ТАЛЛИН
Мы с компанией хороших людей ждем в Борисполе начала регистрации на наш самолет. К нам подсаживается дама, полная, нарядно одетая, в боевой раскраске. Ей явно скучно. Она наклоняется к Л. и, тыркая пальцем в плечо, говорит:
— Слушайте, девушка, вы — чистая цыганка. Типичная цыганка. Вы цыганка, признайтесь, да? да?
А потом наклоняется через Л. ко мне:
— А вы — ее мама. Вы — цыганкина мама, да? А? Как я угадала?! А?
Потом почти ложится к нам с Л. на колени и, потянувшись шеей и лицом, обращается к Б.Н.:
— А вы — папа.
Б.Н. укоризненно поджимает губы.
— Я-то да! — серьезно отвечает Б.Н и кивает на меня. — А вот она вообще не из нашего табора.
Дама:
— Да? Хм…
Б.Н. ей, очевидно, нравится и вызывает доверие. Опершись о наши колени, она ему говорит, перекрикивая шум и объявления аэропорта:
— А вы знаете, как я в молодости цыганочку танцевала?! Э? (Показывает руками. Оп! Оп! Чавелла!) Меня цыгане научили. Рядом с нашим домом табор стоял. Мы туда бегали покупать петушков! На палочке таких! Ну петушков! Из жженого сахара! Только нас мама к ним не пускала! Потому что цыгане воровали.
Я. — Так это ж наша работа. Что ж вы хотите. Мы вот тоже воруем. Сейчас как раз аэропорт чистим…
Дама резко садится ровненько, испуганно прижимает сумочку плотно к животу, а ногой нащупывает свой чемодан.
Б.Н. — Да вы не бойтесь! Мы, цыгане-то, в основном коней воруем.
Дама. — Да?
Б.Н. — Вы что, нам не верите? Не верите?!
Да вы посмотрите вокруг! (Б.Н. выбрасывает вперед руку и широко проводит ею по новому международному терминалу F аэропорта Борисполь.) Вы здесь хоть одного коня видите? Видите?
Дама (растерянно). — Не…
Б.Н. — Так это ж мы их всех и угнали!
И продали. (Показывает на наши сумки.) Во — сумки с деньгами… (И с гордостью.) Мы — потомственные конокрады. — И нам: — Да, ромалы?
Л. и я (хором). — Да, барон!
И тут звучит объявление, мы все подхватываемся и, гордо задрав головы, пританцовывая, поигрывая плечами, мотая воображаемыми юбками, направляемся гадать и попрошайничать на регистрацию.
Эстонская пограничница недовольно поджала губы и шваркнула печать в мой паспорт. Ей очень не хотелось пускать меня в свой дом. Очень. Я широко улыбнулась и мысленно пообещала, что не буду пьянствовать, бить посуду, сорить, загрязнять воды акватории, обзывать эстонцев плохими словами. Она брезгливо закатила глаза. Не поверила. Мол, т-т-та… все так говорят, а сами пьянствуют, бьют, засоряют.
Едем из аэропорта.
— Присттегныттес, пожа-а-лусттта, — говорит водитель (руки лорда, одет с иголочки), — у насс сс эт-тым отт-тчен ст-т-т-троко!
Едет 50 километров в час. Вообще все автомобили передвигаются по проезжей части дороги чинно, степенно, вежливо, с реверансами друг другу, как в полонезе на балу.
Мы, похоже, не успеваем в русский театр Таллина на открытие фестиваля и музыкальную программу Ирины Апексимовой «Одесситка».
— Мы опаздываем, что делать? — пискнула я в спину водителю.
— О'кей! Нэ волнуйтттес, сссчас мы прытопым! — пообещал водитель, напрягся и наклонился к рулю. Притопил. Едем уже не пятьдесят километров в час, а целых пятьдесят пять! Прямо ветер свисстттыт! Нессссооомссса! Стттрэммытттелно!!!
Чисто «Формула-один». Шумахер за рулем.
Ирина Апексимова. Очень элегантная, очень музыкальная, очень пластичная. Видимо, кто-то ей намекнул, что у нее красивая спина. На спине восхитительный вырез от и более чем до. На самом деле, ну очень, очень красиво.
Несколько песен актриса спела практически спиной.
Afterparty. Чаще всего звучащее слово за всю неделю. Сначала афтерпарти после концерта Апексимовой на крыше высокого здания. Лифт не работает. Гости с дробным топотом бегут на фуршет вверх по ступенькам. На крыше холодно, откуда-то появляются яркие мягкие покрывала. Все женщины ходят, сидят, стоят, укутанные в синее и розовое. Как младенцы в роддоме. Рядом с нашим столиком застыл молчаливый элегантный плотный мужчина в изысканном костюме с бабочкой. И хотя он тоже держит рюмочку с чем-то, но не пьет, а только время от времени нам с Л. сдержанно улыбается. Видимо, артист. Затем поднимает рюмочку, рисуя ею в воздухе маленькую петельку Мёбиуса: «Ваше сторофье!» Мы с Л. тоже поднимаем наши бокалы и тоже улыбаемся. Наш визави удовлетворенно кивает. Через какое-то время он опять поднимает свою рюмочку: «Ваше сторофье!» — мы тоже хватаем со стола наши бокалы и отвечаем тем же. Так, приветливо помахивая друг другу сосудами с разного градуса спиртным, мы молчаливо общаемся. Потом, махнув последний раз бокалами на прощание, мы с Леной снимаем свои яркие одеяла и с компанией едем в отель.
На следующий день выясняется, что наш молчаливый симпатичный собеседник — вице-мэр Таллина.
Ваше здоровье, господин вице-мэр!
Нас поселили в резиденцию мэрии Таллина. Управляющая всей этой прекрасной усадьбы — Рэт. Прямо как будто из какого-то кино. Вышколенная, умелая, очень вежливая. Как и все эстонцы, с кем мы успели познакомиться, говорит «по-русски» с неповторимым обаятельным, прелестным акцентом.
Из моей комнаты окно выходит на небольшой разговорчивый фонтанчик. Белые ночи. Цветет и благоухает бледная местная сирень. Поет какой-то сумасшедший, видимо по уши влюбленный, соловей. Оттого, что вечером почти не темнеет, кажется, что время остановилось на семи тридцати. Ну восьми. Пьем чай, тихо разговариваем. В гостиной часы бьют полночь. По старинному деревянному дому начинают шастать духи прежних хозяев. Они кряхтят, охают и стонут, они бренчат ключами, скрипят ступеньками. Они недовольны. Нам показывали их портреты. Суровые скандинавы. Викинги. Бюргеры. Лицеисты. Все серьезные. Не то чтобы у них были скверные характеры, но предчувствия их не обманули. Попробуй быть душевным, когда внезапно приходят вооруженные люди, отнимают у тебя наследное поместье, в котором ты рос, играл в солдатиков, принимал гостей, влюблялся, женился и строил планы на будущее своих детей и внуков. А тебя арестовывают и отправляют на Енисей, убирать снег «весь» (с) и валить лес.
Рэт за ужином рассказывает, что, когда Эстония объявила реституцию, то есть предложила бывшим хозяевам собственности вступать в право владения своей землей, хозяева этой резиденции не объявились. Где-то затерялись их следы?
Я подымаюсь к себе в комнату под крышей, где могу послушать соловья, где мне приснится, что кто-то взял на себя все мои заботы, что кто-то меня любит больше жизни, кто-то говорит мне: «Ты поспи, а я покараулю… А ты поспи». И снится еще, что мне спокойно за день завтрашний, и папа жив и здоров, и все экзамены на правильные поступки и верную линию жизни сданы на «отлично», и у меня каникулы, и мама купила мне пять книг и новые туфли синего цвета, и завтра утром можно подольше спать и… Да. Я иду и иду по лестнице вверх, я подымаюсь к себе в комнату под крышей. Падаю в постель, и мне ничего не снится. Засыпаю мгновенно и просыпаюсь через четыре часа, потому что внизу включают фонтанчик и он начинает весело журчать.
Вечером мы накупили себе разных видов сыра, творога и йогурта. Расставили на столе. Ждали, когда закипит чайник. Мы с М. и Л. в нетерпении ходили вокруг. Ах-ах, какое изобилие эстонских качественных молочных продуктов. Сыр такой и сякой, сырки и творожки, йогурты и прочее неопознанное, сделанное из эстонского молока.
Хотелось мяукать.
С утра было прохладно и шел мелкий дождик. Все, как я люблю. Этот бисерный дождь очень подходит к старинной усадьбе резиденции.
В тот день на территорию приехала съемочная группа. По договору они приезжают каждую пятницу и снимают там безразмерный детективный сериал. Рэт в четверг утром, за завтраком, рассказала, что ей очень нравятся съемки и очень ей симпатична группа девушек, играющих следователей. Красивые и умные.
— А, я понял! Значит, они не детектив снимают. А фантастику, — заключил московский режиссер Р.
Из-за съемки на первом этаже нам накрывают послеобеденный чай на втором этаже. А мы носы воротим. Привыкли за четыре дня. К хорошему. К очень хорошему. К прекрасному. А тут вот чай подали на второй этаж… Как-то это… Хм…
Вот мы нахалы, да?
Интересуюсь то ли у продюсера, то ли у режиссера — словом, у единственного сидящего в раскладном кресле:
— А вам не нужен статист, изображающий таинственно исчезнувшую миловидную женщину средних лет?
— Конечччно нужен! Конечччно! Тавайтэ, исчезайтэ! Исчезли? Мотор! Экшн!
Здесь все называют меня «госпожа». И главный по фантастическому детективу так и говорит:
— Конеччччно, касапажа, конечччно, исчэзнытэ уже!
Девочки, М. и Л., приехали в резиденцию радостные, возбужденные. Они бродили по базарчику рядом с Ратушей. Там было весело, интересно, там было превосходно. И Л. не удержалась — купила себе роскошный фетровый цветок. И он удобно поселился на лацкане ее бархатного пиджака.
— И еще сумочка, — опустив глаза, сказала Л. — Прекрасная, прекрасная сумочка! — хвалит М.
— Почему ты огорчаешься? — Это уже я.
— Алешенька скажет: «О! Пятнадцатая!»
— А на самом деле?! — уточняет М.
— Восемнадцатая, — обреченно вздыхает Л., поглаживая милую розовую, такую незаменимую сумочку на цепочке, так подходящую к цветку, ласково прильнувшему к груди Л.
Старый Таллин. Мощеная мостовая. Гуляют люди, размеренно. Дети чистенькие, дисциплинированные. Над узкой улицей, ровно по центру мееееедленно летииииит упитанная чайка, старательно пихая крыльями воздух и глядя на меня свысока. Мол, че стоишь, смотришь? Иди делом займись, понаехали тут. У них даже чайки — дисциплинированные. В Эстонии…
— А кто вы такие, что живете в гостевой резиденции таллинской мэрии? — спрашивают ревнивые «русские эстонцы». И ехидно добавляют: — А зато там такие комары!
— Нету у нас комаров, — возражаем мы.
— А ниче. Скоро будут, — обещают «русские эстонцы».
— Сирень есть?
— Есть.
— Соловей есть?
— Есть.
— Маргаритки есть?
— Есть.
— Значит, комары уже на подходе. На подлете. Скоро будут.
До этого заявления комары летали где-то в других местах. Но в этот вечер в мою комнату явился один, мордатый такой комарище, видимо, из старожилов, откормил же рожу на свежей крови гостей таллинской мэрии! То есть ему позвонили, он прилетел разобраться, кто мы такие, что живем в резиденции мэрии. По-хозяйски посновал туда-сюда по комнате, не прячась, в шкаф заглянул, в ванной пошуровал, пошарил в сумочке моей, покричал для виду «з-зыыыы», уселся на карниз, сложив ногу на ногу, посмотрел без особого интереса мои прыжки с газетой, а потом, че время тянуть, укусил прямо в ладонь. В правую. Прихлопнула его левой. Он гербарием разлегся на укушенной ладони, сытый, глупый, самодовольный. Дернул крылышком, охнул разок и отошел. Ох…
Вот, убила комара. Не в бою, не на охоте, а в домашней обстановке… Убила эстонского местного большого немолодого комара… Убила эстонского местного немолодого… Убила эстонского…
А ведь обещала той суровой таможеннице.
Такие трудные названия на эстонском… такой сложный язык. Кажется, он состоит из звуков «те-те-сте-та-то». Красивый такой северный язык. Угро-финская группа. Самая, на мой взгляд, сложная группа языков.
Помню, у меня была подруга Мавра. Она жила в поселке Хуухканмяаки Лахденпохского района. Я год ее адрес учила. А она, дура, взяла да и переехала.
Восхитительный пикник у искусственного озерца. Расслабились, едим, выпиваем. И вдруг из озерца рожа с красными ушами выныривает:
— Флоп!
Шею морщинистую тянет, смотрит надменно, но с любопытством.
Я (удивленно). — Ой…
Она (заносчиво). — Что «ой»?
Я (радостно). — Ха-ха!!! Красноухая черепаха!!!
Она (надменно). — Ха-ха, белоухая женщина…
— Ну, ты как тут? — спрашиваю.
— А раасвэ мы на «ты»? — Черепаха фыркнула, медленно проплыла в другой конец пруда и, не попрощавшись, нырнула, оставив на воде аккуратный круг очень правильной формы.
Тут даже черепахи эстонцы…
Концерт Раймонда Паулса на острове Сааремаа.
Маэстро играет, аккомпанирует, хвалит рояль, говорит, такой звук, такой чистый, такой густой, сильный звук… Латышский Маэстро по-русски хвалит рояль «Эстония». Какая интеллигентность, какая образованность, какая толерантность.
Старый заросший парк в городе Куресааре на острове. Концерт в летнем театре рядом со старинным замком. Ласковая такая погода. Косое вечернее сквозистое солнце раскрасило сосны в оранжевое и фиолетовое… Прозрачный теплый вечер. А со сцены чарующая музыка Паулса, и мальчик тихо, проникновенно поет:
— «Когда… меня… не… будет…»
И каждый в этом огромном театре: и зрители, и фоторепортеры, и птицы, и сосны вокруг, и ветер — все замерли, все слушают и думают: «Когда… меня… не… будет…»
Песня закончилась. И зал сидел в тишине. И где-то зловеще отозвался ворон. Раз, другой. Замолк. Вечный мудрый эстонский ворон.
Когда… меня… не будет…
Добрая, ироничная Рэт, управляющая гостевой резиденцией мэрии Таллина, говорит:
— О, если бы я была связана с «политтикой», я бы не пережила здесь 16 мэров. Необходимость сущесттвованыя обосттряет способностти.
Рэт кивает на портрет за своей спиной на стене:
— Для простого человека нетт никакой разниццы, кто т-там висит-т. Свобода для инт-телектуальных лютэй важнее, чем для тех, кто в шахт-тэ или в полэ. Самое любимое блюдо эстонцев — короховый суппчык, а характерное свойсттво личностты — нетороп-пливост и сдравый смысыл.
Б.Н. говорит:
— Скажите, Рэт, а когда у вас президентские выборы?..
— Нэ скорро… А чтто?
— Вы вполне могли бы в них участвовать!..
Мы все, не сговариваясь, хором:
— И выиграть!
Рэт смеется:
— Сделатт вам суппчык?!
Нам пришлось ежедневно общаться с представителями власти — с мэрами, вице-мэрами, министрами, депутатами…
Все приходили или приезжали без свиты, без толпы сопровождающих бойких ассистентов или секретарей, спичрайтеров или имиджмейкеров, тем более без охраны, часто сами за рулем или пешком. Вице-спикер парламента Эстонии Лайне Рандъярв, бывшая министр культуры, пришла на встречу под руку со своей элегантной мамой, была весела, сидела со всеми за столом, шутила, пела, даже сыграла на фортепиано что-то изысканное и мелодичное из эстонских композиторов. Сыграла профессионально, легко и чувственно. Просто так вышла к эстраде, села за фортепиано и сыграла, вне программы, от избытка добрых к нам чувств.
А в аэропорту Меэйлис — наш добрый друг и хозяин — говорит:
— Познакомься!..
Девушка стройная, в джинсах и яркой курточке, очень симпатичная брюнеточка. Уверенное крепкое рукопожатие.
— Министр экологии, — говорит Меэйлис.
Она подкатила свой огромный чемодан к стойке регистрации, легко подняла его, опустила на весы и почти вприпрыжку побежала на посадку. Министр экологии Эстонии.
Кстати, в этом году Таллин по чистоте воздуха признан первым городом Европы.
Плюс чистота на улицах — садись, сиди, ложись, лежи, отдыхай. Почти все время шли дожди, но мои новые сандалии остались чистыми абсолютно, чуть стерлась кожа от прогулок по брусчатке.
Часто у меня бывает так, будто я стою сбоку, с краешку, как будто меня здесь нет. И я смотрю собачьими глазами на эту жизнь со стороны. И сама становлюсь прозрачной, и меня никто не видит. Я делаюсь абсолютно невидимой, и люди проходят сквозь меня, не замечая.
«Что я тут делаю?» — такое иногда возникает ощущение. И я стараюсь уйти, убежать, спрятаться и уже где-нибудь в норе полностью отдаться страданиям и слезам, что я здесь чужая и никому не нужна. Это очень страшно, это очень больно, когда сквозь тебя проходят.
А вот на базарчике, рядом с таллинской Ратушей я вдруг почувствовала себя живой, радостной, вдруг поняла, что я тут делаю, почувствовала себя частью этого доброго и веселого карнавала. Шляпки мерила, к сувенирам приценивалась, с продавщицами разговаривала, под музыку пританцовывала. И вдруг стала замечать людей, прозрачных, с остановившимися лицами «что я тут делаю», людей, сквозь которых проходят как сквозь туман. Людей, чье время рассеивается у меня на глазах и уходит, уходит. Смотрела им прямо в глаза, отвлекала прикосновением легким к плечу или локтю, будила, приводила в чувство… И на их вопрос: «Что мы тут делаем?» — отвечала четко, прямо и ясно:
— Радуемся!..
А они говорили, скукожив мордочки:
— Хм… Марципаны… Да разве это полезно? Для печени там, для кожи там, для сосудов там… Разве это полезно? Для организма?
— Да, — отвечала, — полезно.
Марципаны. Веселые лакомства ручной работы. Для чего они? А ни для чего, так, исключительно для радости, чтобы минуту или две поудивляться жизни. Марципан. Штучка такая забавная, про детство. Из детства. Для детства. Пингвин. Машинка. Сердечко. Зайчик. Хочешь — ешь, хочешь — играешь, хочешь — любуешься. И то, и другое, и третье — чистое наслаждение. Бесцельное, ребячье, очень-очень полезное…
Времени было мало. Мы попросили у организаторов полчаса, забежали в «Viru», гигантский торговый центр, и за семь минут купили мне дивные синие, к концертному платью, маленькие, ну прямо как игрушечные, туфельки.
Водитель, увидев нас, не поверил своим глазам:
— Эээээ… Купппылы?
— Да.
— Эээээ… Туфлы?!
— Да-да…
Водитель долго молчал, но напряженная спина красноречиво говорила о том, что он озадачен. А потом все-таки не выдержал. И на светофоре, пока стояли, повернулся к нам всем корпусом и уточнил:
— А мерылы?! Туфлы? Или так-к-к купылы?
Опять афтерпарти. Уже после концерта, в котором участвовала сама. Афтерпарти в армянском ресторане. Хозяин — Миша. Его в ресторане нет, но повсюду чувствуется его присутствие: в домашней атмосфере, в поведении официантов — дружеском, как будто знают тебя сто лет и ты наконец пришел, в блюдах армянской кухни, приготовленных по-домашнему, в запахах чистоты и уюта.
— Ты хочешь покушать этот вкусный баклажан? Хочешь? — Тебе приветливо заглядывают в глаза. — Покушай, только возьми зелень — стой, стой, вот зелень, а теперь кусай… Ну?! Вкусно?! А?! Давай, кушай-кушай хорошо.
Миша, Миша. Он нанимает повара и в начале испытательного срока взвешивает его. Через два месяца, когда оканчивается испытательный срок, когда вроде бы понятно, что повар старался и справлялся со своей работой, он, этот повар, просит надбавки к зарплате. Миша ставит повара на весы. За испытательный срок, за те два месяца, повар поправился на 12 килограммов… Надбавки не будет. Это мои 12 килограммов, разводит руками Миша.
Последний вечер в Таллине. Естественно, афтерпарти. Одесситы в армянском ресторане.
Вдруг кто-то из наших туристов, уже во хмелю, залез на эстраду, вырвал в непродолжительной схватке с музыкантами микрофон и заголосил:
— Мурка! Ты мой Мурёоооночек!!!
Ай-ай-ай… Мы переглядываемся. Как-то неловко.
Вдруг ясный, четкий, поставленный голос известного, любимого всеми артиста Р. К. Голос прорезает шум гостей и громкое фальшивое «Оц-тоц!», и мы слышим:
— КАВАРАДОССИ ДАВАЙ!!!
Экскурсия. Наш гид Самуил, профессор кафедры истории Таллинского университета, тягает нас по булыжным мостовым и поет осанну своему городу. Слушать его — наслаждение. Мы трусим за ним с детским любопытством по Старому городу, благополучно пережившему столетья и сохранившемуся вопреки времени. Он заставляет нас задирать головы на крыши и флюгера, приседать и рассматривать как под микроскопом фрагменты средневековой мостовой.
Мы подымались вверх по узким улицам и спускались под старые мосты, касались древних стен храмов, которые и по сей день охраняются тенями монахов-доминиканцев, убиенных представителями Папы Римского. Мы слушали пряные, настоянные на времени истории и легенды о героях и королях, о легкомысленных прожигателях жизни и богобоязненных целомудренных девицах, о том, как, кто, для чего и для кого и в честь кого строил эти соборы, храмы, башни, целые улицы. Самуил рассказывал о них всех в таких подробностях, с таким уважением и в то же время с мягкой доброй иронией, как будто кого-то из них знал лично, как будто был тогда там, кому-то в толпе таких же, как он, горожан кланялся при встрече, кем-то любовался и не мог отвести глаз, кого-то даже похлопывал по плечу и поднимал с ним рюмочку за долгое существование гильдий и братств, — рассказывал с таким жаром, как будто сам состоял в них.
А после экскурсии Самуил повел нас в ресторанчик, и там мы ели драники с соленым лососем и чесночным соусом. Чесночного соуса было много. Мы его ели с лососем, с драниками, с черным хлебом, с белыми булочками…
Хороши же мы были в выделенном нам той же мэрией «лексусе», когда по-драконьи дышали на интеллигентного нашего водителя чесноком и рыбой.
Вкусно было. И очень весело сидеть в компании Самуила, его жены и в компании одесситов, которые продолжали и продолжали задавать Самуилу вопросы.
Думаю, мы — эта наша компания: М., В., Л., А., Б.Н. и я, мы, прожившие неделю в жестком ритме вместе, в одном доме, теперь после поездки в Таллин запросто могли бы попроситься на необитаемый остров, например, играть в последнего героя. И выиграли бы! А че? Я знаю, что если будет конкурс на «съесть толстых серых червяков с черными глазами», то мы все разделим этих червяков поровну, нет, В., и Б.Н., и А. возьмут себе больше, чтобы мы, девочки, поменьше мучились. И мы все, глядя друг на друга, мужественно сожрем эту пакость.
А если будет конкурс на красоту, то М., со своим безупречным вкусом, выберет туфли, наряд, посоветует прическу, Б.Н. придумает веселые слова для выхода, я отрежиссирую этот выход, А. сыграет Караманова так, что дух у всех перехватит. Л. будет горячо поддерживать, угощать, поить водой (запросто отдаст свою, ну на нашем же острове наверняка будет мало пресной воды). Да, Л. будет очень сопереживать и активно помогать всем, носить костюмы, следить за порядком, а перед самым выходом претендента на Мисс или Мистера острова, выдвинутого от нашей сплоченной группы, она, то есть наша Л., придумает что-то такое, чего ни у кого и никогда не было. А наш В. все это талантливо снимет на свою камеру, поставив ее на штатив, который мы чуть не потеряли, но потом оказалось, что мы забыли его в армянском ресторане, хоть не были пьяные, а просто устали и потеряли бдительность. (А что, вот недавно премьер-министр Англии ребенка в пабе забыл. И тоже вернули, слава богу.)
Ну а потом, чем черт не шутит, мы уже потренируемся вместе и в космос. А пока поездим по нашей планете.
«Жииииизнь — кибитка кочеваааая. Песня вдаль несет…»
В самолете мы с Л. опять были очень заняты — мы боялись. После бесконечных полутора часов заячьего страха мы наконец приземлились в Борисполе: жара, суета, горластые болельщики «Евро-2012». А мы расслабленные, мы спокойные, мы еще в куртках и свитерах, мы из Таллина.
Я попрощалась со всеми нашими, заторопилась и тут же села в автобус, идущий на железнодорожный вокзал. И вот я еще в вежливом Таллине, я еще не отвыкла, а меня уже пихают, рядом со мной бухается большой рыжий швед-болельщик. Очень большой и очень рыжий. Нет, я к рыжим с большой симпатией, но он же сел мне на колени! Он сел, расставил внаглую свои, обтянутые ярко-клетчатыми шортами ноги, навалился мне на плечо и захрапел. От него пахло сладкими амбровыми духами и водкой. Сильно, одуряюще. Как в рекламе — «аромат соблазна, который сводит с ума». Да, этот запах меня сводил с ума, да, у меня был соблазн — врезать рыжему по шее, выпихнуть его из автобуса. Я не поддалась соблазну — я просто разревелась. Слезы неконтролируемо текли по моему лицу. Диссонанс! Я-то душой была еще в прохладном Таллине, а тут на моем плече жарко, по-хозяйски дрыхла косматая огненная голова. Рыжий поднял башку и спросил по-английски:
— Ты плачешь, потому что Украина проиграла англичанам?
— No.
— Ты плачешь, потому что я — рыжий?
— No.
— А почему ты плачешь?
— Я плачу, потому что мне тесно, неудобно, жарко. И ты занял слишком много места.
Швед заерзал и сделал вид, что подвинулся. Автобус тронулся, я продолжала лить слезы.
Меня ужасно раздражали всякие мелочи — скрежет старого автобуса, жара, сквозняк, хихиканье юных дурочек с подвыпившими мальчиками в футболках «Дякую Боже, що я не москаль». Говорят, если человека раздражают мелочи, у него тут же начинаются крупные проблемы.
Уже на вокзале я обрушилась на милиционера, почему он грубит, хамит и воротит морду в центре Европы практически. Потом отмахнулась от молодого попрошайки, крепкого, наглого, с полным набором рук, ног, глаз и прочего. Потом спросила у проводницы, почему не убран вагон, почему она так неряшливо одета — ведь столица же, ведь чемпионат же. И почему в вагоне такая жара. Ведь лето же! Ведь двадцать первый век же! Почему в Эстонии могут, кричала я, обычные эстонские проводницы, нарядные, вежливые, а у нас — нет?! Выйдя из вагона и сев в машину, наорала на своих, которые меня встречали. Когда есть ограничение скорости, орала я, надо сбавлять скорость! Почему в Эстонии сбавляют, а мы — нет?! Почему в Эстонии соблюдают законы, а мы нет? Почему?!
Почему всё?
В последний наш вечер в Эстонии мы ехали вдоль моря. Оно, это эстонское море, такое же спокойное, неторопливое, как и жители побережья. Мы видели, как оно спокойно, доверчиво дышит и укладывается спать на ночь, мягко укачивая большие лайнеры, рыболовецкие суда, маленькие лодки…
Так же обстоятельно и не спеша, в море опускалось исполинское солнце, багряное, мрачноватое, уставшее…
— Закат, госсспода! Закат! — объявил известный эстонский режиссер Э.Т. — Исполняется специально для наших гостей из солнечной Одессы! На добрую память. На долгую и верную дружбу!
Солнце долго пыхтело, умащивалось, копошилось, переваливалось то на бок, то на спину, недовольно колыхалось в воде и наконец мягко выдохнуло теплым и утонуло.
Солнце исчезло, но темней не стало. Началась выходная партия Белой Ночи. Исполнялась она тоже исключительно для тех, кто прощался с Эстонией. На добрую память. На долгую верную дружбу…
Послесловие
В процессе написания этттой главы мой компютттэр научился автоматттычески утраываттт букву «т» во фтттором, трэтттьем и заключитттелном слоге слова. А также приглушаттт свонкийэ согласныйэ свуки…
