Под покрывалом
Вольтеровское объединение экономики с политикой, которое выражается в революционном предложении организовать устройство государства по коммерческим критериям – заслугам и эффективности, – представляет собой выдающееся достижение, кто бы стал с этим спорить? Наши материальные проблемы либо разрешены, либо мнимы. Страны, в которых Просвещению было предоставлено идти своим ходом, сегодня не знают материальных забот, которые считались таковыми сто лет назад. Капиталистическая машина производит то, что люди хотят иметь, и в потребных количествах. При всей несправедливости, какая, несомненно, существует и которая болезненна для неудачников системы, государство всеобщего благоденствия всё-таки заботится об утешительном призе. При всём подъёме эффективности параллельно вяжется плотная сеть страховки, из ячеек которой никто не должен выпасть. Наблюдателю 1848 года было бы трудно сориентироваться в нашем времени. Либертарианцы и анархисты сегодня уже не левые, а правые; эксплуатация исчезла из благополучной части Европы или, во всяком случае, не сравнима с тем, что имели перед глазами Золя и Диккенс. Уровень жизни (составленный из пропитания, медицинского обслуживания, жилья, возможностей образования, свободного времени, вероятной продолжительности жизни) беднейших десяти процентов населения сегодня в странах с рыночной экономикой гораздо выше, чем условия среднестатистического домашнего бюджета 150 лет назад. Мы давно достигли того, что тогда понималось под благосостоянием.
И тем не менее мы не пришли туда, где изначально хотел бы нас видеть Вольтер. Мы всё ещё работаем так, как будто должны решить настоящую экономическую проблему, и лишь немногие из нас могли бы назвать себя состоятельными людьми. Благосостояние было задумано как цель нашего стремления, как состояние покоя и довольства. Оно должно было стать заменой потустороннего рая, в который верило всё меньше людей. Рай был местом, под которым каждой религии было что представить. Детали во всех культурах обладали некой сенсационностью, но разве могло быть иначе, если фантазии было предоставлено столько простора? Большое преимущество рая состоит в том, что он – не небеса, где всё обустроено очень строго и устрашающе, скучно, а лишь предварительная ступень, где разрешено всё, что нравится. Так, древние египтяне представляли себе рай как идеальное место для охоты и рыбалки, древние греки – как место хороших разговоров, а в исламе рай – воплощение всего того, чего только можно пожелать себе на земле, даже если земные желания всегда лишены полёта воображения.
Поэтому не удивительно, что экономика держится немного скрытно в вопросе, в чём состоит благосостояние. Самое меньшее, что входит в состав хорошей жизни, имеет, по зрелом размышлении, материальную природу, и экономика может что-то сказать лишь о самых незначительных условиях рая. Может быть, мы избалованы яркими живописаниями религий, но как бы то ни было, обладание большими домами, машинами или часами не является заменой вечного гармоничного существования. Друзья, здоровье, личная сфера и целая связка сходных, не подлежащих продаже вещей тоже принадлежат к удавшейся жизни. Это не оригинальный взгляд, но его явно трудно прочувствовать. С другой стороны, стремление к бо́льшим машинам, домам, часам, кошелькам и солнечным очкам постепенно клонится к концу. Но люди не перестают завистливо сравнивать свой жребий с соседским, и кто не может в этом остановиться, тот не может быть счастлив ни одного мгновения. Если благосостояние состоит в том, чтобы иметь больше, чем другие, тогда массе людей не остаётся ничего другого, кроме как работать – в тщетной надежде когда-нибудь выбраться наверх.
Но недовольство фактически достигнутым благосостоянием зависит не только от того, что в сравнении с раем оно несколько блекнет. Кто действительно решил свои материальные проблемы, тот всегда стоит перед вопросом: и что теперь? Кто разбогател, тот может покупать себе бессмысленные вещи, заниматься демонстративным потреблением, привлекать к себе внимание, собирать трофеи и гордо вертеться вокруг своей оси; кто достиг лишь благосостояния, может позволить себе свободное время, круизы и разведение роз, но всё это не избавляет от вопроса, что, собственно, следует дальше, после достижения благосостояния. Вряд ли тот, кто его добился, или нашёл, или унаследовал, доволен им в том смысле, что мог бы сказать: этого мне достаточно для жизни, это именно то, чего я хотел, теперь я добился своего, пусть всё так и останется. Конечно, некоторое время он будет наслаждаться теми вещами, которые всегда хотел иметь. Но потом, как обычно, возникает вопрос о смысле. Для чего это всё? Поэтому благосостоятельные люди стараются – зачастую очень усердно – придать своим деньгам смысл: путём пожертвований, благодеяний, социальной активности, благотворительности. Американские миллиардеры особенно охотно отдают большую часть своих денег, тем более что они опасаются дурного влияния денег на своих детей. Те немногие, кто ведёт жизнь на площадке для гольфа, для кого благосостояние превратилось в содержание жизни, превращаются в весьма трагические фигуры, постепенно утрачивая в своём характере живые черты. Они становятся жертвами основополагающего свойства благосостояния: за ним ничего нет. Оно никуда не ведёт дальше себя. Оно не имеет в себе никакого смысла.
Что же является смыслом благосостояния и, тем самым, экономики? Может быть, с достижением благосостояния дело обстоит также, как с постижением истины и знания, о чём много думали в период около 1800 года и не только в «Фаусте» Гёте. Фридрих Шиллер описывает в своей балладе «Саисское изваяние под покровом», как молодой человек в поиске истины случайно попадает в египетский Саис. Он проделал утомительное и долгое путешествие, ибо сбор знаний по крупице – изнурительное дело, которое поневоле ведёт через все страны и там легко теряется в деталях. Верховный жрец в храме Саиса ведёт юношу к ротонде, в которой стоит высокая статуя богини Изиды, скрытая под покрывалом. «Учителя спросил он: “Что таится // Здесь под покровом этим?” И в ответ // Услышал: “Это – истина”». У юноши свалился камень с сердца, ведь странствиям его пришёл конец. Он уже протянул было руку к покрывалу богини, но тут верховный жрец доносит до него предсказание оракула, которое запрещает касаться покрывала. «“…Ни один из смертных, // Так боги молвят, да не смеет тронуть // Священной ткани дерзостной рукой, // Пока её мы сами не поднимем. // А если человек сорвет её, // Тогда…” – “Тогда?..” – “Тогда он истину узрит”». Юноша находит это высказывание глупым, ведь оно грозит именно тем, к чему он, собственно, стремится. Оно грозит наградой. «Я не в силах // Тебя понять. Ведь если отделяет // От истины лишь тонка завеса…», – бормочет юноша и идёт спать.
Но увиденное не даёт ему покоя, он ворочается с боку на бок на своём ложе, пока, наконец, не встаёт в полночь и не крадётся в святая святых Изиды. Луна заливает всё своим бледным, серебристо-голубым светом, атмосфера решительно зловещая, юношу снова терзают угрызения совести, но соблазн слишком велик. Он берётся за покрывало, восклицает: «Нет, будь что будет, я его сорву!» – и видит – наконец – истину. Хотя он не мог рассчитывать ни на что другое, кроме истины, её вид поражает его. «Только полумертвым, бледным // Он утром найден был у ног Изиды. // О том, что видел он и что узнал, // Он не поведал никому. Навеки // Он разучился радоваться жизни; // Терзаемый какой-то тайной мукой, // Сошел он вскоре в раннюю могилу <…> “Горе тем, // кто к истине познает путь вины! // Она не даст отрады человеку”».
Среди учеников и почитателей Шиллера разгорелась оживлённая дискуссия о том, что же такое, спаси Господь, тот юноша узрел под покрывалом. Ничем приятным это быть не могло. И почему он был вынужден держать ту истину в тайне, разве не мог он – во имя просвещения – хотя бы намекнуть своим ближним?
Новалис, который одним из первых совершил переход от классики к романтике, воспринимал эту балладу как вызов и чувствовал потребность написать ответный текст «Ученики в Саисе», в котором не хотел оставить недосказанным то, что скрывалось за покрывалом. Эта история несколько подробнее, ведь Новалис видит необходимость изложить здесь всю свою романтическую натурфилософию. Герой – юноша Гиацинт, к которому приходит некий странник, обликом похожий на рождественского Санта-Клауса: «Пришел человек из чужой стороны, он удивительно много путешествовал, у него была длинная борода, глубокие глаза, страшные брови, на нём было диковинное платье, которое спадало многими складками и в которое были вотканы странные узоры». С этим человеком Гиацинт ведёт беседы, так что за ними совершенно забывает про свою «сердечную» подругу Розочку.
Когда старик снова исчезает, он оставляет книжечку, «которую ни один человек не мог прочесть». Это побуждает Гиацинта идти по белу свету и искать истину, которую он предполагает найти на том месте, «где живёт мать всех вещей, дева под покрывалом». Без долгих блужданий он попадает в Саис, где, возбуждённый «бесконечным томлением» и «сладчайшим трепетом», тотчас засыпает. Во сне он видит статую и без лишних вопросов приоткрывает «лёгкий блестящий покров». И что же он видит, что же было целью его стремления и его тоски? Он видит Розочку, не больше и не меньше. Истину и познание постигаешь только через сердце, таков романтический посыл этой встречи. В раннем наброске сказки у Гиацинта было другое видение: «Он поднял покрывало богини из Саиса – и что же он увидел? Он увидел чудо из чудес – себя самого». Это можно было бы истолковать так, что истина заключается в самопознании.
С благосостоянием, тайна которого и внутреннее действие экономики сделались отдельной темой, дело обстоит ничуть не иначе. Пока покров остаётся неприкосновенным, всё хорошо, мы можем работать дальше и нам незачем раздумывать о том, где тот земной рай и каков он. Тогда потребности, усердие и созидание в этом мире кажутся нам осмысленными и конечными, и мы не идём на риск, чтобы рассеять иллюзию, которая оставит нас простёртыми у подножия статуи. Заглянув под покрывало, мы познали бы слишком беглую природу благосостояния, это парализовало бы animal spirit и движение к полноте, красоте, цивилизации и ко всему остальному, о чём мечтал Вольтер. Пожалуй, будет лучше, если мы не тронем покрывало, чтобы все серьёзные усилия теоретической и практической экономики могли идти дальше – как в трактире, так и на поле научной чести, как будто мы близки к тому, чтобы потрогать благосостояние руками и как будто оно есть нечто большее, чем пустое место, выдумка. Тогда благосостояние – руководящая идея, которая организует желание, ви́дение и мнения людей в единую большую взаимосвязь, не выступая при этом на свет Божий и не становясь осязаемой. Оно – фантазия, неопределённое поле неуловимых представлений, которые, однако, всегда направлены на нас самих, или на нашу любовь, что одинаково хорошо. Оно не исчерпывается полнотой вещей, которая нас сделает счастливыми разве что на время, ибо в вещах нет конца и нет цели.
