Шестой день с начала Беды

Из кабины здоровенного грузовика видно далеко. Второй раз за сегодняшний мрачный мартовский денек из сплошного слоя туч выглядывает рахитичное питерское солнце, освещая неприглядную картину разбившегося рядом с кольцевой автодорогой самолета. Заваленное горелыми кусками фюзеляжа, рваным мусором, в который превратился багаж, пассажиры и сложная начинка авиалайнера, ровное заснеженное поле выглядит как тошнотворная помойка, и солнечный свет вовсе не придает зрелищу ничего хорошего. Да и весенний пейзаж с голыми кустарниками, подтаявшим серым снегом и почти лежащими на наших головах низкими серыми тучами не радует.

Тем не менее мы с напарником — молодым пареньком Сашей — жадно смотрим вокруг, потому что вырвались наконец из Петропавловской крепости, где прокорячились с того злосчастного момента, когда на город свалилась совершенно неожиданная Беда. Наш водитель — пожилой крепкий мужик Семен Семеныч — тоже провел время на удивление однообразно, проторчав до сегодняшнего дня в судебно-медицинском морге Петергофа, куда его загнала причудливая цепь событий, где среди нормальных мертвецов можно было укрыться от того бреда, что творился на улицах нашего города и в окрестностях.

Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно. Приятно щекотавшие нервы фантасмагорические страшилки про восставших мертвецов, про толпы беспощадных голодных зомби тем и были хороши, что, ужасаясь этому кошмару, который показывали фильмы и описывали книги, каждый прекрасно понимал — все это невозможно. Да, катастрофы случались, но пришествие зомби было просто невероятным. Скорее уж что-нибудь менее экзотическое вроде вулкана, цунами, ледникового периода или техногенного подарочка человечеству.

И вдруг происходит то, что менее всего ожидалось. Мы уже почти неделю живем в этом кошмаре, изменившем окружающий мир до невероятия. Все, чему меня учили в мединституте и потом на работе, идет вразрез с тем, что видят глаза. Зомби — невозможны. Физически. Но тем не менее они стали реальностью, и весьма опасной. Снимая на видеокамеру все, что представляет интерес для тех, кто пойдет по проложенному нашей разведгруппой маршруту, я только за сегодняшний выезд увидел таких существ несколько сотен.

— Апатит твою Хибины! — скороговоркой выдает Семен Семеныч, резко взяв в сторону и вдарив по тормозам со всем усердием. М-да, это надо снять…

Совсем рядом с капотом грузовика стоят ноги. Голые человеческие ноги с тем самым, к чему они обычно прикрепляются, — бледные, с синюшными трупными пятнами. Босые, но какие-то рваные тряпки внизу болтаются. А вот сверху… сверху из таза торчит столб позвоночника с черепом наверху. Все, что было выше пояса, как и ткани с головы, словно сорвано страшной силой! Только на макушке нелепый ежик из недогоревших волос. Все грязное, закопченное. И неподвижное.

Саша удивленно втягивает воздух:

— Прямо как в «Хищнике»… Только грязное и не до конца выдранное.

— Кто ж это так развлекался?

— Может, и впрямь весь катаклизм — инопланетного происхождения? — задает уже не меньше десятка раз слышанный вопрос Семен Семеныч.

— Ну, это уже бред. Чтобы катастрофа развивалась по идиотскому голливудскому сценарию? — возражает Саша, нервно тиская зажатую в руке рацию, названную им «длинное ухо».

— Так они столько всякого наснимали, почему бы и нет? «Близнецов» точно как по-голливудски долбанули!

— «Близнецы» — это не инопланетяне. Сами амеры и долбанули…

«Длинное ухо» спрашивает — что встали? Проще показать, чем объяснить.

Отъезжаем в сторону, чтобы следующему за нами в прострелянном УАЗе «старшому» было тоже видно.

Николаич присвистывает в рации.

— Интересное кино. Сняли?

— Снял.

— Чего стоим? Трупов не видали?

— Видали, но этот какой-то уж совсем наособицу.

— Вот на семинаре и разберетесь. Поехали, поехали!

Двигаемся дальше, смотрю в зеркало заднего вида — безглазый череп словно провожает мертвым взглядом наши машины…

Выкатываемся на развязку, здесь наша сборная колонна из надыбанных за день разношерстных машин встает. Мне приходится снимать долго — станция Предпортовая, куча всяких промышленных предприятий, складов, мелькомбинат — короче говоря, ни черта я не понимаю, что где, но Семен Семеныч тут не раз бывал и по старому принципу «не выпендривайся, пальцем покажи» целеуказует без проблем.

Вспомнив про конфуз моего приятеля-журналиста, который с башни Нарвского замка должен был отснять старейшее в Эстонии промышленное здание, а вместо этого запечатлел синагогу, на что читатели указали уже после выхода газеты, — все время показываю драйверу то, что снял.

Следом снимаю по другую сторону — вроде как окраины Авиагородка, какой-то склад топлива — Николаич велел. Здание внешне в полном порядке.

Работу прерывает увесистый толчок в бок. Саша одновременно кричит в «длинное ухо»:

— Колонна бронетехники! На встречной!

Видеокамера позволяет приблизить изображение. Но, пожалуй, далеко не все — бронетехника. Спереди БТР. Не то «семидесятый», не то «восьмидесятый» — не разбираюсь я в них совершенно, сразу за ним военный грузовик с кунгом, потом пара автобусов. Замыкают два грузовика штатского вида и еще один БТР.

Колонна начинает притормаживать и встает, чуток не доезжая до нас.

«Дудка» крупного калибра в башенке переднего БТР застенчиво поворачивается в нашу сторону. Мило.

Николаич не торопясь проходит рядом с нашим грузовиком. Останавливается на полпути к бронетранспортеру.

— Вот еж твою медь, — отчетливо выговаривает Семен Семеныч. — Если начнут поливать, то и не рыпнемся.

— А если спрыгнуть с дороги?

— Ноги поломаешь, высоко тут…

Да, кольцевая трасса поднята над землей, пропуская под собой железнодорожные пути. Этаж третий, пожалуй, а то и выше получается.

— Но на шашлык-то идти не хочется, — грустно замечает Саша, и мы все трое передергиваемся, вспомнив недавнюю встречу с людоедами. Как бы и эти не оказались такими же отвязанными молодцами.

— Постарайся поскорее разлить желчь, пусть им горько будет…

Остается сидеть, ждать… Ждем. Прошло несколько веков. В головном БТР отваливается боковая дверца с выдвижной ступенькой, и оттуда вылезает чувак в камуфляже и берете. Не торопясь идет к Николаичу. Останавливается в паре шагов. Небрежно козыряет.

Саша нервно хихикает:

— Ваши документики, гражданин!

Точно, это же мент, я-то смотрю, камуфляж знакомый.

Николаич ведет себя спокойно. То, что начнет вертеть башкой в опасной ситуации, оценивая расклад и оповещая остальных, — он не раз толковал. Значит, похоже — как говорит наш пулеметчик Серега — это тоже обычные выжившие. Но лучше экипированные, что сразу видно.

К менту подходят еще двое — один в камуфляже и второй гражданский. Правда, у обоих за плечами «весла». Но вместо разгрузок на солдатских ремнях с оцинкованными пряжками древние подсумки из брезента.

Николаич машет рукой, подзывая к себе.

Подходим. Правда, остальные ребята из группы, а также все примкнувшие к нам беженцы остаются в машинах.

Оказывается, это техника с учебного центра МВД в Молосковицах. Занимаются вывозом уцелевших, правда, в отличие от нас, берут не всех, а только тех, кто подходит по полу, возрасту и профессии.

Сильно удивляются, что Кронштадт устоял. Как-то упустили они «мореманов» из внимания, но по «сухопутчикам» дают несколько точек, где вояки устояли.

Не удержавшись, спрашиваю, а куда спихивают всех остальных.

Не моргнув глазом мент отвечает — к воякам. Те дальше по КАД находятся. Будем проезжать — не пропустим. В свою очередь спрашивает — что мы такого хорошего видели?

Николаич хмыкает и предлагает поделиться информацией взаимно.

Мент задумывается. Я пока рассматриваю автомат у него на груди. Первый раз такой вижу — явно АК, но непривычного вида. По силуэту «калаш», только газоотводная трубка непривычно толстая. А все, что было в АК-74 из черного пластика, тут какого-то серо-зеленого цвета, да еще и цевье слито воедино с накладкой на газовую трубку.

Не могу не отметить, что дисциплинка у них на уровне — никто поперед батьки не лезет. Разве что военный спрашивает разрешения выпустить публику «для оправиться» из автобусов.

Мент разрешает, и скоро на дороге уже сильно позабытая картинка — «мальчики направо, девочки налево».

По физиономии мента видно, что он парень — жох. Но и Николаич не в соломе найден. Оба это видят, и начинается этакий торг информацией, с попутным прощупыванием, кто чем может быть полезным.

У ментов — техника и оружие в неплохом наборе. Правда, с топливом и боеприпасами неважнец. Пока хватает, но хотелось бы и побольше. Делиться броней не рвутся.

Ответно Николаич соблазняет всякими благами выжившего города, каким сейчас получается Кронштадт, среди них больница занимает не последнее место.

На предложение присоединиться Николаич вежливо отказывается, а на попытки запугать — мент никак не может проверить — отвечает, что все, что мы говорим, репетуется на Кронштадт. Немедленного ракетного удара за наши обиды он обещать не берется. Но отношения будут попорчены, а кому это сейчас надо.

Мент соглашается, хотя у меня создается впечатление, что и угрожать он стал по привычке, без особой старательности.

Нам от этой встречи пользы ровно никакой, а молосковицкие узнают — зачем это мы сеткой стекла прикрыли. Морфов они не видели, шустрики только попадались. Экие счастливчики… Не уверен, что они поверили, но вроде как призадумались. Дополнительно пытались нам всучить семью театрального критика, но Николаич вежливо отказал, ссылаясь на загруженность транспорта…

Еще «старшой» рассказывает про людоедов, что тоже воспринимается как байка. Ну да к Финскому заливу им выдвигаться пока без надобности, но если что — проверят, кто какие шашлычки жарит. У них пока все пучком — кушают только правильную еду.

В свою очередь, сообщают волну и позывные сидящих неподалеку омоновцев.

Тут к Николаичу подходит Дима-опер и говорит, что у одного из штатских обнаружил винтовочку, о которой давно мечтал.

Мент поднимает бровь.

Дима тычет пальцем в справившего свои нужды паренька лет шестнадцати.

У того на спине болтается странный агрегат — явно снайперская винтовка, причем еще и с глушителем, но какая-то очень короткоствольная, несерьезная, несмотря на сошки и прочие прибамбасы.

— Что дадите взамен? — спрашивает, немного оживившись, мент.

— «Клин» и две обоймы.

— Не смешите мои тапочки. У нас «клинов» вагоны и фургоны. А это — штучный товар.

— Но ведь малопулька!

— Зато снайперская и бесшумная.

— Хорошо — тогда можем дать еду из ресторана.

— Китайского или корейского? Крысы и собаки? — ехидничает мент.

— Макдоналдс. Пойдет?

— Черствые булки?

— Нет, все из холодильника. Двадцать килограмм полуфабрикатов под гамбургеры и чизбургеры. В комплектности. То есть булочки, мясо, сыр, шпинат.

— Там еще был лук.

— Лука нет. И помидоров нет. Дам двойной набор соленых огурчиков.

— Тогда это не ресторанная еда. И огурчики — какой дурак потратит на бигмаки!

— Ну, как хотите. Дима, придется тебе обойтись…

Николаич поворачивается и показывает, что ждет ответного предложения. Типа вот уже ухожу. Почти совсем весь ушел.

Мент хмыкает и говорит:

— Сорок килограммов. И я все взвешу.

— Тридцать!

— Тридцать пять. И еще пятьдесят пирожков с вишней.

— Тридцать три. И откуда вишня?

— Пятьдесят пирожков! И заберете семью театрального критика.

— Тридцать пирожков, если с семьей. К слову — семья большая?

— Он с женой.

— Жена красивая?

— Нет, она тоже критик.

— Да это шантаж и грабеж!

— Винтовка куда дороже стоит! И учти — сейчас таких уже не делают.

— Хочешь сказать, что только по доброте душевной?

— Точно так. Сам себе удивляюсь.

— Тогда тридцать пирожков.

— По рукам.

Далее мент и еще несколько человек тщательно принимают груз и оттаскивают его в грузовик. Мы взамен получаем куцую снайперку и пару пожилых, пришибленных судьбой супругов. Сажаем на освободившееся в УАЗе после выгрузки пакетов с едой место. В итоге желаем друг другу доброго пути.

— Грузовичок бы такой я не прочь получить, — мечтательно замечает Николаич.

— Это который зеленый — военный?

— Получается так… Зилок, сорок три-тридцать четыре… Симпатичная вещь. Нам бы не помешал.

— А мне непонятно, почему они броней не выручают своих омоновцев.

— А почему «мореманы» не выручают «курсантеров» из училища имени Фрунзе, не удивляет?

— Удивляет. А почему, кстати?

— Да потому. Высокая политика.

— Это как? — продолжаю тупить я.

— Получается так, что очень просто. В Дзержинке парни самые что ни на есть демократические — из низов, тэк скэзэть. Максимум карьерного роста — каперанг, да и то сложно достичь, инженеры же, не командиры. Потому амбиции низенькие. Зато могут починить реактор при помощи кирпича, куска проволоки и пары гвоздей. Стыдно такие вещи не знать — питерские девушки и то в курсе, и потому женихи из Дзержинки как бы не очень котируются у невест: вечно в мазуте, масле, погоны жиденькие, денег мало и гордятся тем, что девушка и понять-то не сможет из-за сплошной технической терминологии. А во «Фрунзе» учатся многие родственники весьма высокого полета птиц. Элита морская потомственная, амбиции у «фрунзаков» — как у молодого Цезаря, карьеру могут сделать — о-го-го какую. Для невест самая желанная добыча. Вот и представьте, кто коменданту Кронштадта больше нужен — несколько сотен инженеров по разным коммуникациям и без амбиций или столько же Цезарей начинающих. Ну да, они могут провести флот через три океана по звездам, но вот копаться в говне и мазуте, чинить коммуникации их хрен заставишь — они ж все во сне видят, как по розе ветров пройдут…

— Это как?

— В актовом зале училища в самом центре паркет в виде розы ветров выложен. По традиции прямо через нее может идти чин не ниже адмирала. И только. Остальные же права такого не имеют, потому обходят. Странно, что вы такого не знаете — вроде ж даже ленинградец… И что еще немаловажно — начальство во «Фрунзе» повыше рангом, чем каперанг Змиев. Потому выручать он их станет, когда они совсем в ничтожество впадут и сами поймут, насколько их облагодетельствовали. Не раньше.

— Вон оно как!

— Получается так. Ну, по коням.

Двигаемся дальше. Честно признаться — уже умотался. Потому снимаю указанные объекты на полуавтомате. Магазины, склады, предприятия, которые чем-то могут быть интересны. Еще делаем проскок на паре УАЗов по Пулковскому шоссе. Ближе к городу у комплекса магазинов оказывается весьма густая толпа неупокоенных, а в сторону аэродрома кто-то уже уселся на складах и предупредительно пострелял в воздух, когда мы приблизились. Хорошо хоть не по нам…

— А знаете, Доктор, вот вы толковали о руководстве… — поднимает уже брошенную было тему водитель.

— Ну толковал…

— И с чего это вы посчитали, что оно могло за рубеж рвануть?

— А почему — нет?

— Так вроде оно же наше?

— Ну так оно же очень неоднородно. Вон бывший предсовбеза сидит в Лондоне и призывает устроить крестовый поход на недемократическую Россию. Или вон Иларионова уволили — и он сразу дернул в США и давай там опять же требовать санкций. А ведь не член собачий — советник президента как-никак. Гостайны знает наверняка — а рванул в Штаты. Вот можете себе представить, что Кондолиза эта после отставки в Россию рванет и будет тут требовать, чтоб США наказали за ее отставку?

— Не, не получается.

— Вот видите. Потому как ее хозяева — в США. Ну и у Иларионовых хозяева — тоже там. Или в Лондоне. Помните, как наших руководителей легко сажали: раз — и Адамов в тюрьме, раз — и Бородин… И ничего так…

— М-да… Ладно, я лучше песню спою. А то вы еще тут гадостей наговорите… Лучше слушайте:

Водитель проникновенно поет. Наконец заканчивается последний куплет.

— Ну как, понравилась песня? — горделиво спрашивает Семен Семеныч.

— Отлично! Просто замечательно. Только вот, наверное, надо было бы снять слева — там же мясокомбинат и институт Крылова были?

— Нечего там снимать — полностью демократизированы.

— Что, прямо полностью?

— Ага. На всем мясокомбинате работал, может, один цех — колбасу делали, а остальное — либо в забросе, либо в аренде. Дружок мой Валерка оттуда кондитерские изделия возил…

На Московский проспект соваться неохота — в районе Шушар немыслимая свалка машин, дороги не видно. Дальше подкатываем к ТЭЦ.

Мне приходится побегать, чтобы выбрать лучший ракурс для съемки — тут, оказывается, в Купчино здоровенная овощебаза и куча всяких складов. Что интересно — явно живые здесь есть. Мало того, вижу, как туда заворачивают несколько грузовиков. Да и дорога изрядно почищена — все брошенные машины стоят на обочинах. На ТЭЦ такой яркой жизни не видно, но Семен Семеныч говорит, что видел нормальных людей на территории… Ну да, тут же и вооруженная охрана была, режимный объект опять же… Но вот зомби я видел куда больше и чаще, чем живых…

Потом сплошной чередой склады, терминалы, предприятия — и так до Невы. Красавец вантовый мост дает возможность сделать подробную панораму. А дальше опять те же гаражи. Предприятия и склады. Сроду бы не подумал, что их так много, а мы еще и половину дороги не проехали. Как-то не обращал раньше внимания, какой громадный город, в котором я прожил всю свою жизнь…

Ну не всю еще… Надеюсь, поживу…

Кусок трассы, на котором нет ничего особенного и можно перевести дух, откровенно радует. Зато очень скоро встаем на трассе, и долго снимаю комплекс магазинов — тут и ИКЕА, и МЕГА, и еще что-то. От магазинов выруливают пять грузовиков и катят к нам. Не заметил, откуда они взялись, но что на площадках магазинов машин немного, и я отсюда вижу. Стоячих зомби нет, зато с краю явно валяется пара десятков тел.

Грузовики выезжают на КАД и скоро останавливаются рядом с нами.

Оттуда вылезают мужики в камуфляже, но камуфляж разношерстный и по виду, и по цвету. Двое так вообще в черном, да еще и в касках. Настроены настороженно, но стрельбу не открывают, хотя все оборужны — вижу у них «калаши» со складными прикладами, в кабине такие в самый раз.

Снимаю, но по возможности незаметно, не из положенной позиции, а установив камеру на торпеду.

К подъехавшим подходит Николаич с Димой. Один из черных кивает и, по-моему, даже делает движение рукой к козырьку. Но удерживается. Не стал козырять.

Разговор идет совершенно спокойно, потом черный достает блокнотик и начинает что-то черкать, как усердный школьник на диктанте, а Николаич всей фигурой изображает смирение и терпение школьного учителя, в тысячный раз повторяющего исконное: «Мама мыла папу рамой».

Стоящий за спиной черного долговязый парень в камуфляже, очень сильно напоминающем эсэсовский времен войны, заглядывая через плечо пишущего черного быстро перекатывает информацию к себе на бумажку.

— Ишь, двоечник, — шепчет Саша, глядящий туда же. При этом небрежно лежащий автомат смотрит дулом как раз на группку встреченных.

Николаич подносит к голове коробочку «длинного уха». Зуммерит у нас в кабине.

Саша дисциплинированно откликается. Оказывается, мы можем выйти размять ноги. Про охранение — не забываем.

Вылезаем из кабины. Снимаю на камеру встречу, при этом второй черный тут же решительно двигается в мою сторону, громко и грозно вопрошая:

— Кто дал разрешение на съемку? — решительно тянется к видеокамере.

Семен Семеныч ловко втискивается между нами. Саша передвигается вбок, открывая для себя директрису стрельбы, но тут оторвавшийся от записей начальник поднимает башку в зеленом шлеме (именно шлеме, а не обычной армейской каске), морщится и громко останавливает напарника:

— Леша! Это не журналисты, а мы не на задании. Уймись.

Леша унимается. Похоже, что спонтанно при виде камеры сработали вколоченные рефлексы.

— Закурить не найдется, мужики? — дружелюбно спрашивает он.

— Да вся команда некурящая собралась… — отвечает вежливый Саша.

— Здоровье бережете?

— Ага. Вот — Доктор не разрешает. И к слову, у тебя в кармане неплохие сигареты.

— Чужие вкуснее, — откровенно лыбится Леша.

— Да-а ла-адно, как говорит Канделаки, скажи уж лучше, что так привычнее разговор начинать.

— И это тоже. Вы что, и впрямь из Кронштадта?

— Ага. Как в фильме, — замечает наш водитель.

— Каком фильме?

— Вот, уже молодежь подросла… Известно в каком: «Мы из Кронштадта».

— Не слыхал.

— Ясен день, не кунг-фу же…

— Да-а ла-адно, как ты сам сказал…

Пока они треплются, я доснимаю сцену встречи. Зачем — не знаю, но вдруг пригодится.

Немного прохожу вдоль ограждения трассы, хочется взять вид группы гипермаркетов получше. В операторском раже немного забываю про то, что на дороге не вполне может быть безопасно — что мне и выговаривает Сергей, стоящий на страже.

Наши найденыши тоже повылезали из машин, разбрестись им не дали. Кучкуются, не отходя далеко. Объясняю Сереге, что неплохо бы пройти метров пятьдесят — так будет и боковина видна этого комплекса, и фасады тоже.

Серега окликает мужиков-беженцев, чтоб смотрели по сторонам, и провожает меня, аккуратно и грамотно прикрывая. С его «дудкой» рядом мне становится куда спокойнее и работать уже проще.

Замечаю, что то ли упустил впопыхах, то ли только сейчас открылось с нового ракурса — на ветках деревьев у парковки трепыхаются несколько зомбаков, подвешенных как на гравюрах Колло, но при этом трепыхающихся… Дистанция невелика — видно в деталях. Ну, трепыхаются — сильно сказано. Скорее — шевелятся.

Кроме этой детали замечаю еще будки на крышах. Сделаны, по моему разумению, из подвернувшихся под руку материалов, из двух дымок валит — печки, наверное, внутри.

Но это не самое важное — важнее то, что я точно вижу стволы как минимум трех пулеметов. Конечно, от современного противника — зомби — ДОТ не обязательно делать из бетона. И караулки на крышах поставлены грамотно — под обстрелом и фас, и дорога, на которой мы стоим, и подъезды к магазинам. И сидеть внутри достаточно комфортно — это не под открытым небом за мешками с песком. Хотя какую-то защиту они там должны были бы поставить, мало ли кто с дороги пульнет…

Когда возвращаюсь обратно, группки уже расходятся — ребята в камуфляже рассаживаются по кабинам, наши тоже лезут в машины. Грузовики берут резкий старт и быстро уходят прочь. Мы придерживаемся прежней скорости — ну, типа, чтоб отснять все подробно, но я-то, посидев в УАЗе с вынесенными стеклами, понимаю, что на скорости не то что попугаи, подаренные нам так неожиданно, простынут, а и наши компаньоны заледенеют.

Саша рассказывает, что это сборная солянка из Медвежьего Стана. Вот уж имечко для поселка! Там в куче оказались и заводские с предприятия, делающего взрыватели, и инженеры из соответствующего НИИ, и полицейские — мы как раз с ними разговаривали — из учебки для наркоконтролеров оказались очень кстати. Да плюс, конечно, местные, беженцы из Питера и все, кто живым добрался.

Вот вся эта орда подмяла под себя группу магазинов и худо-бедно их контролирует. Спрашиваю насчет того, кто тут висел. Вроде как, со слов полицейских, были стычки с несколькими группами не то бандитов, не то просто беспредельщиков.

— Чушь. Обычные пьяные, устраивавшие погромы в магазинах. На рупь выпил, на сто разбил и на тыщу нагадил…

— И что, за это сразу вешать? — несколько удивляется Саша.

— А почему бы и нет? — хмыкает Семен Семеныч. — Вот Доктор небось это и обосновать может легко.

— С чего бы это мне обосновывать?

— Интеллигентный человек, — Семен Семеныч хитро косит глазами в мою сторону, — всегда с легкостью найдет оправдание любой мерзости. Неужели не сможете найти исторических примеров пользы жестокости?

— Это-то легко. Недалеко ходить — цивилизованные англичане несколько сотен лет вешали за все подряд — и за бродяжничество, и за мелкое воровство, и за все остальное…

И за дебош в лавке с нанесением ущерба — тоже вполне бы повесили…

— На это положено отвечать, — хихикает Саша, — что, когда одних воришек вешали, другие тырили по карманам у зевак, и, дескать, эта жестокость бесполезна — любимая отмаза либеральная в инете была. Причем не смущались, что в точности соответствует их любимой фразе об английском газоне, который триста лет стричь надо, чтоб хорошим стал.

— А на это положено отвечать, что потом вешали и этих воришек, и тех, которые уже на их казни крали — тоже вешали… Так что за сотни лет воспитали законопослушную публику. А незаконопослушную — банально повесили. И в Германии то же было, и во Франции… Только в Англии пожесточе. Сиживали в инете, сиживали!

— Вот! — торжествует наш водитель. — Я же говорил — интеллигентный человек может оправдать все, что угодно!

А ведь подловил он меня, ехидина…

Дорога идет по неинтересным в плане выживаемости местам. Единственное, на что обращают мое внимание — какой-то хладокомбинат, стоящий в километре от дороги.

Эти промышленные коробки уже осточертели… Да их же сотни!

Но я понимаю, что потом все эти видеоматериалы не один раз отсмотрят штабники в Кронштадте, и очень может быть, что по нашим следам пойдут группы для взятия под контроль жизненно важных предприятий, участков дороги или поселков.

Потому — снимаю и снимаю…

— О, сейчас наконец армейские должны быть, — замечает водитель.

— А что тут?

— Ржевский полигон имени соответствующего поручика. Самая здоровая пушка СССР тут стоит. Так и называется — Главный калибр Советского Союза! Только хрен доберешься — все под охраной.

— А вы откуда узнали? — поддерживает разговор Саша.

— Был в Финляндии — ездил на экскурсию на Мокрый остров — там такие же стояли. Финны хвастались, что их пушки в отличном состоянии, а вот наша, дескать, ржавая до визга.

— Это что, финны такие же пушки сделали, как СССР?

— Ага, как же… Все российские. И у финнов все-таки, думаю, калибром пушечки-то поменьше… Не уникумы.

— А, вон оно как… Так тут полигон и сейчас?

— Не знаю. Но военные тут были точно. Хотя их сейчас куда меньше стало. Вон казармы — так там сейчас страйкбол. Типа пейнтбола, только для честных.

— Это как?

— Ну, в пейнтболе если попало — так сразу по краске видно, а в страйке — нет. Саша, сообщи «старшому» — пикет впереди.

— Где? Дорога пустая же?

— У моста справа — явно блокпост. Дорогу перегораживать не стали — а вот расстрелять тех, кто прорываться попробует, — раз плюнуть.

— Наблюдаю блокпост и патруль еще один.

— Где?

— Над КАД поперек — путепровод. Вот они на нем.

Ого! Серьезно у них тут все — на путепроводе стоит БТР, смотрит «дудкой» вниз, чуток поодаль, за бетонными блоками, приземистая БМП и рядом с мостом — еще одна. Только танков не хватает.

М-да, Ржевский полигон.

Сильно похоже, что нас тут ждали — на обочине довольно спокойно стоит группка вооруженных АК-74 людей. Явно вояки. Один из них машет рукой.

Послушно тормозим. Николаич подходит к стоящим. Видно, что здороваются. Нам «старшой» никаких знаков не подает, ведет себя спокойно. Беседуют.

Незаметненько снимаю, что тут и как. Саша замечает еще пару БМП, обеспечивающих круговую оборону. Дорога тут под прицелом. Я тем временем обнаруживаю будки за машинами — ну точно, блокпосты. Дорогу могут перекрыть на счет раз.

Николаич подходит к нам, открывает дверь.

— Вояки предлагают взять с собой десяток раненых и спрашивают — на семинар их медики могут прибыть?

— Что за раненые?

— Не знаю. Но получается, что тяжелые.

— Ну я не против.

— Ага. Я уже согласился — нам «броник» придадут для усиления.

— С чего они про семинар узнали? Им, что ли, звонили?

— Звонили мужички, что с нами пообщались у ИКЕИ. Языками…

— Что-то мне говорит, что особо нам выбора и не оставили?

— Не без того. Полностью добровольно… И отчасти принудительно…

— Ждать долго придется?

— Нет, у них уже все готово…

— Что-то не очень верится…

И действительно, минут пятнадцать ждем. Разговаривать под прицелом как минимум трех серьезных огнестрельных приспособлений не тянет, да и вояки выглядят уставшими, тоже не очень общительны.

Что странно — справа и слева у дороги разнесенные вдрызг пятиэтажки. Бои тут, что ли, были?

Наконец выкатываются две машины — медицинская обшарпанная таблетка и фургончик. Следом катит БТР-70. Техники тут у них… Но коптит БТР изрядно, старенький уже, видно.

Вылезаю из кабины под снежок, иду к новоприбывшим. В кабине таблетки — двое.

Шофер нормален, а вот пассажир выглядит паршиво. Стучу в стекло со стороны пассажира. Чуток стекло опускается.

— Вы сопровождающий?

Шофер машет рукой, дескать, отсюда подходи. Подхожу.

— Это больной, медиков с собой не брали, у них работы и так до дури, не оторваться.

— Больных много?

Шофер мнется.

— Слушай! Нам выбирать нечего под всеми этими «дудками» и под конвоем БТР. Все равно едем в больницу, так мне знать надо, что везем.

— А ты кто?

— Дед Пихто! Врач я.

— Че, серьезно? А что ты тогда не в больнице?

— Забыл тебя спросить. Что за больные?

— Да я без понятия! Во второй машине санитар — его и спрашивай. Вот этот рядом — кашляет. Это заразно?

— Нет… наверное.

Санитар — сухонький мужичок под пятьдесят. В отличие от шофера замечает сумку у меня на заднице и потому не хорохорится. Больных всего дюжина. Тяжелых трое, у одного газовая гангрена, которую не удалось подавить, а ногу ампутировать он не дает, здоровый мужик, да и родственников у него полно, потом не расхлебаешь. Девушка после аппендэктомии, но прошло как-то не очень удачно удаление, хотя вроде бы любой врач аппендицит удалить обязан уметь, сейчас, вероятно, перитонит завязался. Еще один с явным столбняком, диагноз поставили с трудом — такого давно никто в глаза не видал. Остальные — вперемешку, с обострениями «хрони» и прочими мирными и привычными бедами, в момент ставшими совершенно непереносимыми.

— Инфекционные болезни есть?

— Нет, все с этими хворями вон, на поле.

Санитар тычет пальцем в табор из палаток и вагончиков на пустыре.

— Решительно тут у вас.

— А что еще остается? Да, и не раздражайте командира БТР.

— С ним что?

— Зубы болят. Вторую ночь не спит. А стоматологов у нас нет.

— М-да… Подарочек… Учтите, если тащим укушенных или инфекционных больных, а вы меня не предупредили, будет очень плохо сначала мне, потом еще хуже вам! Нет возможности кому из пациентов обратиться и перекусать остальных?

— Да не должны. На всех платки надеты, чтоб рта не открыть. Ну и присматривают друг за другом, разумеется.

— Жидковатая защита.

— А они вооружены. Частью. Кто повменяемее. И этот, с гангреной, сразу предупрежу — тоже с пистолетом… Но он пока тоже немного вменяем…

— Подарочек…

Из люка БТР высовывается злющая распухшая рожа, обмотанная какими-то тряпками, отчего похожа на футбольный мяч.

— Эй ты, выкидыш свиной! Долго еще задерживать будешь?

— Я врач. Мне нужно, чтоб все пациенты доехали живыми. Это вы две ночи не спали?

— А то, твою мать, ты сам не видишь! Глаз нет, придурок?

— Вы пока тряпки эти смотайте с себя. Там компресс?

— Да ты очумел, живодер! Я же застужу еще хуже!

— Там у вас компресс?

— Ну да, со спиртом, чтоб грело!

— Нельзя греть снаружи. Снимайте все. А насчет хуже — вы считаете, что может быть хуже? По-моему, уже некуда. Снимайте, снимайте!

— Отвечаешь? — недоверчиво спрашивает бедолага и испытующе таращит запухшие глаза.

— Отвечаю. И пошлите кого-нибудь за горячим чаем в термосе. И лучше не сладким.

— Что, пить захотелось?

— Нет, это вам — рот полоскать, пока едем. Лучше бы шалфеем, или корой дуба заваренной, или водой с солью и содой, но и чай пойдет, главное, чтоб горячий.

— Ты что, серьезно? — всерьез удивляется новоиспеченный пациент.

— Абсолютно. А сейчас я тебе таблеток дам.

— Уже давали. Пару горстей, бнах!

— Ничего, я правильные дам.

Что ж дать-то ему? А вот «найз» и дам. И пару темпалгина. А вообще-то если б не кой-какой опыт — впору было б в штаны наложить. Пациент, съехавший с катушек, способен наворотить черт знает чего. Во время боевых действий раненые, случалось, и стреляли в медиков, потом объяснить не могли, почему это делали…

А тут у пациента и автомат на плече, и крупнокалиберный пулемет…

Таблетки взял. Съел без запивки. Судя по слезящимся глазам и выражению лица, готов на что угодно, лишь бы чуток отпустило. Пару ночей ходить по стенкам — это воодушевляет сильно.

Посланный за чаем паренек оборачивается быстро:

— Во! Лучше чем чай! Кофе с молоком! Сказал, что для больных!

— Мудило! Я ж тебе внятно сказал — чай! В жопу тебе кофе! — ревет командир БТР.

Влезаю в беседу, пока до смертоубийства не дошло:

— Нормально, кофе тоже годится! Горячий?

— Кипячий! — Это паренек говорит.

— Тогда полощите рот — только не ошпарьте слизистые. Чтоб горячо, как терпимо. Но без ожога.

Мужик с перекошенной мордой, а раздуло его качественно, что особенно заметно после того, как он тряпки смотал, смотрит подозрительно:

— А ты точно врач?

— В чем сомненья?

— Да тебе один хрен — что чай, что кофе… Чтоб кофеем рот полоскать…

— Не один. Я вам внятно говорил — заварка шалфея или коры дуба. У вас есть заварка с шалфеем?

— Глумишься? Откуда тут шалфей?

— Ну вот. Принцип простой: снаружи греть больные зубы нельзя — лицо еще больше отечет и боли будут интенсивнее. Греть надо изнутри — ополаскивая больную десну. Горячей жидкостью. Постоянно. Кофе — жидкость?

— Ну жидкость.

— Вот и полощите. Приедем — найдем и шалфей и стоматолога. Хотя зуб придется драть — бессонная ночь прямое показание.

— А если не драть?

— Потом придется операцию делать на челюсти, потеряете пару-тройку зубов. И давайте закончим разговор — вам полоскать и полоскать…

Болезный улезает в люк. Подмигиваю пареньку и возвращаюсь к санитару.

— Это ж кто тут у вас?

— Да всякие разные. — И санитар перечисляет пару десятков предприятий, ВОХР, подразделения с Ржевского полигона и так далее…

Все-таки вернуться обратно в кабину приятно. Трогаемся. Ну если не гора с плеч, то такой курганчик…

— А кроме вояк тут кто еще? — интересуется напарник.

— Да всякой твари по паре — и ВОХР с завода, и заводские, и химики, и местные. Беженцев набрали еще… Монолитовцы тож…

Саша подпрыгивает:

— Какие монолитовцы?

— Гаражный кооператив так называется. От них тут отряд самообороны. А что ты подпрыгнул?

— Не, так, ничего…

Прыскаю про себя с серьезной физиономией — явно Саша в «Сталкера» рубился…

Тем временем нам дают отмашку, трогаемся дальше.

На пустыре за блокпостами табор — яркие туристические палатки, строительные вагончики, автомобили. Пара вышек с силуэтами на них. В ту сторону как раз санитар показывал.

— Это что за цыганский лагерь?

— Беженцы, наверное. Санитар толковал, что тут у них инфекционные больные.

— Дык тут домов полно. Разместили бы в тепле.

— Ну это типа карантина. А может, в домах места нет или опасно. Хотя, если тут дизентерийные — лучше их в чистое поле.

Прокатываемся уже разросшейся колонной по Беляевскому мосту. Тут меня дергают снять какую-то нефтебазу в полукилометре от дороги. Встряхиваюсь. Чего-то замотался. Спать хочется сильно. Саша откровенно зевает.

— Эй, вы кончайте зевать, — буркает Семен Семеныч. — Глядя на вас, и меня в сон потянуло! Хотите уехать в кювет? Нет — тогда давайте общаться. «Грачи» вы или кто? Раз едете пассажирами — извольте увеселять водителя. А зевать да спать — себе могилу копать.

— А вот что вы так презрительно про «жип широкий» отозвались? Вроде бы «Чероки» получше УАЗа будет? — продолжает Саша уже вовсе забытую тему.

— Дык а как о нем отзываться? У джипа — и несущий кузов! Курам на смех. Далее — зеркала очень быстро начинают портиться. Все шильдики ржавеют за год. Ну и с электрикой беда. Вот остановимся — спросите у Нади, что сейчас жип ведет — подогрев сиденья работает или нет? Готов на рупь поспорить, не работает. А самое главное — коробка автомат. Если его по нашим дрищам гонять — выходит из строя на раз. Ну и получается джип, чтобы девок в казино возить. Это понты. Самое смешное, что целая куча этих самых «чероков» заднеприводные. Вот это уже понтее понтов. На брюхе шелк, а в брюхе щелк.

— О, а я вдруг подумал, что можно же у Нади кроме электроподогрева и про подарки женщинам в больнице спросить! Она и женщина и медик.

— Спохватились! Уже спросили. Она меня при всех в галошу посадила и плавать отправила.

— Когда это вы успели-то?

— Пока вы в Макдоналдсе шарились. Мне эта мысль в голову тоже пришла. Я ее и спросил.

— А она?

— Глянула так и спрашивает: «Вы же вроде говорили, что женаты?»

— Ага, говорю, уже двадцать шесть лет.

Она так картинно удивилась и заявляет:

— И что, ваша супруга никогда колготок не носила?

Ну и все. И сказать нечего. Конечно, колготки… Умыла девчонка как маленького…

— Ловко! Действительно, все гениальное просто. И что будем делать?

— Есть у меня наколка на карте, где колгот куча.

— Сейчас приберем?

— Нет, сейчас не получится.

— А где колготы-то?

— Будете ржать — высажу.

— Не будем.

— В кузове моей фуры. На том же предприятии, откуда этот грузовик с бананами брали. Рядом с американцем этим как раз стояла.

— Семен Семеныч, при всем уважении — бу-га-га!

— Вот так и знал, что заржете.

— А что еще остается?

— Ржать внутренне. Про себя, с соответствующим выражением лица.

— Извините, но реакцию надо было обозначить, чтоб показать участие в беседе. Вот представьте — вы сказали, где колготы. А мы сидим с индифферентными мордами. Как-то не по-человечески… — приходится оправдываться мне.

— Ладно, проехали, — великодушно прощает шофер.

— А что вы про пушки рассказывали? Интересуетесь вопросом?

— Нет, это так. По детским впечатлениям, — улыбается Семен Семеныч.

— А что за детские впечатления?

— Я перед армией в ДОСААФе на водителя учился. А положено было еще и работать. Школу закончил, до армии время оставалось — пока восемнадцать лет стукнет. Ну и поработал некоторое время, пока прав не было, еще в Артиллерийском музее. Вот там пришлось пушки покатать.

— С чего это так? Там же они навечно поставлены?

— А как раз была реконструкция пятого зала.

— Это который про начало Великой Отечественной?

— Он самый. Там уже подиумы старые стали ломаться — пушку же для хранения вывешивать надо. Если она на колесах стоять будет, то наполнитель резиновый, гусматик, деформируется, и катить станет нельзя.

— Точно, я видал! У нас маневры были, так в артполку треть гаубиц накрылась после небольшого марша в сто километров! От колес аж ошметья летели… — вспоминаю я не очень давнюю службу в армии.

— Вот-вот. Пушки со старых подиумов скатили, и они в зале стояли на полу. А со старыми подиумами распрощались — разобрали и вынесли. Новые же задержались. Ну и так вышло, что я участвовал сначала в снимании пушек, потом в расставлении их по залу. На новые подиумы ставил тоже. Не один, конечно. Но как молодой-здоровый участие принимал с остальными стариканами.

— Так что, есть опыт артиллерийский?

— Скорее транспортный, по профессии. Сам себе тягач называется. Поэтому опыт есть. Кроме того, пришлось принимать участие в перекатывании во дворе Артмузея других систем. Вот это действительно тяжело пришлось. Там тоже в тот год перестановки делались. Вроде бы как раз ставился атомный миномет «Ока».

— Это такая жуткая дура вроде большой «Берты»?

— Нет, «Берта» пушка нарезная. И атомными минами стрелять не может. А этот не нарезной. Зато может вдуть атомным зарядом на сорок пять километров. Так что артиллеристом назвать меня нельзя. Работу танковых орудий и артсистем наблюдал в армии на полигоне только.

— Что-то вы улыбаетесь хитро? — подмечает глазастый Саша.

— Из молодецкой дури часть пушек катал сам. В одиночку. Стыдно признаваться, но дурил много. Было достаточно свободного времени — столяры задержали поставку подиумов, и меня забыли нагрузить работой. От безделья спал в кабине «катюши». Самые мерзкие ощущения — как там люди ездили? Кабина «Шишиги», после «катюши», роскошный лимузин, а уж про нее ругани у шоферов было много! Очень там сидеть неудобно — и сиденье не регулируется, и кабина тесная.

— А у нас трое во время маневров влезало в кабину, — вспоминаю я.

— Зимой небось?

— Ага. В Сальских степях — неподалеку от Волгограда.

— Знаю эти места — там зимой за тридцать градусов мороз, да с ветерком…

— Точно! Но я вас перебил.

— Да и кроме того я там охотился с пушками за бабкой-уборщицей. Она была слепая и глухая, возраста такого, что Мафусаил по сравнению с ней мальчонка, поэтому мои экзерциции она не замечала. Зал здоровенный — выкатываешь пушку на прямую наводку, наводишь — потом открываешь замок и смотришь в ствол — попал аль нет. Азартное занятие. А самое теплое ощущение — от 37-миллиметровой немецкой «армейской колотушки». Ее еще немцы после знакомства с нашими танками стали называть «дверной молоток». Не пушка, а песня, бегом катать можно. ДШК на станке в разы тяжелее. Утюг утюгом… даже наша «сорокапятка» легче. Очень хороша на ходу «полковушка» на станке от «сорокопятки».

— А другие пушки как?

— Далее идет «грабинская», но там куда лучше, когда кто-нибудь на стволе повиснет, все-таки станины поднимать тяжело, — центр тяжести у нее смещен назад. Ну потом наша 57-миллиметровая и наконец немецкая 50-миллиметровая. Эта при перекатывании вызывала грыженосные чуйства. Также легко было катать зенитки калибром 37 миллиметров. 85-миллиметровую — не сдвинуть вовсе. Зато на зенитках — сядешь в кресло наводчика по горизонтали, крутишь рукоятку наводки — такая карусель получается! Куда там луна-парку — крутишься с площадкой аж со свистом.

— А немецкую противотанковую, 88-миллиметровую не таскали? — подначиваю я водителя.

— Шутишь! Она, во-первых, в соседнем зале стояла — а там реконструкции не было, а во-вторых, вес у нее — трактором не сдвинешь.

— А закатывали эти пушки наверх на третий этаж как?

— Так по пандусу в вестибюле и закатывали — там же пандус с двух сторон как раз для этого и сделан. В одно время со мной там два таких же молодых балбеса перед армией прохлаждались. Вот у них было любимое развлечение — гонки по пандусам устраивать. Понедельник-вторник выходные, посетителей нет. Балбесы заберутся наверх и бегом с гиканьем по пандусам вниз — кто первый добежит. А там еще такие барьерчики стояли. Так они на бегу через них прыгали. Хранитель там был, спец по стрелковому оружию, Нацваладзе звали, так один его чуть не убил — налетел со всей дури. Дальше вместе по пандусу катились, чудом ничего не поломали.

— А вы с ними не бегали?

— Да ну, я был положительный, а они — шалопуты какие-то. Сперли у художников репродукцию с плаката Великой Отечественной. Там такой парень-сибиряк со снайперской винтовкой показывает шесть гильз на ладони, а за его спиной шесть березовых крестов с немецкими касками. И подпись такая нетолерантная: «Бей так — что ни патрон, то немец!» Прилепили ее к автобусу с немецкими туристами, которые из Петропавловки возвращались. Ну, скандал, Бульба извинялся. Другой раз их за досками послали на нашей музейной «Шишиге». А им скучно сидеть было. Так сообразили, там в кузове валялся какой-то ватник — грязнее грязи. Весь в мазуте и прочем говнище. А за нашей музейной таратайкой на светофоре встала какая-то расфуфыренная иномарка, «кадиллак». А тогда иномарок в городе можно было по пальцам пересчитать. Вот они в знак пролетарского протеста, когда зажегся зеленый, этот ватник за рукава взяли и на лобовое стекло иномарки кинули. Хорошо лег, плашмя. И рукавами обхватил. Иномарка так тормознула, что задние колеса от асфальта оторвались. Оказалось, американский консул ехал. Когда им на ветровое стекло такое прилетело, чуть от испуга не помер — думал, человека сбили. Потом его водитель двумя пальчиками ватник стянул, а сквозь стекло по-прежнему не видно ни хрена, мазут с грязью остался ровным слоем. Опять скандал, на этот раз — дипломатический, опять Бульба извинялся.

— А Бульба — это кто?

— Директор музея тогда был. Полковник Бульба. Хороший мужик, но что-то ему не везло.

— А что с ним еще такого случилось?

— Собака живот погрызла. Причем он сам же настоял, чтоб собаками усилили охрану Артмузея. Тож инцидент был из ряда вон…

— Да рассказывайте, не тяните!

— Так и не тяну. Он как пришел, так и понеслось. Идет по коридору, а там сотрудницы перед фотографом рассаживаются, групповой снимок делать. И его позвали. Он в цветник этот залез — в Артмузее женщин много — в художественном отделе, экскурсоводы, бухгалтера, причем и молодые. Через пару дней Восьмое марта. В коридоре висит стенгазета на эту тему. В центре тот самый снимок с подписью: «Наши милые женщины». И полковник в цветнике улыбается… Так как-то и шло. Вроде и пустячки, а неприятно. А потом двое сукиных детей — шпана лет по двенадцать — спрятались в экспозиции, дождались окончания работы музея, прохождения патруля, и, побив витрины, потырили кучу всего: автомат немецкий, несколько пистолетов, гранаты холощеные, но с виду-то не скажешь, награды разные. По веревке из окна третьего этажа спустились в парк. Добрались до «Горьковской», а в метро их и повязали. Как раз в тот день начал действовать «комендантский час для детей» — Романов распорядился, что после двадцати двух часов дети без взрослых должны задерживаться милицией и доставляться в отделения. Везли их в грузовичке-фургончике, в «Операции Ы» там как раз в таком Феде на стройку обед с сиреной везут, вместе с какими-то пьянющими «синяками». Мальцы перепугались, и, пока «синяки» дрыхли, им засунули гранаты в карманы, пистолеты, а автомат и остальное высыпали под лавку. Приехали. Открыли менты дверь, говорят: «Выходите!» Дети эти чертовы выпорхнули, а «синяки» проснулись, стали вылезать, да и упал первый-то. И граната покатилась. Менты аж подпрыгнули — брали ханурика пьяного, а у него и граната, оказывается! Заломали руки — пистолет в кармане! Тогда террористов и в помине не было, ну разве что в Москве дашнаки пару взрывов состряпали. Да и то как-то это не прошумело. Другого «синяка» шмонать — еще пистолет! О, банду взяли! «Черная кошка»! А в фургончике автомат, еще пистолеты, ордена на полу. В общем — атас! Потом разобрались. Вот после этого Бульба и выпросил в придачу к милиционерам еще и сторожевых собак, чтоб унюхивали нарушителей. И первым под раздачу попал — засиделся в библиотеке, пошел к себе в кабинет, а тут как раз обход. Ну и покусали его… За живот… Потом, правда, оказалось, что собак правильно ввели, постоянно кто-то прятался, благо есть куда. Но уже старались, чтоб собачки сами по себе не бегали — не ровен час опять директор в библиотеке засидится…

— А что, воровали все время? Даже тогда?

— Конечно! Наган Чапаева — раз пять тырили. Эсэсовский кинжал в пятом зале украли. Но тут нюанс, тогда все находили почему-то и возвращали. При мне было, мужик из закрытой зоны старинную мортиру украл. Красивая такая, бронзовая. Маленькая, кило на сорок весом. А ее еще и отдраили для съемки асидолом, сверкала как золотая. Мужик взял лодку в прокате и по протоке заплыл. Того не учел, что хоть и октябрь был, а солнечный денек удался. Вот по сиянию его и засекли. Подошли к берегу и смотрят, как он внизу веслами ворочает. Он ментов увидал — и раз, мортиру за борт. А она, начищенная, лежит на дне и сияет. Пришлось дураку лезть одетым в холодную воду, доставать. Там глубина с метр где-то была. Вот что мне непонятно — этот, на БТР который, он едет или помер? Мы ж сдохнем так тащиться, а оторваться чревато. Как бы не догнал из своей пулялки, — прерывает не лишенный «интересности» рассказ Семен Семеныч и внимательно смотрит в боковое зеркальце заднего обзора.

— Может, тормознем? Схожу, гляну. Я ему посоветовал зубы полоскать — видно, у него что-то не заладилось.

— Я бы лучше по радио запросил, меньше риска. Ну сгрызет он рацию в крайнем случае — все не те потери. А то мы крематорий проехали с колумбарием… Навевает осторожность… Саша, свяжись с Николаичем, а?

Саша, не кобенясь, берется бубнить в «длинное ухо». Сидим, ждем…

— Кстати о крематории — кто знает, что в трудовой книжке у тех написано, кто непосредственно трупы жжет? — подкидываю я вопросец спутникам.

— Сжигатель жира? И мяса?

— Не, «оператор крем-цеха».

— Серьезно?

— Совершенно. Такой тортик-мастер, знаете…

— Во, жгут так жгут…

Рядом бахает пара выстрелов. Кто-то из наших, звук от ППС уже хорошо знаком. Семен Семеныч смотрит в окно.

— Тетка какая-то загуляла — в ночнушке и босиком…

— Откуда, тут же поля сплошь?

— Поди знай…

Неожиданно, громко взрыкнув движками, подъезжает БТР. Из люка высовывается измученная вспухшая морда.

— Эй, помощник смерти! Можно глотать или надо сплевывать?

С трудом подавив рвущееся с губ: «Ты не девушка, не минет делаешь, чтоб такие вопросы задавать», отвечаю сдержанно, как подобает врачу, говорящему с измученным пациентом:

— Разумеется, можно. Если кофе вкусный.

— Так я микробов наглотаюсь!

— Последние пару дней вы этим и так занимаетесь, так что ничего нового не проглотите. А пить вам надо побольше — интоксикация уменьшится. И полощите не горло, а именно зуб.

— Глумишься? Думаешь, я такой тупой?

— Нет, просто бывали пациенты, которые путали.

А про себя думаю: «Ну да, именно тупой!»

— Тогда поехали.

Двигаемся с места. Навстречу бойко катят старые знакомые. Мигают фарами, приветственно бибикают и рулят дальше. Видимо, у них это круглосуточная доставка, а в комплексе гипермаркетов сидят грузчики и стрелки…

— Быстро их, однако, разгрузили, — замечает Семен Семеныч.

— Так не вручную, наверное. Там погрузчиками, тут погрузчиками.

— Скорее всего. И коробами же и нагружают. Ловкачи!

На развязке встречаемся с людьми из «Поиска», которые из Медвежьего Стана. Стоит инкассаторский броневичок, УАЗ, пара джипов и автобус. Сразу замечаем черных из наркоконтроля. Есть и эмчеэсники. Военные. Вооружены кто чем, но в основном серьезные «дудки», ружей охотничьих незаметно. Серьезные-то серьезные, но очень уж разношерстные. Хотя таких раритетов, как наши ППС, ни у кого нет. «Калаши» разных видов и пистолеты-пулеметы, которые похожи на «калаш», но меньше «ксюх» и магазины неширокие.

Опять останавливаемся. Старая песня, нам доверяют жизни еще полутора десятков раненых и сопровождающих их лиц: парня в знакомой куртке МЧС, двух гражданских, капитана-связиста и пожилого мужика в камуфляже.

Опять же без каких-либо просьб, сугубо явочным порядком. Экипаж сопровождающего БТР ведет себя индифферентно, командир, видно, упился кофеем, и вместо него торчит из люка голова паренька, который так неловко расстарался, бегая за чаем.

Николаич уже в этой небольшой толпе. Саша, рассказав все услышанное из рации, предлагает мне присоединиться — тот седой в камуфляже оказывается медсестрой. Так уж повелось, что медбратом называют обычно санитаров без специального медицинского образования, а парни, обучившиеся в медучилище, оказываются с несуразным названием профессии. То есть вроде как они медбратья, но, отрекомендовавшись так, тут же воспринимаются как санитары…

Подхожу. Здороваюсь. Мужик называет себя, представляюсь ему, жмем друг другу руки. Признается, что его отправили для проверки, а не загребут ли кронштадтские всех медиков к себе. Если не загребут, тогда можно работать, хотя у них тут медиков кот наплакал.

Спрашиваю, а как же он будет семинар слушать, чтобы потом рассказывать своим коллегам? Усмехается и показывает портативный диктофон. Собирается записывать все подряд. Потом пусть слушают. Неплохо придумано. Раненых нам набрали частью сидячих, частью лежачих, для чего в автобусе сняли половину сидений. Наборчик тот еще: падение с высоты, переломы, кишечная непроходимость и в том же духе. И огнестрел тоже есть, аж четверо. Причем у всех с повреждением костей… М-да, с хорошим хвостом мы припремся в больницу. Ну да делать нечего.

С нами отправляется броневичок и автобус. Катим дальше.

— Я одного понять не могу, — нарушает молчание Семен Семеныч.

— Чего?

— На фига сейчас ерундой заниматься? Больных куча, раненых, а тут семинар, лекции… Чушь какая-то!

— Вовсе нет. Самое время для обмена информацией. Если б еще и пораньше — лучше было бы. Медицина — это ж не математика. Тут все на опыте строится, а человек существо сложное. Поэтому подготовить врача, чтоб он все знал и все умел, невозможно. Отсюда куча специализаций. А сейчас, разумеется, время медицины катастроф, полевой хирургии и терапии. Это мало кто знает, в мирное-то время совсем не нужно было. Так что молодцы, что затеяли.

— И все равно не понимаю.

— Ну, тогда пример. Работала у нас в клинике молодая, красивая буфетчица. Не смейтесь, я понимаю, что обычно буфетчицы низенькие и полные, а эта как раз наоборот. Очень красивая по всем статьям. Доброжелательная, общительная, но в моральном плане — скала. Почему-то на работу она брала с собой сыновей. Вот ее старшенький и ухитрился, на кухне помогая, засунуть руку в новокупленную немецкую мясорубку. Немцы потом были в шоке, их агрегат гарантирован от такого, но кисть тем не менее мальчишке смололо. От фирмы ему устроили поездку в Германию и протез сделали суперский: механика-электроника реагировала на движение остатков мышц, и пальцы протеза сжимались и разжимались как настоящие. Одна беда, мальчик растет, значит, протез надо менять периодически. Ну, вот как-то на эту тему мы с ней и общались — я по образованию-то педиатр, потом на взрослых перешел. Немного позже узнал от нее, что муж страшно ревнивый, и ей приходилось детей на работу по его настоянию таскать — он был уверен, что жена не столько работает, сколько трахается с любовниками. Травму сына тоже интерпретировал по-своему, дескать, она так подсуропила, чтоб сын не мешал. Меня это удивило. Спрашиваю осторожненько: «А он в норме вообще-то, муж-то?» Нет, уже лежал в психушке. С бредом ревности. И пытался покончить с собой, в окно выпрыгнуть, да она не дала. Я ей — мол, развестись бы вам. Она удивилась. По ее мнению, ревнует — значит любит… Какая же любовь без ревности? Ну ладно.

Дело к майским праздникам, отмечаем, значится, это дело. Сугубо после работы, и она подошла посоветоваться — дескать, вот что ей делать. Муж сам не свой, но просит ее не сдавать опять в психушку. Почесали мы репы, да так ничего и не решили. С одной стороны, лучше б этому Отелло в психушку. А с другой, она его любит, жалеет, он — судя по дикой и дурной ревности — ее тоже обожает, дети опять же, праздники… С тем и разошлись. Я взял за свой счет несколько дней и поехал на «Вахту» собирать останки наших бойцов. Возвращаюсь — мужики какие-то кислые. Спрашиваю их: «Что случилось?» — «Ну, ты на похороны ездил и мы тоже». — «Что такое? Кто?» — «Милу муж зарезал. При детях. А хоронить некому было — вот клиника и впряглась…» Я так и сел. А через пару месяцев встретился со своей однокурсницей — хорошая девчонка, но вся в психологии и психиатрии, аж никакой личной жизни, хотя милая такая. Спросил ее насчет этой ситуации. А она очень удивилась: «Это ж говорит азбука. Бред ревности в типовом виде именно таков. Сначала попытка самоубийства характерна, а в случае, если жив остался, обязательно постарается объект убить». — «То есть как Отелло?» — «Именно. Отелло — четкая картина сумасшествия с бредом ревности. Хоть историю болезни пиши. Только вроде у него не было компоненты с самоубийством. Давно читала. Да вроде и там что-то такое он думал…» — «Но она же себя вела очень сдержанно!» — «А сумасшедшим это без разницы. Он был уверен, что жена неверна — и точка. Дездемону придушили тоже без разбирательств». — «Ну а как тогда с тем, что без ревности не бывает любви?» — «Чушь! Хороша любовь, когда при детях ножом кромсают насмерть…» Вот и судите, Семен Семеныч, как бы дело повернулось, если б я эту информацию имел, когда она перед Первомаем к нам подошла посоветоваться?

— Может, вы и правы… — задумчиво говорит шофер.

— Снимать панорамно, скорость снизить, мы на прицеле, — заявляет Саша, ведомый духом из «длинного уха».

— Чей прицел?

— Тут вояки стояли, похоже, что они. Вон на пешеходном переходе явно пулеметное гнездо. Да и место вкусное — складская зона Парнас… тут все что угодно есть.

Снимаю, что вижу и на что показывают спутники. Впрочем, нас не останавливают, едем беспрепятственно.

И оживленно здесь — совершенно неожиданно. За весь день мы и сотни машин с живыми не видели — а тут и грузовики, и бэтээры, и люди. Видим, что со складов вывозят кто во что горазд. Мертвяки угомоненно лежат на обочинах дорог, таких, чтоб активно передвигались, не вижу. Да и упокоенных-то мало. Стрельба идет, но не суетливая, без перестрелки. И что непривычно, редковатая какая-то.

Несколько стрелковых гнезд на складских крышах. Парные патрули. Но опять же не чистые военные, а всякие разные люди. Ну да последнее время и у военных самый разношерстный камуфляж был, что на складах залежалось, до принятия на вооружение юдашкинского милитари-гламура. Вот интересно, камуфло какое он придумал? Не иначе голубовато-розоватых тонов с бантиками и рюшечками…

— Саша, спроси «старшого», с этими военными контакт заводить будем?

Оказывается, не будем. Кронштадтские и сами тут отовариваются, и зона в принципе им известна более-менее. Союз не сложился, но некое взаимодействие место имеет быть.

И отлично — меньше раненых притащу на хвосте. Спина затекла, задница — словно кто напинал кирзачом, голова тяжелая… Скорее бы Кронштадт.

Да и тут вроде всякие военные уже есть, хоть немного, но есть. А вот крупных жилых кварталов нет. Поселки старые, деревенского типа, и коттеджные — такие толп зомбаков не дают. Уже легче.

Дорога отличная, прямая, брошенные машины выкинуты прочь с полотна, в общем, все замечательно. Еще раз видим кучу гипермаркетов у дороги. И тоже тут уже более-менее порядок.

Что удивляет — опять пара висельников на ветру сохнет. М-да, вот бы развернулись правозащитники. Те же «Гумын Рэтс Вотч». Последнее их резюме тронуло до слез: оказывается, арест Ходора самое страшное нарушение человеческих прав!

Даже странно, что, когда в Ичкерии в начале 90-х бравые ребята устроили русскоязычным резню со своими национальными прибаутками — ни одна вша из этих правозащечников не пукнула на тему резни, этнической чистки и геноцида. Зато когда туда сунули недомордованную еще, к счастью, армию, несмотря на все уверения либералов, таки оказавшуюся нужной, вот тогда вой с лаем был до небес! После этого у меня лично к правозащитникам — сугубое отношение…

Немного интересно, что ж это линчеванные такое устроили, что их подвесили сушиться? Хотя какая разница…

Уже на автомате снимаю и этот узел снабжения. Наверное, мы уже вышли на финишную прямую. Движение тут достаточно оживленное. Правда, несутся все как оглашенные, что туда, что оттуда. Мы же сохраняем величавый неспешный темп. Ну да наши в простреленных УАЗах небось взмерзли уже до синих носов.

— Стоп, колонна, — неожиданно командует Саша, репетуя ожившую рацию.

Надо же, а ведь задремал и аж слюни пустил, вот ведь стыдоба!

— Пока просто стоп. Сейчас уточнят.

Вывернув голову, вижу, что Николаич и Сергей подходят к краю дороги. Смотрят в бинокли. А подходили-то враскоряку — тоже устали уже.

«Старшой» подносит рацию ко рту, и Саша тут же оживает:

— В поле метрах в трехстах от дороги стоит БТР, видимо брошенный. Грех не прибрать, если исправен.

— Каким составом идем?

— Всей группой, плюс Семен Семеныч. Охранять остаются приданные и примазавшиеся. Камеру не забыть, мало что там! Чтоб потом не заявили, что-де пристрелили экипаж и злостно исхитили ценную вещь.

Не было бабе печали — нашла в поле БТР… И чего ему стоять, ежели вещь хорошая? Не трактор же…

Ветерок со снежком после теплой кабины вызывает какое-то судорожное зевание, от которого все тело дергается и глаза слезятся. Подходим к Николаичу. Вижу, что также идут Дима-опер с Вовкой-водилой. Из машин вылезло несколько человек — организуют охрану колонны.

Когда подхожу, Николаич в рацию уговаривает Надю не лезть с нами.

Строптивая медсестра в конце концов внимает доводам разума — и остается.

Когда начинаем выбираться с дороги на поле, подбегает веснушчатый парнишка из БТР конвоя.

— Командир сказал, что, если что не так пойдет — ложитесь. Мы из КПВТ врежем!

— Спасибо. А по нам, лежачим, не влепите сгоряча?

— Не, командир сам за пулемет встал.

— Ладно, учтем…

Здесь выбраться с кольцевой не проблема — город закончился, и потому она, как и положено нормальной дороге, лежит на земле, а не зависает на высоте трехэтажного дома на столбах-колоннах.

— А вы обратили внимание, что поснимали много шумозащитных экранов? Раньше как в тоннеле едешь, а сейчас обзор открыт?

— Сектор обстрела чистили. Не иначе. Да и экраны эти материал хороший.

— Для чего, интересно?

— Да для чего угодно! Я бы на даче у себя легко нашел применение.

— Разговорчики отставить! И держитесь левее — не забывайте про тяжелый пулемет за спиной!

Вроде как наш строй называется «косой уступ», если не путаю. Во всяком случае, идем цепочкой, но не гуськом и не шеренгой — так получается, что у каждого сектор обстрела чистый. И я могу снимать не спины товарищей, а все тот же БТР.

— Ты комментируй, — подсказывает идущий рядом опер.

— А что комментировать? И так ясно.

— Это тебе сейчас ясно, а когда будут смотреть посторонние, да через месяц — ни черта не поймут.

— И что мне комментировать?

— Да все подряд! Время действия, место, состав группы, цель визита. Сам БТР: вид камуфляжа, бортовой номер, повреждения и так далее, включая, куда он смотрит рылом и куда повернулся задом.

— Ну, кому это все нужно?

— Если уж делаешь что — так делай хорошо. Все равно ж ты не стрелок сейчас!

Приходится бормотать все то, что опер предложил. Потихоньку втягиваюсь. Вообще-то я понимаю, что он прав. Так делают при всякой видеозаписи с места событий грамотные люди. А то потом смотришь — камера дрыгается, а снимающий верещит что-то среднее между «твоюжежмать!» и «божежмой!».

Чем ближе подходим, тем больше становится бронемашина. Наконец ее гробообразный бок занимает все поле видоискателя. Соответственно сообщаю видеокамере, что с левого бока БТР нет видимых повреждений, покрашен равномерно зеленой краской, номеров и условных обозначений не имеет.

Скашиваю взгляд на Диму — как он отреагирует на подначку? Но физиономия совершенно невозмутима. Вспоминаю, как он себя вел при осмотре места происшествия несколько часов назад, и понимаю, что зря тратил порох, потому как он сам ровно точно так же описывал бы машину. Также отмечаю, что бортовой люк закрыт, открыт только сверху — то ли мехвода, то ли командира.

Окликает Николаич. Просит аккуратно обойти агрегат кругом. Остальные собрались в шеренгу с кормы машины. Оружие давно приготовлено к бою, и стрелки — как взведенные пружины.

Уже втянулся, потому без внутреннего сопротивления отмечаю, что и носовая часть и правый борт также покрашены не в розовый или бирюзовый цвета, а как раз наоборот, все в тот же зеленый; что повреждений видимых не обнаруживаю; корма выглядит соответственно левому и правому бортам. Десантный люк и с правой стороны закрыт. Ствол башенного КПВТ задран почти вертикально. Внешне выглядит совершенно нормально.

По той же окружности, соблюдая более-менее безопасное расстояние, возвращаюсь к мужикам. Судя по всему, пока я ходил — тут уже распределили роли. Поэтому снимаю, комментируя, что две пары стрелков взяли на прицел десантные люки по бокам машины. Ну это-то и я понимаю — снаружи, скорее всего, у боевой машины их не откроешь без специального ключа, да и у «восьмидесятки» боковые люки наполовину откидываются так, чтобы прикрыть десантников от огня спереди этаким щитом, а вторая половина падает вниз и служит порогом-подножкой.

Трое лезут на крышу бронетранспортера. Николаич стучит по броне прикладом и громко орет:

— Эй! Есть кто живой внутри? Отзовись!

Продолжаю комментировать каждое телодвижение и поясняю камере, что старший группы стуком приклада по броне и голосом пытается войти в контакт с находящимися внутри БТР людьми. Ну типа вдруг мужики собрались на пикничок и сейчас там квасят, а мы мешаем…

После этого Серега ложится на броню и прикладывает к стылому железу ухо. Пожимает плечами, насколько это возможно в такой ситуации. Опять слушает. Встает.

Вся троица аккуратно держит на прицеле люки — и открытый, и закрытый впереди, и десантные верхние. Николаич что-то говорит Семен Семенычу. Тот забирает с брони лопату. Что делают там с лопатой, не вижу.

— Люки закрыты. Они сейчас предохраняются от того, что кто-нибудь изнутри вдруг распахнет на полный мах, — поясняет стоящий рядом Вовка.

Трое наверху продвигаются к башенке. Стопорятся.

— Ага, сейчас надо в люк смотреть, а черт его знает, что оттуда выскочить может, — поясняет Вовка.

— Володь, подгони-ка сюда ментовский УАЗ! — кричит сверху Николаич.

Мой сосед шустро припускает в сторону дороги. Пока он подъезжает, «старшой» еще несколько раз кричит свою текстовку, а Серега слушает, прижимаясь ухом к железу. Практически одновременно с подъехавшим УАЗом Серега уверенно говорит:

— Внутри есть шевеление! Шуршит кто-то.

Вовка подпирает задом УАЗа левый бортовой десантный люк. Теперь его не распахнешь.

Вылезает из машины. Под присмотром Николаича группа перестраивается.

— Володь, загляни в лобовое — посвети фонариком! Если кто в люк прыгнет — скатывайся на землю, и под прикрытие носа. Остальным внимание!

Подбираюсь поближе. Наш универсальный водитель вскарабкивается на БТР спереди и, подсвечивая себе фонариком, заглядывает через ветровые стекла в салон, благо бронезаслонки подняты в походное положение.

— Фонарик слабый. Не видно!

— Что, и водительское место не видно?

— Водительское пустое. На стекле есть брызги чего-то похожего на засохшую кровь.

Стоящий слева от Николаича Саша вынимает из кармана свой фонарик, но Николаич мотает головой. Тогда Саша вытягивает откуда-то с правого борта двуручную пилу, вешает на ручку фонарик и аккуратно начинает опускать в открытый люк эту конструкцию.

— Сека!! — орет Вовка, скатываясь с брони. — Идет!!!

Саша одновременно дергает пилу из люка, и пока она, взблескивая фонариком и певуче звеня, брякается на крышу, перехватывает со спины короткую помповушку из старых магазинных запасов.

Практически в это же время в люк высовывается что-то похожее на большую грушу, и получает со всех сторон и из всех стволов, аж ошметья летят.

Груша моментально скрывается в люке. Но я уверен, что по ней попали все, кто стрелял. А еще мне показалось, что это была странная, карикатурная, но определенно человеческая голова. Помнится, так французские ехидные карикатуристы изображали своего короля Луи Филиппа. Вроде как и не король, но всем ясно, что такое.

Саша тем временем подбирает пилу. Фонарик опять в люке.

— Ну что там у вас? — кричит из-под БТР Вовка.

— Неясно. Обстреляли — были попадания. Но смотреть все равно надо. Володя, глянь еще раз, аккуратно.

Вовка осторожно лезет к лобовым стеклам. Прикладывается.

— А завоняло ацетоном, — замечает он со своего наблюдательного пункта.

— Это-то и сами чуем. Ты что там видишь?

— Лежит какая-то туша на командирском кресле. Большая!

— На что похожа?

— Да пес ее знает. Саша, доверни пилу градусов на тридцать! Не так, наоборот!

— Что наблюдаешь?

— Еще доверни! Ниже! Стоп! Вот так держи!

— Не томи! Что там?

— Тетеха толстенная! Мертвая! Башка разбита в хлам. Зараза, она же всю сидушку изгадит!

— Еще что?

— Не пойму. Но вроде как больше там никого.

— Саша, дай-ка доворот — посвети в глубину.

— Чисто! Она одна тут была!