Книга: Принц Лестат
Назад: Глава 6 Сирил
Дальше: Глава 8 Мариус и цветы

Глава 7
История Антуана

Он умер в восемнадцать лет. Родился для Тьмы в слабости и смятении, избитый, обожженный, брошенный умирать вместе со своим создателем. За краткую жизнь человеком он лишь играл на пианино – уже в десять лет учился в Парижской консерватории. Его называли гением. О, Париж тех лет! Бизе, Сен-Санс, Берлиоз, даже Франц Лист – он видел их всех, слышал их музыку, знал их лично. Он мог стать одним из них. Но брат предал его: зачал внебрачного ребенка, а всю вину свалил на него – третьего сына в семье, семнадцатилетнего мальчишку. Чтобы заглушить скандал, его отослали прочь, снабдив небольшим состоянием, которое очень быстро и привело его к гибели: попойки, кутежи и ночи за игорным столом. Лишь изредка он с мстительным чувством набрасывался на пианино в каком-нибудь модном салоне или в вестибюле роскошного отеля, радуя и смущая случайную аудиторию яростным вихрем разрозненных аккордов и нестройных мелодий. Куртизанки и покровительницы искусств равно обожали его, и он вовсю пользовался своей красотой: черные как смоль волнистые волосы, белоснежная кожа, выразительные синие глаза и губы, изогнутые, точно лук Купидона, губы, которые всем так хотелось поцеловать или хотя бы погладить кончиками пальцев. Высокий, но неуклюжий, он выглядел обманчиво хрупким, на деле же способен был одним ударом сломать челюсть обидчику. На счастье, он ни разу еще не ломал в драке пальцев – главное сокровище пианиста, но, понимая, что такое легко может случиться, взял за правило носить с собой нож и пистоль, да и с рапирой обращался вполне умело и несколько раз посещал модные фехтовальные клубы Нового Орлеана.
Так он постепенно катился под откос – теряя все на свете и самого себя, просыпаясь в незнакомых постелях, страдая то от тропической лихорадки, то от плохой еды, то от запойного пьянства. Он и в грош не ставил захудалый, безумный и безнадежно провинциальный колониальный городишко, куда его забросила судьба. Здесь, в этой гнусной Америке, ничто не напоминало о Париже. Для него что это захолустье, что Преисподняя – все было едино. А коли у Дьявола в аду есть пианино, какая и в самом деле разница?
А потом в его жизнь ворвался Лестат де Лионкур, этот образец светского щеголя, живший на Рю-Рояль вместе с другом Луи де Пон дю Лак и их маленькой воспитанницей Клодией. Ворвался со свойственной ему легендарной щедростью и бесшабашной разнузданностью.
Те дни. Ах, те дни! Какими прекрасными казались они потом – и какими болезненными и безобразными были на самом деле! Ветшающий Новый Орлеан, непролазная грязь, вечные дожди, москиты и трупная вонь насквозь отсыревших кладбищ, беззаконие на выходящих к реке улицах – и этот загадочный джентльмен, Лестат: он поддерживал Антуана, давал ему золото, выманивал из баров и от колеса рулетки, понукал барабанить по ближайшим же клавишам, что окажутся под рукой.
Лестат купил ему превосходнейший рояль, какой только сумел достать – великолепный инструмент фирмы «Бродвуд», из самой Англии. Однажды на этом рояле играл сам Фредерик Шопен.
Лестат нанял слуг, которые убирали жилище Антуана. Нанял повара, который следил, чтобы Антуан поел перед тем, как напиваться. Лестат твердил своему юному другу, что у него есть дар и что он должен верить в себя.
Каким же красавчиком смотрелся Лестат, когда в элегантном черном фраке и глянцевом галстуке расхаживал по антикварному французскому ковру ручной работы, уговаривая Антуана вспомнить о призвании. Подмигивания, ослепительные улыбки… Густые белокурые волосы мятежными волнами спадали на накрахмаленный белый воротник. От него пахло чистотой, свежими цветами, весенним дождем.
– Антуан, ты должен писать музыку, – уговаривал Лестат. Бумага, чернила – все, что только может понадобиться для творчества. А потом – пылкие объятия, леденящие острые поцелуи, когда, не обращая внимания на безмолвных преданных слуг, они вместе лежали в сделанной из кипариса огромной постели под алым, как пламя, шелковым балдахином. Каким холодным казался Лестат – но до чего же необузданно-страстным. Поцелуи его обжигали, жалили горло, точно укусы пчел. Но разве Антуана это пугало? Лестат завораживал, опьянял его.
– Пиши музыку для меня, – нашептывал он на ухо Антуану – и эти слова, этот приказ прочно отпечатался в сердце юноши.
Порой молодой композитор сочинял по двадцать четыре часа кряду без перерыва, не обращая внимания на нескончаемый шум многолюдной улицы под окном, пока не падал от истощения и не засыпал прямо на клавиатуре.
А потом перед ним снова вырастал Лестат в глянцевитых белых перчатках, со сверкающей серебряной тростью. Его чуть влажное лицо светилось, раскрасневшиеся щеки пылали.
– Антуан, хватит спать, поднимайся. Сыграй для меня.
– Почему ты так в меня веришь? – спрашивал Антуан.
– Играй! – Лестат усаживал его за рояль.
Пока Антуан играл, Лестат танцевал вокруг, запрокинув голову к дымчатому хрусталю люстры над головой.
– Да-да, играй, играй, не останавливайся…
Потом Лестат падал в стоявшее перед письменным столом золоченое мягкое кресло с обитыми тканью подлокотниками и начинал строчить пером, с ошеломительной скоростью и точностью записывая мелодии Антуана. Что-то сталось со всеми этими песнями, всеми листами, всеми кожаными папками, битком набитыми музыкой?
Как хороши были те часы – мягкое сияние свечей, раздувающиеся на ветру занавески, люди, что иной раз собирались на диванчике внизу послушать его игру.
Вплоть до той жуткой ночи, когда Лестат явился потребовать от него верности.
Изуродованный, весь в шрамах, грязный, одетый в разящее болотом тряпье, он превратился в сущего монстра.
– Они пытались убить меня, – сообщил он резким, свистящим шепотом. – Антуан, ты должен мне помочь!
Только не прелестная малышка Клодия, только не любезный друг Луи де Пон дю Лак! Не может быть! Убийцы? Эти двое – два воплощения совершенства? Эта прекрасная пара, что прогуливается ранними вечерами по новенькой мостовой, точно скользит в зачарованном сне, общем на них двоих?
Но тут ободранное изувеченное существо припало к горлу Антуана – и он сам узрел, как все произошло: увидел преступление, увидел, как чудовищная малютка снова и снова вонзает в его любовника нож, увидел, как тело Лестата тонет в болоте. Увидел, как Лестат выбирается, восстает. Теперь Антуан знал все. Темная Кровь хлынула в его тело, точно кипящий поток, выжигающий, изничтожающий последние крупицы человеческого на своем пути. Музыка, его собственная музыка, гремела в ушах с головокружительной громкостью. Лишь музыка могла описать эту неизъяснимую мощь, яростную эйфорию.
Антуан с Лестатом напали на Клодию и Луи, но потерпели поражение. Антуан получил чудовищные ожоги. Так он узнал, что такое – родиться для Тьмы. Ты можешь пережить то, что непременно убьет обычного смертного. Музыка и боль стали для него близнецами – двумя основополагающими тайнами его существования. Даже сама Темная Кровь не так завораживала его, как музыка – и боль. Лежа рядом с Лестатом под балдахином, Антуан видел свою боль яркими разноцветными всполохами. Рот его был открыт в непрерывном стоне. Так жить нельзя, немыслимо, я больше не могу! И все же он не хотел умереть, о нет, никогда не хотел умереть, даже теперь, даже когда жажда крови заставляла его выползать навстречу ночи, хотя тело его по-прежнему было одним сгустком боли, а каждое прикосновение рубашки, брюк, даже башмаков причиняло неимоверные страдания. Боль, кровь и музыка.
Тридцать лет он жил сущим чудовищем – обезображенный, покрытый шрамами, он выбирал себе жертвы среди самых слабых смертных, охотился в перенаселенных трущобах, где ютились ирландские иммигранты. И создавал музыку – даже не касаясь клавиш, слышал ее у себя в голове – слышал, как она ширится и вздымается, стоило ему лишь пошевелить пальцами в воздухе. Смешенье шума кишащих крысами трущоб и кабаков, где собирались портовые грузчики, становилось для него новой музыкой, сливалось с рокотом голосов справа и слева или с криками его жертв. Кровь. Дайте мне крови, а музыка и так останется со мной вечно.
Лестат отправился в погоню, преследуя тех твоих, Клодию и Луи, некогда бывших его семьей, его друзьями, его возлюбленными.
Однако сам он, Антуан, страшился даже думать о подобном путешествии. Он простился с Лестатом в порту.
– До свидания, Антуан, – Лестат поцеловал его. – Кто знает, возможно, тут, в Новом Свете, тебя ждет настоящая жизнь – жизнь, о которой я всегда мечтал.
Золото, золото, золото.
– Оставь себе комнаты, оставь все, что я тебе дарил.
Но он был не так умен, как Лестат. Не умел жить как смертный среди смертных. Тем более что в голове неумолчно звучали песни и симфонии, а кровь все так же неустанно звала к себе. Он уже промотал собственные капиталы – и золото Лестата очень быстро ушло вслед за ними, хотя Антуан даже не помнил, как и куда. Покинув Новый Орлеан, он двинулся на север, отсыпаясь в пути на кладбищах.
В Сент-Луисе он снова начал играть по-настоящему. Это было так странно. Тем временем почти все шрамы у него зажили, он больше не походил на обезображенного больного, страдающего неизвестным заразным недугом.
Он словно бы проснулся ото сна. На долгие годы его излюбленным инструментом стала скрипка. Иной раз он даже подрабатывал, играя для смертных. Он снова превратился в джентльмена и сумел обзавестись не только чистым бельем, но и крохотной квартиркой, где имелось несколько картин, медные часы и деревянный гардероб с хорошей одеждой. Но все это ни к чему не привело. Его терзали одиночество и отчаяние. Казалось, в мире нет больше чудовищ, подобных ему.
Сам не зная, зачем и почему, он откочевал на запад. В восьмидесятых годах девятнадцатого века он играл на пианино в притонах Варварского Берега в Сан-Франциско и охотился на моряков. Он постепенно проложил себе путь из матросских кабаков в модные музыкальные салоны, потихоньку утоляя жажду отбросами общества в темных закоулках, где убийства были обычным делом.
В публичных домах он, как всегда, пользовался бешеным успехом и очень скоро был окружен целой толпой обожательниц из числа дам полусвета. Они дарили ему утешение, а потому могли не опасаться его убийственной жажды.
В борделях китайских кварталов он любил экзотических рабынь, нежных и кротких, а они души не чаяли в его музыке.
И наконец, в роскошных мюзик-холлах неистовыми овациями встречали песни, которые он сочинял прямо на сцене, и головокружительные музыкальные импровизации. Он снова вернулся в мир. Он полюбил его. Нарядившись как денди, он напомаживал волосы, зажимал в зубах манильскую сигару и, опьяненный бушующими вокруг восторгами, напрочь терялся в царстве клавиш из слоновой кости.
Однако в этот кровавый рай прокрались другие вампиры – первые, которых он видел с тех пор, как Лестат отплыл из гавани Нового Орлеана.
Могучие красавцы в жаккардовых жилетах и фраках по последней моде, умело пускающие в ход свои сверхъестественные способности, чтобы мошенничать в картах и ослеплять жертв, они смотрели на Антуана неприязненно, а нередко даже угрожали ему – впрочем, потом сами же обращались в бегство. Однажды в темных переулках Чайнатауна Антуану встретился вампир-китаец в длинном черном плаще и черной шляпе, с тесаком в руке.
И хотя Антуан изнемогал от желания узнать этих вампиров поближе, мечтал довериться им, поговорить с ними, поделиться с ними историей своих скитаний, но он в ужасе покинул Сан-Франциско – покинул прелестных официанток и куртизанок, что так поддерживали его нежной дружбой. Покинул край, где всегда легко было поймать в закоулке какого-нибудь пьянчугу.
Он кочевал из города в город, время от времени устраиваясь на работу в какой-нибудь захудалый оркестрик или театр, но нигде не задерживаясь подолгу. В конце концов, он ведь оставался вампиром и лишь внешне напоминал человека. А вампир не может бесконечно выдавать себя за простого смертного в узком кругу людей. На него начинают таращиться, начинают задавать вопросы, потом – сторониться. Кончается же все полным отчуждением, как будто бы они вдруг обнаружили среди себя прокаженного.
Однако многие иные знакомства со смертными продолжали греть ему душу. Ни один вампир не может жить лишь кровью и убийствами – всем нужно человеческое тепло. Во всяком случае, так думал тогда Антуан. Время от времени он сводил тесную дружбу со смертными – с теми, кто подпускал его к себе, не задавая лишних вопросов о его странностях, привычках и холодной, как лед, коже.
Старый век умер, зародился век новый. Антуан чурался ярких электрических огней, держался благословенной темноты глухих переулков. Теперь уже он окончательно исцелился, от старых его ран не осталось и следа – за годы он стал лишь сильнее и могущественней. Однако самому себе он казался безобразным, отвратительным, не приспособленным к жизни существом, что живет, точно наркоман, лишь одной гнусной жаждой. Теперь, когда ему хотелось провести вечер за беседой, не хватало товарища для ума, он тянулся к калекам, недужным, цыганам и бродягам. Их общество помогало ему не плакать. Помогало убивать не слишком жестоко и зверски.
Спал он на кладбищах, когда удавалось отыскать достаточно просторный потайной склеп, а не то в гробу в каком-нибудь подвале. Время от времени, когда солнце грозило застать его врасплох, он зарывался прямо во влажную землю, молясь, чтобы там и умереть.
Страх, музыка, кровь и боль. Вот и все его существование.
Началась Первая мировая война. Мир, каким знал его Антуан, подходил к концу.
Антуан почти не помнил, как оказался в Бостоне и почему решил отправиться именно туда: помнил лишь, что путешествие было долгим. Там-то он впервые и зарылся в землю на долгий сон. Он был уверен, что так и умрет там, томясь в погребении неделя за неделей, месяц за месяцем. Лишь память о крови изредка будоражила его сознание, но не могла разбудить совсем. Он был уверен, тут-то ему и настанет конец. Неизбежная вселенская тьма безжалостно поглотит все сомнения и страсти, что когда-либо одолевали его.
Разумеется, он не умер.
Он пробудился через полвека – голодный, изнуренный, отчаявшийся, но удивительно сильный. А вывела из спячки его музыка: но совсем не та, которую он любил.
Разбудила его музыка вампира Лестата – его создателя – ставшего нынче рок-звездой, сенсацией. Песни Лестата неслись по волнам радиоэфира, рвались с телеэкранов, просачивались из наушников, присоединенных к крохотным плеерам размером не больше пачки игральных карт.
О, как же прекрасно было узреть нового, возродившегося, преобразившегося Лестата! Как устремилось к нему сердце Антуана!
Бессмертные теперь заполонили весь Новый Свет. А может, они всегда были здесь, распространялись потихоньку, создавали молодняк – точно так же, как был создан и сам Антуан. Он даже гадать не пытался. Знал только, что силы и способности его неимоверно возросли: теперь он читал мысли смертных, слышал их, даже если сам того не хотел. Слышал нескончаемую музыку и диковинные жутковатые истории, что рассказывал Лестат в видеофильмах.
Наш род ведется из глубин времен, прародители наши жили в темные эпохи Древнего Египта: Акаша и Энкил. Убейте Мать и Отца – погибнем мы все. Так говорилось в песнях. Чего добивался вампир Лестат, приняв это обличье смертного человека: рок-звезда, изгой, чудовище, созывающее на концерт в Сан-Франциско и смертных, и Тех, Кто Пьет Кровь?
Антуан непременно отправился бы на запад, чтобы увидеть Лестата на сцене. Но он все еще сражался с простейшими трудностями жизни конца двадцатого века, когда началась резня.
Казалось, вампиров уничтожают по всему свету. Сжигают вместе с вампирскими пристанищами и барами. А тех, кто пытался сбежать, испепеляли на месте, всех без разбору, и взрослых, и молодняк.
Все это Антуан узнал из телепатических воплей братьев и сестер, которых никогда не знал и которые обитали в местах, где он никогда не бывал.
«Бегите, спешите, ступайте к вампиру Лестату, он спасет нас!»
Антуан не понимал, что происходит. Однажды он играл в нью-йоркском метро, чтобы заработать хоть несколько медяков, но шайка смертных головорезов напала на него, пытаясь отнять деньги. Он убил их всех, бежал из города и двинулся на юг.
Голоса бессмертных твердили: это все Мать, это она, древняя египетская царица, убивает своих детей. Лестат стал ее пленником. Древние собираются. Антуана, как и многих иных вампиров, начали одолевать странные сны. Охваченный паникой, он играл на скрипке прямо на улицах, силясь окружить себя таким одиночеством, какое ему будет под силу сохранять и поддерживать.
А потом вдруг голоса бессмертных по всему миру утихли.
Неведомая катастрофа унесла жизни кровопийц по всей планете.
Антуану казалось, он последний, кто остался в живых. Он кочевал из города в город, зарабатывая игрой на скрипке, снова спал на кладбищах и в заброшенных подвалах, откуда его снова и снова выгонял голод. Ошеломленный, растерянный, он жаждал обрести хоть какое-то убежище, но не знал, где и как. По вечерам он пробирался в многолюдные кабаки и ночные клубы: затем лишь, что там его омывало человеческое тепло, касались людские тела, окружало море счастливых голосов, аромат крови.
Что сталось с Лестатом? Где он был ныне, этот ослепительный Тициан в красном бархатном камзоле с кружевами, этот вампир, излучавший силу и уверенность с музыкальной эстрады? Антуан не знал, но очень хотел узнать. Однако еще сильнее ему хотелось выжить, сохранить себя в новом мире – и он старательно принялся за дело.
В Чикаго ему удалось обзавестись настоящим жилищем. Как ни странно, ремесло уличного музыканта приносило вполне неплохой доход. Вскоре его появление каждый вечер встречала толпа поклонников. Перебраться с улицы в бары и рестораны оказалось совсем несложно, и вот он уже снова сидел за роялем в полутемном ночном клубе, а из поставленного рядом бокала для бренди торчали двадцатидолларовые купюры.
Со временем он снял выкрашенный белой краской старинный деревянный трехэтажный особняк в предместье под названием Оук-Парк, купил себе кофр, чтобы отсыпаться там днем, и собственное пианино. Соседи-смертные оказались очень приятными людьми. Он щедро платил им, чтобы они нанимали для него садовников и уборщиц, а иной раз поутру, пораньше, сам подметал тротуар перед домом здоровенной желтой метлой. Ему нравилось это занятие – шелест метлы, куча сухих пожелтевших листьев, чистая мостовая. Так ли уж надо презирать весь мир смертных?
Поросшие старыми деревьями улицы Оук-Парка благотворно влияли на Антуана, умиротворяли и успокаивали. Скоро он уже покупал приличную одежду в ярко освещенных местных магазинчиках и с полуночи до рассвета смотрел телевизор у себя в гостиной, познавая современный мир, в котором теперь оказался: как он устроен и что в нем принято. Непрестанный поток художественных и документальных фильмов, мыльных опер и новостных передач обучил его всему необходимому.
Откинувшись на спинку удобного мягкого кресла, он дивился на голубые небеса и сиявшее с огромного экрана ослепительное солнце. Любовался стремительными и элегантными американскими автомобилями, несущимися по горным дорогам или по просторам прерий. Слушал, как серьезный профессор в очках вещает о «восхождении человека».
А ведь были еще и записи симфоний, полномасштабных опер, бесконечных концертов лучших виртуозов мира! Антуан чуть не сошел с ума от обрушившейся на него красоты – от возможности лицезреть в цвете и во всех подробностях, как в Лондонской филармонии исполняют Девятую симфонию Бетховена или как великий Ицхак Перельман в сопровождении оркестра штурмует концерт Брамса.
Выбираясь поохотиться в Чикаго, он теперь покупал билеты на восхитительные спектакли в огромном здании оперы, восторгавшем его размерами и роскошью. Он наконец начал осознавать все богатство мира. Осознавать новую эру, словно бы специально созданную для удовлетворения его чувства прекрасного.
А где же в этом мире был Лестат? Что с ним сталось? В музыкальных магазинах еще продавались его старые альбомы. Не составляло труда купить видео с того единственного концерта, на который стеклась такая толпа. Но где же был он сам – и помнил ли еще некогда возлюбленного Антуана? Или за время, минувшее после тех давних южных ночей, он успел создать себе целый легион последователей и почитателей?
Но вот что стало труднее в эти новые дивные времена, так это охота. Немало приходилось побродить по улицам, чтобы встретить какого-нибудь презренного негодяя, каких в минувшие годы водилось кругом в изобилии. В современном большом городе Антуан так и не отыскал клоаку, подобную Варварскому Берегу в Сан-Франциско. Однако он не жаловался. Он вовсе не «любил» свои жертвы. Никогда не играл в эти игры. Просто хотел утолить голод – и утолял.
Наметив себе жертву, он становился безжалостен. Никто – ни мужчина, ни женщина – не мог от него скрыться. Ему не составляло труда пробраться в темный уснувший дом и приласкать добычу жадными и грубыми руками. Кровь есть кровь.
Очень скоро его уже приглашали играть за немалые деньги в лучших ресторанах города, а чаевые приносили ему и того больше. И он научился искусно охотиться среди невинных – на переполненных танцплощадках цедить по глоточку кровь то одной, то другой жертвы, никого не убивая и даже не калеча. Для этого требовалась немалая самодисциплина, но Антуан овладел ею в совершенстве. Он прекрасно умел делать все, что требовалось, чтобы выжить в современном мире, стать частью эпохи, ощущать себя полным сил, гибким – и да, бессмертным.
Со временем притязания его все возрастали. Чтобы жить припеваючи в этом мире, нужны документы, нужны деньги. У Лестата всегда были документы. У Лестата всегда было целое состояние. В те давно минувшие вечера Лестат считался респектабельным и уважаемым джентльменом. Портные и владельцы лавок специально задерживались подольше вечером, чтобы удостоиться его посещения. Он слыл покровителем искусств, видным членом общества и благосклонно кивал прохожим, с которыми ему довелось встретиться на Джексон-сквер или на ступенях собора. У Лестата имелся свой адвокат, который вел все его дела. Лестат всюду приходил и уходил, когда вздумается.
«Это сущие пустяки, – когда-то сказал он. – Мое состояние поделено между многими банками. У меня всегда будет все, что только потребуется».
Антуан хотел добиться такого же положения. Надо учиться. Однако природного таланта у него не оказалось. Наверняка кто-то сумеет подделать для него документы – надо только как следует сосредоточиться на этой проблеме. Еще бы неплохо позаботиться о вопросах безопасности… и обзавестись автомобилем, мощным американским автомобилем, способным за одну ночь перенестись на много-много миль.
Голоса зазвучали снова.
Бессмертные возвращались – в несметном количестве появлялись в городах Северной Америки. Голоса звенели, без умолку повествуя о том, как вампиры расселяются по всему миру.
Прежняя царица погибла, была уничтожена. Однако Лестат и совет бессмертных выжили, а новой Матерью стала рыжеволосая вампирша, такая же древняя, как прежняя царица. Ее звали Мекаре, она была колдуньей, и у нее не было языка.
Новая Царица Проклятых хранила молчание. Хранили молчание и те бессмертные, что сумели выжить вместе с ней. Никто не знал, что с ними сталось, куда они ушли.
Какое дело было Антуану до всего этого? Было, конечно, но он не придавал этому значения.
Голоса твердили о вампирском писании, так сказать, о каноне. О «Вампирских хрониках». Сперва их было две, потом три. Канон повествовал о том, что случилось с Лестатом и всеми остальными. Повествовал о «Царице Проклятых».
Отважно войдя в ярко освещенный книжный магазин, Антуан приобрел все книги канона разом – и прочел их за неделю. Странные то были ночи.
На страницах первой книги, опубликованной много лет назад, он отыскал себя, безымянного «музыканта», не удостоенного даже описания – лишь беглое упоминание, что он был «совсем еще юношей» – лишь фон к жизни и приключениям своего создателя, описанной вампиром Луи, тем самым, которого Лестат так любил и так боялся прогневить. «Пусть он привыкнет к этой мысли, Антуан, а потом я приведу тебя. Я не могу… не могу потерять их, Луи и Клодию». А они взяли и обернулись против него самого, попытались убить Лестата, швырнули его тело в болото. После же той последней схватки в дыму и пламени, когда Лестат с Антуаном попытались отомстить предателям, Антуан уже не упоминался вовсе.
Да и какая разница. Несправедливо – в расплату за все сотворенное умерла лишь Клодия. Луи остался жив. Дальше в книге рассказывалось еще о множестве более древних и могучих вампиров.
Так где же они теперь, великие, уцелевшие в устроенной царицей Акашей бойне? И почему в мире теперь так много бессмертных вроде Антуана – слабых, перепуганных, не обретших утешения в любви и дружбе, цепляющихся за жалкое существование?
Голоса твердили – никакого совета старейших нет и в помине, надеяться не на кого. Рассказывали о равнодушии, беззаконии, о бездействии древних, о бесконечных смертоубийственных войнах за территорию. О получивших печальную известность вожаках отщепенцев, которые ночь за ночью превращали смертных в вампиров, пока не растрачивали весь запас жизненных сил и не теряли способность наделять Темным Даром.
Не прошло и шести месяцев, как и сам Антуан подвергся нападению шайки бродячих вампиров.
Он как раз закончил читать последнюю книгу вампирского священного писания, «Истории Похитителя Тел», написанную самим Лестатом. Все произошло в темных аллеях исторической части Чикаго. Перед рассветом разбойники окружили его, сжимая в руках длинные ножи, – свора вампиров с бледными, мучнистыми лицами, гнусными ухмылками на губах и пламенеющими волосами. Но Антуан оказался им не по зубам: слишком силен, слишком проворен. В нем вдруг обнаружился запас той силы телекинеза, что описывалась в «Хрониках». И хотя ему не хватило сил убить или испепелить нападавших, он сумел отбросить их, швырнуть на стены и камни мостовой, оглушить. Пока они валялись без чувств, он успел их же собственными длинными ножами отрезать всем головы. Еле успев спрятать окровавленные останки в груде мусора, он поспешил домой, в логово.
Голоса рассказывали, что подобные стычки и убийства происходят теперь по всей Америке, во всех крупных городах. Более того – даже в Старом Свете и в Азии.
Но не могло же так произойти и с ним! Это же чревато разоблачением! Чревато бесконечными войнами и вендеттами. Чикаго был слишком заманчивой добычей для любого бессмертного – а убежище Антуана в Оук-Парк находилось в опасной близости к городу.
И вот как-то ночью, пока он охотился, кто-то дотла спалил его дом – его красивый и стильный белый особняк с чуть покосившимся крыльцом и навесами, точно в пряничном домике.
Самого Антуана настигли в Сент-Луисе.
Они называли себя «шабашем». Окружили его, облили бензином и подожгли. Пытаясь сбить пламя, он зарылся в землю, но потом вылез снова. Его преследовали, но даже обожженный, страдающий от мучительной боли, он легко ушел от погони и снова зарылся в землю.
Многое случилось в мире с тех пор.
Но немногое имело к нему отношение.
Он спал под землей, исцеляясь, и мысли его блуждали в лихорадочном царстве грез. Ему чудилось, он снова в Новом Орлеане, и Лестат слушает его музыку, шепчет ему, что у него великий талант. И все тонуло в языках пламени.
А потом сквозь пелену сна он услышал, как к нему обращается какой-то юный вампир. Не только к нему – ко всем Детям Ночи. Этот юнец называл себя Бенджи Махмудом. Он вел радиопередачи из Нью-Йорка, и Антуан сам не мог бы сказать, сколько ночей слушал его передачи перед тем, как и впрямь восстать. Пока Бенджи говорил, в уши Антуана лилась прелестная журчащая мелодия, звуки пианино – и он знал, твердо знал: играет такой же вампир, как он сам. Ни один смертный не мог бы издавать столь затейливых, шальных и совершенных созвучий. Бенджи Махмуд сказал, что исполнительница – вампирша Сибель. Иногда во время вещаний голос его утихал, и в эфир лилась только музыка.
Бенджи Махмуд и Сибель побудили Антуана снова выбраться на поверхность и взглянуть в лицо ярким и опасным электрическим ночам нового века.
На дворе стоял 2013 год. Уже сам этот факт ошеломил Антуана. Прошло более двадцати лет – и его обгорелая плоть исцелилась. Никогда еще он не был настолько силен. Кожа сделалась светлее, глаза зорче, слух тоньше.
Вампирское священное писание глаголило истину. В земле вампир исцеляется, а от боли крепчает.
Мир был полон звуков, волн и звуковых волн.
Сколько других кровопийц слышали Бенджи Махмуда и пианино Сибель? Сколько других разумов передавали их? Антуан не знал. Знал лишь, что он сам их слышал – тихо, но отчетливо, точно так же, как везде и всюду ощущал их – Детей Ночи. Их было много, очень много, и многие из них, без сомнения, тоже внимали голосу Бенджи Махмуда. И они, эти другие вампиры, были очень напуганы.
Бойня началась снова. Бойня, подобная той, когда Акаша испепеляла вампиров – вампиров снова начали убивать в городах по другую сторону мира.
– Опасность движется к нам, – говорили голоса напуганных кровопийц. – Но кто это? Немая Мать, Мекаре? Неужели она обратилась против нас, как некогда Акаша? Или это Вампир Лестат? Неужели именно он вознамерился стереть нас с лица земли за все наши преступления против собственных братьев, за наши стычки и драки, нашу вечную грызню?
– Братья и Сестры в Ночи, – вещал Бенджи Махмуд. – У нас нет родителей. Мы – племя без вождя, племя без единого символа веры, племя без имени. – Музыка Сибель струилась, излучая мастерство небывалого, нечеловеческого гения. Ах, как Антуан любил ее игру! – Дети Ночи, Дети Тьмы, бессмертные, вечные, Те, Кто Пьет Кровь, выходцы с того света – почему у нас нет достойного, красивого имени? Заклинаю вас: не сражайтесь. Не причиняйте вреда друг другу. Объединяйтесь против сил, что стараются смести нас с лица земли. Черпайте в друг друге силы.
Антуаном двигала новая, окрепшая решимость. Я снова живу, думал он. Я могу умереть тысячью смертей, как любой заурядный трус, и снова вернуться к жизни. Он снова принялся охотиться на маргиналов, как и прежде, снова трудился, чтобы обзавестись одеждой, деньгами, жильем. Новая эпоха яркими красками пламенела вокруг. В тесном номере отеля Антуан изучал новенький компьютер «Эппл», твердо решившись овладеть им. Очень скоро ему удалось связаться с вебсайтом и радиопрограммой Бенджи Махмуда.
– Вампиров убивают в Мумбаи, – объявил Бенджи. – Слухи подтвердились. Все происходит точно так же, как в Токио и Пекине. Сжигают убежища и святилища, а тех, кто пытается спастись бегством, убивают на месте. Лишь самым быстрым и удачливым удалось спастись и передать нам известия, картину происходящего.
Испуганный до полусмерти вампир из Гонконга позвонил Бенджи и излил в эфир все свои страхи и тревоги.
– Я взываю к старшим, – сказал Бенджи. – К Мекаре, Маарет, Хайману. Поговорите с нами! Объясните, почему происходят эти убийства. Неужели снова началась эра сожжений?
Один за другим звонившие в студии просили разрешения приехать под защиту Бенджи, Армана и Луи.
– Нет, это невозможно, – признавался Бенджи. – Поверьте, безопаснее всего вам оставаться там, где вы есть. Но избегайте известных вампирских приютов, баров и таверн. А если станете свидетелями столь жутких убийств, прячьтесь. Помните: наделенные Огненным Даром должны сперва увидеть жертву и только потом могут ударить по ней! Не бегите в открытую! Если только можете, укрывайтесь под землей.
Через много ночей Антуану тоже наконец удалось пробиться в эфир. Встревоженным шепотом он сообщил Бенджи, что создан самим Вампиром Лестатом.
– Я музыкант! – взмолился он. – Пожалуйста, позвольте мне прийти к вам! Откройте мне, где вас искать!
– Увы, братец, я бы с радостью, да никак не могу, – отозвался Бенджи. – Не пытайся меня отыскать. И будь осторожен. Для таких, как мы, настали ужасные времена.
Позже, в ту же ночь, Антуан отправился в полутемную столовую небольшого отеля и играл там на пианино для немногочисленных усталых ночных служащих, которые лишь изредка останавливались послушать, как он изливает клавишам душу.
Надо позвонить потом, снова, с какого-нибудь другого номера! Бенджи должен его понять! Антуан хотел играть, творить музыку, как Сибель. У него же талант, у него есть что предложить. И он не лгал, когда говорил, кто именно его создал. Бенджи должен понять. Обязательно поймет!
Два месяца Антуан еженощно играл и упражнялся. Тогда же он дочитал последнюю книгу вампирского священного писания – воспоминания Пандоры, Мариуса и Армана.
Теперь он знал все о маленьком бедуине Бенджи Махмуде и его возлюбленной Сибель. Бенджи едва исполнилось двенадцать, когда великий вампир Мариус причастил его к Крови. А Сибель, вечная беспризорница, некогда играла лишь бетховенскую «Аппассионату», но теперь перешла к репертуару всех великих композиторов, о каких Антуан только слышал, и современных творцов, имен которых он не знал.
Очарованный, одурманенный ее игрой, Антуан гнался за совершенством, играл на пианино в барах, ресторанах, пустых классах и аудиториях, в магазинах музыкальных инструментов и даже в частных домах.
Он снова начал сочинять – лихорадочно, нервно, яростно, порой разбивая в угаре клавиши пианино.
В Тайване произошло еще одно чудовищное аутодафе.
Снова призывая старейших вампиров пролить свет на происходящее, Бенджи уже не скрывал гнева:
– Лестат, где ты? Разве ты не выступишь нашим защитником, спасителем от всех этих гибельных сил? Или ты сам стал Каином, убийцей братьев и сестер?
Наконец Антуану хватило денег, чтобы купить пристойную скрипку, и он отправился за город, чтобы играть там при свете звезд. Он приступом брал Стравинского и Бартока, сочинения которых выучил на память по записям. Голова гудела от новомодных диссонансов и надрывных мелодий. Антуан понял этот новый язык, новую эстетику – они выражали страх и боль: страх, перешедший в слепую панику, боль, ставшую кровью в его жилах.
Он должен, должен достучаться до Бенджи и Сибель!
Более всего Антуана подстегивало одиночество. Он знал: если не сумеет найти кого-нибудь из своего рода, кого сможет полюбить, то снова не выдержит и уйдет под землю. Он мечтал о том, чтобы играть вместе с Сибель.
Принадлежу ли я теперь к числу старейших? Или всего лишь отщепенец, которого надо убить, едва увидишь?
Однажды ночью Бенджи разглагольствовал о дне насущном и упомянул что-то о погоде, тем самым подтвердив, что и в самом деле вещает откуда-то с северной части Восточного побережья. Антуан сложил в кожаный рюкзачок скрипку и стопку своих сочинений – и двинулся на север.
На подступах к Филадельфии он столкнулся с еще одним бродячим кровопийцей и готов уже был бежать от него, но тот бросился к нему с распростертыми объятиями, умоляя Антуана не пугаться его и не причинять ему вреда. Дальше они двинулись уже вместе, рыдая в объятиях друг друга.
Парнишку – высокого ширококостного вампира с огромными глазами и всклокоченными волосами – звали Убивец. Ему было чуть больше ста лет: он рассказал, что его создали в самом начале двадцатого века в захолустном техасском городке. Создатель, такой же бесприютный скиталец, как и сам Убивец, велел ему похоронить его прах, а потом взял и шагнул в огонь.
– В те дни многие так поступали, – объяснил Убивец. – Совсем как по описанию Лестата, Магнус его создал. Окончательно устав от всего, вампиры выбирали себе преемника из числа кого-нибудь из нас, осчастливливали нас Темным Даром, а потом нам полагалось разбросать угли, как догорят. Но разве меня это волновало? Мне было всего девятнадцать, я мечтал стать бессмертным. В 1910 году мир казался таким огромным. Ступай куда хочешь, делай что знаешь.
Они проговорили несколько часов кряду в дешевом мотельчике. Телевизор был включен, но без звука, мерцание экрана напоминало дрожащие отсветы свечей.
Убивец вошел в число счастливчиков, переживших давнюю резню, устроенную великой царицей Акашей. В 1985 году он проделал весь долгий путь до Сан-Франциско, чтобы послушать выступление вампира Лестата, но увидел лишь, как после концерта гибнут сотни других кровопийц. В воцарившейся сутолоке он потерял своего спутника, Дэвиса, но сумел ускользнуть в трущобы Сан-Франциско, а на следующую ночь, как и прочие немногие уцелевшие, бежал из города, радуясь, что удалось ноги унести. Дэвиса он больше никогда не встречал.
Киллер очень любил Дэвиса, красивого чернокожего вампира. Они вместе состояли в банде «Клык» – даже носили кожаные куртки с символикой банды, ездили на «Харлеях» и никогда не проводили более двух ночей подряд в одном и том же месте. Увы, те времена ушли безвозвратно.
– Нынешние аутодафе, они просто должны были случиться, – сказал Убивец Антуану. – Так долго продолжаться не могло. Говорю тебе, в прежние дни, до того, как Лестат вышел на сцену, все было совсем по-другому. Нас было гораздо меньше. Мы с друзьями вволю странствовали по маленьким провинциальным городкам. В те дни у нас были убежища, общины, приюты, вампирские бары, куда всякий мог войти и обрести там безопасность, ну, ты понимаешь. А Царица взяла да все уничтожила. А заодно – последние остатки вампирских законов и порядков. С тех пор отщепенцы и бродяги расплодились повсюду. Шайки вечно сражаются между собой. Не осталось ни правил, ни дисциплины. Я пытался как-то организовать молодняк в Филадельфии, но они словно бешеные псы.
– Я эту старую песню слышал. – Антуан передернулся, вспоминая огонь, жуткие языки пламени. – Но я должен добраться до Бенджи и Сибель. Должен отыскать Лестата.
За все эти годы Антуан никогда еще никому, даже самому себе, не рассказывал историю своей жизни. И вот теперь, когда отсветы «Вампирских хроник» озарили его странные скитания новым светом, он инстинктивно излил душу Убивцу. Он страшился презрения, но Убивец и не думал его презирать.
– Лестат, он был моим другом, – признался Антуан. – Он рассказывал мне о своем возлюбленном, скрипаче Никола. Сказал, если откроет сердце членам своей маленькой семьи, Луи или Клодии, они лишь поднимут его на смех. Поэтому сердце он открывал только мне.
– Только покажись в Нью-Йорке, друг мой, и Арман испепелит тебя на месте, – промолвил Убивец. – О, ни Бенджи, ни Сибель не станут тебя убивать, нет-нет, может быть, даже и не Луи… но Арман – еще как. А они и глазом не сморгнут. Собственно, они тоже на такое способны. В жилах этих двоих течет кровь Мариуса. Даже Луи теперь получил кровь древних и приобрел могущество. Но убивает всегда Арман. На Манхэттене живет восемь миллионов людей и всего четверо бессмертных. Предупреждаю, Антуан: они не станут тебя слушать. Им плевать, что тебя создал Лестат. По крайней мере, я так думаю. Черт возьми, да тебе даже не представится случая им все рассказать. Арман услышит, что ты идешь. И убьет, как только увидит. Ты же знаешь, что они должны увидеть тебя, чтобы испепелить, да? Пока не увидят, не могут. Но Арман откроет охоту на тебя, а от него не спрятаться.
– Но я должен, должен идти! – Антуан разразился слезами, обхватив себя обеими руками и покачиваясь взад-вперед на краешке постели. Длинные черные волосы упали ему на лицо. – Я должен вернуться к Лестату. Должен! А если кто и поможет мне отыскать его, так только Луи, больше некому.
– Черт возьми, приятель, ты разве еще не понял? Все ищут Лестата. А аутодафе все не кончаются. Они движутся на запад. Лестата уже два года как никто не видел, даже краешком глаза. Ни следа. А все эти слухи, что, мол, он недавно объявлялся в Париже, скорее всего, просто выдумки. Знаешь, сколько всяких бродячих проходимцев выдают себя за Лестата? В прошлом году я был в Новом Орлеане – ты и не представляешь, сколько там шаталось лже-Лестатов в пиратских рубашках и дешевых башмаках. Никакого проходу нет. Они меня за одну ночь выжили из города.
– Я не могу больше жить один, – не унимался Антуан. – Мне надо до них добраться! Я должен сыграть на скрипке для Сибель. Должен стать одним из них.
– Послушай, старина, – чуть смягчившись, Убивец сочувственно обнял Антуана одной рукой. – Может, махнешь со мной на запад? Мы оба уцелели в прошлых аутодафе? Авось, и нынешние переживем.
Антуан был не в силах ответить от боли. Боль яркими разноцветными пятнами взрывалась у него в голове – совсем как много лет назад, когда он страдал от ожогов. Боль: красная, желтая, оранжевая. Взяв скрипку, он начал играть – тихо-тихо, еле слышно. Она горевала за него, оплакивала все, чем он был или мог бы стать. Пела о его грезах и надеждах.
На следующую ночь, после того, как они с Убивцем вместе поохотились на проселочных дорогах, он рассказал своему новому другу о долгих веках одиночества, о том, что он любил смертных так же, как некогда Лестат любил его самого, и о том, как постепенно отстранился от них, боясь, что не сможет создать другого вампира, хотя Лестат и создал его. Тогда Лестат был тяжко ранен, а дело оказалось не из легких. Совсем не походило на величественную процедуру Темной Уловки, описанную на страницах воспоминаний Мариуса «Кровь и Золото». В изображении Мариуса создание Армана в шестнадцатом веке, в палаццо эпохи Возрождения и среди картин самого Мариуса напоминало скорее святое причастие. С Антуаном все было иначе.
– Ну, а я тебе точно скажу, – вмешался Убивец, – в последние годы эта штука вообще не срабатывала. Как раз перед началом новой резни вампиры все толковали, как трудно стало привести к нам новичка. Как будто Кровь выдохлась. Слишком уж много стало нас, во Крови. Ну сам подумай. Сила исходит от Матери, от этого демона, Амеля, что вошел в Акашу, а из нее перешел в Мекаре, Царицу Проклятых. Кто знает, может, Амель, как когда-то сказала Мекаре, и в самом деле – этакое невидимое существо со щупальцами, ну вот эти щупальца уже и растянулись на полную длину. Не могут же они растягиваться до бесконечности.
Убивец кивнул. Антуан отвернулся. Им владела лишь одна мысль, одно желание.
– Я вот скажу тебе одну очень неприятную вещь, которую и говорить-то не хочется, – продолжал Убивец. – Последние два раза, как я пытался создать вампира, ну ничегошеньки не выходило. Прежде такого не бывало, уж ты мне поверь. – Убивец многозначительно покачал головой. – Я пытался передать Темный Дар прелестнейшей малютке, какую только встречал на своем веку. Номер не прошел. Не вышло, и все тут. Рассвет уже близился, так что я сделал то единственное, что еще оставалось – отрубил ей голову и похоронил. Ничего другого не оставалось. Она превратилась в зомби – даже говорить не могла, и сердце у нее не билось, хотя и умирать она толком не умирала.
Антуан передернулся. Ему никогда не хватало отваги хотя бы попробовать. Но если это правда, если нет даже призрачной надежды когда-либо покончить со своим одиночеством, создав вампира-отпрыска, что ж, тем больше причин стоять на своем.
Убивец негромко рассмеялся.
– А ведь когда-то это было так просто. В те времена, когда я создавал членов старой-доброй банды «Клык». Но теперь везде кишит грязное отребье, подонки. Даже если ты сам их и создал, они ополчатся на тебя, ограбят, предадут, сбегут с кем-нибудь другим. Говорю тебе – все эти убийства не на пустом месте. Это было неизбежно. Взять хоть мерзавцев, что торгуют Кровью. Можешь себе представить? Торгуют Кровью. Во всяком случае, они и вправду были. Подозреваю, они тоже выдохлись и вынуждены бежать, спасая шкуру, как и все остальные.
Убивец снова умолял Антуана остаться с ним.
– Насколько мы знаем, Арман, Луи и Лестат в этой истории – все заодно. А вдруг это всё они и затеяли, герои «Вампирских хроник». Но я уже говорил – оно было неизбежно. И Бенджи, я уверен, точно так же думает, только вслух не скажет. Не смеет. Но нынче-то еще хуже стало. Ты их слышишь – голоса? Прошлой ночью случилось аутодафе в Катманду. Ты вот обмозгуй все, старик. Оно, что бы это ни было, движется через Индию, а оттуда переберется на Ближний Восток. Все еще хуже, чем в прошлый раз. Куда тщательнее. Я прямо нюхом чую. И все помню. Я знаю.
Они со слезами расстались чуть дальше, к юго-востоку от Нью-Йорка. Убивец не согласился идти дальше. Очередной выпуск передачи Бенджи лишь подтвердил его худшие опасения. Очередное аутодафе произошло в Калькутте. Вампиры на сотни миль вокруг видели мысленным взором изображение бойни и в ужасе бежали на запад.
– Ну ладно, – сказал Убивец. – Уж коли ты твердо решился, расскажу тебе все, что знаю. Арман и все остальные живут в особняке в Верхнем Ист-сайде, в полквартале от Центрального парка. У них три дома соединены в один, и у каждого свой выход на улицу. На каждом крыльце стоят колонны в греческом стиле, а со стороны улицы растут старые деревья, окруженные маленькими железными оградками. Дома довольно высокие, этажей пять, наверное, и под окнами такие, знаешь, как бы балкончики с железными перильцами, только на самом деле никаких балконов нет.
– Я знаю, что ты имеешь в виду, – признательно отозвался Антуан. На самом деле он просто считывал образы из мозга Убивца, но побоялся, что признаваться в том будет грубо.
– Внутри там сплошные роскошества, – продолжал Убивец, – ну чисто дворец, а окна они на ночь оставляют открытыми, и, понимаешь, заметят тебя задолго до того, как ты сам их увидишь. Они ж могут оказаться за любым окном. Углядят тебя, ты и близко подойти не успеешь. Особняк называется «Врата Троицы» – и многие кровопийцы тебе подтвердят: попробуй мы туда хоть нос сунуть, для нас это будут врата смерти. И помни, мой друг, убивает всегда Арман. Много лет назад, когда Лестат уехал в Новый Орлеан – после встречи с Мемнохом-Дьяволом, – именно Арман не подпускал к нему никакого отребья. Лестат спал в часовне старого монастыря…
– Да-да, я помню по книгам, – кивнул Антуан.
– Ну так вот, город очистил именно Арман. Антуан, прошу тебя, не ходи ты туда! Он сотрет тебя с лица земли.
– Я должен идти, – ответил Антуан. Как мог он объяснить этому простому парню, заботящемуся лишь о том, как бы выжить, что для него самого нынешнее существование совершенно невыносимо? Даже новоприобретенное общество другого вампира не заполнило гложущую пустоту внутри.
Они обнялись на прощание. Убивец повторил, что направляется в Калифорнию. Раз побоища смещаются к западу, он тоже двинется на запад. Он слышал рассказы о великом вампирском целителе, обитающем в Южной Калифорнии – бессмертном по имени Фарид, который изучал Темную Кровь под микроскопом и иногда давал приют бродягам навроде Убивца, если они пожертвуют ему немного крови и тканей для экспериментов.
В жилах Фарида текла очень древняя кровь: его создал вампир по имени Сет, почти такой же старый, как сама Великая Мать. Сету и Фариду никто не страшен. Короче, Убивец считал, что это его единственная надежда – и собирался поискать этого лекаря в Калифорнии. Он умолял Антуана передумать и отправиться с ним. Но Антуан не передумал. Не мог.
Потом Антуан долго рыдал. Снова один-одинешенек! В то утро, ложась спать, он услыхал многоголосый плач – стенания могучих вампиров, передающих от одного к другому горестную весть. В Индии случилось очередное массовое сожжение. Антуана охватило чувство глубокой обреченности. Вспоминая долгие годы, что он бесцельно бродил по свету или спал в глубинах земли, он думал, что понапрасну растратил дар, переданный ему Лестатом. Растратил. Никогда прежде он не сознавал, как драгоценен этот дар. Раньше ощущал лишь, какие муки этот дар несет с собой.
Однако не так дело обстояло с Бенджи Махмудом.
– Мы – единый народ, мы должны думать как единый народ, – частенько повторял Бенджи. – С какой стати позволять Аду взять над нами верх?
Антуан твердо решился не отступать. Он разработал план. Он не станет и пытаться вступать в разговоры с этими могущественными вампирами. Пусть музыка говорит за него. Разве не так было всю его долгую жизнь?
На подступах к городу – перед тем, как украсть машину и отправиться в ней на Манхэттен – он зашел в благоухающий ароматическими свечами парикмахерский салон и велел очаровательной крошке подстричь и уложить его черные волосы по современной моде, а затем нарядился в элегантный черный костюм от «Армани», белую рубашку от «Хьюго Босс» и глянцевитый шелковый галстук от «Версаче». Даже ботинки на нем были наимоднейшие, из итальянской кожи. Антуан старательно натер белоснежную кожу маслом и чистой золой, чтобы она не так сверкала и светилась в ярких городских огнях. Если все эти ухищрения позволят ему выгадать хоть миг промедления, он воспользуется этим мгновением, заставит скрипку запеть!
И вот он добрался до начала Пятой авеню, бросил украденный автомобиль в каком-то переулке и тут услышал неистовую, безумную игру Сибель. Он узнал ее с первой же ноты. И да, прямо перед ним стоял описанный Убивцем величественный комплекс «Врата Троицы». На красивом фасаде мягко светились окна. В ушах у Антуана звучал могучий ритм сердцебиения Армана.
Антуан кинул под ноги футляр и торопливо настроил скрипку. Сибель тем временем оборвала длинную тревожную пьеску, которую играла, и вдруг перешла к мягкому и нежному этюду «Грусть».
Антуан пересек Пятую авеню и двинулся к дверям особняка, на ходу подхватив музыку Сибель, вслед за ней выводя ускользающую, нежную и невыразимо печальную мелодию этюда – и вместе с ней убыстряя темп бурных музыкальных фраз. Сибель отчетливо заколебалась, но продолжала играть, теперь уже снова медленно и нежно – и скрипка Антуана пела вместе с ней, вплеталась в ее песнь. По щекам Антуана катились слезы, он не мог их унять, хоть и знал, что они будут окрашены кровью.
Он все играл и играл вместе с Сибель, подчиняясь ей, спускался к самым глубоким и мрачным нотам, какие только мог выжать из басовой струны.
И вдруг Сибель остановилась.
Тишина. Антуану казалось, он сейчас упадет. Вокруг собралась толпа смертных, но он видел лишь нечеткие, расплывающиеся фигуры. Внезапно решившись, он снова поднял смычок и от мягкой ласковой мелодии Шопена перешел к сильной, полнокровной музыке бартокского концерта для скрипки – исполняя партии и оркестра, и скрипки вихрем неистовых, мучительных, диссонирующих нот.
Взор у него помутился, он более не видел ничего вокруг, хоть и чувствовал, что толпа зрителей все росла. Клавиши Сибель безмолвствовали. Но теперь, все глубже и глубже погружаясь в Бартока, ускоряя темп до почти нечеловеческой скорости, Антуан чувствовал: это его песня, его сердце рвутся наружу.
Душа его пела вместе с музыкой. Теперь мелодия принадлежала лишь ему одному, выражала его думы и переживания.
Пустите меня к себе, умоляю, пустите. Луи, пусти меня к вам. Я создан Лестатом, но не имел возможности узнать вас. В те давние времена я не хотел причинить вред ни тебе, ни Клодии. Прости меня, впусти меня к вам. Бенджи, мой путеводный свет, впусти меня. Бенджи, утешение мое в бесконечной тьме, отвори мне. Арман, умоляю тебя, найди в своем сердце хоть уголок для меня, впусти меня к вам.
Но скоро слова пропали, затерялись, Антуан мыслил уже не словами или хотя бы слогами, все заменила музыка – пульсирующими живыми нотами. Антуан раскачивался из стороны в сторону. Его уже не заботило, похож ли он на человека, звучит ли его мелодия привычно для смертного уха. В глубине сердца он сознавал, что, если ему и суждено погибнуть сейчас, на месте, он не станет роптать на судьбу, ни единой частицей своего существа не восстанет против гибели, ибо сам навлек на себя смертный приговор. Если он и погибнет, то от собственной же руки и за то, кто он есть. Музыка. Он – это музыка.
Молчание.
Надо вытереть кровавые слезы с глаз. Никуда не деться. Он медленно вытащил из кармана носовой платок и, по-прежнему не видя ничего перед собой, сжал его в трепещущей руке.
Они были близко. Рядом. Антуану не было дела до толпы смертных. В ушах звучало биение могучего, древнего сердца – сердца Армана. Руки его коснулась сверхъестественно холодная плоть. Кто-то вынул платок из дрожащих пальцев, промокнул ему глаза, стер с лица тонкие струйки крови.
Антуан открыл глаза.
Да, это был Арман. Каштановые волосы, мальчишеское лицо – и темные, пылающие глаза бессмертного, скитающегося по земле более пяти веков. О, лицо серафима с росписи на сводах собора!
Моя жизнь в твоих руках.
Люди со всех сторон рукоплескали, восторгаясь его игрой. Мужчины и женщины, невинные, даже не подозревающие, кто он такой. Даже не заметившие кровавых слез, этой роковой, предательской особенности. Вечернюю улицу освещали яркие фонари и множество залитых желтым светом окон, от мостовой еще исходило дневное тепло, а молодые гибкие деревца покачивали крохотными листочками в порывах теплого ветра.
– Заходи, – мягко произнес Арман, обнимая Антуана. О, сколько силы в этих руках! – Не бойся.
В дверях, улыбаясь, стояла ослепительная Сибель, а рядом с ней протягивал руку безошибочно узнаваемый Бенджи Махмуд в своей неизменной черной шляпе.
– Мы позаботимся о тебе, – пообещал Арман. – Входи к нам.
Назад: Глава 6 Сирил
Дальше: Глава 8 Мариус и цветы