ОДЕССА
Поезд ужасов
Ехали мы в Одессу и смотрели от скуки дорожной на моем ноуте какой-то бесконечный мультфильм с каноническим сюжетом: добрая девушка, плохая девушка, принц и наследство (полкоролевства) на кону. Длинный фильм — от Коломыи аж до Львова примерно. Там, если в деталях, значит, так: злая колдунья с дочечкой, тоже не ангелом, ввели в заблуждение принца, который вроде как сначала был влюблен в Добрую Девушку, опальную принцессу из какого-то обедневшего нефтяного королевства. Добрая Девушка, дура набитая, — велеречивая, наивная, господи прости, ну ни хитрости у нее, ни интуиции…
Вообще, мне интересно — почему эти Добрые Девушки в сказках влюбляются обязательно в принцев, а? Почему бы им не влюбиться в простого трудолюбивого рыбака? Или кузнеца. В гренадера в конце концов, красавца, который принцев дворец охраняет. Что это такое вообще? Обязательно, чтобы принц.
Обязательно, чтобы конь. И обязательно, чтобы белый!
Не-не, я не расистка. Белый — это про коня. Армия! Армия красивых, но некоронованных пеших мужчин совершенно не охвачена в этих идиотских сказках любовью и вниманием. Ну и, конечно, интригами, как и полагается в обществе сказочных персонажей.
Да, о чем я говорила? А, о канве. Так вот. Этот принц там был центральным ключевым персонажем, предметом, так сказать, любви, источником будущих доходов, из-за которого и разыгрались все эти страсти, интриги и козни. Эти принцы в сказках своей глупостью и доверчивостью не уступают Добрым Девушкам, я думаю… И если девушкам это простительно, то мужчинам… Им говорят на ухо:
— Ваше высочество, новоявленная принцесса — колдунья, воровка, изменщица и бастард.
И они верят. Сразу. Без инспекций, проверок, аудита, слежки, подслушки и видеонаблюдения…
…Ну и, конечно, стая лебедей… (Вроде похоже на сказку Андерсена, но как бы по мотивам… Чтобы не сказать, что сюжет украден и переделан. Теперь пишут так: по мотивам.) Лебеди, да, братья той самой Доброй Девушки — принцессы. Конечно, если бы это была восточная сказка, то эта стая крылатых джигитов быстренько порвала бы всех колдунов, дураков и прочих монстров, кто покушался на честь их сестры. А так они, эти лебеди, просто летали и курлыкали. Поскольку, когда были еще принцами и ступили на шаткий путь тотальной борьбы со вселенским злом, ведьма превратила их в обычных северных лебедей. Лебедь, конечно, птица красивая, но в хозяйстве бесполезная. Ни зарплаты, ни гвоздь забить, ни мусор вынести.
Словом, мы тупим в монитор, два взрослых человека, одна уже земную жизнь прошла до половины, вторая — неглупая барышня осьмнадцати лет (вообще-то семнадцати, но «осьмнадцать» уж больно слово красивое). Короче, с напряжением смотрим. Обстановка нагнетается, просто мультик ужасов, причем чем дальше, тем ужаснее. И когда мы от страха уже хотим остановить поезд, наконец все разрешается: правда выплывает наружу, тайное становится явным, лебеди путем надевания им на шею крапивных сорочек превращаются обратно в принцев с коронами на головах, ну а принцессу практически в последний момент стаскивают с плахи буквально из-под занесенного опытным, но разнузданным палачом топора. Это вообще была та еще сцена. Он, значит, палач этот, — ийеееех, раззудись плечо! — стал вертеть топором, чтобы показать свой профессионализм, а тут принц как подбежал и — шмырг! — девушку за юбку как потянул. Топор — да-даах! — по пустой плахе. Ну а принцесса, представив все, что могло бы с ней сейчас случиться, перед тем как сознание потерять, как крикнет: «О, йоооо…»
— Представляю, что она чувствовала! — прокомментировала Лина.
— Думаю, что ни черта хорошего она не могла чувствовать, — стала я учить Лину жизни, параллельно не отрываясь от экрана. — Поверь моему опыту, — внушала я Лине, — по крайней мере, чувства благодарности или тем более любви к этому принцу-полудурку после пережитого предательства уж точно не должна была.
А там, аккурат к Жмеринке, все вообще смешалось: королевство вслед за принцем, попавшим под влияние злых сил, приковыляло в такой тупик, что все эти подданные его величества отбились от рук, всё вокруг пожгли и поразрушали. Кругом расцвело воровство и коррупция, дети перестали учиться и слушаться старших. Словом, хочешь не хочешь, а выбирайся из кризиса любой ценой и, что важно для истории, выясни сначала, кто виноват и что делать. Ну, наконец, где-то поближе к Котовску, нашли все-таки крайних — злую колдунью и ее прыщавую дочечку-гота с гормональными перепадами настроения и мерзким нравом барышни пубертатного периода. Справедливость — а что поделать, финал же фильма, — конечно, восторжествовала, но никто этих двух интриганок на плаху не потащил, а, милосердия ради, просто выгнали обеих из королевства к их единокровной чертовой бабушке. «Наверняка старушенция будет рада», — подумал великодушный принц и выгнал. И вслед им он (который свою невесту на плаху послал и велел ей голову отрубить — благородный чувак, че!), так вот он старшей вслед назидательно молвил: «Как вам не стыдно, госпожа колдунья!»
И все.
И вот они, эти две ведьмы, ковыляют как Наполеоново войско по сожженной совместно с населением территории (это у принца была правильная тактика. Не спорю). Значит, идут они, а дочечка спрашивает:
«Мам, а что такое «как вам не стыдно»?»
«А это заклинание такое…» — ответила колдунья-мать.
Мы с моей дочкой одновременно покатились со смеху, напугав соседей по купе (мы в наушниках смотрели кино, так что эффект был внезапный и оглушительный), утерли холодный пот притворного ужаса со лбов… эммм… с челов своих…
Море. Пляж. Шестнадцатая станция Фонтана
…И вот они идут перед нами, эти две уточки, два пингвинчика, переваливаются, толстенькие такие, обе в шляпках, в безразмерных ярких трикотажных халатиках. И та, что потолще, говорит:
— Мы сейчас придем… пых-пых… Я разденуся… пых-пых… И вы увидите… Пых-пых… Скажете мне… пых-пых…
— Фух… Да, скажу… Когда придем… Фух… — отвечает тоже толстенькая, но поменьше.
— Скажете мне… Пых-пых… Хорошо — не хорошо… Может, не хорошо… Может, не надо… Пых-пых… Не знаю…
— Конечно, будет хорошо… Фух…
— Ой, не знаю! Пых-пых… Я так долго колебалася. Пых-пых… Брать — не брать. Пыхпых… Там были другие расцветки… Были черные. Но с белым. Были темно-синие… Пых-пых… Были коричневые… Пых-пых…
— Ну что вы, зачем коричневое… Лето же… Коричневое, оно же притягивает все. Фухфух…
— Не знаю… Вот и я им говорю: что вы мне суете коричневое. Лето же… Выбирала-выбирала. Уходила домой, приходила… так наморочила им голову. Пых-пых… Посмо-трите. Скажете мне.
— Фух-фух… Посмотрю, да…
— Скажете мне: да — нет… Не знаю. Только правду… Пых-пых… А то я не знаю…
— Скажу… Скажу… Фух-фух…
Наконец мы все спускаемся к пляжу. Дамы впереди, тяжело по ступенькам. Мы полегче, тормозим. Я тоже хочу посмотреть «да — нет».
Дамы выбирают шезлонги, кладут сумки. Мадам Пых-пых колеблется, оглядывает немногочисленных людей на пляже, потом медленно выбирается из своего халата, не расстегивая молнии по всей длине. И оказывается в цельном купальнике — не знаю, не знаю, — в большом обтягивающем купальнике салатового и розового цветов.
И со сдержанной радостью и смущением: — Ну? Как?
Ее приятельница мадам Фух-фух несколько огорошена. Она ожидала, конечно, она предполагала, но не такое. Чтоб ярко-розовое и ярко-салатовое.
Мы почти рядом и тоже забыли себя контролировать, застыли потрясенные: какой симпатичный яркий праздничный дирижабль! В игривой шляпочке.
— Эммм… Ну что… Очень… Очень… Живенько, — не теряется мадам Фух-фух.
Обе потихоньку — пых-пых, фух-фух — идут к морю.
Море — шшшшшшшшххххх! — аплодирует.
Семь утра. Пружинистой походочкой, рассчитанной на зрителя, поигрывая плечами, на пляж пришел Он. Явился. Сурово, по-орлиному, огляделся: из красавиц пока только моя дочь Линочка. А он привык к зрительницам. К восхищенным или, по крайней мере, заинтересованным взглядам. Почти лысый, но по центру головы — нескошенная борозда. Его купальные плавки не смогли найти талию и разместились верхней резинкой где-то почти под грудью. Этакий красотун!
И вот он расстелил полотенце, кинул Линочке нарочито низким голосом: «Присмотрите за вещами, ага?» — и пошел к воде, тяжело впечатывая шаг в песок, медленно перенося плечи, правое-левое, правое-левое, экономно двигая кулаками.
Терминатор, ну чистый Терминатор.
Он направляется к морю, но глаз его, заползший почти на висок — как у курицы, — следит за реакцией единственной пока на пляже красавицы. Красавица демонстративно утыкается в книгу. Я же — не представляющая для Терминатора интереса красавицына мама — продолжаю наблюдать. И когда Он, картинно глядя вдаль, ме-е-едленно подходит к морю, вдруг неожиданно «набежавшая волна» бесцеремонно обдает его чуть ли не до макушки.
Терминатор как-то неуклюже, суетливо отпрыгивает на одной ноге и взвизгивает:
— Иии! Ой! Мамочки!!!
Но тут же приходит в себя, оглядывается, убеждается, что красавица не наблюдает, успокаивается, опускает руки в воду, обшлепывает себя по-стариковски ладошками — руки, плечи, поворачивается к морю спиной и точно так же, уверенно, твердо — играя плечами и животом, движется назад, всем своим видом демонстрируя усталость — мол, поплавал вволю. Рыбкой красиво падает на свое полотенце и замирает, исподволь наблюдая за реакцией Линочки.
Линка шепчет мне, еле сдерживая смех:
— У него на полотенце… ой!!! Хихихи! У него на полотенце котята!!!
Вечером были приглашены на лодку. Вышли в море. Все купаются. Девушка загадочная, по имени Сусанна, сидит, печальная, задумчивая.
— Почему вы не плаваете? — спрашивают ее. — Видите ли, мне гадалка нагадала, — поводит плечиком Сусанна, — что я однажды буду тонуть и что меня, — манерничает красавица, — спасет мой будущий муж, а тут… — Она с сомнением оглядела гостей.
На лодке не было ни одного мужчины моложе пятидесяти.
— Значит, вы теперь тонете только с далеко идущими планами? — спросил один Сусанну.
А второй, один из тех мужчин, которые как раз повылезали из воды и как-то случайно встали в неровную шеренгу перед сидящей в шезлонге потенциальной невестой, прокомментировал:
— «Сусанна и старцы».
По дороге с пляжа — обычно приходила в семь утра, а уходила в девять — в одно и то же время встречала пожилого сеттера в ошейнике. Он двигался ритмично, с естественным достоинством. Трусил по прямой уверенно и деловито. Он знал, куда идет.
— Доброе утро, — здоровалась я, — вы куда?
«На море», — почти не поворачивая шоколадной лоснящейся головы с седым подбородком, отвечал высокомерный пес.
Однажды я вышла позже, а он вышел раньше, и я шла на пляж следом за ним. Он аккуратно прошел по песку к самой кромке воды, поводил носом, потрогал лапой воду и сел…
Я осторожно подошла и села рядом. Он даже не посмотрел на меня. Весь натянутый, вибрирующий, раздувая ноздри, жадно вдыхая морской ветер, он смотрел вдаль, туда, далеко, где на рейде стояли белоснежные корабли.
Так мы сидели долго. Молча. Ничто не могло нас отвлечь от ясной утренней медитации. Нас не отвлекали редкие купальщики, мы не лаяли на чаек, нас не пугали набегающие волны.
— А знаете, у меня ведь тоже была собака… очень хорошая собака, — прошептала я сеттеру.
Он повернул наконец свою надменную породистую голову, посмотрел мне в глаза и тяжело вздохнул. Потом он отряхнулся и так же деловито и быстро ушел. Встречала я его потом еще пару раз, но он делал вид, что мы не знакомы…
Южный рынок
Молодой мужчина, яркий, загорелый, в сорочке с пальмами:
— Груши, груши, груши… — Замечает унылого дяденьку с двумя кошелками, который терпеливо стоит, ждет кого-то, видимо жену: — Слышь, ты че такой грустный, эй, мужик, купи грушу, слушай.
— Не, — лениво отмахивается тот подбородком.
— Купи грушу, я тебе говорю! Не пожалеешь, слушай, ну?!
— Не…
— Ты посмотри, какая груша! Смотри, какой аппетитный бочок, а? Эй, грустный, смотри, а?
— Не…
— Ты посмотри, какая груша, слушай, посмотри, какая она сочная, свежая, душистая, тугая, румяная! Да я бы женился на ней, такая груша!
— Так женись уже! — огрызнулся печальный.
— Да?! А что ты тогда кушать будешь?!
Соседи
Гигантский круглый дом в самом центре на Греческой переехал практически всем составом в новый район на Архитекторскую. Со своими фикусами, котами, собаками… Со своими привычками. Все друг друга знают. Детей воспитывают всем домом. Женят вместе, хоронят вместе… Цветы сажают вокруг дома. Отличный новый дом, хорошие люди.
Поздний вечер. Во дворе тетя Валя. Стоит одна. Говорит, закинув голову в небо, практически разговаривает с небом, обратив лицо свое уставшее к звездам:
— Вчера опять пришел в два часа ночи… Не спала. Впустила его, конечно… Сегодня, еще только рассвело, сразу ушел… К своей этой… Я дверь на ключ закрыла, так он, гад такой, в окно! И если бы хоть у него одна была, чтобы постоянная… Так нет же!
Небеса понимающе мудро безмолвствуют, прислушиваются.
— Я же не высыпаюсь, — продолжает тетя Валя. — Все болит… А когда он ко мне пришел — где те времена, — какой же он был ласковый, какой же благодарный! А сейчас как будто подменили…
— Ничего, — вдруг неожиданно раздался глас с небес (или с пятого этажа?), — ничего, наступят холода, успокоится. Куда он денется. Кому он нужен кроме тебя, — успокаивают тетю Валю небеса. (Или все-таки Жанна?)
— Не думаю, не думаю… раз уж начал, так и будет гулять, — горестно отвечает небесам тетя Валя и кому-то в сторону: — О! Вот он, подлец! Идем домой, Шурик! А я говорю, идем домой! Я кому сказала?!
Тетя Валя открывает магнитной таблеткой подъезд, следом за ней в двери ныряет толстый бело-черный кот.
— …И, вступив в преступный сговор с соседским кобелем, эти две козы напали на Всеволода Владимировича, побили его, забрали все овощи, которые он с рынка нес, и сожрали, сволочи. Сожрали немытые, с косточками, хвостиками и листьями! Как тебе нравится, Марусенька? — возмущается Эрна Куновна, пенсионерка, которая всю жизнь проработала секретарем в суде.
Она живет на даче. Домой приехала полить цветы. И пожаловаться. А те преступники, о которых она рассказывает, действительно старожил дачного поселка, хулиганистый огромный пес и две козы. Потерпевший — муж Эрны Куновны, интеллигентный близорукий, рассеянный учитель астрономии Всеволод Владимирович.
На балконе курит Эльвира, девушка средних лет.
— Ну сколько можно, — сетует Эльвира, — ну шестой год уже! Я давно бы спросила его, что приготовить, что тебе постирать, но боюсь, что он просто удерет. Он же хронический никогда-не-женец.
— Холостяк, Эльвира?
— Еще какой холостяк!!! А сейчас вообще какой-то невнимательный стал, раздражительный такой. Ну дали мне на работе телефон одной гадалки, ну, знаешь, привороты там всякие, заговоры… Да. Пришла. Рассказываю ей. Сколько можно, я ей жалуюсь, сколько можно встречаться под фонарями, говорю…
А она в шар какой-то смотрит, говорит, мол, я с вас заклятье бэзбрачия сниму, а вы, в свою очередзь, попробуйце освежиць отношээния. Оживиць, так сказаць. Придумайце что-то такоооэ — ааааах! — от чего он придет сначала в нэдоумениэ, потом в экс-с-стаз, а потом и вообще поймет, что не может от такого отказаться. Только, — предупредила, — начнице с малого. Потоооньше, на самой грани, нюа-аансы, дзэтали… Понимаэцэ?
Ну хорошо, подумала я, — продолжает Эльвира, — и решила учиться. Кино одно посмотрела… Там как начинается: свечи там, дивная музыка, ну и, значит, девушка окунает кончики пальцев в его бокал с вином и потом проводит по его губам. А потом туфли сняла и стала его ноги своей ногой гладить. Ооооо! Ну вообще, да? Классно ведь, сексуально, вообще, да? Нюансы, да? Мне самой так понравилось.
Репетировала я дома. С водой сначала. С компотом. С зеркалом — чтоб видеть свое загадочное напряженное лицо. И вот встретились мы.
— Под фонарем?
— А где же еще… Короче, повел в ресторан. Свеча на столе. Вино в бокале… Я предварительно босоножки долой, под стул, пальцы ног размяла… И… А он глаза выпучил! Стал верещать, ты сдурела совсем, да? Ногу убери!.. И чего пальцами в мой бокал лезешь! Полоумная вообще, да?! Встал и домой пошел. Я сижу как дура. Еще и босая.
Освежила, называется. Дзэтали, блин… Ну? Всю ночь проплакала. А потом дай, думаю, выясню, кто она такая, эта гадалка, которая мне такие советы дает.
А она — старая дева! Слышь? Это она мне заклятье безбрачия снимала, сволочь. Ничего! Я завтра пойду и пятьсот гривен своих, которые ей заплатила, отожму.
Эльвира выбросила окурок и сплюнула вниз.
К соседке приехал сын из Германии. Я его сначала не узнала. Такой крепкий, уверенный. Мы плетемся к морю расхлябанно, а он обгоняет нас — бежит трусцой. На пляже не валяется, как мы, а играет в волейбол с другими такими же сыновьями. Плавает подолгу.
— Как Фима изменился! Какой стал красавец! — говорю его маме.
— Да, — отвечает она, — я тоже очень рада. Ты же не помнишь, каким он был в детстве: доходяга, ябеда и трус. Его же везде лупили. Даже девочки. Даже в музыкальной школе. Соученики. Скрипачи, между прочим…
Мы едем по дачному поселку с Юлей.
— И что будет? И за кого мы будем голосовать? И кто будет нашим президентом?
Юля пожимает плечами и спокойно отвечает:
— А мне уже все равно, кто будет нашим президентом. — Она кивает на лужайку: — Вот хоть этот гусь.
И мы обе придирчиво разглядываем претендента, примериваем его на роль главы страны. А тот, как будто чувствуя, что говорят о нем, важно вытягивает шею, вскакивает на плоский камень, как на трибуну, и оттуда оглушительно властно га-гакает. Гуси выстраиваются и покорно следуют за вожаком.
Ленивый разговор, летним вечером во дворе, на лавочке…
— Не по-няла, они, эти новенькие с пятого этажа, опять с коляской?
— Так да, у них же родился третий ребенок.
— Ты подумай! Значит, у них все серьезно?
Небесный кот
Представьте: вот — дом, так? А перпендикулярно этому длинному дому — дорога. Нет, стоп.
Сначала.
Вот — дорога, так? И эта дорога как будто бежит от моря к дому. И в этот дом упирается. Нет, моря не видно. Море далеко. Дорога длинная, очень длинная. Но, если смотреть в окно с третьего этажа, видно эту дорогу, убегающую далеко-далеко, ничто ее не загораживает, и наверняка, если бы я не была такой близорукой, я бы увидела море, там, далеко. Потому что эта дорога так придумана, чтобы связывать дом и море.
Вставала я, когда еще было свежо и серо, варила кофе и усаживалась на широкий подоконник. За окном просыпалась дорога, и как по сигналу начиналось особенное шоу.
Сначала показывали что-то серое, угрюмое, пасмурное и в тумане. Но через мгновение там, в конце моей Дороги, из-за горизонта вдруг появлялся оранжевый теплый свет, затем — острые лучи…
Для кого-то оно подобно апельсину. Для кого-то творожной ватрушке. Для кого-то половинке консервированного персика…
А я видела: первые его лучи похожи на два уха и тонкие вибриссы. И уже следом вдруг упруго всплывал не персик, не апельсин, не ватрушка. Из-за горизонта появлялась гигантская, радостная, хитрая, сытая морда рыжего кота. Я спрыгивала с подоконника, бежала на балкон и, подпрыгивая, махала ему обеими руками:
— Коооооот!!! Вот и тыыыы!!!
Он в ответ тихонько мурлыкал и жмурил глаза.
И так было почти каждое утро. Иногда вдруг вместо усатой его лихой башки над горизонтом появлялась его выгнутая рыжая спинка или толстый мягкий бок. А то вдруг кто-то густо разливал по небу сливки, и Кот, кидаясь их слизывать с неба, являл мне только кончик своей божественной лапы или еще одной лапы.
Толкучка
Давно мы с моей старшей сестрой Линой (на самом деле она — младшая сестра моего папы, то есть моя тетя, но я привыкла считать ее моей сестрой) пошли на толчок покупать мне что-то, чтобы меня порадовать. Я никогда раньше не была на толчке, потому что меня не брали. А сейчас Линка меня взяла с собой. Я очень хотела посмотреть, что же это такое. И у меня сохранилось ярчайшее воспоминание, которое совсем не соответствует тому, что сейчас представляет из себя рынок.
Словом, мы пришли. И там была куча людей. Именно куча. То есть как будто огромную толпу обвязали веревкой как букет, и за пределы этой вот веревки нельзя было выходить, и можно было передвигаться только в пределах этого букета. Кто-то передвигался осторожно, боком, кто-то по-хамски, расталкивая всех локтями. И вольно, свободно, пританцовывая, там ходили только ужасные, яркие, коварные и смелые цыганки. Они приговаривали: «Жевачка-жевачка-жевачка-жевачка». Линка спросила одну, которая держала в смуглой, обвешанной бренчащими цацками лапе пачку жвачки в виде сигареток.
— Сколько? — спросила Лина.
— Столько-то, — ответила цыганка.
— Много, — сказала Лина, — давай столько-то.
— Щас, — сказала цыганка, — ага.
— Тогда иди, — сказала ей Линка.
Цыганка осклабилась ужасными железными желтыми зубами и обозвала нас грязными бранными словами — и Линку, и меня.
Мы не купили ничего на этом толчке. Линка подхватила меня за руку, и мы выпали из того огражденного веревкой букета. Но у меня дух захватывало от полноты жизни, я с восторгом еще и еще перебирала в памяти детали костюма той цыганки, ее отвратительные цапучие с черными когтями руки, ее коричневое лицо с глубокими морщинами и каркающий громкий голос.
Линка тогда, уводя меня за руку, сокрушалась:
— Как ужасно!
А я думала: «Как прекрасно! Как интересно! Как ярко!»
На солнечной стороне
В Одессе у меня села батарейка в телефоне. Я одна в квартире, сестра уехала в санаторий, соседи, у которых можно взять подзарядку (я свою забыла), пошли на пляж. Рано утром я вышла искать, где подзарядить телефон. Вышла вроде предусмотрительно — пока не жарко. Но опрометчиво — уже было жарко, ужасно жарко, и при этом все магазины с телефонами и телефонными гаджетами и дивайсами, магазины, которые раньше прямо кидались под ноги, так вот они или вообще исчезли, или были наглухо закрыты.
Я шла по солнечной стороне улицы и просто кипела и снаружи, и внутри. Я представляла, как мама звонит, а мой телефон отключен, и мама — у нее воображение — видит, что меня обокрали в лучшем случае, а в худшем еще и дали по башке, не дай бог. Я представляла, как мой муж звонит, а телефон отключен, и муж уже представляет, как я в дорогом отеле, в президентском номере, пьяная, в кружевных чулочках, с президентом… какого-нибудь банка… Или вот, например, мне звонит дочь моя или сын, короче, мне звонят дети. А мой телефон отключен. И они сразу обижаются, сразу. Потому что у меня телефон должен быть включен и я должна по «мам, привет» догадаться, что ребенок хочет, потому что ну как, мам, ну я же намекал(а) один раз, ты же догадалась, ну привези мне это, ну мам. А тут телефон — бац! Ребенок расстроен. Или совсем плохо — мне звонит мой редактор, что-то уточнить, а мой телефон… ну да… И он думает, ах так, думает, значит. Мы не поставим этот материал в номер!
И вот я иду-иду-иду и сильно нервничаю, что вот они мне все звонят, а я в президентском номере, и меня ограбили… сам президент… ну пусть банка… стырил мой телефон и поменял там сим-карту…
У меня уже просто от волнения, от жары, от усталости, от яркого солнца темнеет в глазах.
И вдруг мне навстречу идут две девушки… Тоже по солнечной стороне, где закрытые магазины. И ведь я краем глаза (а мой край глаза для меня — это очень хороший товарищ, он все видит, все запоминает, мой край глаза) видела, что эти две вынырнули откуда-то из подворотни. Как будто им кто-то сказал:
— Фас!
Такие бодренькие идут навстречу. И вроде как продолжают начатый разговор. Так в моем театре на уроках по актерскому мастерству новички разыгрывают этюды в первые месяцы занятий.
Девушки, ой, девушки, вы хоть поняли, на кого нарвались, девушки? Этот ваш наигранный тон, эти пустые напряженные глаза, эти неоправданные жесты, этот ваш вкрадчивый шаг…
Они были, видимо, из той привокзальной компании, которая окружает, уговаривает, одна пристально смотрит в глаза, просит, и ты добровольно отдаешь ей свой бумажник, свой телефон, свою сумку… И счастливая бредешь и напеваешь «омммм…», потому что в этой жизни тебе уже ничего не надо. И у тебя только одно желание, чтобы эти девушки были счастливы.
Какие девушки? А вот.
Первая. Темно-серые, льдистые, широко поставленные глаза, носик прямой, длинноватый, волосы подкрашенные, светлая шатенка. А брови черные, прореженные, неумело подкорректированные. Ярко-желтое платье. Вторая — цыганистая брюнетка. Лицо жуликоватое, глаза карие, бегают, кожа оливковая. Руки неухоженные, в цыпках.
И вот они подходят ко мне и фальшиво-ласково:
— Уделите нам минуту, пожалуйста…
Тон повелительный.
Уделить минуту — солнце печет, все прячутся, перебегая в тень. Просто остановиться и уделить?
И смотрит, смотрит упрямо мне сквозь глаза прямо в мозги, эта девушка…
Я ласково говорю им:
— Уделить минутку? Да легко…
И достаю свой разряженный телефон… Сейчас вот позвоню и уделю… Девушки подходят еще ближе. Гораздо ближе, чем я могу выдержать (я не терплю нарушения частного пространства). Я нажимаю на своем разряженном телефоне кнопочку, чуть-чуть жду и спокойно произношу:
— Колесниченко! Они тут. Можешь брать!
Вот что они умеют, так это удирать… Они и те их коллеги по бизнесу, что — спасибо краю моего глаза — шли следом, как будто с ними совершенно незнакомые. Они все как-то мгновенно рассосались по сторонам. Кто в подъезд нырнул, кто повернул резко или просто побежал в обратную сторону.
А девушки вообще как будто испарились.
Я пошла на рынок, и, хотя мне все говорили, что киоски с телефонами откроются только в 10 часов утра, я шла быстро и нашла какого-то парня, купила у него китайскую подзарядку, у него же подзарядила телефон и включила его.
Оказалось, мне никто не звонил… Оказалось, меня никто не искал… Оказалось, я никому не нужна…
Едем-едем из Одессы. С нами в купе двое — юноша и девушка. Они оба выпускники престижной школы — золотые медалисты. Юноша наверху разгадывает кроссворд. Ну как разгадывает? Объявляет задание, количество букв, а разгадывает этот кроссворд девушка. Но тоже не всегда.
Он. — Друг степей!
Она пожимает плечами.
Я. — Калмык.
Он (удивленно). — Подходит.
И не сговариваясь, они, эти золотые медалисты, хором:
— А вы откуда знаете?!
А проводница кому-то сказала:
— Вчера купыла три килограмма слив.
Помолчала, тяжело вздохнула и добавила сокрушенно:
— Бильш нэ хо-чу.
