Ах, друзья мои, какое же в мире разнообразие людей-человеков! Удивляет это, восхищает, дает пищу для размышлений. Например…

Человек-чайник. Нет, не тот, что, безнадежно задумавшись, застывает перед монитором. Настоящий… Сидит, нормальный такой, а потом как закипит, как загудит, как плюнет кипятком во все стороны… Потом остывает медленно, и опять тихий. Потрогаешь его бочок, а он спокойный стоит, холодный, обиженный…

Человек-шлагбаум тоже. Ужасно коварный тип. Все делает, казалось бы, по закону. Когда надо, закрывает, когда надо, открывает. Туда — нельзя, оттуда — тоже. Стоит в своих нарукавниках сатиновых. Нет-нет, я фигурально… нарукавники, они ведь и на очень дорогих костюмах видны, и на военной форме, и вообще на ком попало. Это такой символ, понимаете?.. Ну вот, иногда бывает, этот шлагбаум вдруг заскучает и думает: что такое — никто его не ценит, никто не дает ему похвальную грамоту за верную службу, на него, такого красивого и полосатого, девушки не смотрят, никто с ним не считается вообще. И жизнь, блестя лаковыми крыльями, мчится по совсем другой дороге. Где его шлагбаума, нет…

Среди моих знакомых есть человек-торт. И если у шлагбаума чувствуется полосатая прямота и нарукавники, то у этого — бант! Огромный розовый бант на шее. Недавно один вышел на трибуну — и ну выступать. Велеречивый такой. Торт с кремом. В жутких розочках — а как же. Дорогие избиратели… — обращался он маслено, цыкая на звуке «т». Получалось «Дорогие избирацели…». Каждое слово было тщательно выпечено, глазурью покрыто. Речь его была — сироп. Сладкий сахарный густой сиропный сироп, вылитый на торт с марципанами. Ну а в конце он ее — эту речь свою — еще и обещаниями припудрил…

Есть человек-овца. Временами покорная, временами упрямая человек-овца, которая, окончив вуз, возмущенно закатывая глаза, исправляет собеседника, когда тот говорит, например, слово «невропатолог». У нее, у овцы, пунктик.

— НеРВопатолог! — кричит овца писклявым, обиженным голоском. — От слова «НеРВы»! — поучает овца. И собеседник уходит в недоумении, как это… Как это может такое быть? Чтоб овца эта (или этот) окончила вуз, факультет биологии, и вдруг неРВопатолог… С ума ведь сойти можно, как и чему ее (его) научили в том биологическом институте, эту (этого) овцу.

Есть человек-работа. То есть он на работе — вол. Надёжа, опора. Просто, если надо, сам узкоколейку проложит. Если скажут — за шесть дней, он уложится в четыре. И не сметь звонить ему на работу! Даже если ты уже умер, даже если ты уже на том свете, даже с того света нельзя звонить. Он в ответ рычит, не сметь беспокоить его. И отключается. Но зато домой приходит и ложится. Плоско-плоско. И так лежит. Может неделю лежать. Две. Год. Если нет работы на работе. Работа дома не считается. Это не работа. Кто ж ее видит? Вот. Это вот главное. Работа, по мнению человека-работы, должна быть видна. Человекработа.

Есть человек-ненастье. Где-то я читала или слышала про певицу, которой необходимо было перед выходом на сцену испортить кому-нибудь настроение. А люди, что с ней давно работали, эту привычку ее знали и прятались. И новеньким говорили: прячься, вон идет… Народная артистка… И тогда она, подобрав длинную, пышную, шитую золотом юбку, ногой пинала и лупила что придется, мебель, стены. «Понаставили тут!» — верещала и шипела. Выла как ветер. Искры, как молнии, швыряла во все стороны. И потом с улыбкой сияющей, развернув руки как крылья, выходила к зрителями, мол, а вот и я!

Есть еще знакомые, прекрасные люди: человек-сад, человек-одеяло, человек-праздник. С ними рядом так себя и чувствуешь. Как в саду. В тепле и уюте. Или как будто у тебя праздник. И наоборот, есть человек-хамство. Брат двоюродный человека-ненастье. Выходит из дому, как на охоту. Ждет, кто заденет. А если не заденет, он сам найдет, к чему придраться. И уж нахамит всласть, взбодрится типа, а еще очки, а еще шляпу, интеллигент, понимаешь!..

Ну и обычные, часто встречающиеся люди: человек-зависть, человек «я-всегда-прав», опять же часто попадается, смешной такой, обычно толстенький, уютный, обычно с усами, бывает, и бороденочку какую отрастит…

Типчик с короткими ножками, шмыгает носом — человек-Мировое Зло. Милый такой обычно. С первого взгляда. Жалко его сперва… Штаники все время поддергивает прям до подмышек… Не дай Бох, короче!

Ну а уж если из близких знакомых взять, у нас приятель есть, Фима-«выйди-из-воды» называется. Почему так? Детская травма, да. Он жалуется, что слышит скрипучий голос своего дедушки даже во сне. Больше всего на свете Фима хотел научиться плавать. Но семья прикрепила к Фиме дедушку на предмет охраны и безопасности, и тот повсюду ездил и ходил с Фимой — на море, на речку, в бассейн…

— Фима!

— А…

— Выйди из воды.

— Иду.

Дедушка постарел, дедушка устал, но задача, которую перед ним однажды поставила семья… Он уже не мог следить, где там Фима плещется, но на всякий случай, завидев на горизонте внука Фиму, сидя ли в кресле, лежа ли на диване с газетой, проходя мимо Фиминой комнаты, где тот играл в морской бой на компьютере, он приказывал:

— Фима!

— А…

— Выйди из воды.

— Иду, — машинально соглашался привыкший Фима.

Друзья даже шутили над ним, и где-то на ночной рыбалке, когда Фима задремал, кто-то из них позвал скрипучим голосом:

— Фима!

— А… — ответил сонный Фима.

— Выйди из воды!

— Иду, деда! — и, сладко чмокнув губами, опять захрапел.

К слову о рыбалке. Тут наконец в нашем сюжете всплывает еще одно, чуть ли не главное действующее лицо, человек-«когда-выпьюполководец». Уникальный. Редкостный. Зовут Гриша. Совсем нетипичный представитель их — мужчин — вида.

Вообще-то как раз рыбалка и свела таких разных людей — Фиму-«выйди-из-воды» и Гришу-«когда-выпью-полководца». Бывает, что такие разные люди как раз и становятся близкими друзьями. А потому что рыбалка, бильярд, баня и напиток водка — вообще очень сплачивающие вещи. Я бы даже сказала, цементирующие.

Так вот, о них родимых, о Фиме-«выйди-из-воды» и о его соседе Грише-«когда-выпью-полководце» и пойдет речь в нашем и так уже изрядно затянувшемся повествовании.

Гриша умело сочетал ответственную милицейскую должность с нелегкой, но главной частью своей жизни — культурным отдыхом в компании. Эта часть, кроме рыбы, бильярдных шаров и разных там банных принадлежностей типа… этих… ну, мочалок, была полна братаний, поисковой деятельности смысла жизни, разочарований и в результате сильных, а временами очень-очень сильных, недомоганий. И во всем этом, не сказать, безобразии активно участвовал и Гришин названый брат Фима. Самым тяжелым в программе был третий этап. Если на первом все собирались и выпивали «за», на втором — Гриша собирал людей и, как комментировала его теща Василиса Трофимовна, «водил полки», то на третьем этапе, когда этот предатель, этот штрейкбрехер Фима-«выйди-из-воды» первым из полка робко просился домой, как раз подходило время недомоганий и надо было его, это время, чуть-чуть оттянуть… Нет, ну а чего он!.. Брат он или не брат? Ах, брат? Тогда куда? В четыре часа утра, в такую рань! А когда за Фимой вслед и все остальные навострялись улизнуть, тут уже Гриша: «Чего-чего?! Ах, предатели! А ну все сидеть!..» И доставал пистолет из сейфа. В четыре утра. Гриша с этим пистолетом вообще чувствовал себя маршалом Жуковым. «Сидеть, я сказал!.. Вот так-то лучше. А то — «домой-домой». И Гриша клал пистолет на стол рядом с собой и, укоризненно глядя на брата Фиму, ставил в центр стола следующую бутылку благородного напитка водки.

Если же кто-то просился выйти ненадолго, Гриша предупреждал: «Три минуты. На четвертой минуте тебе засчитывается побег. И все идут искать. А кто не заховался, я не виноват», — игриво приговаривал «Когда-выпью-полководец», щедро наливая гостям.

Вот и недавно, ранним летом, у Гриши опрометчиво собрались его приятели. И ведь не хотели к нему идти, но как-то заспорили в перерыве между таймами, потащились почему-то за Фимой-«выйди-из-воды», а очнулись уже с ним у Гриши на кухне, когда нашим прямо под финальный свисток забили гол (ну «Евро» же две тысячи же двенадцать!).

Ну как тут не выпить, тем более хозяин уже вывел на огневой рубеж свою батарею бутылок с горючей жидкостью!

Вообще я вам, друзья, заявляю из собственных наблюдений: когда мужчины вместе выпивают, на втором часу у них появляется коллективный разум. Как у муравьев. Они передвигаются плотными группами и без слов понимают друг друга. Чаще всего, уточняю, неправильно понимают. Потому что разум-то хоть и коллективный, но один на всех. И очень при этом скромный. Маленький…

Ну вот. Среди ночи Фима-«выйди-из-воды» стал, как всегда, ныть, что ему надо домой, что его жена и теща заругают, хотел договориться по-хорошему. Какое «домой», возразил полководец Гриша и погладил рукой главный свой аргумент — пистолет. Какое домой, Фима, наши же продули! Будем горевать, ребята, — Гриша всхлипнул и отвинтил крышечку у следующей двухлитровой с ручкой.

Фиме не надо было много, ему вообще никогда не надо много, он ведь потом, когда Гриша падал головой на стол и засыпал, полностью терял ориентацию, без коллективного-то разума, бродил непонятно где и дом свой найти не мог. И ведь ему категорически запрещали ходить к Грише, потому что гастрит у Фимы, а он как специально! Приходит пьяный под утро в компании трех-четырех уличных собак. А у тех всегда уверенный и нахальный вид ночных таксистов. Мол, мы вашего Фиму сопровождали, мы Фиму охраняли и защищали, мы его даже грели, когда он упал и чуть-чуть лежал, мы его доставили домой, так что покормите нас, пожалуйста, колбасой. И собак кормят, потому что они знают дорогу к Фиминому дому, а Фима — нет.

Ну и вот: в тот день, когда наша сборная в очередной раз продула, Фима продолжал и продолжал нудно отпрашиваться, жаловался, что у него гастрит, что ему нельзя пить. Ну ладно, можно чуть-чуть, но нельзя пить натощак. Ему надо кушать, — ныл и ныл Фима-«выйди-из-воды». У него, как всегда в подобных случаях, появилась трагичная пластика — он закатывал глаза, красиво подпирал голову растопыренными пальцами, обнимал себя за плечи, мотал головой и нервно хихикал. Все котлеты из холодильника, овощи, сало, копченую скумбрию уже давно съели, Гриша угрожал пистолетом, а Фима уже кричал, уже рвал на себе светло-серую бобочку с пуговками розовыми маленькими, мол, стреляй, я все равно пить не буду, мне надо закусывать.

И Гриша наморщил лоб и спросил мрачно:

— А салат? Бушь?

— Б-ду, — согласился Фима-«выйди-из-воды». — Иди, нарежь, там на клумбе всего. Там есть. Алка посадила. Там… Петрушку, лук, молодой чеснок, потом там… еще там ук… укроп… Ща… Щас… Щавель там. И салат! В самом центре. — Гриша отложил пистолет и показал пальцами, какой пышный салат посадила его жена Алла. — Таким пучком салат. Иди!

Фима пошел во двор и в свете луны нарезал с грядочки под окном, любовно посаженной, кухонными ножницами всякой зелени. Гриша по-хозяйски покрошил все это мелко в салатницу, еще спросил Фиму-«выйди-из-воды», чем заправлять, «майонезом» или подсолнечным, а Фима капризно потребовал, чтобы оливковым. И нашлось оливковое. Посыпали крупной солью, поперчили. И застолье покатилось дальше, все накинулись на салат с черным хлебом, и сидели еще, и ругали футболистов, пока Фима вдруг не улизнул, а вместе с ним неожиданно исчез и пистолет.

Да, я не сказала же еще, что наши дома, включая дом Гриши, стоят на берегу реки Ракитнянки. А Фимин дом стоит на другом берегу. Мост через реку от нашего квартала далеко. Так что мы все, которые трезвые, ходим на другую сторону долго, через мост. Но это мы. Но не Фима же, который «выйди-изводы». Вот именно этого всегда и боялась Фимина семья, потому что если на суше у Фимы были провожатые — собаки-таксисты, то дельфинов в реке Ракитнянке до сих пор почему-то не встречалось.

Обнаружив отсутствие Фимы, а затем — о ужас! — и пистолета, маршал, бодро шатаясь, вскочил и, выбросив по-наполеоновски руку, вскричал:

— Догнать! Обезоружить и доставить в штаб!..

И добавил:

— Брать живым!

В ту роковую ночь Фима-«выйди-из-воды», удирая от маршала Жукова, попытался даже отдать Боженьке душу путем купания в нашей реке, поскольку плавать он благодаря дедушке так и не научился. Но раз был не очень трезв, а значит, был бесстрашным, то как-то в результате выкарабкался на родной берег. Он даже от страха утонуть хотел из Гришиного пистолета застрелиться, но к тому моменту, когда ему пришла в голову эта спасительная мысль, пистолет Гришин Фима-«выйди-из-воды» вполне удачно утопил…

Если говорить честно, то сам Фима так бы на свой берег и не вылез. Вытащили, конечно, братья по разуму. Единственному. Хотя и коллективному. Зацепили чем-то и выволокли. Пистолет не нашли, хоть и, гонимые своим полководцем, шарили по дну Ракитнянки два дня, пока не протрезвели.

Вроде бы и вся история, если не учесть, что, когда утром я вышла пить кофе на террасу, я вдруг увидела, что все мои прекрасные астры радужных расцветок, махровые и ромашковые, так ласкавшие глаз, срезаны под корень. Даже передать не могу, что я испытала. А нет, как раз могу. Я бы, конечно, очень расстроилась, если бы не услышала, как растерянная Алла, Гришина жена, кричала:

— Дожились! Что они ели?! Чем закусывали?! Они астры ели! Четыре известных в городе человека, уважаемые даже, можно сказать, люди сожрали клумбу. Чужую! Соседскую! Под маслом для загара! Они сожрали астры Гончаровых! Нет, хоть бы женщинам цветы подарили или продали на худой конец, так нет — они их съели!

Да, друзья мои, какое все-таки разнообразие людей-человеков на этой планете! Как прекрасен и уникален Гриша-«когда-выпью-полководец»! А Фима-«выйди-из-воды»?! А другие?!

Они потом долго не собирались. То ли стыдно было, то ли лечились коллективом, не знаю.

Гриша-маршал, к слову, уехал в Крым. Алла по скайпу мне рассказывала, что вокруг дома столько насажала всяких цветов разных: и астры, и ноготки, и левкои, и петушки, и роз двадцать кустов. Закусывай — не хочу!