Швейцарская республика. Здоровому чувству швейцарских бюргеров с самого начала была неприятна таинственность, которой окружили себя масоны, и их стремление обособиться от остального общества в замкнутую организацию. Как только бернское правительство узнало о существовании в Швейцарии масонских лож, оно поспешило их запретить.

Первая масонская ложа в Швейцарии возникла в 1739 году в Лозанне под названием «La parfaite Union des Etragers» и вслед за тем в стране возникло ещё несколько лож, которые скоро объединились в общий союз под названием «Directorie national Helvetique Roman». Но уже в 1745 году правительство распустило этот союз и масонство вообще было запрещено в Швейцарии.

Интересна та мотивация, всецело построенная на бюргерски грубоватом принципе здравого смысла, с которой швейцарский чиновник Ригинер попытался было заступиться за этот, с его точки зрения, пустой, но совершенно безобидный орден: «Конечно, было бы лучше, — писал он в своём донесении бернскому правительству, — если бы о масонстве не было ничего известно, но раз оно сделалось во всей Европе, то не нужно удивляться, что оно возникло и в этом городе (Лозанне), где так много досужих людей, не имеющих никаких занятий».

Но бернское правительство не послушалось своего чиновника и настояло на закрытии масонских лож в Швейцарии. По поводу этого распоряжения швейцарских властей возникла целая полемика, и характерны те мотивы, с которыми выступали в печати защитники и противники бернского правительства. В одном сочинении (оно имеет длинное заглавие: Lettre a’ l’auteur d’un ouvrage intitul’e: Le F.M. dans…), появившемся в 1847 году в защиту бернских властей, в качестве главного упрёка против масонства выставлялась именно та таинственность и замкнутость масонских собраний, которая, как мы только что указывали, вообще плохо мирилась с грубоватой, чуждой каких-либо высших запросов, но открытой и простой жизнью привыкших к трезвому мышлению бюргеров.

«Истина, — говорилось в этом сочинении, — не боится света и честность в намерениях и действиях не нуждается в укрывательстве за закрытыми дверями, под таинственными „образами“.

В другом масонском сочинении, написанном в защиту швейцарских масонов, доказывалось, что масонство — только «сладкий союз братства», соединяющий людей для духовного совершенствования и что масоны никогда не позволяли себе сопротивляться ни светским властям, ни церкви.

Простота в организации ордена и ясность его целей с самого начала перестали удовлетворять те круги немецкого общества, в которых масонство получило наибольшее распространение и популярность.

Наблюдалось обилие среди масонов XVIII века всякого рода самозваных начальств, объявлявших себя обладателями кладезей масонской премудрости и, несмотря на вполне очевидное шарлатанство, добивавшихся к себе полного доверия. Никогда ни раньше, ни позже в Германии не появлялось столько шарлатанов и обманщиков, никогда самая вздорная похвальба своей чудодейственной силой и чудесным знанием не встречала к себе такого доверия, как именно в этот век причудливо перевившихся мистических исканий и рационалистического просвещения.

Стремление немецких масонов выделить себя из среды простых смертных и подняться на недосягаемую ступень «откровенных» знаний выразилось прежде всего в желании окутать прошлое масонство покровом непроницаемой тайны и отодвинуть его возникновение к возможно далёким временам, к средневековью или ещё дальше — в глубь веков.

Не было, в сущности, ни одного мистического или просто непонятного движения в самых далёких временах, которого немецкие масоны не попытались бы связать со своим орденом.

Эти поиски масонами таинственной, скрывающейся в глубине веков мудрости повлекли за собой прежде всего появление так называемых «шотландских лож» в Германии. Эти «шотландские ложи» не имели никакого отношения к Шотландии, и возникли во Франции, их самой характерной чертой было то, что, помимо трёх обычных масонских ступеней, они признавали ещё другие, высшие ступени, причём считалось, что масоны, стоящие на этих высших ступенях, обладают и высшим знанием, которое сохранилось в шотландских ложах со времён незапамятной древности путём передачи от разных таинственных учреждений и лиц.

В Германий шотландские ложи с самого начала образовали особый, совершенно независимый от других лож орден, члены его назывались «шотландскими мастерами». Первая шотландская ложа возникла в 1741 году в Берлине из членов ложи «Аè trois Globes» под названием l’Union. Вторая шотландская ложа возникла в 1744 году в Гамбурге под названием Judica, её основателем был граф фон Шметтау. Вслед за тем такие же ложи возникли и в других местах Германии: в Лейпциге (1747) и во Франкфурте-на-Майне (1753). Все эти ложи выражали вполне определённое притязание на высшее начальствование над всеми немецкими масонами.

Во время Семилетней войны в прусский плен попал французский офицер маркиз де Лерней. Это был масон, хорошо знакомый с той системой высших ступеней, которая развилась во Франции при гроссмейстере французской великой ложи графе Клермонте и которая насквозь пропитана духом дворянской исключительности. Он вступил в дружбу с бароном фон Принценом, мастером берлинской великой ложи Zu den 3 Weltkugeln (прежняя ложа Аè trois Globes), который пользовался в это время большим влиянием среди немецких масонов, и они вместе с согласия самого графа Клермонта, основали новую масонскую организацию в Германии «Капитул избранных братьев Иерусалимского рыцарского ордена» (проще его звали клермонтским капитулом).

По уставу этого капитула в нём над тремя обыкновенными степенями поднимались ещё 4 высших степени, носившие разные претенциозные названия. Французская легенда о происхождении истинного масонства от средневековых тамплиеров была усвоена и этим капитулом, и его члены выставляли себя в противовес всем другим масонам настоящими наследниками таинственного знания средних веков, которым якобы обладали тамплиеры.

Барон Гунд стал утверждать, что, в бытность его в Париже, начальники шотландских тамплиеров назначили его главой немецких масонов нижней Германии (t.h. VII-ой провинции), и что никто, кроме него, не уполномочен шотландскими тамплиерами посвящать в высшие масонские ложи.

Введённая им система получила название «Строгого Чина», так как она требовала безусловной покорности от всех принявших её (ей противополагалась «Lafe Observanz», обнимавшая все ложи, не принявшие «Строгого Чина»). В новой организации была введена ещё более сложная градация степеней, чем в Клермонтском Капитуле. Над первыми тремя степенями обыкновенных лож был учреждены степени шотландских мастеров, новициев; тамплиеров, в свою очередь разбивающихся на 3 класса (всадники, оруженосцы и союзники), над всеми этими степенями поднималась учреждённая 1770 году высшая степень, так называемая «Eques professus». Усложнён был также и ритуал ордена и приближён к обычаям средневековых рыцарских орденов.

Эта игра в средневековье имела необычайный успех. В короткое время орден «Строгого Чина» приобрёл господствующее положение во всей Германии, и другие масонские ложи стали переходить в этот орден, подписывая «акты повиновения» неизвестным орденским властям. Таинственность ордена была настолько велика, что от членов ордена скрывались даже и его цели, которые были будто бы известны только в тайне пребывающему начальству.

Из всех этих соперников «Строгого Чина», претендовавших подобно ему на высшую мудрость, одно время едва ли не самым серьёзным был основанный Штарком в 1767 году «тамплиеровский клерикат». Целью Штарка было приблизить масонство к католицизму, и сам Штарк позднее перешёл к католицизму. В противоположность Гунду Штарк проповедовал, что высшие тайны тамплиеровского ордена были унаследованы не светскими рыцарями, а духовными людьми. Если в деятельности Гунда до некоторой степени можно видеть попытку возродить идеалы феодального рыцарства, то Штарк возрождал притязания католического духовенства на господство над мирянами. Его упрекали даже в скрытом иезуитстве, и этот упрёк остался неопровергнутым.

Образ действий; Штарка действительно сильно напоминал иезуитские приёмы: он всегда стремился втереться в доверие владетельных домов Германии, был учителем у нескольких принцев и умер на придворной должности дармштадского обер-проповедника. Одно время он вступил было в формальный союз с орденом «Строгого Чина». Гунд надеялся услышать от него про какие-нибудь тайны масонского ордена, но вместо этого Штарк стал просить у него денег, и они разошлись. Позднее Штарк даже дал насмешливое описание «Строгого Чина» в написанном им сатирическом романе.

В 1775 году был устроен конгресс в Брауншвейге. На Брауншвейгеком конгрессе орден попробовал организоваться в некоторой степени демократически. Во главе всего ордена была поставлена Великая Ложа, которая в большинстве своём должна была состоять из выборных уполномоченных от отдалённых лож. Чтобы резче подчеркнуть разрыв ордена с его прошлым, самое название «Строгого Чина» было изменено, и он стал зваться «Соединёнными немецкими ложами».

После этого «Строгий Чин» быстрыми шагами пошёл к упадку. Всё более и более выяснялся невысокий состав его членов. Ещё в 1772 году братья франкфуртской ложи довольно точно определили, что привлекало к «Строгому Чину» его приверженцев. «Слишком известно, — писали они в одном послании к принцу Гессен-Дармштадскому, — что побудительными причинами к поступлению в наш достопочтенный орден так часто служит простое любопытство, искание выгод, преувеличенное представление о тайнах, в действительности не находящихся в нашем ордене, ожидание всякого рода удовольствий и забав и т. п.… Общество свободорожденных людей, состоящее из всех наций, распространившихся по всем частям света, не может долго существовать согласно с правилами „Строгого Чина“, точно так же, как поименованное общество, в котором господствуют беспорядок, распутство, ссоры, расточительность и своекорыстные цели, не может надеяться, чтобы в нём долго оставались разумные люди».

Идеи масонства в Германии клонились к упадку, и, чтобы поправить свои дела, орден стал искать опоры уже не внутри самого себя, а извне. В 1777 году «Строгий Чин» вступил в переговоры о союзе со шведскими братьями, которые тоже хвалились, что состоят в сношениях с высшими властями и обладают тайными знаниями. Формально 2 года спустя этот союз был заключён, а шведский принц, герцог Карл Зюдерманландский (позднее король Швеции Карл ХШ) был избран провинциальным гроссмейстером тех же провинций, в которых раньше был Гунд.

Но союз оказался очень непрочным. Шведские братья не открыли немецким масонам ничего нового, не показали им никаких документов, удостоверяющих их исключительные знания и притязания. Члены «Строгого Чина» быстро разобрали, что кроме новых церемоний и частных вариаций орденской истории, они ничего другого в шведский системе не найдут. Союз распался, и «Строгий Чин», лишившись этой последней опоры, скоро совсем прекратил своё существование.

«Строгий Чин» был далеко не единственной масонской организацией, в которой получили полное извращение масонские принципы равенства и свободы. Ему в этом отношении не уступала т. н. шведская система.

В Швеции система высших степеней зародилась в середине XVIII века под французским влиянием, но шведскому масонству первоначально была совершенно чужда мысль о связи масонов с тамплиерами, здесь первоначально получила распространение идея Рамзея о происхождении масонства от другого средневекового ордена, именно иоаниитското, и только позднее (около 1760 года) в качестве надстройки над 7 степенями появились и тамплиерские степени. В сущности в шведском масонстве не было ничего оригинального, и оно само несколько позднее подверглось очень сильному влиянию немецкого «Строгого Чина»; но в Германии тогда было в большой моде искать «истинное» и «подлинное» масонство за границей.

По привычке всех мистиков немецкие масоны думали, что настоящее знание может прийти к ним только издалека и что хранителями истинной мудрости могут быть только иноземцы. Не удивительно поэтому, что «шведская система» в скором времени легла в Германии в основу одной из наиболее распространённых масонских организаций, хотя, конечно, на германской почве эта «шведская система» включила в себя многие немецкие примеси.

Зарождение и развитие «шведской системы» в Германии связано с именем Иоганна-Вильгельма Элленбергера, который позднее принял имя фон Циннендорфа и известен в истории масонства именно под этим именем. Благодаря его стараниям в Германии уже к 1770 году было около 13 лож, в том же году Циинендорф основал для их объединения «Великую Земскую ложу всех каменщиков Германии».

Во главе ордена стоял Opdensmeister с титулом Викария Соломона, который был высшей инстанцией в делах веры и ритуала и обладал решающим голосом по этим делам, и гроссмейстер, который ведал делами внешнего управления орденом.

В основе орденского учения лежала своего рода христианская мистерия, которая являлась тайной не только для лиц, посторонних масонству, но и для низких степеней ордена и открывалась только тем, кто вступил уже в члены шотландских лож. Мистерия эта заключалась в том, что Христос, помимо известного всем учения, изложенного в евангелиях, сообщил избранным из своих апостолов некоторые тайные знания, которые передавались преемственно, перешли к клирикам тамплиерского ордена, а от них к современным масонам шведской системы.

Начатки этих таинственных знаний идут ещё из дохристианского времени, ими обладала иудейская секта ессеев, в кругу которых воспитывался и провёл большую часть своей жизни Христос. Он заимствовал отчасти свою мудрость от этой секты, но, конечно, значительно углубил и расширил её своей божественной мыслью.

Придавая такое огромное значение самой личности Христа в выработке масонской мудрости, Циннендорф и его последователи считали возможным сообщать её только христианам, только христиане, думали они, достойны воспринять тайные заветы великого Учителя, и только христианский дух способен развить их во всей их сокровенной силе.

Искания мистических знаний в тогдашней Германии были настолько распространены, что круг влияния «Великой Земской ложи» до самой смерти Циннендорфа, последовавшей в 1782 году, всё более расширялся. Подчинённые ей ложи возникли в Австрии, Силезии, Померании, Саксонии, даже России. В 1778 году под её управлением находилось уже 34 ложи. Но её притязания шли намного дальше её действительного влияния. В согласии со своим громким титулом «Великой Земской ложи всех каменщиков Германии», она хотела быть единственной великой ложей в немецких землях, но на её пути стояли две другие ложи, которые также носили название великих, это были, во-первых, уже известные нам берлинская ложа «Zu den drei Weltkugeln» и «Великая земская ложа Пруссии», сначала находившаяся в подчинении у берлинской ложи, но потом отделившаяся от неё, в честь своего гроссмейстера герцога Эдуарда Августа Йоркского (брата английского короля Георга III) она звалась иначе — «Royal York».

Одно время (правда, очень короткое — 1774—1776 гг.) признавала над собой власть «Великой Земской ложи», но потом отделилась от неё, подобно тому, как раньше она сделала это по отношению к берлинской ложе. Эти две ложи стояли на пути к могуществу для «Великой Земской ложи», и она повела с ними решительную войну.

После смерти Циннендорфа история шведской системы в Германии представляет из себя недостойный спор из-за первенства с другими ложами, полный скандальными взаимными разоблачениями.

Только уже в XIX веке, когда во главе «Великой Земской ложи» стал фон Кастильои, она отказалась от своих исключительных притязаний на главенство и в 1810 году заключила с двумя другими великими ложами ферейн «для поддержания законности в немецком масонстве». Этот ферейн заключал в себе гроссмейстеров всех трёх великих лож и носил название «Freimaurer Verein der drei Grosslogen, zu Berlin».

К масонским ложам Германии принадлежали многие великие люди XVIII века, — между ними Гёте, Лессинг, Гердер. Они, конечно, держались в стороне от той мистико-шарлатанской шумихи, которую подняли большинство немецких лож, они стояли далеко и от их работ, и, кроме Гёте, редко посещали их заседания. К масонству их привлекали те просветительские и гуманитарные идеалы, которые в принципе признавались основателями масонства, и, защищая эти идеалы в своих произведениях, они видели в них чисто масонские понятия, на что прямо указывали.

Лессинг, например, в своих «Масонских беседах» доказывает, что сущность масонства заключается не в «обрядах, знаках, рисунках и словах», даже не в делах благотворения, а в воспитании людей согласно с идеалами гуманности. Масонство в глазах Лессинга — не историческое, а отвлечённо-идеальное понятие, оно существовало всюду, где люди были проникнуты чувством любви друг к другу и уважения к великим началам свободы и общественности. В этом смысле Лессинг утверждает,-что «можно исполнять высокие обязанности масонства, не называясь масоном».

Что касается Гёте, то он не удовлетворялся только представлением об отвлечённом от действительности типе идеального масонства, а хотел оказать реальное влияние на немецкое масонство. Он хотел быть масоном не только вне масонских лож, но и внутри их. Принятый в 1770 году в число масонов, Гёте оставался им до своей смерти и в противоположность Лессингу и Гердеру очень часто посещал заседания масонских лож, однако и он держался в стороне от тех лож, которые приняли систему высших ступеней. Поэтому-то практически Гёте принял наибольшее участие в масонстве только в более позднее время своей жизни, когда среди масонов появилось стремление упростить ритуал и организацию лож и оздоровить их деятельность. В его глазах масонство было союзом чистейшего братства, в котором все члены равны, и в то же время для развития общественности «в том смысле, что оно призывает людей к объединённой деятельности, направляя мысль отдельных людей сначала на них самих, а потом и на целое».

В натуре Гёте была склонность к таинственности и к символике (она отразилась и в его двух самых замечательных произведениях — «Вильгельме Мейстере» и «Фаусте») и поэтому Гёте довольно мягко отнёсся к мистическим крайностям немецкого масонства.

Он в конце своей жизни стал мечтать о том времени, когда масонский союз охватит весь, человеческий род, и все люди сольются в общей работе на благо человечества.

Были отдельные ложи, которые не подчинялись общему духу и старались в чистоте сохранить первоначальные принципы масонства. К таким ложам принадлежала франкфуртская ложа «Единение», которая ставила своей целью способствовать братскому единению разумных людей на началах нравственности, была чужда всякого властолюбия и не допускала в свою среду никаких искателей приключений и шарлатанов. Такого же характера была и ложа в Вецларе. После Вильгельмсбадского конгресса (1783 г.) обе эти ложи согласились выпустить окружное послание ко всем германским ложам, в которых они, указывая на то, что дух деспотизма, корыстолюбия и сумасбродной мечтательности проник в среду масонов, призвали всех желающих вступить в основываемый ими на началах братства, свободы и терпимости новый масонский союз, они назвали его «электрическим», потому что он должен был подражать электрическим философам древности и «не привязывая себя ни к какой отдельной системе, брать изо всех лучшее и наиболее убедительное».

Инициатором этого союза был асессор императорского каммергерихта в Вецларе Дитфурт, который и на Вильгельмсбадском конгрессе требовал реформы масонства в духе простоты и равенства. «Электрический союз» имел очень большой успех. Уже в 1789 году, через шесть лет после его основания, в нём насчитывалось 30 лож. По в скором времени он сам изменил провозглашённому им принципу независимости и равенства всех лож. В 1788 году он подчинился Великой Ложе Англии, признав себя её провинциальным отделением и дав ей право утверждать избранного союзом гроссмейстера.

Это вызвало раздоры в среде «Электрического союза». Готская ложа «Компас» признала, что подчинением Англии нарушены основные принципы «Союза». Она вышла из него (1790 г.) и пригласила всех согласных с нею основать новую масонскую организацию под названием «Национальной Ложи Германии» на началах полной независимости.

Но «Национальная Ложа» не имела большого успеха. К ней примкнуло только 13 лож, и после смерти Боде (1793 г.) организованный им союз распался.

«Электрический союз» продолжал ещё существовать в течение первых десятилетий XIX века. Но уже после революции и последовавших за нею войн, — времени, которое вообще было неблагополучно для масонских организаций, он постепенно стал угасать.

Наряду с Франкфуртом попытка оздоровить немецкое масонство была предпринята и в Гамбурге. Она исходила от известного в тогдашней Германии актёра, друга Боде, Фридриха Людвига Шрёдера.

Став во главе гамбургской ложи, Шрёдер ревностно принялся за реформы. Он хотел упростить сложный ритуал масонских лож, уничтожить шотландские ложи, и вообще приблизить его к тому виду, какой оно имело в момент своего зарождения в Англии. «Книга Конституций» Андерсена для него была главным первоисточником масонства. Чтобы рассеять мистический туман, окутывавший происхождение масонства, он учредил в 1802 году «Тесный исторический союз», одной из ближайших целей которого было доказать, что все высокие шотландские, розенкрейцерские и др. степени — ничто иное, как выдумка позднейшего времени, не имеющая никаких корней в истории масонства.

Идеи Шрёдера находили себе сочувствие среди очень многих масонов, и разработанный ими в 1800 году упрощённый ритуал был принят довольно большим числом масонских лож. Некоторые ложи даже прямо подчинились гамбургской, признали себя её дочерьми. В 1811 году эта ложа провозгласила себя независимой от Англии и стала называться Великой Ложей. Шрёдер умер в 1816 году, последние годы жизни он был гроссмейстером этой ложи.

Несмотря на все реформаторские стремления, возникшие в среде масонства в конце века, оно, в большинстве случаев, в массе своих членов оставалось верно тому духу средневекового обскурантизма и той нетерпимости, которой оно отличалось в XVIII веке. На его чахлой почве не расцвело тех цветов, которые надеялись увидеть здесь великие мыслители XVIII века. Прусское правительство Фридриха Вильгельма III, испуганное теми одиноко прозвучавшими в конце века голосами в защиту терпимости, свободы мысли и гуманности, запретило (эдиктом 20 октября 1798 года) все масонские ложи, кроме тех, которые входили в состав трёх великих лож Берлина, и поставило работу даже и в этих ложах под строгий надзор правительства, — но это была совершенно напрасная боязнь, немецкое масонство не угрожало прусской государственности и в тех передовых движениях, которые возникали в это время и позднее в Германии, было повинно не оно.

Преддверием возникновения масонских лож в Италии стало общество «Лопаточка».

В 1512 году во Флоренции было основано общество под названием «Лопаточка», состоявшее из учёных и литераторов, которые позволяли себе разного рода причуды и могли служить прототипом ордену «Монахов Винта», учреждённому в Ирландии в конце XVIII века. Они сходились иногда в ложе, одетые каменщиками и рабочими, и начинали строить здание из подносов, заваленных макаронами с сыром, употребляя специи и конфеты вместо глины, а булки и пирожки вместо каменьев — словом, возводя целое здание из съестных припасов. Они трудились таким образом, пока мнимый дождь не прекращал их работы.

В другой же раз Церера, отыскивающая Прозерпину, звала братьев «Лопаточки» сопровождать её в пределы преисподней. Они следовали за нею через пасть змеи в тёмную комнату, и, когда Плутон приглашал их на пир, являлись свечи и виден был стол, накрытый чёрным и уставленный блюдами, на которых были разные гады, нечистые животные и человеческие кости, подаваемые чертями на лопатах. Наконец всё это исчезало, и затем следовал изысканный банкет.

Это общество «Лопаточка» существовало до 1737 г. Духовенство пыталось запретить его, и, несомненно, преуспело, бы в этом, но Франц, герцог тосканский, который сам вступил в орден в Голландии, получив престол, освободил всех заключённых франк-масонов и оказал ордену покровительство.

Память о гонении сохранилась в ритуалах: в степени «Мага» косном римского инквизиционного суда, а в других степенях сохраняется память об испанских и португальских инквизиторах.

В Неаполитанском королевстве масоны насчитывались тысячами. Эдиктом Карла III (1751) и другим, Фердинанда IV (1759), закрыты были ложи, но в скором времени королевские эдикты стали мёртвою буквой, хотя министр Тануччи, враждебно относившийся к учреждению, всячески силился придать им живую силу.

Случайная смерть неофита, спустя немного дней по его приёме, подала повод к новым гонениям. Масоны, собравшиеся для банкета, были арестованы, и напрасно старался защитить их юрист Леви. Он был изгнан из королевства, а книга его в защиту ордена была публично сожжена рукою палача. Однако, когда королева Каролина удалила Тануччи, она опять разрешила масонские собрания, за что Великий Восток Франции заявил ей свою признательность.

По-видимому, франк-масонству опять пришлось притаиться; спустя немного лет, в 1676 г., мы опять слышим о нём как о «тайном» обществе, существование которого только что открыли. Документ, где описывается это открытие, определяет число франк-масонов в 64 000. Но, вероятно, это преувеличено; тем не менее среди населения такого впечатлительного, как жители южной Италии, тайные общества всегда находили множество прозелитов.

Упомянутый документ содержит следующее: «Наконец открыта большая мина неаполитанских франк-масонов, которых было известно только имя, а не тайна. Приводятся два случая, благодаря которым совершилось открытие. Умирающий сознался во всём своему духовннику для передачи королю. И рыцарь, которого щедро содержало общество, лишившись этой поддержки, выдал великого мастера ордена королю. Этот великий мастер был герцог Сан-Северо. Король тайно послал доверенного офицера с тремя драгунами арестована герцога в его дворце и привести к нему, прежде чем он успеет переговорить с кем-либо.

Приказание было исполнено, но через несколько минут во дворце герцога вспыхнул пожар; сгорела библиотека; и настоящая цель, как полагали, состояла в том, чтобы сжечь все бумаги, относящиеся к масонству. Пожар потушили и замок оцепили войском. Герцог, приведённый к королю, прямо открыл цели, систему, печати, управление и имущество ордена. Его отправили обратно во дворец, где он охранялся войском, чтобы его не убили прежние товарищи.

Франк-масоны также открыты во Флоренции; папа и император послали туда двадцать четыре теолога положить конец такой неурядице. Король обещает величайшую пощаду всем обвинённым, чтобы избежать противостояния. Он также поручил четырём лицам высокого звания принять крайние меры для уничтожения столь гнусного общества; кроме того, он известил всех европейских государей о своём открытии и об омерзительных правилах общества, прося о содействии, чтобы уничтожить его, отказать ему было бы безумием с их стороны.

Орден, надо сказать, считает своих членов не тысячами, а миллионами, особенно между жидами и протестантами. Его страшные правила известны только членам пятой, шестой и седьмой лож, а члены первых трёх не знают ничего; члены четвёртой ложи действуют бессознательно. Этот орден происходит из Англии, и основатель его — известный Кромвель, первый епископ и потом любовник Анны Болен, впоследствии обезглавленный за свои злодеяния и называемый в своё время «бичом правителей». Он отказал ордену ежегодный доход в 10 000 ф. с.

Его делят на семь лож; члены седьмой носят название Заседателей, члены шестой — Великих Мастеров, пятой — Архитекторов, четвёртой — Исполнителей (тут тайна прекращается), третьей — Рурикори, второй и первой — Новичков и Прозелитов. Их гнусная идея основана на аллегории Соломонова храма, сперва в его первоначальном великолепии, потом разрушенного тиранством ассириян и, наконец, вновь воздвигнутого — означая под этим свободу людей после сотворения мира, тиранство духовенства, королей и законов и восстановление вновь прежней свободы. Тут следуют двенадцать правил, где эти мнения и цели изложены подробно, из чего явствует, что они немногим отличаются от доктрин республиканцев вообще и передовых политиков.

Сперва франк-масонов в Венеции не притесняли, но в 1686 г. правительство вдруг всполошилось, приказало закрыть ложи и членов их изгнало; тем не менее декрет был исполнен очень мягко, и так как одна ложа аристократов отказалась повиноваться, то исполнители закона вошли в неё, зная, что там никого нет. Мебель, украшения и клейноды были забраны и публично сожжены или разбросаны, но никто из братьев не был преследуем.

После того снова учредили ложу, открытую в 1785 г., и тогда сожгли и уничтожили всё, что в ней заключалось. Из требника, найденного между другими предметами, оказывается, что посвящаемого водили с завязанными глазами по улицам или, вернее, с канала на канал, чтобы он не мог определить местности, и приводили в Рио-Марино, сперва в комнату, драпированную чёрным и освещённую единственною свечой; тут ему надевали длинную одежду, подобную свитой простыне, но чёрного цвета, на голову нахлобучивали шапку в виде чалмы и волосы спускали на лицо.

В этом изящном наряде его ставили пред зеркалом, завешенным чёрною занавеской, под которой стояли слова: «Если ты истинно мужествен, если искренне жаждешь войти в наш орден, то отдёрни занавесь и познай себя». Ему дозволялось тогда снять с глаз повязку и поглядеться в зеркало. Тотчас опять завязывали ему глаза и ставили посередине комнаты, пока входили человек тридцать или сорок членов, которые принимались драться между собой на шпагах.

Это была проба храбрости кандидата, которого слегка ранили. Затем с него снимали повязку и перевязывали рану. Завязав глаза снова, его вели во вторую комнату, где драпировка была чёрная и белая, а посередине стояла кровать, покрытая чёрным сукном с белым крестом посредине, по обе стороны которого было по изображению белого скелета. Кандидат должен был лечь на эту кровать, с его глаз снимали повязку и его оставляли одного с двумя горящими восковыми свечами, одною белой, другою жёлтой. Спустя немного братья возвращались со страшным стуком. Кандидат не должен был выказывать страха при этих торжественных церемониях, а после члены ложи обнимали его, как брата, и давали ему имя, под которым он с той поры и оставался известен в обществе.

Во время царствования Наполеона I ложи были основаны по всей Италии. В этот период времени франк-масонство имело жалкий вид. Общество, которое всегда гордилось своею независимостью от земного правления и превосходством над ним, дурачило себя и уничижало, когда преподносило Наполеону адресы вроде следующего: «О, Наполеон! Твоя философия ручается за терпимость нашей естественной и божественной религии. Мы воздаём тебе достодолжную честь; ты найдёшь в нас только верных подданных, всегда преданных твоей августейшей особе!»

Открытая цель итальянского франкмасонства есть высшее развитие всемирной филантропии, независимость и единство в нациях отдельно и братство всех между собою, терпимость всякой веры и совершенное равенство вероисповеданий, нравственный и материальный прогресс народных масс. Кроме того, оно объявляет себя независимым от всякого правительства, утверждая, что итальянское франк-масонство не признаёт на земле другой державной власти, кроме разума и всемирной совести. Далее оно заявляет — и это заслуживает особенного внимания, — что франк-масонство не должно состоять из таинственной символики, пустых обрядов или неопределённых стремлений, которые выставляют орден на посмешище. И наконец, т. к. масонство есть учреждение всемирное, исключительно человеческое, то оно не занимается образами правления или временными вопросами, но одними вечными и общими.

Следует избегать в общественных реформах отвлечённых теорий, основанных на мистических стремлениях. Франкмасонство восстаёт против праздности, потому что трудиться — самый существенный долг в гражданском обществе. Религиозные вопросы вне пределов франк-масонства. Человеческая совесть само собою неприкосновенна, ей нет дела до какого-либо положительного вероисповедания, она изображает самую веру в её сущности.

Проникнутое принципом братства, масонство проповедует всемирную терпимость; оно включает в свои ритуалы многие из символов разных религий, точно так, как избирает чистейшие истины в сближении разных сект. Её культ есть поклонение Божественному, под высшим понятием, помимо всяких лукавых мудрствований, Великому Строителю Вселенной, и веря в человечество как единственного толкователя Божественного на земле.

Что касается внешних способов поклонения, то франкмасонство не навязывает и не отстаивает никаких, предоставляя каждому свободный выбор до того дня, быть может, не отдалённого, когда все люди будут в состоянии поклоняться Беспредельному в духе и истине, без посредников и внешних форм. И как человек в своих тайных отношениях к Бесконечному оплодотворяет религиозную мысль, так он в своих отношениях к Вселенной оплодотворяет науку. Паука есть истина и самый древний культ франк-масонства.

Определяя отношения лица к своим ближним, франк-масонство не ограничивается предписанием делать относительно других то, что мы желали бы, чтобы другие делали для нас, — нет, оно учит делать добро, противодействовать злу и не покоряться несправедливости, в какой бы форме она ни представлялась.

«Кто борется за свободу совести, за свободу науки, за политическую, общественную и экономическую свободу, — говорит писатель Андрей Немоевский, — того раньше или позже назовут масоном».

Первые масонские союзы возникли в Польше в начале царствования Августа III (1735…63 гг.), проникнув сюда непосредственно из Саксонии, и представляли первоначально лишь отделения дрезденской ложи «Трёх белых орлов», основанной около 1738 года побочным братом короля гр. Рутовским. Сначала союзы эти развивались очень слабо. С одной стороны, они подвергались преследованию духовенства, главным образом, иезуитов, добившихся уже в 1738 году временного закрытия всех масонских лож в силу буллы папы Климента XII «In eminenti», с другой — сами они обнаруживали малую жизнеспособность, став аристократической забавой и средством к удовлетворению личного честолюбия.

Их распространителями были преимущественно пребывавшие в Польше иностранцы и магнатская польская молодёжь, Мнишки, Потоцкие, Огинские, Виельгорские, основавшие несколько лож в Вишневце на Волыни, в Дукле и др. местностях.

Гораздо большее значение приобретает польское масонство при Станиславе-Августе Понятовском. Человек просвещённый и высокообразованный, Понятовский не только оказывал покровительство масонам, но и сам записался в 1777 году в варшавскую и немецкую ложи «Под тремя шлемами» и, произведённый в кавалеры немецкой ложи Rose-Croix, принял в строжайшей тайне под именем Eques Salsinatus, как F(rater) R (oseae) — A (ureae) С (rucis), установленную присягу, оговорив свои «гражданские и королевские обязанности».

Членами масонских лож состоят при Станиславе-Августе почти все придворные сановники и виднейшие государственные деятели. В эпоху великого или четырёхлетнего сейма (1788…92 гг.) масоны насчитывают в своей среде и многих сеймовых послов: Матушевича, Немцевича, Солтыка, Линовского, кн. Казимира Сапегу, кн. Адама Чарторыйского и др., причём секретарь сейма Ян Лущевский исполняет одновременно обязанности секретаря великого польского востока, и самих творцов конституции 3 мая 1791 года, Игнагая Потоцкого, Станислава Малаховского, ксёндза Пиатоли, и многих польских послов при иностранных дворах, Щенсного, Потоцкого, Войну, Букату, Морского и др.

Большинство этих лиц, находясь у кормила правления, «делая историю», проводит общественные и политические реформы, несёт идеи возрождения Польши, идеи эти идут таким образом не снизу, а сверху, не от молодых, а от старших, в этом смысле масонство становится при Станиславе-Августе весьма важным политическим фактором и несомненно оказывает большое влияние на мирный исход того государственного переворота, который привёл к конституции 3 мая.

Борьба света с тьмой, с предрассудками и с религиозной нетерпимостью является главной заданий масонов в эпоху Станислава-Августа, об этом свидетельствуют самые названия тогдашних лож: «Побеждённая тьма», «Побеждённый предрассудок», и т. п. Рядом с этим масоны преследуют общие гуманитарные цели, открывают целую сеть благотворительных учреждений, приюты для старцев и нищих, занимаются раздачей румфордского супа, вводят бесплатное оспопрививание.

В члены некоторых масонских лож принимались иногда и женщины. Такие ложи назывались «адопцийными». В адопцийной ложе «Благотворительность» встречаются среди членов фамилии кн. Чарторыйской, Радзивилл, гр. Потоцкой и др. Особый характер носят смешанные ложи «мопсов и мопсих», возникшие в Австрии в 1738 году и распространившиеся затем во Франции при Людовике XV в эпоху господствовавшей при этом короле распущенности нравов. Они перешли в конце XVIII века в Польшу в виде «amusements mysterieux» и усвоили в себе обряды, не вполне поддающиеся изложению в печати. Такова была, например, виленская ложа «Совершенная верность» с великой мастершей барон. Ферзен, великой надзирательницей гр. Пржездецкой и гр. Солтан.

В царствование Станислава-Августа польское масонство постепенно освобождается от иностранных влияний. В 1767 году возникает первая польская великая ложа при непосредственном участии известного масона Жана-Луки де Ту де Сальверт, военного инженера в Берне, вынужденного искать убежища в Варшаве и основавшего здесь ложу «Доброго пастыря», которую он назвал grande souveraine loge, а себя великим её мастером от английской ложи в Париже.

Польское масонство состояло из семи степеней. Братья трёх первых степеней, т. е. ученики, товарищи и мастера, составляли «ложи св. Иоанна» или «символические», братья четвёртой степени — «избранные рыцари» и пятой — «шотландские кавалеры» — ложу «капитул шотландский», наконец, братья шестой степени — «рыцари востока» и седьмой — злато-розового креста — составляли «капитулярную высшую шотландскую ложу».

Основанной Мошинским Великой Польской Ложе уже в 1770 году было подчинено семь других лож. На её оживлённую деятельность вскоре обратила внимание императрица Екатерина II, и русское посольство в Варшаве стало принимать меры к обеспечению за собой руководства польским масонством. В 1779 году сын познанского воеводы гр. Ян Понинский, представив подложный диплом старошляхетской директории в Страсбурге, якобы уполномочивавшей его к учреждению новых и реформированию старых лож, основал в Варшаве шотландскую ложу «Екатерины под Северной звездой», названную так из раболепства к «просвещённой государыне-покровительнице свободного каменщичества в своём государстве».

Избранный первым великим мастером объединённых лож Короны и Литвы, Потоцкий произвёл окончательную реорганизацию польского масонства, после чего состоялось официальное открытие польского великого востока ( март 1784 год). В состав его входило 13 объединённых лож, а именно 4 — под варшавским востоком: «Екатерины под Северной звездой», «Святыни Изиды», «Северного щита» и «Богини Элевзис», 4 — под виленским востоком. — «Совершенного соединения», «Ревностного литвина», «Доброго пастыря», «Храма мудрости», 3 — под познаньским востоком: «Увенчаного постоянства», «Орла белого», «Школы мудрости», 1 — под дубенским востоком — «Совершенной тайны», и 1 — под гродненским востоком — «Счастливого освобождения».

После Игнация Потоцкого обязанности великого мастера исполнял в течение короткого времени генерал Андрей Мокроновский, затем с 1785 года, Щенсный Потоцкий, отказавшийся от своего молотка в январе 1789 года ввиду предстоящего разрыва Польши с Россией. На его место был избран «доблестный патриот» Казимир-Нестор Сапега, сеймовый маршалок и генерал от артиллерии.

Охватившее всю Польшу антирусское движение коснулось и масонских лож, в том же 1789 году по случаю королевских именин ложа-матерь «Екатерины под Северной звездой» была переименована в ложу «Станислава-Августа под Северной звездой».

В польских областях, перешедших к Австрии и России, всякие масонские организации были запрещены, в Австрии с 1795 года, в России с 1797 года. И только в областях, доставшихся Пруссии, масонские ложи продолжали развиваться, но не польские, а немецкие, подчинённые трём независимым великим берлинским ложам, а именно: Grosse Langes-Loge, ложе «Королевский Йорк приязни», «Трёх глобусов».

Так продолжалось до 1807 года, когда из завоёванных у Пруссии польских областей Наполеон образовал новое польское государство, прозванное Великим Герцогством Варшавским. В этом маленьком государстве, призванном к жизни великим Наполеоном и полагавшем в нём все свои надежды на лучшее будущее, возродилось и польское масонство на новых, соответствовавших изменившемуся политическому положению началах, оно стало теперь следовать преимущественно французским образцам и вступило в тесную связь с французским великим востоком. Уже в 1807 году возникает французская ложа «Соединённых братьев поляков и французов» на востоке Варшавы в зависимости от парижского великого востока, окружая особу Наполеона почти религиозным культом, простиравшимся до установления орденской ленты пепельного цвета в воспоминание «цвета верхнего платья, в котором впервые вступил на польскую землю в 1806 году великий Наполеон, освободитель польского народа».

«Соединённые братья» вдохновлялись надеждой на более или менее близкое объединение Наполеоном всей поделённой Польши и укреплялись, вероятно, в этой надежде постепенным ростом польских масонских организаций, возрождением старых польских лож — «Святыни Изиды», 1809 г., «Богини Элевзис», «Северного щита» — в Варшаве, «Побеждённого предрассудка» — в Кракове и переходом прусских лож в зависимость от Парижа.

Политические события 1812…13 годов вновь вызывают перерыв в деятельности масонов, но, несмотря на официальное постановление великого польского востока от 30 января 1813 года о закрытии масонских лож, некоторые из них и сам великий капитул продолжают тайно свои работы в течение всего 1813 года. Благотворительные масонские общества в Варшаве, Вильне, Кракове и других городах, управляемые избранными из среды местных лож комиссиями, оказывают деятельную помощь находящимся в госпиталях больным, военнопленным и семействам погибших в боях.

В новый фазис жизни вступает польское масонство в 1815 году, после присоединения, согласно постановлению венского конгресса, значительной части варшавского герцогства к российской империи.

Польские масоны, назвавшие, как уже сказано, в конце XVIII века в честь русской «великодушной монархини» одну их своих лож ложей «Екатерины под Северной звездой», затем окружившие ореолом Наполеона, «ниспосланного для освобождения польского народа», теперь, после его падения, обратили свои взгляды к восходящей звезде русского императора, который оказывал знаки внимания Костюшке, дружил с Адамом Чарторыйским и не пожелал при въезде в Краков принять ключи от президента города, называя себя «не победителем, а другом поляков». Начинается новая полоса веры в нового «воскресителя» Польши, императора Александра.

Александр I благосклонно принимал выражения патриотических чувств. Двоякой целью руководствовался он в данном случае: созидательной и охранительной. «С одной стороны он хотел использовать польское масонство для проведения своего проекта касательно слияния Литвы с Польшей и, насаждая масонские ложи одновременно в Царстве Польском и Литве, влиять при их посредстве на общественное мнение, подготовить путём восстания прежней польско-литовской унии унию политическую».

Исполнителем этих предначертаний Александра I был генерал Александр Рожнецкий, избранный в 1816 году заместителем великого мастера польского Великого Востока.

Любопытную страницу в истории виленских лож занимает принадлежавший члену ложи «Усердный Литвин», профессору виленского университета, доктору философии и медицины, Якову Шимкевичу, проект реформы масонства, сводившийся, главным образом, к исключению всяких тайн из обрядов и деятельности масонских лож. 16 марта 1818 года, на заседании своей ложи, Шимкевич высказал мнение, что для непосредственных целей, преследуемых масонами, для просвещения и благотворительности, какие бы то ни было тайны излишни, что они «являются притворством, очень дорого обходятся и способствуют дурной славе, тогда как орден может существовать и без них».

Объединив вокруг себя 17 сторонников реформы, преимущественно профессоров виленского университета, Шимкевич образовал франк-масонское реформированное товарищество под названием: ложа «Усердный Литвин» на востоке Вильна.

Характерная черта национального масонства, основанного в 1819 году майором IV линейного полка армии Царства Польского Валерианой Лукасинским, состояла в ограничении идеи человеческого братства, составляющего конечную цель обыкновенного масонства. Национальное масонство Лукасинского объединяло в духе мира и братства не весь род человеческий, но одних только поляков, допускало на первых порах только польское национальное братство. Первоначально целью масонского строительства была, согласно учению Лукасинского, одна только Польша, реставрация польского государства в самых широких границах. И лишь после освобождения родины польские национальные масоны предполагали расширить круг своей деятельности на всё славянство, а затем на всё человечество.

Масонские обряды символизировали одно только отечество, границами ложи была «великая горная цепь, два моря и две реки», т. е. границы прежней Польши, «товарищи» собирались у «алтаря отечества, повреждённого сверху, но стоящего на прочном фундаменте», т. е. в Польше, урезанной на венском конгрессе, «повреждённой» сравнительно с исторической, неподелённой Польшей, но неизменно прочной в своём основании. Они присягали возвратить алтарю его прежний блеск, т. е. бороться за возрождение родины.

Символика Польши найдена была и в старой масонской легенде о Гираме или Адонираме, главном строителе Соломонова храма, трижды раненном тремя товарищами-предателями и завещавшем своим детям дело мести и восстановления из развалин храма. Идея восстановления Соломонова храма, т. е. нравственного исправления рода человеческого, применена была Лукасинским к Польше, нуждавшейся, как и всё человечество, в восстановлении и возрождении. Смерть праведного и невинного Гирама изображала, согласно толкованию Лукасинского, политическую смерть Польши, раздел её между соседями: трое убийц аллегорически выражали три державы, участвовавшие в разделах, обязанность детей Гирама бороться с врагами до тех пор, пока не будет восстановлен Соломонов храм, напоминала национальным масонам об их обязанностях бороться с врагами своей родины до полного восстановления последней. Наконец, чудесное воскресение Гирама являлось символом воскресения «невинно убиенной» Польши.

Национальное масонство просуществовало недолго. Уже в 1820 году, вследствие проникновения в некоторые ложи крайних течений и преследования масонов русским правительством, Лукасинский объявил национально-масонские ложи закрытыми. Вслед затем был нанесён окончательный удар и великому польскому востоку.

В ноябре 1822 года был издан указ о закрытии всех тайных обществ в Царстве Польском, как могущих «возбудить подозрение даже тогда, если бы они собирались и в самых лучших намерениях».

В Царстве Польском масонские архивы, декорации и знаки были конфискованы. В Литве не ограничились конфискацией. Виленский генерал-губернатор Римский-Корсаков распорядился «истребить» масонское имущество так, «чтобы и памяти о нём не осталось». Во исполнение этого приказа 25 апреля 1823 года были сожжены в Вильне в присутствии полиции подсвечники, звёзды, мёртвые головы и другие ритуальные предметы и декорации.

Масонство в Речь Посполитую проникает из Пруссии, и с 1784 г., после создания «Великого Востока Польского и Литовского», получает здесь прочную организацию. (Добрянский С. Ф. Масонские ложи в Литве. Записки СЗО РГО. — Вильно, 1911). Этот процесс слабо отражён как в рукописных, так и в печатных источниках.

Естественно, что на землях Беларуси вольнокаменщичество было тесно связано с Варшавой. Но в то же время известны примеры проникновения масонства и с Востока. Так, Бакунин утверждал, что в Могилёве, который с 1772 г. находился в составе Российской империи, существовала ложа «Геркулес в Колыбели».

С начала XIX века (1809—1814) начинается второй этап масонского движения на Беларуси. Основная цель и направления деятельности вольных каменщиков остались прежними, в то время как условия их существования изменились коренным образом — не было больше свободы, на Беларуси поселился казённый дух империи.

Вместе с тем, либерализм молодого императора Александра I, восстановление автономного Царства Польского поспособствовали появлению в польско-белорусском обществе определённых надежд. На высшем уровне начались споры о присоединении к этому Царству литовских губерний (Виленской, Гродненской, Менской) или создания автономного Великого Княжества Литовского в границах Российской империи. Надежды каменщиков на Александра I были настолько сильны, что они праздновали его именины (основание минского «Северного факела» было приурочено даже к этому событию), считали его своим патроном и призывали к решающим изменениям в обществе. Об этом свидетельствует написанное по случаю торжественного собрания обращение, где высказывалась благодарность императору за то, что он «не запретил ложе работать», что его стремления совпадают с вольнокаменщическими и направлены к «единству и счастливому быту всех», приближают время, «когда мощная цепь масонов займёт всю землю», а народ, «который возвысится в своих стремлениях, будет благословлять имя Александра и ложи».

Несомненно, что философия масонов начала XIX в. имела гуманистически-либеральное направление французского просвещения, а основным принципом их деятельности было равенство людей, который декларировала французская революция. Яркое доказательство тому — выступление члена «Северного факела» Людвика Плятара в 1817 г., которое сохранилось в виде пересказа чиновника.

Тогда он сказал: «Только через установление равенства, через искру благотворительности, которую мы на протяжении веков хранили, заяснеет некогда день возрождения, в который, ради возродившегося мира, вернётся первая невинность, непорочность и счастье».

И далее, говоря о свободе и равенстве, отмечал, «что перед троном наипреосвященнейшего одинаково согнут колени как сын и брат Королевские, так и ремесленник, который живёт трудом своих рук; нет у нас другого хозяина, только закон равенства, поэтому каждый, без исключений, слепо подчиняется и послушным ему быть должен, и это есть правдивая, много веков тому назад установленная и сохранённая, единая для всех истина в обличий закона… Подчиняясь этому закону и внешним обстоятельствам, мы будем противостоять темноте, утешать страдающих, умножать число защитников, уменьшать преследователей, расширять власть равенства и тогда превратим тёмных жителей в людей, всех людей в братьев, а весь мир в невенчанную невинность, и народу поменяем святыни». (Bakounine T. Les repertoires biographique des franks-masons russes. — Bruxelles, 1949. — S. 123…124).

Люди, которые считали целью своей жизни самоусовершенствование, установили в своей организации достаточно жёсткие правила — масоном не мог быть человек, который вёл развратную жизнь, пил, и даже играл в карты, о чём свидетельствует, к примеру, анонимное письмо и ярко продемонстрировал товарищеский суд над членом Толочинским. Среди каменщиков были случайные и неустойчивые люди, да и сама скорость появления лож говорит скорее о чувствах, а не о действиях.

В 1817 г. руководство «Северного факела» обратилось к руководству Литовской провинциальной ложи с письмом, где писалось, что подмастер ксёндз Самуэль Костровицкий не принимает участия в работе ложи. Вызванный на товарищеский суд, он заявил, что единственная преграда этому — папские буллы, которые запрещают священнослужителям участие в масонском движении, о чём он будто бы не знал при вступлении. Чтобы этот случай не остался без наказания, ложа просила «пускай падёт на него заслуженное презрение всех братьев в мире». Костровицкий же на прощание прислал письмо бывшим приятелям, где по-христиански писал, что «никогда не перестанет считать их братьями и своими близкими, которые всегда имеют право на его помощь». Но братья остались непоколебимы, только пожалели в своём постановлении, что в начале XIX в. на свете ещё есть такие люди, которым религиозный фанатизм закрывает свет истины».

Несмотря на исключение нескольких членов, ложа всё же немного улучшила свою деятельность. Основным направлением его была благотворительность. Денежные средства в казну поступали двумя путями — это членские взносы за введение в ступень и благотворительные пожертвования. Известно несколько конкретных случаев, куда направлялись деньги: в 1817 г. пожертвованные Б. Берповичем 700 руб — художнику Домелю, в 1817 г. Трембинским — на одежду для бедных, в 1818 г. Л. Дыбовский обязался выплачивать по 100 зл. на бедных. С очень интересной инициативой выступил в 1820 г. магистр Ходько. Он предложил создать в Минске школу для воспитания и образования детей бедняков по методу Ланкстера. К сожалению, неизвестно, было ли это предложение принято и это учреждение открыто. Однако, в общем примеров благотворительности не много.

В Минске существовали две ложи:

1) символичная, с членством 1—3 степени, т. е. ученик, подмастерье и мастер (руководство имело и высшие ступени) — «Северный факел»

2) высший капитул с членством б — 7 ступеней, т. е. рыцарь востока и кавалер злато-розового креста — «Гора Табор»

В первой ложе было не менее 215 членов (число 222, которое даётся чиновником, ошибочное), во второй — 31 член. Конечно же, эти цифры общие за всё время существования лож и достаточно условные. Многие каменщики были одновременно участниками нескольких лож, как, например, помещик Минского уезда П. Пристановский, который считался от 1814 г. в «Счастливом освобождении» (Несвиж), от 1816 г. в «Северном факеле», ас 1819 г. в «Святыне покоя» (Несвиж), а также с 1821 г. в «Горе Табор».

Вольные каменщики очень беспокоились о расширении сети своих филиалов. Так, помещикам Денисенского уезда И. Акушке, Волосовскому и С. Рашковскому требовалась в 1817 г. 3-я ступень, чтобы основать новую символическую ложу на своём месте жительства.

Основателями «Северного факела» в 1816 г. были семеро человек, т. к. считалось, что именно это количество членов делает ложу совершенной. Это были — Ян Барейко-Ходько, инициатор и первый магистр ложи, Ян Норвид, Пётр Пристановский, Ян Сераковский, Альберт Бургельский, Винцент Левкович и Юзеф Рагоза.

Как свидетельствует Малаховский-Лямпицкий, в 1820 г. должности «Северного факела» были распределены следующим образом:

• магистр — Доминик Манюшка, бывший майор армии ВКЛ

• зам. магистра — Апполинарий Ванькович

• зам. магистра по обрядам — Теодор Любовский, директор Менского армейского госпиталя

• 1-й надзиратель — Николай Пашковский, адвокат

• 2-й надзиратель — Винцент Фрибес, секретарь Менского губернатора

• представитель в Провинциальном Литовском комитете — Юзеф Завадский, печатник и издатель

• оратор — под инициалами Z.I.

• секретарь — Винцент Гриневский, адвокат 2-го департамента Менского главного суда

• зам. секретаря — Гилярий Якубовский, регент 2-го департамента Менского главного суда

• зам. по общим языкам — Пётр Шнейдер, преподаватель гимназии

• 1-ый стюарт — Юрий Кобылинский, титулованный советник

• 2-й стюарт — Ипполит Гайдукевич

Ложи имели в своей структуре служителей и почётных членов, что в отношении к «Северному факелу» выглядит следующим образом: из 215 человек было 143 члена, 9 служителей и 63 почётных члена.

Минские каменщики группировались вокруг двух центров — это Минский главный суд, 8 сотрудников которого были членами «Северного факела», и Минская мужская гимназия, 7 человек. Большинство же членов — это средняя и мелкая шляхта Минского, Новогрудского, Вилейского, Дисенского и Борисовского уездов Минской губернии. Среди них несколько служителей государственных учреждений, адвокатов, музыкантов, медиков, возможно также происхождением из шляхты.

Финской ложей наивысшего капитула была «Гора Табор»: Доалаховский-Ляминцкий относит появление этой ложи к 1818 г. Согласно другим источникам, это произошло только в апреле 1821 г. Магистром был выбран Минский вице-губернатор Людвик Каменский. Согласно списку, который он представил властям после закрытия ложи, «Гора Табор» насчитывала не менее 31 члена (преимущественно из «Северного факела» и несвижских лож).

Денежных счётов и архива по ней чиновники не открыли, что, будто бы подтверждает слова Каменского, о том, что ложа вообще не существовала, а все члены платили взносы «Великому Востоку Польскому и Литовскому» лично. Однако совсем о противоположном свидетельствует факт получения А. Ваньковичем, Л. Ашторпом, Ратынским и Зеновичем 8 октября 1821 г. 6-й степени — рыцарь востока.

Ложа всё же была по характеру своей деятельности скорее фиктивной, этой деятельности она просто не успела начать. Даже раньше указа Александра I от 1 августа 1822 v. заместитель Царства Польского Заенчик, обеспокоенный всё большей радикальностью масонов, (о которых Минский губернатор в секретном письме писал, что они были опасны из-за своих стремлений «к равенству и независимости») издал приказ, согласно которому «Великий Восток Польский и Литовский» ликвидировался с 1 октября 1821 г., а все провинциальные ложи, ему подчинённые, до 15 октября.

Именно после этого приказа, 29 сентября 1821 г. Великий магистр Рожнецкий прислал в «Северный факел» письмо, где было сказано; «Закрыть ложу и для сохранения всех архивов, вещей и денег основать комитет из 3 человек, чтобы всё было спрятано в надёжном месте, чтобы печати были сданы в архив, были составлены инвентари всех бумаг, движимого и недвижимого имущества, и вместе с постановлениями о закрытии лож были переданы Великому магистру».

Прошло почти 7 лет, пока чиновники Комитета по разбору масонских архивов закончили свою работу, и 24 января 1829 г. цесаревич направил минскому губернатору приказ; в котором говорилось: «…5) все масонские бумаги и архивы, а также печати, короны и другие знаки, присвоенные различным степеням, сложив в отдельные сундуки, опечатав, хранить в архиве губернатора по секретным делам».

Продолжение этого дела происходило через 10 лет, и судьба материального наследства незавидная. 21 июля 1839 г. местные власти получили приказ Виленского военного губернатора кн. Долгорукого: «Все масонские знаки, книги, бумаги, дипломы и другие вещи — вырыть яму внизу под горой, на улице, ведущей вдоль Жидовского кладбища до Ляховки — сжечь». Исполнили этот приказ Минский полицмейстер майор Тизенкхаузен, стряпчий Семенкевич и чиновник по специальным поручениям Будько.

Среди русских масонов существовало предание о том, что первая масонская ложа в России была учреждена Петром Великим, немедленно по его возвращении из первого путешествия. Сам Кристофер Врен, знаменитый основатель ново-английского масонства, будто бы посвятил его в таинства ордена, мастером стула в основанной Петром ложе был Лефорт, Гордон — первым, а сам царь — вторым надзирателем.

Предание это, лишённое какой бы то ни было документальной основы, находит себе лишь косвенное подтверждение в том высоком уважении, которым имя Петра пользовалось среди русских братьев XVIII века, распевавших на своих собраниях известную «Песнь Петру Великому» Державина. Оно показывает только, что русские масоны сознательно или бессознательно связывали с масонскими идеями преобразовательную деятельность Петра, «которая была в России таким же нововведением в смысле цивилизации, каким масоны должны были считать и своё братство» (Пыпин. Русское масонство до Новикова. В.Евр. 1868 г., № 6, стр. 548. Записка о масонстве Л-ра в. Р.Стар. 1882 г., сентябрь, стр. 534.)

Первое безусловно достоверное известие о начале масонства в России относится к 1731 году, когда, как гласит официальный источник, английский гроссмейстер Великой Лондонской ложи лорд Ловель назначил капитана Джона Филипса провинциальным великим мастером «для всей России». Таким образом, первоначальное масонство пришло к нам, как и везде на континенте, из Англии, но, разумеется, здесь ещё не может быть и речи о русском масонстве, и Филипс, конечно, распространял орденское учение лишь в тесном кругу своих единомышленников, переселившихся в Россию.

Этот кружок, по-видимому, твёрдо держался в течение всего периода немецкого наводнения при Анне Иоанновне, так как уже 10 лет спустя (1740 г.) английская Великая Ложа назначила нового гроссмейстера для России в лице генерала русской службы Джеймса (Якова) Кейта. Может быть, к этому времени и следует отнести случаи вступления русских людей в масонский союз: недаром русские братья считали именно Кейта основателем масонства в России.

Более мы ничего не слышим об английском масонстве до 1771 года, когда была основана в Петербурге ложа Parfaite Union, которую английские источники называют первой правильной ложей в России (Пынин. Хронологический указатель русских лож от первого введения масонства до запрещения его. 1731—1822. СПБ.1873, стр. 8).

Таким образом масонство в России начинает развиваться в сороковых годах, т. е. уже в царствование Елизаветы, хотя всё ещё остаётся чуждым русскому обществу и вербует себе «адептов» главным образом среди немецкого элемента в Петербурге, лишь изредка привлекая на свою сторону некоторых представителей русской знати, близко сталкивавшейся с иностранной жизнью, и, может быть, вступавшей в «орден» во время пребывания за границей.

Так, в 1747 году имел место известный допрос вернувшегося из Германии графа Головина, в поступках которого Елизавета «довольные причины имела совершенно сомневаться», потому что подозревала его в не совсем чистых сношениях с прусским королём. Так как Фридрих был известен за ревностного масона, то естественно, что Головин на допросе должен был дать откровенные показания и о своей принадлежности к масонству. Кроме себя, он назвал ещё графов Захара и Ивана Чернышёвых, как «живших в оном де ордене».

Любопытным свидетельством вполне легкомысленного отношения к масонству в те времена является история вступления в орден известного Ив. Перф. Елагина. Впоследствии, ревностный масон и провинциальный великий мастер для всей России, Елагин вступал в братство «свободных каменщиков» (в 1750 г.) только из любопытства и тщеславия. С одной стороны его притягивала к себе знаменитая масонская «тайна», а с другой — возможность общения с людьми, «кои в общежитии знамениты» и стояли высоко над ним «и чинами, и достоинствами, и знаками».

Не обошлось здесь и без «лестной надежды» заручиться покровительством «друзей, могущих споспешествовать его счастью». Ясно, что те серьёзные внутренние побуждения, которые заставляли Елагина впоследствии искать в масонстве более глубокого содержания, тогда в нём ещё отсутствовали, как отсутствовали они и вообще в русском обществе.

К 1756 году относится любопытное доказательство существования некоторой связи между масонством и наиболее образованным слоем петербургской молодёжи. Имеется в виду показание Михаила Олсуфьева о масонской ложе в Петербурге, представленное императрице графом А. И. Шуваловым. В списке к «гранметрам и масонам» здесь причислено около 35 лиц, среди которых, кроме знатных имён Романа Воронцова (отца княгини Дашковой), Голицыных, Трубецкого и др., мы встречаем лучших представителей молодого русского просвещения: А. Л. Сумарокова, будущих историков — князя Щербатова и Болтана, Фёдора Мамонова, П. С. Свистунова и т. д. Участие этих лиц в масонской ложе является верным доказательством того, что в конце царствования Елизаветы масонство начало уже укореняться в русской почве, давая готовые формы для идеалистических стремлений, впервые пробуждавшихся тогда в лучшей части молодёжи.

Путь, приведший к масонству главных представителей русской общественной мысли, был у всех их совершенно одинаковым: все они прошли через вольтерианство, испытали на себе всю тяжесть вызванного им душевного разлада и бросились затем искать спасения в масонстве. Мы видим Елагина, «прилепившегося к писателям безбожным», «спознавшегося со всеми афеистами и деистами», которые, «пленив сердце его сладким красноречия ядом, пагубного ада горькую влияли в него отраву». Мы видим Новикова, находящегося «на распутий между вольтерианством и религией» и не имеющего «точки опоры или краеугольного камня, на котором мог бы основать душевное спокойствие». Мы видим Лопухина, только что дописавшего перевод главы Гольбаха и в порыве «неописуемого раскаяния» вдруг предающего огню свою красивую тетрадку.

Конечно, все они, подобно Лопухину, «никогда не были постоянными вольнодумцами», но первое впечатление от чтения безбожных «ансиклопедистов» действовало на них настолько ошеломляюще, что даже лучшие принимали вначале целиком новую веру. Но переход от старой веры совершался слишком быстро, чтобы быть прочным и окончательным. Скоро заговорила совесть, и при добросовестных анализах своих мыслей и чувств молодое поколение приходило к тяжёлому сознанию полного внутреннего разлада.

Здесь-то и пришло на помощь забытое масонство с его мистической религиозностью и «нравственными преподаяниями», с его «древним любомудрием» и «истинной наукой». Здесь получила успокоение смущённая вольтерианством русская душа, найдя в «ордене» тот «краеугольный камень», на котором «основал своё спокойствие». Мало того, личная трагедия привела лучших русских людей к сознанию общественной опасности и сделала их истинно интеллигентными работниками, боровшимися против общественного бедствия «злонравия», избрав себе орудием религиозно-идеалистическую философию масонства.

Вот с этого-то момента масонство в России становится русским масонством, несмотря на иноземное его происхождение и иноземные формы, даже содержание его было всецело чужим, но оно было согрето русским духом проснувшегося национального самосознания и потому может быть по всей справедливости названо первым идеалистическим течением русской общественной мысли.

Русские масоны отзывались о тамплиерах чрезвычайно одобрительно: «Пышные церемонии рыцарства; кресты, кольца, эпанчи и родословные поколенья должны были произвести великое впечатление над нацией военной, в которой одно токмо знатное дворянство работами нашими занималось… Между нами такая воинская пышность не может быть неприятной, ибо все члены наши предводили батальонами и целыми армиями! Весьма приличествуют и кресты оные особам, которые в общежитии таковыми знаками чести; украшены, или которые ничего так жадно не желают, как получения оных». (Ешевский. Московские масоны восьмидесятых годов прошлого столетия. Соч., т. III, стр. 484.)

Поэтому ложи, принадлежавшие к тамплиеровской системе, нередко вырождались в те «шумные празднества».

Настоящая история масонства в России начинается лишь в семидесятых годах XVIII века, когда одновременно возникают две масонские системы, пользовавшиеся крупным успехом. Ложи этих систем, — так называемых Елагинской и Циннендорфской (шведско-берлинской), — работали в этот период времени, главным образом, в первых трёх степенях «иоанновского» или «символического» масонства, преследовавшего цели религиозно-нравственного воспитания человека.

Здесь русские работали над приведением «дикого камня» (символ греховного человека) в «совершенную кубическую форму» (очищение от пороков), приобретали широкие сравнительно с прежними религиозные понятия, глубоко задумывались над вопросами веры и нравственности, упорной работой воспитывали в себе человека. Кажущаяся в наше время несколько бледной масонская мораль оказала благотворное влияние на общество, служа в то же время реакцией против модных течений западно-европейской скептической мысли.

По меткому сравнению П. Н. Милюкова, это «толстовство» XVIII века, с его проповедью личного самосовершенствования и «убегания зла», было первой идеалистической философией, распространившейся в широких общественных кругах и вызванной здравыми, жизненными потребностями пробудившейся общественной мысли.

Главная роль в этом периоде истории русского масонства принадлежит известному И. П. Елагину, которого нередко совершенно неправильно считают создателем особой масонской системы, близкой по традициям к первоначальной и чистейшей форме английского масонства.

Елагин стал масоном ещё в 1750 году, но до поры до времени, как и все, не видел в ордене ничего серьёзного и вскоре увлёкся модным «душепагубным чтением» безбожных писателей — «ансиклопедистов». Однако вскоре затем, беседуя с людьми «учёными и просвещёнными», он «к крайнему своему удивлению» нередко слышал далеко не лестные отзывы о своих учителях, которых они «весьма малыми и нередко заблуждающимися и почти ничего не знающими в любомудрии и мирознании учениками почитать осмеливались».

Так как эти «в науках знаменитые люди» оказались масонами, то Елагин стал раздумывать о том, нет ли в масонстве чего-либо «притягательного, а ему, яко невежде, сокровенного». С целью разрешить этот вопрос, Елагин начал чаще посещать ложи и искать знакомства с людьми, «состарившимися в масонстве». Тут встретился он с «некоторым, недолго в России бывшим путешественником», англичанином, который и открыл ему, «что масонство есть наука, что таинство сие хранится в Лондоне, в особой ложе, древней называемой». Тогда Елагин «вознамерился с постоянной твёрдостью стараться открыть себе сию во мраке прекословия кроющуюся неизвестность» (Записка Елагина. Р.Архив, 1864., т. 1, стр. 597).

12 марта 1771 года приехавший из Германии бывший гофмейстер при дворе принца Брауншвейгского фон Рейхель учредил в Петербурге ложу Аполлона — первую ложу Циннендорфской системы. Ещё перед своим отъездом из Берлина Рейхель имел беседу с мастером ложи «Трёх золотых ключей» — самим знаменитым Циннендорфом и получил от него поручение «сделать всё возможное для достоинства и распространения царственного ордена в тамошних краях».

Основанная Рейхелем ложа состояла из 14 человек, из которых 1 3 были иностранцы и только один русский, — шталмейстер Её Величества Нарышкин. Циннендорф, посылая конституцию лож Аполлона, хорошо знал об исключительном влиянии Елагина среди петербургских масонов и поспешил заручиться его расположением, одновременно он отправил Елагину чрезвычайно предупредительное письмо, в котором говорил следующее: «с целью укрепить, насколько возможно, дружбу и согласие между нашими братьями… я счёл своей обязанностью сообщить вам об этом (об учреждении ложи Аполлона) и особенно рекомендовать почтенного брата Рейхеля, а также и ложи (т. е. имеющиеся учредиться по Циниендорфскон системе) вашему покровительству, доверяю и благосклонности, так же, как и всем вашим братьям в Петербурге».

Письмо это, датированное 15 октября 1771 года, т. е. ранее назначения Елагина гроссмейстером русских лож, свидетельствует о выдающемся его значении среди петербургских братьев, чем и объясняется, конечно, выбор его Провинциальным Великим мастером в начале следующего года. Со стороны Циннендорфа эта исключительная предупредительность была, конечно, пробным камнем, имевшим целью склонить Елагина на свою сторону. Но политика не удалась: Елагин, наоборот, вероятно именно из опасения немецкого масонства, добился от Англии учреждения первой русской Великой Ложи (26 февраля 1772 года) и сам был утверждён «Провинциальным Великим Мастером всех и для всех русских».

Рейхель, однако, не унывал. В 1774 году ему удалось открыть снова ложу Аполлона и основать ещё пять новых: Горуса, Латоиы и Немезиды в Петербурге, Изиды в Ревеле и Аполлона в Риге. Несколько позднее, в 1776 году Рейхель и Трубецкой учредили в Москве ложу Озириса, составленную сплошь из аристократии и поэтому носившую название «княжеской».

Не менее успешно действовал и Елагин: в 1774 году он открыл в Петербурге ложу Девяти Муз, Музы Урании и Беллоны, а в Москве ложу Клио, несколько ранее была учреждена военная ложа Марса в Яссах в Молдавии.