, так что наконец Мариус поднялся на ноги с обычным своим властным видом и выждал, пока все взоры не обратятся на него.

– Послушайте, совершенно очевидно: мы не можем ни застать это существо врасплох, ни обмануть его, – начал он. – Мы не можем даже существовать без него. Так давайте определим, какую линию защиты избрать. Мы не станем ни на что соглашаться, пока нам не вернут Виктора – целого и невредимого. Только потом мы выслушаем Голос – пусть он скажет нам, чего хочет.

– Но Рошаманда он не получит! – горячо заявила Алессандра.

– Нет, не получит, – согласился Ноткер. – И могу вам сказать, что самый доверенный помощник Рошаманда, его преданный союзник, точно так же любит мир и не готов к схватке, как и его хозяин.

– И кто же этот союзник? – поинтересовалась Алессандра.

– Почти наверняка – Бенедикт, – ответил Ноткер. – Кто бы еще?

– Ах да, Бенедикт, – встрепенулась Сиврейн. – Ну конечно! Ведь именно с Бенедиктом он и живет на том острове в Северном море. Они с Бенедиктом вместе уже много веков.

– Бенедикт, – прошептала Алессандра. – Только не тот бедненький юноша, такой славный и праведный, которого он увел из монахов!

– Бенедикт? – переспросила Элени. – Да это же тот, у кого Магнус – твой создатель, Лестат, – украл Кровь. Он в добрых два раза старше меня по Крови! И он всегда был слабаком, всегда! Весь его шарм в том и состоит, что он хрупок, точно фиалка или орхидея. Но откуда нам знать, что он – единственный союзник Рошаманда?

– Готов держать пари, – откликнулся Ноткер. – Потому что ни о ком другом я даже не слышал. И, уж коли на то пошло, ваш бедненький, славный и праведный юноша сделал меня вампиром – и у него это неплохо получилось.

По комнате прокатился смешок, но тут же и замер.

– Однако с какой загадкой мы столкнулись, – заметил Ноткер. – Вот Рошаманд, незлобивый Рошаманд, упивающийся красотой, музыкой и поэзией, приводящий в Кровь тех, кто ему приятен, но никогда не имевший сил сражаться за них с другими бессмертными – да еще и Бенедикт, праведный Бенедикт! А ты, Лестат, говоришь, Голос умеет любить. Говоришь, он умеет любить, он наделен душой и воображением. Поистине – непостижимая загадка, как это он выбрал двух таких примечательных вампиров.

– Возможно, – холодно промолвил Сет, – только они двое и смогли вынести планы Голоса, пали жертвой его смехотворных фантазий.

– Почему смехотворных? – удивился Мариус. – Что ты имеешь в виду?

Вместо Сета ответил Фарид:

– Лестат прав. Голос лишь начинает свой путь в качестве существа, наделенного сознанием. Возможно, он и оказывал мрачное и темное влияние на Источник в былые века, однако в мире целенаправленных действий – все еще сущее дитя. И мы не знаем его окончательной цели. Подозреваю, что замена тела – перемещение из немой и почти слепой Мекаре в полного жизни Рошаманда, наделенного многими дарованиями, для Голоса – всего лишь первый шаг.

– Что ж, именно поэтому мы и должны остановить его! – заявил Мариус.

– Можно ли извлечь его из вампирского тела каким-то иным способом? – спросил Бенджи. – Доктор Фарид, ты не мог бы поместить его в какой-нибудь механизм, который мы будем регулярно подкармливать Кровью, но который не будет в состоянии видеть, слышать и путешествовать по своей незримой сети?

– Никакая это не сеть, Бенджи, – терпеливо отозвался Фарид. – Это тело – огромное и невидимое, но вполне ощутимое. – Он вздохнул. – И нет, я не в состоянии изобрести механизм, который будет его поддерживать. Я даже не знаю, с чего начать. Да и сработал ли бы этот план вообще? Ведь когда это существо извлекают из Носителя, мы начинаем умирать – мы все, правда? Ты говорил, так было в прошлый раз, да?

– Именно так, – подтвердил Сет.

– Но когда Источник извлекли в прошлый раз, тело Носителя умирало, – возразил Мариус. – А что будет, если ты извлечешь Источник, когда тело Носителя живет и мозг соединен с сердцем?

– Ерунда, – покачал головой Сет. – Голос живет в мозгу, а когда удаляешь мозг, тело Носителя умирает.

– Ну, вовсе не обязательно… – вставил Фарид.

– Ну конечно, – вздохнул Мариус, пожимая плечами и безнадежно разводя руками. – Мне это никогда не понять. Никогда. Я просто не в состоянии…

Он умолк.

Я всей душой ему сочувствовал. Лично я практически ничего не смыслил в механике того, чему мы все стали свидетелем в день, когда погибла Акаша. Я знал лишь, что Мекаре поглотила ее мозг – и этого хватило Амелю, чтобы укорениться внутри нее.

– Суть в том, что, как бы умны мы ни были, – подытожил Сет, – но все же не можем сконструировать механизм для поддержания Амеля. А если бы даже могли, то не сумели бы изыскать достаточно надежные средства обеспечения его всем необходимым. И при таком сценарии, само собой, мы бы оставались по-прежнему подключены к Голосу. А он, образно выражаясь, постоянно рыскал бы в поисках союзника, чтобы тот его освободил.

– Не сомневаюсь, – согласился я. – И кто бы его осудил? Вы рассуждаете о приборах и механизмах, как будто это создание не обладает восприимчивостью, не способно испытывать мучительную боль. Амель еще как способен испытывать боль! Говорю же вам – должно существовать какое-то решение, не подразумевающее безнадежное заточение Амеля. Ведь ко всему, что происходит сейчас, привело именно его заточение в Мекаре! Да, ее поврежденный рассудок создал вакуум, в котором он и пришел в себя. Сознаюсь – это я разбудил его одновременно с Акашей. Вне всяких сомнений. Но Амель умеет чувствовать, умеет желать, умеет любить!

– Я бы не стал называть его Амелем, – сказал Мариус. – Слишком уж лично получается. Покамест он все еще Голос.

– Я назвал его Голосом, когда не знал, кто он такой, – возразил я. – И остальные, называвшие его Голосом, не знали, кто он.

– Мы, собственно, так до сих пор наверняка и не знаем, – напомнил Мариус.

– Так что ты говоришь, Лестат? – спросил Арман своим мягким тоном. – Что этот дух, Амель, добр по природе своей? Лестат, из всего, что мы узнали от близнецов, выходит, он – злой дух.

– Нет, – покачал головой я. – На самом деле близнецы рассказывали нам не совсем это. И вообще почему он обязательно должен быть от природы всецело добр или всецело зол? Близнецы описывали нам веселого и шаловливого духа, который любил Мекаре и стремился наказать Акашу за то, что та плохо обошлась с ней. Каким-то образом этот дух сумел вселиться в тело Акаши и стать с ней единым целым – слиться с той, кого он так ненавидел. А потом, через шесть тысяч лет, он обнаруживает, что попал в тело той, кого любил, но она для него мертва – мертва для всего вокруг.

– Прелестная история, – промолвила Пандора себе под нос.

– И все же это еще не делает его хорошим! – сказал Арман.

– Но и плохим не делает тоже, – отозвался я. – Рассказывая нам эти древние истории, Маарет совершенно недвусмысленно обозначила: добрые духи – те, что выполняют повеления колдуний, а злые – просто шалят и проказничают. Очень примитивное определение добра и зла, нам от него проку почти никакого.

Я вдруг заметил, что Бенджи подает какие-то знаки Арману – жестами призывает к молчанию. Мариус и Луи тоже жестикулировали примерно так же. «Тише ты!»

Арман заметил всю эту бурную деятельность примерно в то же время, что и я.

Я задумался на несколько секунд, крепко сжав пальцы и поднеся их к глазам, а потом заговорил снова:

– Послушайте, я вовсе не выступаю в защиту Голоса. Не пытаюсь обмануть его, превознося его разумность, развитие или способность любить. Я говорю лишь то, во что верю. Голос может поведать нам многое такое, чего не в состоянии открыть ни одно иное существо во всем мире, даже, пожалуй, находящиеся среди нас духи. – Тут я многозначительно покосился на Сиврейн, ведь я имел в виду Гремта. – Они не полностью доверяются нам! И не очень-то нам помогают. Возможно, эти духи так злы на Амеля, так настроены против него, с сотворения времен враждуют с ним – и потому мы не можем сейчас рассчитывать на них, не можем надеяться, что они нам помогут.

– Этого мы точно не знаем, – отозвалась Сиврейн. – Знаем лишь, что они не помогут. Ты ведешь речь о могущественных духах – возможно, со временем они и придут к нам на помощь, но покамест выжидают, желая понять, что мы намерены предпринять.

– Ну нет, а вот я бы не стала списывать их со счета, – внезапно вмешалась Пандора. – А вдруг они еще все-таки нам помогут.

– Вот именно, – кивнула Сиврейн.

В комнате воцарился хаос. Все загалдели разом, хотя видно было: многие из собравшихся понятия не имеют, о чем это мы. Взять хоть Бенджи. Луи с Арманом тоже оказались не в курсе, зато Мариус с Пандорой знали. Даже франт и пижон Эверар – и тот знал.

– Таламаска тоже покамест помогать нам не станет, – заявил Мариус. – Но они на нашей стороне.

– В Таламаску входят духи? – изумился Бенджи. – А это еще откуда известно?

Мариус торопливо велел ему молчать и слушать – скоро, мол, все объяснят.

Я поднял руку, призывая всех к тишине. Думал, никто и внимания не обратит, но все мгновенно умолкли.

– Я хочу лишь подчеркнуть, что Амель – дух, обладающий неимоверными знаниями, владеющий многими тайнами. И так уж вышло, что он – наш дух! – Я чуть выждал. – Разве вы сами не видите? Нельзя разговаривать о нем, как о каком-то банальном злодее, который вломился в наш уютный мирок лишь для того, чтобы доставлять нам неудобства, запугивать нас, терроризировать и вымогать у нас, чего он ни пожелает. Он – основа самого нашего существования! – Я подался вперед, упершись руками в стол. – Допустим, он убивает. Что ж, мы убиваем тоже. Он убивает безжалостно. А кто из собравшихся тут моих ровесников и тех, кто старше меня, никогда не поступал так же? Это существо, эта сущность – основа того, чем мы являемся. Планировал ли он хоть что-нибудь, помимо порабощения Рошаманда, или не планировал, но у него есть свое предназначение! У всех нас оно есть! Уж чему-чему, а этой мудрости нынешняя сложная ситуация меня научила. Кризис – и непрестанные призывы Бенджи. Мы все – единый народ с общим предназначением, и наше предназначение достойно того, чтобы за него сражаться! Амель чувствует ровно то же, что и мы: что по неведомым ему причинам он обречен на вечные муки – он, существо, мечтающее любить, познавать, видеть и чувствовать. Как и у нас, у него есть предназначение, за которое стоит сражаться.

Мертвая тишина.

Никто даже не шевельнулся – разве что все переглядывались. Наконец Сет очень тихо заговорил:

– Сдается мне, принц Лестат высказался очень убедительно.

Мариус кивнул.

– Так ты говоришь, – начал Бенджи, – что Голос – тоже член нашего племени?

Я засмеялся.

– Ну да!

– И зла в нем столько же, сколько и в нас, – прошептал Арман.

– Нет, – возразил Бенджи, – в нас нет зла. Тебе этого никогда не понять. Никогда!

В лице Сета что-то изменилось. Резко, почти мгновенно. Он поднялся на ноги. Сиврейн и Грегори тоже встали.

– В чем дело? – спросил я.

– Рошаманд. Он идет сюда, – отозвался Сет. – Он уже близко.

– Прямо над нами, – добавил Грегори.

Мариус тоже поднялся.

Я замер, скрестив руки на груди, весь обратившись в слух. Бросил взгляд через плечо на Роуз – бедняжка забылась под одеялом беспокойным сном. Посмотрел на Луи – тот не спускал с меня глаз.

Теперь уже все слышали Рошаманда – громкие, размеренные шаги. Все, если не считать спящей Роуз.

Затворив свой разум наглухо, словно сейф, он нарочито тяжелой поступью спускался по железной лестнице, что вела с крыши в коридор за бальным залом.

И вот он медленно вошел в зал: с виду – поразительно красивый и стройный молодой человек на самом же деле – кровопийца пяти тысяч лет от роду. Темно-каштановые волосы, кроткие, открытые серо-голубые глаза… Стильная шинель из черного бархата с зеленой отделкой необыкновенно ему шла. Он неторопливо приблизился к столу.

– Рошаманд, – представился он. На лице его промелькнула нерешительность, а затем он поклонился всем присутствующим и кивнул тем, с кем был знаком лично: – Сиврейн, дорогая моя… Грегори, Небамун, старый мой друг… Ах, мои милые Алессандра, Элени и Эжени… Эверар, любезнейший Эверар! Приветствия и всему собранию в целом. Что же до тебя, принц Лестат, я, можно сказать, весь к твоим услугам, если только мы сумеем достичь согласия. Твоему сыну пока не было причинено ни малейшего вреда.

Один из спутников Ноткера поднялся, взял стоявшее у стены кресло и принес его к столу.

Однако наш статный и величавый гость неторопливо двинулся в обход стола. Подле Джесси он остановился и, склонившись к ней, произнес негромко и доверительно:

– Я не хотел зла Маарет, не хотел убивать ее. Я всем сердцем, всей душой хотел бы найти способ этого избежать. Я сделал это лишь потому, что она собиралась истребить нас всех. Клянусь тебе, это чистая правда. А Хаймана я убил из страха, как бы увидев, что я натворил, он не попытался отомстить мне.

Джесси словно не слышала – так и сидела, глядя прямо перед собой покрасневшими тусклыми глазами. Даже не шелохнулась. Дэвид тоже не поднимал на Рошаманда глаз.

Рошаманд вздохнул. По красивому лицу скользнуло совершенно иное выражение – небрежное, лихое, пренебрежительное. На долю секунды, не дольше, но я успел заметить его и поразиться контрасту жестокой гримасы и складных прочувствованных речей.

Он повернулся и, возвратившись к другому концу стола, уселся в поставленное напротив меня кресло.

– Ты знаешь, чего я хочу. – Он обращался ко мне. – Знаешь, чего хочет Амель. Ты знаешь, Лестат, знаешь, что твой сын сейчас с Бенедиктом. – Порывшись в кармане, он выудил блестящий айфон, продемонстрировал его всем собравшимся и положил на стол перед собой. – Стоит мне нажать одну кнопку – и Бенедикт убьет Виктора. – Он помолчал немного, обводя всех присутствующих выразительным взором, и снова перевел его на меня. – Но ведь это совсем необязательно, верно? Ну и, разумеется, как вы, без сомнений, догадываетесь, Мекаре тоже спрятана в надежном месте.

Я молчал. Подозреваю, он мог бы силой мысли послать заряд пламени прямо через телефон. Но сознавал ли он свою силу? Кто знает. Я ненавидел его. Прямо видеть не мог.

– Надо ли напоминать тебе, что если со мной что-то случится, Голос заставит Бенедикта немедленно убить твоего сына – и вы никогда не найдете Мекаре.

Все смотрели на него в ледяном молчании.